Текст книги "Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Айзек Азимов,Тэд Уильямс,Дэвид Брин,Роберт Франклин Янг,Грегори (Альберт) Бенфорд,Ларри Айзенберг,Джанет Азимов,Алексис де Токвиль,Лариса Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Ларри Айзенберг
«ЖИВАНЕМ, ИНКОРПОРЕЙТЕД»

Это трудно – бросить курить и просто невозможно – соблюдать диету, не так ли? Или так? Излюбленный герой юмориста Ларри Айзенберга, неподражаемый профессор Дакворс, направляет свою недюжинную творческую энергию на разрешение проблем, которые преследуют многих из нас, при этом получая весьма любопытные и нетривиальные результаты.

_{© Larry Eisenberg. Live It Up, Inc.}

_{F&SF, March 1988.}

_{Перевёл Владимир Герасименко}

В это утро Дакворс был необычайно весел. Меня же его веселье несказанно раздражало.

– Как с утра пораньше наши артерии? – игриво осведомился он. – Просветы в порядке? А вес? Не упираемся ли мы уже в верхнюю границу для нашей возрастной группы?

– Даже при более подходящих обстоятельствах, – произнес я несколько язвительно, – я бы счел разговор об артериях и весе тела выдержанным в дурном вкусе. Но именно в это утро вы злостно нарушаете договор об общественном согласии.

– За живое задело? – осведомился Дакворс и добавил. – Могу себе представить ваше состояние. Наблюдал, как вы переублажили себя на факультетском балу вчера вечером. Похмелье, должно быть, тяжелейшее.

– Если учесть убийственную сверхчувствительность к любым звукам и плотный налет вроде шерстяного чулка на языке, то вы попали в точку, – ответил я с горькой иронией.

– Бессмысленно на меня злиться, – парировал Дакворс. – Никто, кроме вас, не мешал джин с бурбоном и шампанским. Еще припоминаю, как вы умяли целое блюдо этих кремовых пирожных. Впрочем, неважно. Я здесь, чтобы спасти вашу жизнь, а вас сделать богатым.

– Только, ради Бога, увольте меня от рассказов о молекулярной диете.

Как я и предполагал, он поморщился. После опытов с макромолекулами ему вряд ли хотелось вспоминать о той истории.

– Начну несколько издалека, – произнес Дакворс. – На прошлой неделе мне позвонил президент Хинкл. Предварив основное сообщение дежурными разговорами о своих очередных наградах, он изложил те совершенно варварские усечения, которые произвел в моем исследовательском бюджете. Теперь я не могу даже думать о новом оборудовании, а оставшихся денег хватит, чтобы заменить разве что проржавевшую горелку Бунзена. Оказавшись совсем на мели, я понял: единственное спасение – пуститься в коммерцию.

– Бизнес?! – вскричал я. – Вы хотите погубить свою пылкую, жизнерадостную, неподкупную натуру? Хотите увязнуть в проблемах производительности труда, размера прибыли, усредненных балансирующих откупных от принудительных взысканий и прочих изобретениях дьявола?

– Нет, я вовсе не собираюсь пускаться во все тяжкие. Я бы только хотел употребить целебный бальзам истинной науки для ослабления тягот жизни обычного трудяги.

– Например?

– Если подробнее, то позвольте спросить в свою очередь. Почему, скажем, вы все время следите за своим весом при каждом посещении ванной комнаты?

– Из боязни, – искренне признался я. – Статистика связи между большим весом, сердечными заболеваниями и прочими роковыми последствиями – просто кошмарна.

– В точности так, – произнес Дакворс. – По тем же причинам вы не осмеливаетесь и курить. А ведь хотелось бы всласть покурить, не так ли?

– И есть что пожелаешь? И курить пропитанные смолами, обогащенные никотином сигареты? О священная корова, Дакворс! Это сделало бы жизнь сносной.

Дакворс сиял.

– А если бы я сказал, что можно делать и то и это. Не опасаясь излишеств. И безо всякого риска. Что бы вы ответили? – допытывался Дакворс.

– Пал бы ниц в совершеннейшем благоговении. Или, может быть, вы предпочли бы видеть меня вашим преданным слугой всю жизнь? Впрочем, любой способ выражения благодарности заведомо недостоен такого бесценного блага.

Тут я попытался прильнуть к его продубленным кислотами пальцам в раболепном поцелуе. Дакворс с содроганием вырвал руку.

– Не переигрывайте, – проворчал он. – А то передумаю.

– Умоляю, не надо.

– Ну ладно. Вот суть моей идеи.

Он извлек из шкафа толстую папку с распечатками и шмякнул всю кипу передо мной на лабораторный стол.

– Я провел широкий компьютерный поиск в соответствующей литературе. Получилась значимая совокупность данных, которая доказывала, что определенный уровень переедания и курения не опасен для здоровья. При условии, конечно, что вы прекратите и то и другое в нужный момент. Если вы так поступите, то ваши параметры вновь выправятся, причем в относительно короткий срок.

Я наморщил лоб и сказал:

– Давайте тогда разберемся. Если я правильно понял, можно выкуривать по две пачки сигарет без фильтра в течение многих лет, а затем, когда резко бросишь, то вскоре статистика насчет рака легких и разных сердечных болезней у меня станет не хуже, чем у некурящих?

– Этот вывод неотвратим, – провозгласил Дакворс. – Мои таблицы это черным по белому доказывают. Разумеется, самый существенный момент – когда вам остановиться. Если не бросить в определенный момент – считайте, с вами все кончено. В том и состоит трудность, что подавляющему большинству людей невдомек, когдаэтот момент наступает. И посему, если они относятся к сознательной части человечества, им ничего не остается, как безвозвратно бросить курить и придерживаться отвратительной спартанской диеты.

– И что же вы предлагаете?

– Открыть специальный файл для каждого курильщика и каждого переедающего. Ввести абонементное обслуживание.

– Понял-понял! – вскричал я. – Ив критический момент вы сообщаете своему клиенту, что настало время съехать на обочину дороги наслаждений?

– Именно так, – ответил Дакворс. – Конечно, суть метода глубже. Мои страховые таблицы будут дополнены периодическими анализами крови и тканевых культур. В конце концов, статистические данные содержат только усредненные цифры.

– Но до того момента, – торжествовал я, – люди, подобные мне, могут безнаказанно жить на всю катушку. Дакворс, вы войдете в историю как спаситель всех бесхарактерных, слабовольных мужчин и женщин этой страны.

Дакворс прямо весь светился и даже чуть-чуть прослезился. Ясно, что он был растроган моим признанием его вечноцветущего гения.

– А как вы предполагаете финансировать это великолепное предприятие? – спросил я.

Легкая тень набежала на его лицо.

– Да, это, пожалуй, единственная закавыка, – согласился он. – Но по линии жены у меня есть энергично настроенный близкий родственник, который считает, что весь мир создан для предпринимательского капитала. Он не замедлит выпустить акции на биржу и с удовольствием станет осуществлять менеджмент предлагаемых мною услуг.

– А подходит ли он для этого дела?

– Он? Его всепожирающая ненасытность уступает только его же собственной неприкрытой жадности – это делает его потрясающим бизнесменом, хотя и презренной личностью. Но не лучше ли держать воровство под семейным присмотром?

– Очень разумная позиция. Дайте мне знать, пожалуйста, когда эти акции будут выброшены на рынок.

Новое акционерное общество «Живанём, инкорпорейтед» оказалось на поверку еще более богатой жилой, чем мог предполагать родственник по женской линии профессора Дакворса. Как только идея Дакворса появилась в прессе, публика сразу клюнула. Немедленно поднялась шумиха вокруг акций, и рыночная цена «Живанём, инкорпорейтед» галопом поскакала вверх. Сам факт, что новые услуги оказывались дважды лауреатом Нобелевской премии Дакворсом, убеждал всех в совершенной честности предприятия. А когда Дакворс объявил о полной передаче своего пакета в 51 процент привилегированных акций химическому факультету университета Мерриуэтер, их стоимость подскочила еще на десять пунктов.

Находясь при этом деле с самых его истоков, я собрал в закрома неплохую прибыль. Нет нужды говорить, что я тоже абонировал услуги «Живанём, инкорпорейтед», как и большинство моих коллег по университету. Неразвеянным оставался только скептицизм моей жены.

И хотя у нее текли слюнки каждый раз, когда я с волчьим аппетитом поглощал наполеоны, пирожные со сливочным кремом и пышные шоколадные муссы, она упорно стояла на своем – мол, я хочу получить кое-что задаром.

– За такую сладкую жизнь придется рассчитываться, – говорила она.

– Знаешь, в чем кроется причина твоих переживаний? – негодовал я. – Ты страдаешь от ископаемой протестантской этики. Наслаждение у тебя ассоциируется с грехом. Ну, проснись же. Мы на пороге двадцать первого века. И давно сбросили пелену подобных средневековых идей.

С этими словами я вперевалку выходил из комнаты, горделиво подняв голову.

Некоторые беспокоящие непредвиденные эффекты в действительности имели место. Мой неукротимо растущий вес так скособочил нашу супружескую кровать, что жена приобрела привычку спать на кушетке в гостиной. А плотная голубая мгла сигаретного дыма в вычислительном центре зачастую не давала разобрать символы на клавиатуре и мешала читать текст на мониторе. Тем не менее безграничные удовольствия были неописуемо чудесны.

Но час пробил. Мне на работу пришло письмо, отправленное «Живанём, инкорпорейтед». Компания информировала меня, что впредь я обязан следовать программе тотального воздержания, к письму присовокуплялся план строгой диеты. Перенасыщенная холестерином кровь отхлынула от моих округлившихся щек, и я поспешно позвонил в офис «Живанём, инкорпорейтед» убедиться в отсутствии ошибки. Когда же худшие опасения подтвердились, я извлек из большого холодильника в подвале изрядное число замороженных сочных фруктовых пирогов с творогом и отправил в мусорку. Туда же последовали блоки сигарет с высоким содержанием смол.

Мрак ночных кошмаров тех недель и месяцев не поддается адекватному описанию. Я стал угрюмым, раздражительным, желчным и совершенно неспособным радоваться жизни. Огрызался направо и налево, даже съязвил в ответ почтенному, пожилому, уважаемому человеку – президенту Хинклю. Он был настолько потрясен этим ничем не оправданным и неожиданным оскорблением, что не стал мне, так сказать, сразу рубить голову с плеч. Только в его глазах с красными прожилками заблестели слезы.

Я зашел слишком далеко.

Дакворс пригласил меня для частной отеческой беседы.

– Как ни велика ваша ценность для университета, не стоит испытывать судьбу, – предостерег он. – Вы рискуете оказаться на улице безо всяких рекомендаций.

– Как это так? – огрызнулся я. – А как же тогда бессрочный нерасторгаемый контракт?

– Несовместимое с приличиями поведение дает вполне законные основания для разрыва отношений в одностороннем порядке, – сказал Дакворс.

Я закрыл лицо руками.

– Дакворс, что со мной случилось? – зарыдал я. – Когда-то ведь я был довольно славным парнем. Порой бывал, конечно, не в настроении, но часто улыбался, даже всем встречным детишкам и пожилым дамам.

Дакворс вздохнул.

– Это моя вина, – сказал он. – У вас типичный случай синдрома «Живанём, инкорпорейтед». Я не учел, что будет происходить, когда человек, который проводил свои дни в сибаритских оргиях, внезапно низвергнется в прежнее земное узилище скудного существования. Часть наших клиентов отказалась бросить свою насыщенную жизнь, и тем самым они подписали себе приговор. Однако большинство, как и вы, превратилось в раздражительных мизантропов.

Он внимательно посмотрел мне в глаза, проникая в самую Душу.

– Примете ли вы мои извинения? – спросил он.

– Никогда, – твердо ответил я. – Это ваша вина. И вам придется приложить все свои гениальные творческие способности, чтобы вывести нас из этого тупика. Вам не постичь силы наркотического пристрастия к холодной индейке с баварским сметанным пирогом. Я не могу оторвать взгляд от переполняющих пепельницы размякших окурков, будто это бесценные алмазы. Помогите мне, Дакворс, – воззвал я. – Пожалуйста, помогите мне!

Тут к моему крайнему замешательству я осознал, что обрушиваю кулаки на подушки офисного дивана, а по моим щекам текут крупные слезы.

Дакворс старался успокоить меня, и я заметил выражение решимости в его темных глазках, что не предвещало ничего хорошего любой самой неразрешимой проблеме. Несколько недель до него нельзя было дозвониться. Я пришел к убеждению, что он бросил меня под обстрелом на поле боя. Отчаявшись, я был уже на грани присоединения к группе сражающихся под знаменем взбитых сливок, когда раздался звонок.

– Срочно зайдите ко мне в лабораторию, – сказал Дакворс. Уйма уверенности звучала в его словах.

– Вы хотите сказать…

– Вашим мучениям пришел конец, – перебил он меня.

Я спотыкаясь несся на всех парах по накуренным коридорам, пока не ввалился в лабораторию Дакворса. Его взъерошенная голова была наклонена вперед, а взгляд вперялся в некое устройство, напоминавшее изогнутую детскую пустышку. Оно соединялось проводами с кассетным магнитофоном, лежащим на лабораторном столе.

– Что это за ерундовина? – спросил я.

– Не задавайте глупых вопросов. Просто поместите эту пустышку в рот так, чтобы она касалась языка.

Дакворс заботливо, словно начинающему родителю, показал мне, как брать эту штуку в рот, чтобы не задохнуться. Затем направился к холодильнику и вернулся с тарелкой.

– Я хотел бы, чтобы вы всё это съели, – твердо сказал он. – Пустышка, должно быть, создаст некоторые неудобства. Но, употребляя маленькими кусочками, вы справитесь.

– Баварский сметанный пирог? Пожалуйста, дружище, не будь таким бессердечным. Если бы ты только знал, чего мне стоило от него отказаться.

– Ешь, – скомандовал Дакворс безо всяких сантиментов.

Я отламывал маленькие кусочки и в обход пустышки проталкивал их в горло. Упоительность ощущения была почти непереносимой. Тут я заметил, что Дакворс включил свой магнитофон.

– Что это вы делаете? – промычал я, как из кресла дантиста.

– Записываю биопотенциалы ваших вкусовых рецепторов, – сказал он спокойно. – Эта уникальная пустышка – в действительности регистрирующий электрод. Он может также использоваться для стимуляции.

В моих глазах вспыхнула надежда.

– Дакворс! – вскричал я. – Вы воистину гений! Значит, записав таким образом биопотенциалы своих собственных нервных клеток, я могу прокрутить запись и стимулировать вкусовые рецепторы в нужной последовательности, когда бы ни возжелал насладиться? Самые изысканные радости обжорства можно будет получить, ни крошки не беря в рот?

– Именно так. И если мой анализ корректен, то метод сработает и для курения. Так что расслабьтесь и наслаждайтесь этим реальным массивом кондитерских изделий с кремом, пока у вас есть такая возможность.

Я так и сделал, и последняя в этой реальности чревоугодническая оргия показалась мне по-особому восхитительной. Когда все кончилось, я блаженно выдохнул, и тут меня осенила соблазнительная мысль.

– А можно сделать нечто подобное в области любви?

– Неблагодарный, – сказал Дакворс. – Не отвлекайтесь от ваших вкусовых бугорков.

И, сообразно этому замечанию, хотя и с некоторым внутренним сопротивлением, я так и сделал.

Тэд Вильямс
УТКА
МСЬЕ ВЕРГАЛАНА

_{© Tad Williams. Monsieur Vergalant's Canard.}

_{F&SF, September 1995.}

_{Перевела Таисия Бланк}

Он положил на стол полированную шкатулку розового дерева, подошел к каждому окну по очереди, плотно задергивая шторы, стараясь не оставить и щелочки. А когда развел огонь и поставил чайник на почерневшую плиту, то снова приблизился к столу. Открыв шкатулку, он замер – на лице его промелькнула улыбка. При свете свечи содержимое шкатулки мерцало и переливалось.

– Это был настоящий триумф, Генри, – сказал он громко. – Завтра весь Париж будет говорить об этом. Во всяком случае, лучшая его половина. Как жаль, что ты не мог видеть их лиц – публика была потрясена!

– Да, заинтриговать – это ты умеешь, – отозвался его брат. Отделяемый стенкой, его голос звучал приглушенно. – Какова же была реакция очаровательной графини? Той, чей портрет я видел.

Жерар нарочито небрежно рассмеялся.

– A-а, да, графиня Де Буи. Она смотрела во все глаза и была в таком восхищении, что захотела взять ее себе в дом. – Тут он снова рассмеялся. – Так прекрасна и так, вероятно, разочаруется. – Он потянулся к шкатулке и развязал бархатные тесемки. – Никому не позволю присвоить себе мою маленькую уточку.

С благоговением священника, совершающего причастие, Жерар Вергалан достал позолоченную металлическую утку и поставил ее прямо на стол. Прищурив глаза, он вынул платок из кармана хорошо сшитого, но слегка поношенного сюртука, смахнул пыль с перьев утки и потер ее сияющий клювик. С особенной тщательностью отполировал он стеклянные глаза, которые казались даже более настоящими, чем у натуральной птицы. Эта утка и в самом деле была на редкость красивой: чуть меньше натуральной величины, отточенная до мельчайших деталей и каждое перышко – произведение искусства.

Вергалан убрал носовой платок и подошел к тихо попыхивающему чайнику.

– Нет, тебе стоило посмотреть на них, Генри, – снова заговорил он. – Старый маркиз Гино поначалу и не верил – дряхлый недоумок. «В молодости я видел бронзовых соловьев Константинополя», – говорит и еще машет рукой, как будто это его утомляет. Ха! Держу пари, что в своей молодости он, пожалуй, видел, как они возводят висячие сады в Вавилоне.

Он налил кипятку в чашку с чуть обитой ручкой и добавил немного воды в тазик, который поставил на стол.

– Этот старый ублюдок все распинался перед публикой, повествуя о том, как работал автоматический механизм, как соловьи императора могли опускать и поднимать крылышки и поворачивать голову. Когда же моя уточка пошла, они повскакивали с мест. – Он ухмыльнулся при нахлынувшем воспоминании об успехе. – Никто не ожидал, что уточка столь подобна настоящей. Когда она поплыла, даму, упавшую в обморок, пришлось вынести в сад. Наконец, когда утка проглотила несколько зернышек овса, которые я положил перед ней на стол, то даже Гино не смог скрыть удивления на лице!

– Мне всегда жаль, что я не могу наблюдать твои представления, Жерар, – брат повысил голос, чтоб его услышали. – Уверен, что ты, как всегда, был элегантен и умен.

– И правда, ведь дело не в том, насколько изумительна вещица сама по себе, – задумчиво произнес Вергалан. – По достоинству ее смогут оценить только, если эффектно преподнести. Особенно дамы, они не потерпят грубости. – Он остановился. – Скажем, графиня Де Буи – женщина истинной красоты и сильной чувственности.

Утка слегка повернула голову, и клюв приоткрылся. Было слышно едва различимое тиканье механизмов, позолоченные лапки сделали один неуверенный шажок, затем – другой.

– С твоего позволения, – сказал Генри извиняющимся тоном.

– Брат мой, я так тебе сочувствую, – отозвался Жерар, но голос его все же звучал несколько отстраненно, казалось, проза жизни омрачает воспоминания о графине. Он вернулся к столу, нащупал на шее уточки защелку и нажал ее. – По-моему, хвост медленно двигается, – объявил он. – Сегодня вечером мне несколько раз почудилось, что он не поспевал за лапками.

Еще с минуту голова и шея подвигались, а затем вся верхняя конструкция откинулась на петлях. Сверкающая голова утки со стеклянными глазами свисала в сторону, словно ее срубили топором.

– Извини, Жерар, это все по моей вине. Я сделал все возможное, но, видишь ли, это слишком трудная работа. Больше штифтов, чем в органе, причем каждая деталька смастерена подобно самым дорогим карманным часам. Создать прекрасную и вместе с тем живую вещицу – слишком сложная задача.

Вергалан энергично кивнул.

– Что говорить, лишь самому Богу можно в этом довериться. – Он глянул на свое отражение в зеркале и, по-видимому, остался доволен, повторив движение головы с особенной важностью. – Бог достиг совершенства, создавая графиню Де Буи. Что за чудесные глаза, Генри! Подобны глубоким колодцам, губительным для мужчин. Если бы ты ее видел!

– Я бы желал увидеть. – Позолоченная птица вновь слегка вздрогнула, и в проеме горла появилась крошечная человеческая головка, по величине чуть крупнее костяшки большого пальца Жерара Вергалана. Сходство черт было весьма заметно. «Мне никак не удается, не нарушив артикуляционного аппарата, приспособить смотровое окошечко», – произнесла крохотная головка. Волосы прилипли ко лбу маленькими завитками. Впрочем, трудно достичь всего сразу.

– Как бы то ни было, – снисходительно отозвался Жерар, – ты был неповторим. Мне нечего было и надеяться на подобный успех без твоей помощи.

Крошечная фигурка теперь возникла вся целиком, облаченная во фланелевое серое одеяние, промокшее от пота. С минуту человечек сидел на верху механизма, затем стал спускаться по спинке утки, нащупывая ногами выступы позолоченных перышек, чтобы спрыгнуть на стол.

– Значит, потрудились на славу, – поеживаясь, Генри засеменил к тазику с горячей водой.

– Да, но пока еще рано расслабляться, – Жерар с любовью смотрел на брата, пока тот стаскивал с себя одежду и забирался в тазик. – Нет-нет, не волнуйся. Насладись сейчас ванной, ты заслужил это. И все же нам следует поработать над парой новых трюков, скажем, если она принимает пищу с одного конца, то ведь можно и чтобы из другого… Да, может и стоит. Эти люди тупы как пробки, необходимо объединить мои наиболее удачные идеи с твоими уникальными способностями – вещи, конечно, неразделимые, – чтобы хоть как-то заинтересовать их. Притом у старого Гино обширные связи, и если мы сыграем верно, то скоро покажем нашу прекрасную уточку самому королю!

Генри погрузился в воду, чтобы намочить волосы, затем вынырнул, брызгаясь и вытирая воду с лица.

– Королю? – изумился он.

Жерар улыбнулся, полез в карман и вытащил зубную щетку. Генри встал на ноги и взял ее, хоть щетка и была слишком велика для него. Вода выплескивалась из кувшина на стол, пока Генри скреб себе спину. Несколько капель упало поблизости от уточки. Жерар стер их рукавом.

– Да, мой маленький брат, именно королю! Мама всегда говорила, что с таким-то умом и приятной внешностью я пойду далеко. Но мне кажется, что в жизни необходимо нечто более существенное, нежели умение очаровывать. Если человеку незнатному вдруг вздумается произвести фурор, причем не для души, то он обязан знаться с сильными мира сего, уметь удивить их. – Кивком он указал на стол. – Вот, например, наша чудная золотая уточка. Люди жаждут сенсаций…

Генри вылез из тазика и взял протянутый платок. Его маленькое тельце исчезло в складках материи.

– Жерар, – буквально выдохнул он, – ты всегда был умен.