Текст книги "Ключи к декабрю (сб.)"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Гарри Гаррисон,Дэниел Киз,Роберт Энсон Хайнлайн,Ричард Мэтисон (Матесон),Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Эрик Фрэнк Рассел,Пол Уильям Андерсон,Курт Воннегут-мл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
Это был полнометражный мультипликационный фильм – сказка о приключениях хорошенькой маленькой Золушки, которая жила с мачехой и двумя ее некрасивыми дочерьми. Большую часть дня она проводила в углу гаража, моя и полируя платья-автомобили своей мачехи и ее дочерей. У них было полно всяких красивых платьев – “вашингтонов”, “лансингов”, “флинтов”, тогда как маленькой Золушке доставались лишь отрепья. И вот в один прекрасный день сын управляющего магазином Большого Джима объявил, что собирается дать бал в гараже-дворце своего отца. Тотчас же сестры и мачеха заставили Золушку мыть и полировать свои лучшие платья. И вот она их моет и полирует, а слезы у нее все текут и текут, потому что нет у нее красивого платья, в котором она могла бы поехать на бал. Наконец настал долгожданный вечер: сестры и мачеха, сверкая хромированными деталями своих вечерних туалетов, весело направляются в гараж управляющего. Оставшись одна, Золушка падает на колени в моечной и горько плачет. Уже казалось, сам Большой Джим оставил ее, как вдруг появляется Добрая фея автомобилей в роскошном сияющем белом “лансинг де миле”. Она стремительно взмахивает волшебной палочкой, и вдруг на Золушке, прекрасной как утро, оказывается платье “гранд-репидс” цвета гвоздики, с такими блестящими колпаками, что глазам смотреть больно. Итак, Золушка попадает на бал, и все танцы катается с сыном управляющего, а ее некрасивые сестры и мачеха сгорают от зависти у стены. Золушка так счастлива, что забывает о том, что волшебство Доброй автофеи кончается в полночь, и если часы на рекламе Большого Джима начнут бить двенадцать, она превратится в девочку-мойщицу автомобилей прямо посреди демонстрационного зала. Вспомнив об этом слишком поздно, она на большой скорости мчится вниз по аппарели, но впопыхах теряет одно колесо. Сын управляющего находит его, и на следующий день объезжает все окрестные гаражи и просит всех женщин, присутствовавших на балу, примерить его. Но оно такое маленькое и изящное, что не налезает ни на одну ось, как бы обильно ее ни смазывали. Примерив колесо на оси двух некрасивых сестер, сын управляющего хочет уйти, как вдруг замечает в углу моечной Золушку, полирующую платье-автомобиль. Золушке ничего другого не остается, как выйти из угла и примерить колесо. И что бы вы думали? На глазах у изумленных сестер и мачехи колесо легко садится на место, даже без единой капли смазки. Золушка отправляется с сыном управляющего, и с тех пор они счастливо катаются вместе.
Арабелла взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Домой ехать слишком рано, если она не хочет снова подвергнуться циничному перекрестному допросу.
Арабелла промучилась до одиннадцати, а потом уехала. Она хотела покататься до полуночи, и так бы оно и было, не надумай она поехать через город. И конечно же, она очутилась на улице, где находился магазин подержанных автоплатьев. Вид стилизованного забора вызвал приятные воспоминания, и, проезжая мимо, она бессознательно снизила скорость. Когда Арабелла поравнялась с въездом, колеса у нее уже еле-еле вертелись, а заметив облаченного в “пикап” человека, она и совсем остановилась, что получилось у нее вполне естественно.
– Привет, – сказала она. – Что вы делаете?
Он подъехал к обочине, и увидев его улыбку, она обрадовалась, что остановилась.
– Пью стакан апреля, – ответил он.
– Вкусно?
– Очень. Я всегда был неравнодушен к апрелю. Май на него похож, но немного тепловат. Ну а июнь, июль и август вызывают у меня только жажду золотого вина осени.
– Вы всегда говорите метафорами?
– Только с избранными, – ответил он. И, помолчав, добавил: – Почему бы вам не въехать и не постоять тут до двенадцати? Потом мы отправимся куда-нибудь есть сосиски и пить пиво.
– Хорошо.
Площадка была забита поношенными платьями и костюмами, но ее старого платья не было. Она была рада этому, потому что при виде его только расстроилась бы, а ей хотелось сохранить приятное волнение, начавшее теснить грудь. И ей это удалось. Ночь была не по-апрельски тепла. Изредка в перерывах между яркими вспышками рекламы Большого Джима можно было даже увидеть несколько звездочек. Говард рассказал немного о себе, как он днем учится, а вечерами работает, но когда она спросила, где он учится, он сказал, что и так слишком много говорил о себе и теперь ее очередь. Она тоже рассказала ему о своей работе, о фильмах и телепередачах, которые смотрела, и наконец о книгах, которые когда-то читала.
Потом они оба стали говорить, перебивая друг друга, время летело как птица, торопящаяся в южные края, и не успела Арабелла опомниться, как приехал человек, работавший с двенадцати до восьми, а они с Говардом уже ехали по направлению к кабачку “Золотой скат”.
– Может быть, – сказал он, когда они уже подкатили к ее гаражу, – вы заедете за мной завтра вечером и мы выпьем вместе еще один стакан апреля? Если вы не заняты, – добавил он.
– Нет, – сказала она, – я не занята.
– Тогда я вас буду ждать, – сказал он и поехал.
Она смотрела, как гаснут, исчезают во тьме задние огни его “пикапа”. Откуда-то донеслась песня. Арабелла всматривалась в темные тени, стараясь разглядеть, кто поет. Но на улице, кроме нее, никого не было, и тогда она поняла, что поет ее сердце.
Арабелле казалось, что следующий день никогда не кончится, а когда он наконец кончился, с тусклого неба полил дождь. Ей хотелось узнать, вкусен ли апрель во время дождя, и скоро (после еще одного сеанса в открытом кинотеатре) она узнала, что дождь никак не портил вкуса, если были все другие составные части напитка. А они были, и она провела еще один быстролетный вечер с Говардом, сначала на площадке, рассматривая звезды между вспышками рекламы Большого Джима, потом в “Золотом скате” за сосисками и пивом и, наконец, прощаясь с Говардом у своего гаража.
На следующий вечер все составные части опять были налицо, и на следующий, и на следующий… В воскресенье они отправились на пикник в горы. Говард выбрал самый высокий холм. Взобравшись по извилистой дороге на вершину, они остановились там, нашли стоянку под старым вязом и ели приготовленные ею картофельный салат и сандвичи, передавая друг другу термос с кофе. Потом они закурили и, овеваемые полуденным ветерком, лениво разговаривали.
С вершины холма открывался великолепный вид на лесное озеро, которое питала небольшая речка. На другой стороне озера виднелся забор резервации нудистов, а за ним, на улицах одной из деревень резервации, можно было разглядеть людей. На таком расстоянии они казались почти неразличимыми точками, и сначала у Арабеллы мелькнула только смутная догадка насчет того, что же это такое. Однако постепенно они полностью овладели ее вниманием, и она уже ни о чем другом и думать не могла.
– Должно быть, это ужасно! – сказала она вдруг.
– Что ужасно? – поинтересовался Говард.
– Жить вот так, в лесах, голыми. Как… как дикари.
Говард посмотрел на нее своими голубыми и глубокими, как лесное озеро, глазами.
– Вряд ли можно назвать их дикарями, – сказал он, помолчав. – У них такие же машины, как у нас. Школы, библиотеки. У них есть торговля и ремесла. Правда, заниматься всем этим они могут только в пределах резервации, но чем это отличается от жизни, скажем, в деревне или даже городе? В общем, я бы сказал, что они цивилизованные.
– Но они раздетые!
– Разве так ужасно ходить раздетым?
Он опустил свое ветровое стекло и наклонился к ней совсем близко. Потом он опустил ее ветровое стекло, и в лицо ей повеяло свежим ветром. По глазам его она увидела, что он хочет ее поцеловать, и не отстранилась. Она была рада, что не отстранилась, потому что поцелуй этот ничем не напоминал ни поползновений мистера Карбюратора и Гарри Четырехколесного, ни замечаний отца и намеков матери. Потом она услышала, как открылась дверца машины, потом другая, и почувствовала, что ее вытаскивают на солнце и апрельский ветер. Ветер и солнце были свежие и теплые, свежие, теплые и чистые, и ей вовсе не было стыдно, даже когда Говард прижал ее к груди, не закрытой костюмом-автомобилем.
Это был долгий сладостный миг, и никогда бы ему не кончаться. Но он кончился, как кончается все.
– Что это? – спросил Говард, поднимая голову.
Она тоже услышала шорох колес, посмотрела вниз и увидела, как промелькнул и исчез за поворотом блестящий белый кабриолет.
– Ты… ты думаешь, они нас видели? – спросила она. Говард помедлил, обдумывая ответ.
– Нет, не думаю. Наверное, кто-нибудь был тут тоже на пикнике. Если бы они поднимались на холм, мы бы услышали шум мотора.
– Не услышали бы… если на нем глушитель, – сказала Арабелла. Она скользнула в свое автоплатье. – Я думаю, нам лучше уехать.
– Хорошо.
Он полез в свой “пикап”.
– В следующее воскресенье… ты поедешь со мной? – спросил он.
Глаза его были серьезными, они умоляли.
– Да, – услышала она свой голос, – я поеду с тобой.
В следующее воскресенье было даже лучше, чем в первое, – день теплее, солнце ярче, а небо голубее. Снова Говард вынул ее из платья, прижал к себе, целовал, и снова ей не было стыдно.
– Пойдем, – сказал он, – я хочу тебе кое-что показать.
Они стали спускаться вниз, к лесному озеру.
– Но ты идешь ногами, – запротестовала она.
– Нас никто не видит, так не все ли равно? Пойдем!
Она стояла в нерешительности. Сверкавший внизу ручеек придал ей решимости.
– Пойдем, – сказала она.
Сначала ей было тяжело идти по неровной земле, но потом она привыкла и вприпрыжку бежала рядом с Говардом. У подножия холма они вошли в рощу, где росли дикие яблони. Через рощу пробегал ручеек, с журчанием обтекая поросшие мхом камни. Говард лег на землю и припал губами к воде. Она сделала то же самое. Вода была ледяная, Арабелле стало холодно, и кожа у нее покрылась пупырышками.
Они лежали бок о бок. Листья и ветви причудливо разузорили над ними небо. Их третий поцелуй оказался слаще прежних.
– Ты бывал здесь раньше? – спросила она, когда они наконец выпустили друг друга из объятий.
– Много раз, – сказал он.
– Один?
– Всегда один.
– А ты не боишься, что Большой Джим узнает?
Он рассмеялся.
– Большой Джим? Большого Джима не существует. Автопромышленники придумали его, чтобы запугать людей и заставить их носить автомобили, чтобы люди побольше покупали их и почаще меняли, а правительство содействует этому, так как без увеличения оборота автомобилей экономика потерпела бы крах. Сделать это нетрудно, потому что бессознательно люди давно одевались в автомобили. Весь фокус состоял в том, чтобы заставить людей носить автомобили сознательно, заставить их чувствовать себя неловко без автомобилей в общественных местах и, если возможно, даже испытывать стыд. Особого труда это тоже не составило, хотя, конечно, автомобили пришлось сделать маленькими и приладить к человеческой фигуре.
– Не смей так говорить. Это… это богохульство! Еще подумают, что ты нудист.
Он пристально посмотрел на нее.
– Так ли уж позорно быть нудистом? – спросил он. – А разве не позорно, например, быть хозяином магазина и нанимать мерзавцев вроде Гарри Четырехколесного, которые влияют на нерешительных покупательниц, а потом ломают их покупки, чтобы они не воспользовались пунктом договора, гласящим, что не понравившееся платье можно вернуть в течение суток? Прости, Арабелла, но лучше, чтобы ты это знала.
Она отвернулась, чтобы он не увидел ее слез. Он взял ее руку, нежно обхватил за талию. Она не противилась, когда он поцеловал ее в мокрые щеки. Приоткрывшаяся было рана затянулась, и на этот раз навсегда.
Он крепко обнял ее.
– Придешь со мной сюда еще раз?
– Да, – ответила она, – если ты хочешь.
– Очень хочу. Мы снимем наши автомобили и убежим в лес. Мы натянем нос Большому Джиму. Мы…
На другом берегу в кустах что-то щелкнуло.
Она застыла в объятиях Говарда. Кусты зашевелились, и показался полицейский в автомундире. Поднялась большая квадратная рука с портативным звуковидеомагнитофоном.
– Ну-ка, подойдите, – произнес громкий голос. – Большой Джим хочет вас видеть!
Судья Большого Джима неодобрительно посмотрел на Арабеллу из-за ветрового стекла своего черного “кортеза”, когда ее привели к нему.
– Как вы думаете, хорошо это, – сказал он, – снять платье и бегать вприпрыжку с нудистом?
Арабелла побледнела.
– С нудистом? – воскликнула она недоверчиво. – Но Говард не нудист. Этого не может быть!
– Может. Собственно говоря, он хуже, чем нудист. Он добровольный нудист. Однако мы понимаем, – продолжал судья, – что вы этого не знали, и в какой-то мере мы сами виноваты в том, что он вас опутал. Если бы не ваша непростительная потеря бдительности, он не мог бы вести двойную жизнь – днем учиться в нудистском педагогическом институте, а по вечерам убегать из резервации и работать в магазине подержанного платья и пытаться обратить в свою веру хороших людей вроде вас. Поэтому мы будем к вам снисходительны. Вместо того чтобы отобрать права, мы дадим вам возможность исправиться – отпустим вас домой, чтобы вы загладили свое предосудительное поведение просите прощения у родителей и впредь ведите себя хорошо. Между прочим, вы многим обязаны молодому человеку по имени Гарри Четырехколесный.
– Я… я обязана?
– Да, вы. Если бы не его бдительность и преданность Большому Джиму, может статься, мы бы узнали о вашем поступке слишком поздно.
– Гарри Четырехколесный? – удивленно сказала Арабелла. – Он, должно быть, ненавидит меня.
– Ненавидит вас? Милая девочка, он…
– И я знаю почему, – продолжала Арабелла, не замечая, что перебила судью. – Он ненавидит меня, потому что показал мне себя в истинном свете, а себя настоящего он в глубине души презирает. Вот… вот почему и мистер Карбюратор тоже ненавидит меня!
– Послушайте, мисс Радиатор, если вы будете про должать в том же духе, я могу пересмотреть свое решение. В конце концов…
– А мои мама и папа! – продолжала Арабелла. – Они ненавидят меня, потому что тоже показали себя в истинном свете, и в глубине души они себя тоже презирают. Такую наготу не могут скрыть даже автомобили. А Говард? Ему не за что ненавидеть себя… как и мне Что… что вы с ним сделали?
– Разумеется, выпроводили обратно в резервацию. Что еще мы могли с ним сделать? Уверяю вас, больше он не будет вести двойной жизни. А теперь, мисс Радиатор, поскольку я уже покончил с вашим делом, не вижу причины для вашего дальнейшего пребывания в суде. Я человек занятой и…
– Судья, а как становятся добровольными нудистами?
– Демонстративно появляются на людях без одежды. До свиданья, мисс Радиатор!
– До свиданья… и спасибо.
Сначала она поехала домой, чтобы собрать свои вещи. Мать и отец ждали ее в кухне.
– Грязная шлюха! – сказала мать.
– И это моя дочь, – добавил отец.
Не говоря ни слова, она проехала через комнату и поднялась вверх по аппарели к себе в спальню. Собралась она быстро кроме книг, у нее почти ничего не было. На обратном пути через кухню она задержалась ровно настолько, чтобы сказать “до свиданья”. Лица родителей вытянулись.
– Погоди, – сказал отец.
– Погоди! – закричала мать.
Арабелла выехала на улицу, даже не взглянув в зеркало заднего вида.
Оставив позади Макадам-плейс, она направилась в городской сад. Несмотря на поздний час, там еще были люди. Сначала она сняла шляпку-шлем. Потом автоплатье Арабелла, освещенная мигающим светом рекламы Большого Джима, стояла в центре собравшейся толпы и ждала, когда приедет кто-нибудь из полиции нравов и арестует ее.
Утром ее препроводили в резервацию. Над входом висела надпись: “Посторонним вход воспрещен!”
Надпись была перечеркнута свежей черной краской, и на ней наскоро выведена другая: “Ношение механических фиговых листков запрещается”.
Страж, который ехал слева от Арабеллы, свирепо выглядывал из за своего ветрового стекла.
– Опять забавляются, нахалы, – пробурчал он.
Говард встретил Арабеллу у ворот. По его глазам она поняла, что все в порядке, и тотчас оказалась в его объятиях. Забыв о наготе, она плакала, уткнувшись лицом в лацкан его пиджака. Он крепко прижимал ее к себе, она ощущала его руки сквозь ткань пальто. Глухо доносился его голос:
– Я знал, что они следят за нами, и дал им возможность поймать нас в надежде, что они сошлют тебя сюда. Поскольку они не сделали этого, я надеялся… я молил бога, чтобы ты пришла сама. Дорогая, я так рад, что ты здесь. Тебе здесь понравится. У меня коттедж с большим садом. В общине есть плавательный бассейн, женский клуб, любительская труппа…
– А священник? – спросила она сквозь слезы.
Он поцеловал ее.
– Священник тоже есть. Если поторопимся, то застанем его, пока он не ушел на утреннюю прогулку.
Они вместе пошли по тропинке.
Мера всех вещей
У американского писателя-фантаста Эдмонда Гамильтона есть рассказ “Невероятный мир”. Прилетает на Марс космический корабль с Земли. Земляне поражены: “красная планета” буквально кишит существами самого причудливого вида. Когда же проходит шок от первого впечатления, то астронавты начинают ощущать, что эти монстры им чем-то знакомы – и, поднапрягшись, вспоминают, что знакомы по… фантастическим рассказам и повестям, которые они читали на Земле. Оказывается, Марс заселен героями… научно-фантастических произведений земных фантастов. Когда какой-нибудь автор придумывает очередное немыслимое чудище с шестью глазами на хвосте или ушами под мышкой, оно материализуется на Марсе.
Понятно, далеко не все, что можно нафантазировать – фантастика. Литература, традиционно называемая научно-фантастической (давно устаревший и по сути своей неправильный термин, неадекватный обозначаемому им явлению), должна быть судима по общелитературным законам. Иной взгляд на жанр бессмыслен (как бессмысленно, например, бытовавшее не так уж давно утверждение, что научная фантастика – это литература о научных и технических прогнозах человечества, а потому предназначена прежде всего для ученых. В этой связи один из ведущих современных фантастов Великобритании. Брайан Олдисс, иронически отметил, что научная фантастика создается для ученых в той же степени, как литература о привидениях – для привидений).
В чем специфика книг с грифом “НФ”, привлекающих людей самых разных возрастов и профессий? Приключения? Да, это первое, что приходит на ум: захватывающие приключения в п-мерном пространстве и в масштабах Вселенной. Яркость антуража? Разумеется, и этого нельзя скидывать со счета. “А герои? – воскликнет нетерпеливый поклонник жанра. – Герои смелые и решительные, не отступающие в далеком будущем перед опасностями Глубокого Космоса или негостеприимной фауной иных миров!” Но только ли в этом дело? Чтобы получить ответ на данный вопрос, обратимся к сборнику “Ключи к декабрю”.
С кем только не встретимся мы на страницах этой книги! В каких невероятных, фантастических ситуациях нам придется побывать! И не где-нибудь на далекой планете, нет, фантастики немало и на Земле. Не покидая пределы земного тяготения, можно столкнуться с самим собой, прибывшим из параллельного мира (Джон Уиндем, “Другое “я”), подружиться с собственной тенью (Эрик Фрэнк Рассел, “Мы с моей тенью” – изящный “перевертыш” темы знаменитой повести А.Шамиссо “Удивительная история Питера Шлемиля”), наконец, встретить спустя двадцать лет после женитьбы свою жену такою, какой она была на заре юности (Роберт Янг, “Девушка-одуванчик”).
И все же самое главное, самое притягательное в этих рассказах – не та причудливая форма, в которую облекаются фантазии авторов, не антураж, хотя он определяет многое. Главное здесь – Человек. Ради того, чтобы отчетливее, убедительнее показать человеческие трагедии и надежды, разочарования и сомнения, утраты и обретения, и выстраивают писатели небывалые коллизии.
Человек, человеческое в человеке, сущность морали людей – вот что волнует авторов настоящего сборника (добавим, вообще тех авторов, кто пишет серьезную, проблемную фантастику). Подобными “вечными” вопросами люди задавались давно и по-разному определяли человека. Например, Платон называл его “двуногим существом без перьев и с плоскими ногтями”, Декарт (знаменитое “cogito ergo sum”) считал мышление единственно достоверным свидетельством человеческого существования, Франклин же формулировал главный отличительный признак человека как умение “производить орудия”. Но, наверное, ближе всех подошел к этой проблеме с точки зрения ее нравственных “составляющих” Пифагор, заявивший: “Человек-мера всех вещей”. Действительно, все в мире начинается и кончается человеком.
Фантастика с полным основанием сравнивается с увеличительным стеклом, позволяющим укрупнять рассматриваемые явления. Взгляд на человека со стороны с помощью фокусирующего зеркала – вот какую возможность предоставляет и настоящий сборник. Перемещая героев во времени и пространстве, фантасты преследуют по сути дела одну цель: точнее и глубже исследовать современность. Эпиграфом к сборнику могут служить известные слова Станислава Лема: “В конечном счете я пишу для современников о современных проблемах, только надеваю на них галактические одежды”.
Итак, человек в зеркале фантастики…
Мир новеллы Рэя Брэдбери “Лед и пламень”, пожалуй, один из наиболее впечатляющих в сборнике. Планета, скованная чудовищной стужей по ночам и испепеляемая палящим солнцем днем. Лишь на два часа в сутки люди могут выходить из пещер, а вся человеческая жизнь длится восемь дней: под разрушительным действием солнечной радиации убыстряется обмен веществ, всех жизненных процессов. Неужто участь человека – влачить жалкое существование, неужто человек приходит в мир, чтобы спустя восемь дней бесследно исчезнуть? Герой рассказа бросает вызов физическим законам далекой планеты, решив добраться до находящегося в нескольких днях пути космического корабля – единственного уцелевшего из тех, на которых много тысяч лет назад прибыли сюда земляне. Для спасения своего племени герой готов пожертвовать жизнью, отказаться от радостей юности, на которые судьба отпустила только несколько часов. Отказ от своего – единственного, дающегося только раз настоящего ради будущего потомков придает жизни героя смысл и содержание, ради этого выдерживает он тяжелейшие испытания. Так отвечает писатель на вопрос, зачем человек приходит в этот мир.
Что делает человека человеком, что выделяет его среди иных форм животной жизни на Земле и в космосе? Человек обладает второй сигнальной системой, отсутствующей у других биологических видов, принципиально иным уровнем психологии, способностью к абстрактному мышлению, к владению логикой. Значит, все дело в интеллекте? Чем он выше, тем дальше человек от животного?
Герой рассказа Роджера Желязны “Ключи к декабрю” Джарри Дарк напоминает “большого серого оцелота с перепончатыми лапами”. Успехи биоинженерии в мире будущего позволили придавать человеческому телу любую форму. Необходимость этого понятна – люди расселились по всей галактике, давно покоряют миры, где условия жизни требуют совершенно иного, чем человеческий, физического облика. Планета Алайонэла, для жизни на которой Джарри и двенадцать тысяч его собратьев были преобразованы, погибла, и им пришлось искать иной мир. Он нашелся – но чтобы его заселить, надо радикально изменить климат. В ходе этого процесса, запланированного на несколько тысяч лет, может погибнуть населяющая планету гуманоидная раса “красноформов”. Но никто из землян, будущих обитателей и повелителей этого мира, ощущающих себя богами, не думают о судьбе аборигенов, более того, считают это естественным.
В такой же степени не заботит это и Джарри – до тех пор, пока не гибнет в результате случайного стечения обстоятельств его возлюбленная. И лишь тогда, пережив трагедию потери самого близкого существа, Джарри становится доступен милосердию, жалости к обреченным на вымирание красноформам. Герой рассказа встает выше своего горя и пытается помочь слабому народу планеты, обрекая на смерть себя. Самоотверженность – вот одно из важнейших понятий для осмысления сущности биологического феномена homo sapiens. “Животные жизнь берегут, лишь люди жизнь отдают…” Эти строки поэта А. Вознесенского точно определяют, с чего начинается человек: с милосердия, сострадания, желания помочь другому – и не просто помочь, а спасти его, даже ценой собственной жизни.
Действие рассказа Воннегута лишено экзотической атрибутики, повествование развивается на Земле. Действующие лица: крупнейшая в мире вычислительная машина ЭПИКАК, очаровательная девушка Пэт Килгаллен и безнадежно влюбленный в нее математик-программист. Герой открывает душу ЭПИКАКу, и тот, поняв, как ему кажется, что такое любовь, сочиняет поэму, с помощью которой герой добивается взаимности у “девушки своей мечты”. ЭПИКАК, как герой знаменитой драмы Ростана “Сирано де Бержерак”, завоевавший для другого прекрасную даму, понимает, что он стал лишним, – и кончает “жизнь” самоубийством, устроив короткое замыкание. Такая концовка придает традиционному для НФ рассказу на тему “человек-машина” обобщенно-притчевое значение.
Жил-был человек по имени Чарлз Гордон. Слабоумный от рождения, но доброжелательный, отзывчивый, готовый всегда всем помочь, он работал уборщиком на фабрике по производству пластмассовых коробок и служил постоянным объектом шуток со стороны рабочих – они даже придумали поговорку “Валять Чарли Гордона”. Впрочем, что тут, кажется, плохого? Хорошие ребята с хорошим чувством юмора подшучивают над своим товарищем, приглашают его на свои вечеринки (правда, там он служит посмешищем пьяной компании – но ведь это не со зла не так ли?). Что еще нужно человеку для счастья, когда у него такая прекрасная работа и такие замечательные друзья?
Но вот Чарлз Гордон подвергается нейрохирургической операции, в результате которой его интеллект многократно возрастает. Благодаря гипнопедии он в кратчайшие сроки превращается в блистательного ученого, обладающего гигантской эрудицией. Однако такой, преображенный Чарлз Гордон пугает бывших друзей, кажется им чужим – и все рабочие фабрики подают администрации петицию, требуя его увольнения. Проходит время, и выясняется, что результаты операции нестабильны и вновь идет резкое снижение приобретенного интеллекта. Когда Чарли становится прежним, его берут обратно на работу. Перед читателями встает вопрос: кто же из героев рассказа “неполноценный”? Чарлз Гордон или те, кто его окружает, для кого нормальный modus vivendi диктуется жестокостью и завистью? А ведь человек, лишенный милосердия, – не человек…
Новелла Дэниела Киза “Цветы для Элджернона” не только раскрывает перед нами трагедию человека. Она говорит о безнаказанности социального зла. И так хочется, чтобы восторжествовала справедливость, чтобы зло было покарано и все, кто обижал героя, получили по заслугам!
Главное в жизни – доброта. Как говорит один из героев писателей Стругацких, “из всех возможных решений выбирай самое доброе”. Не самое разумное, рациональное то, что принесет выгоду, а – доброе. Герой рассказа Роберта Хайнлайна “Зеленые холмы Земли” спасает космический корабль и его экипаж ценой своей жизни (во многом схожая ситуация – в рассказе Эрика Фрэнка Рассела “Эл Стоу”). И не имеет значения, когда происходит действие, ведь доброта, самоотверженность, мужество – качества “на все времена”.
В основе рассказа Дональда Уэстлейка “Победитель” лежит ситуация, вполне достижимая для современной техники: для совершенствования пенитенциарной системы в обществе будущего изобретено устройство, называемое Охранником: в тело заключенного вживляется миниатюрная коробочка, в центре лагеря устанавливается передатчик, и при выходе заключенного за пределы действия этого передатчика возникает боль. Ревелл, поэт, осужденный за то, что писал стихи (выразительный штрих для характеристики общества), пытается совершить побег, но немыслимая боль останавливает его. Примечателен диалог между изобретателем устройства и пришедшим в себя после болевого шока поэтом: “Никто не осмеливается на побег вторично”. – “Я никогда не перестану быть самим собой. Я никогда не перестану верить, что я тот, кто кем должен быть”. – “Значит, снова побежите?” – “Снова и снова”. – “… Неужели вы не знаете, что, если мы не принесем вас назад, вы там умрете?” – “Это тоже побег”.
Выжить любой ценой, иными словами, ценой отказа от самого себя невозможно для героя рассказа. Человек немыслим без отстаивания собственного достоинства, без права на то, чтобы самому распоряжаться своей свободой. Поистине, “лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой…”
Человек перед лицом Космоса – одна из основных тем фантастики, которая разрабатывается на протяжении десятилетий в самых разных аспектах. В сборнике нет историй об отважных “космопроходцах”, покоряющих пространство и время в любых метеорологических условиях. Гораздо увлекательнее – и, к слову сказать, продуктивнее сюжет – но – та модель, которая определена в авторском предисловии С.Лема “Солярис”: “Среди звезд нас ждет “Неизвестное”.
“Взрыв огромным консервным ножом вспорол корпус ракеты. Людей выбросило в открытый Космос, подобно дюжине серебристых трепещущих рыб. Их разметало в черном океане, а корабль, распавшись на миллион осколков, полетел дальше… Они падали, падали, как камни падают в колодец. Их разметало, будто двенадцать палочек, подброшенных вверх исполинской силой. И вот от людей остались только голоса – несхожие голоса, бестелесные и исступленные, выражающие разную степень ужаса и отчаяния…” (Рэй Брэдбери. “Калейдоскоп”). И тут, в пограничной ситуации, рядом с близкой и неминуемой смертью, перед мысленным взором каждого из членов экипажа проходит, подобно киноленте, пущенной в обратную сторону, прошлое. Итог прожитых десятилетий – каков он? Кому-то жизнь вспоминается яркой, наполненной радостью и удачами, кому-то – серой, однообразной, тусклой. Мелки и ничтожны зависть и недоброжелательство, пустой кажется суета жизни. Все равны перед наступающим небытием – и как важно сейчас не сорваться, не дать захлестнуть себя ужасу смерти, злобе на весь мир, обиде и зависти к остающемуся в живых человечеству. Сейчас, когда близок конец всему, надо делать доброе дело – ведь от человека должно остаться доброе на Земле, что загладило бы плохое в прошлом.
Милосердие и сострадание даны человеку от рождения, и жизнь в обществе должна их развить. Но бывает так, что эти качества с течением времени умаляются, и тогда с человеком может случиться беда. Ричард Матесон в рассказе “Нажмите кнопку” подвергает своих героев нелегкому испытанию. Казалось бы, каждый без разговора прогонит того, кто, как некий мистер Стюарт, предложит нажать на кнопку – и где-то на Земле умрет незнакомый человек. Совсем незнакомый. И совершенно неважно, кто проводит этот “тест на человечность”, исследование человека и человечества. Главное, что кто-то (как героиня рассказа) не выдерживает испытания, соблазняется деньгами. А бесчеловечность наказуема.
