Текст книги "Ключи к декабрю (сб.)"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Гарри Гаррисон,Дэниел Киз,Роберт Энсон Хайнлайн,Ричард Мэтисон (Матесон),Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Эрик Фрэнк Рассел,Пол Уильям Андерсон,Курт Воннегут-мл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
– Разбился один корабль… два корабля.
Услужливый техник смонтировал над передатчиком Корнелиуса панель с пятнадцатью красными и пятнадцатью синими лампочками, чтобы он мог быть в курсе событий. Конечно, он сделал это скорее ради Эда, но тот сразу же решительно заявил, что и не взглянет на них.
Четыре красные лампочки не горели. Это означало, что четыре синие уже не подадут известия о благополучной посадке. Смерч, разряд молнии, парящий ледяной метеор, стая похожих на гигантских скатов птиц с телами, твердыми и плотными, как сталь, – сотни причин могли погубить эти четыре корабля, разбросав их обломки по жутким юпитерианским лесам.
Вот, черт, уже четыре! А как же летевшие в них живые существа, каждое из которых обладает великолепным мозгом, не уступающим вашему собственному?! Подумать только, быть приговоренным к долгим годам кромешной тьмы, обрести сознание на какую-то непостижимую долю секунды – и все для того, чтобы тут же разбиться в кровавые клочья о ледяные уступы! Бессмысленная жестокость всего этого холодным комком подступила к горлу Корнелиуса. Правда, без этих жертв не обойтись, если мы хотим, чтобы на Юпитере появилась разумная жизнь. И уж лучше сделать это сразу, пожертвовав немногими, – подумал он, – но зато знать наверняка, что следующее поколение разумных юпитерианцев будет обязано своим рождением любви, а не машинам!
Он прикрыл за собой дверь и, затаив дыхание, стал ждать. Энглси сидел, повернувшись лицом к противоположной стене, так что можно было различить только инвалидное кресло да еле выглядывавшую из-за него верхушку шлема. Ни движения, ни хоть какого-нибудь признака жизни – ничего. Боже!
Будет страшно неудобно, более того – ужасно, если Энглси догадается об этом подслушивании. Впрочем, где ему заметить. Он оглох и ослеп от своей сосредоточенности.
Грузное тело псионика медленно двинулось к новому пси-передатчику. Корнелиусу совсем не нравилась роль соглядатая. Он бы ни за что не пошел на это, будь хоть малейшая надежда здесь, на месте, разобраться в том, что происходит. Но особой вины за собой он не чувствовал. Если его подозрения оправдаются, значит Энглси, сам того не ведая, оказался втянутым в нечеловеческую игру. Проследить за ним в этом случае – значит спасти.
Корнелиус осторожно включил приборы, и установка начала разогреваться. Осциллоскоп, встроенный в передатчик Энглси, сообщал ему точные данные об альфа-ритме мозга пси-оператора, служа своеобразными биологическими часами. Сначала надо было настроиться на их ход, а когда оба передатчика начнут работать точно в одной фазе, можно попробовать незаметно…
Разберись, в чем дело! Прочитай истерзанное подсознание Энглси и пойми, что там, на Юпитере, так притягивает и отпугивает его!
…пять кораблей разбились…
Ничего, уже скоро посадка. Может быть, в конечном счете только эти пять и погибнут, а остальные пробьются. Десять товарищей для… Джо?
Корнелиус тяжело вздохнул. Он посмотрел на калеку, слепого и глухого к внешнему миру, искалечившему его, и почувствовал жалость и злость. Во всем этом была какая-то несправедливость. Даже по отношению к самому Джо. Ведь он не был каким-то чудовищем, поедающим человеческие души. Он сам еще не понял, что он действительно Джо, а Энглси превратился в жалкий придаток. Он не просил, чтобы его создавали, и лишить его теперь второго человеческого “Я” – значило бы погубить его. Так или иначе, когда человеческий разум переходит рамки “приличий”, за это приходится расплачиваться всем, и дорогой ценой.
Корнелиус беззвучно выругался. Он потянулся к приборам и начал настраиваться на альфа-ритм мозга Энглси: импульсы его собственного мозга имели более низкую частоту. Сначала сигналы должны пройти через гетеродин… Так… Но почему же нет приема? Ах да, надо еще подобрать точную форму волны. Ведь тембр – такая же неотъемлемая часть мысли, как и музыка. Медленно, страшно осторожно Корнелиус поправил настройку.
Что-то промелькнуло в его сознании – видение облаков в лилово-красном небе, ощущение свежего ветра, мчавшегося в безграничном просторе, – и снова исчезло. Дрожащими руками он снова тронул рукоятку настройки…
Пси-луч между Энглси и Джо ширился, включая в себя сознание Корнелиуса. Он почувствовал, что видит Юпитер глазами Джо. Вот он стоит на холме и смотрит в небо над ледяными горами, ища жадным взором первую ракету. Но одновременно он оставался Корнелиусом, следящим за приборами, ищущим каких-то сигналов, символов – ключа к запертым в душе Энглси страхам.
И тут он почувствовал, что его самого охватывает нечеловеческий ужас.
* * *
Пси-лучевое слежение – это не просто пассивное подслушивание. Как любой радиоприемник является одновременно слабым передатчиком, так и воспринимающая нервная система сама посылает сигналы, откликаясь на источник пси-излучения. Конечно, при обычных условиях это излучение почти незаметно, но если ваши импульсы, в каком бы направлении они ни посылались, проходят через цепь мощных гетеродиновых и усилительных устройств с отрицательной обратной связью…
На заре псионики пси-лучевая терапия было зачахла. При тогдашней технике мысль одного человека, пройдя через усилитель и поступая в мозг другого, складывалась с собственным нервным циклом последнего по простым векторным законам. В результате оба чувствовали возникавшие новые частоты как какое-то кошмарное трепыхание своих собственных мыслей. Пси-оператор, владевший приемами самоконтроля, еще мог их игнорировать, но пациент не мог, и вместо излечения человек получал травму.
Однако позже основные волновые тембры человеческого мозга были измерены и опыты в области пси-лучевой терапии возобновились. Современный пси-передатчик анализирует входящий сигнал и переводит его данные на язык “слушателя”. Абсолютно чуждые импульсы передающего мозга, которые невозможно перекодировать в соответствии с нейронной структурой принимающего мозга, задерживаются фильтрами.
Обработанная таким образом чужая мысль может быть воспринята так же просто, как своя собственная. Когда пациент включен в пси-лучевую сеть, опытный пси-оператор способен подстроиться к ней без его ведома. При этом он может либо исследовать мысли пациента, либо внушать ему свои собственные.
План Корнелиуса, понятный любому специалисту-псионику, основывался именно на этом. Он хотел получить сигналы от ничего не подозревавшего Энглси-Джо. Если его гипотеза правильна и личность пси-оператора действительно исковеркана до неузнаваемости под стать чудовищной индивидуальности Джо, его мышление окажется слишком чуждым человеческому, чтобы пройти через фильтры. В этом случае до Корнелиуса дойдут одни обрывочные импульсы или вовсе ничего. Если же гипотеза неверна и Энглси остается Энглси, то он воспримет только нормальный человеческий поток сознания и сможет перейти к исследованию других возможных причин нарушений в К-трубке.
…Страшный звон наполнил его мозг!
Что со мной?
На мгновение чуждое вмешательство, превратившее мысли в невнятное бормотание, потрясло его ужасом. Он судорожно глотнул свежего юпитерианского ветра. Чудовищные черные псы почуяли чужого и завыли.
Затем как-то сразу Джо понял все, и неудержимая волна гнева вытеснила из его мозга страх и все остальные ощущения. Он наполнил легкие и заорал во все горло, так что громовое эхо прокатилось по горам:
– Вон из моего мозга!
Он почувствовал, как Корнелиус сжался и юркнул куда-то в подсознание. Мощь удара его собственной воли и разума оказалась слишком сильной. Джо засмеялся – это было больше похоже на рычание – и внутренне расслабился. Над ним сквозь громовые тучи мелькнул свет первой снижающейся ракеты.
Корнелиусу захотелось назад, к уютному свету пульта управления. Его руки бессознательно потянулись к приборам, чтобы отключить передатчик и убежать.
– Не спеши так ты! – мрачно скомандовал Джо, и мускулы Корнелиуса застыли от ужаса. – Я хочу понять, что происходит. Замри и дай мне разобраться!
Джо испустил импульс, который должен был означать раскаленный добела вопросительный знак. В ответ на этот безмолвный вопрос, помимо воли Корнелиуса, воспоминания ярко вспыхнули в его мозгу.
– Так! Вот в чем дело! Вы думали, я боюсь быть на Юпитере, в теле Джо, и хотели узнать, почему? Но я же вам говорил, что не боюсь!
– Я должен был вам поверить, – прошептал Корнелиус.
– Ну тогда выключайтесь вон из цепи! – заорал во всю глотку Джо. – И никогда больше не появляйтесь в пункте управления! Поняли? К-трубки или что бы там ни было – я не хочу вас видеть! Пусть я калека, но я разнесу вас в клочки! А теперь отваливайте! Оставьте меня в покое. Первый корабль вот-вот сядет.
– Вы… калека? Вы… Джо Энглси?
– Что?!
Огромное серое существо на холме подняло свою варварскую голову, как по зову трубы.
– Что вы имеете в виду?
– Неужели вы не понимаете? – слабо шевелились мысли в мозгу Корнелиуса. – Ведь вам известно, как работает пси-лучевой передатчик… Вы же знаете, что я мог исследовать разум Энглси в его мозгу, оставаясь незамеченным. А полностью нечеловеческий мозг я вообще не смог бы исследовать, зато и он бы не уловил моего присутствия. Фильтры не пропустили бы такой сигнал. Но вы почувствовали меня в первую же долю секунды… Это может означать только одно – человеческий разум в нечеловеческом мозгу… Вы больше не обрубок человека на Ю-5. Вы Джо, Джо Энглси!
– Дьявол вас возьми, – сказал Джо, – вы правы!
Он отключил Энглси, одним жестоким, похожим на пинок, импульсом выпихнул Корнелиуса из своего сознания и бросился вниз по холму встречать звездолет.
Корнелиус очнулся через несколько минут. Его череп раскалывался. Он нащупал основной рубильник, потянул его вниз, сорвал шлем с головы и со звоном бросил на пол. Но прошло немало времени, пока он собрался с силами, чтобы проделать то же с Энглси. Сам Эд уже ничем не мог себе помочь.
* * *
Они сидели в приемной станционного госпиталя и ждали. В резком свете помещение из металла и пластика казалось голым и холодным. В воздухе висел легкий запах антибиотиков. Они находились в самом сердце спутника, отделенные от поверхности многокилометровой толщей скалы.
В маленькой жутковатой комнате не было никого, кроме Викена и Корнелиуса. Остальной экипаж станции механически занимался своими повседневными делами, чтобы убить время, пока не станет известно, что произошло. За закрытыми дверями три биотехника, выполнявших также роль медперсонала, боролись с ангелом смерти за бесчувственный обрубок, бывший когда-то Эдвардом Энглси.
– Девять кораблей благополучно сели, – сказал Викен мрачно. – Два самца и семь самок. Достаточно, чтобы основать колонию.
– С генетической точки зрения неплохо бы иметь побольше, – отозвался Корнелиус. Он говорил приглушенным голосом, хотя весь был переполнен радостью. Во всей этой истории было что-то внушавшее благоговение.
– Я по-прежнему ничего не понимаю, – сказал Викен.
– О!.. Теперь вес ясно. Я должен был догадаться раньше. Все факты были налицо, просто мы не сумели сделать из них простые, очевидные выводы. Прежде всего надо было перестать носиться с этой мыслью о чудовище, пожирающем людей.
– Да… – голос Викена был похож на скрип. – А роль чудовища сыграли мы сами, не правда ли? И вот Эд умирает…
Корнелиус глубоко затянулся сигарой, пытаясь обрести внутреннюю устойчивость. Его голос был намеренно бесстрастным.
– Подумайте. Проанализируйте факты. Кем был Джо? Существом с мозгом, подобным человеческому, но без собственного разума. Этакая tabula rasa – девственно чистая страница, – на которой пси-луч Энглси мог писать, что хотел. Мы пришли к совершенно правильному заключению, – правда, с большим опозданием, – что, когда на этой странице будет записано достаточно много, возникнет личность. Весь вопрос – чья? Вполне понятный человеческий страх перед неизвестным внушил нам мысль, что в таком чуждом теле может возникнуть только личность чудовища, а не человека. Поэтому мы и решили, что она неизбежно должна оказаться враждебной Энглси, должна подавлять его…
Дверь открылась. Оба ученых вскочили, вопросительно глядя на хирурга. Тот только покачал головой.
– Все без толку. Типичный травматический шок, очень глубокий. Скоро все кончится. Если бы у нас было получше оборудование, тогда, может быть…
– Нет, – сказал Корнелиус. – Нельзя спасти человека, который сам решил умереть.
– Тут вы правы. – Доктор снял маску. – Дайте мне кто-нибудь сигарету.
Когда он брал сигарету у Викена, его руки слегка дрожали.
– Но разве Энглси мог что-то решать? – задохнулся физик. – Он лежит без сознания с тех пор, как Ян вытащил его из этой… этой штуки.
– Это было решено куда раньше, – сказал Корнелиус. – Фактически эта развалина на операционном столе уже лишена разума Я знаю, я сам был при этом.
Воспоминания были страшным мучением для Корнелиуса. Он чувствовал, что ему придется пройти курс внушения, чтобы освободиться от этих мыслей.
Доктор глубоко затянулся, подержал дым в легких и с силой выдохнул.
– По-моему, теперь всему проекту конец, – сказал он. – Нам в жизни не заманить сюда другого пси-оператора.
– Уж это точно, – с горечью сказал Викен. – Я сам разобью эту дьявольскую машину.
– Постойте! – вскрикнул Корнелиус. Как же вы не поймете? Это никакой не конец. Это начало!
– Я лучше пойду, – сказал врач. Он затушил сигарету и скрылся за дверью операционной, беззвучно закрывшейся за ним. На Корнелиуса и Викена пахнуло дыханием смерти.
– Что вы имеете в виду? – холодно спросил Викен, как бы воздвигая этим вопросом незримый барьер между собой и Корнелиусом.
– Неужели вам не ясно? – почти закричал псионик. – Ведь Джо перенял у Энглси все – мысли, память, привычки, страхи, интересы. Конечно, чужое тело и иная обстановка вызывают некоторые изменения, но не большие, чем могли бы произойти с человеком и на Земле. Если бы вы, скажем, избавились от изнурительной болезни, разве бы это не придало вам больше решительности, может быть, даже грубости? В этом не было бы ничего ненормального, так же как в том, что человеку хочется быть здоровым, ведь так? Понимаете меня?
Викен сел. Некоторое время он молчал. Потом страшно медленно, неуверенно он спросил:
– Вы имеете в виду, что Джо – это Эд?
– Или Эд – Джо. Как вам больше нравится. Сам себя он теперь зовет Джо. Для него это имя что-то вроде символа свободы, обновления, но остается он самим собой. Что вообще есть “я”, если не непрерывность существования? Он сам этого не понимал до конца. Он знал только – и я должен был ему поверить, – что на Юпитере он силен и счастлив. Ведь что вызывало возмущения в этих К-трубках? Простой истерический симптом! Энглси не боялся оставаться на Юпитере – он боялся возвращаться оттуда!
Вот я подслушал его мысли, – взволнованно продолжал Корнелиус. – К этому моменту все его существо было сосредоточено на Джо, на здоровом юпитерианском теле, а не на больном обрубке человека на Ю-5. Это определило иную систему импульсов – не настолько чуждую, чтобы они не проходили через фильтры, но достаточно своеобразную, чтобы тут же обнаружить вмешательство. Потому он сразу и заметил мое присутствие. И тут ему открылась истина, так же как и мне… Знаете, что я почувствовал в тот последний момент, когда Джо вышвыривал меня из своего сознания? Нет, не ярость, она уже прошла. Он был груб, но его переполняло только одно чувство – радость. Я ведь знал, какой сильной личностью был Энглси! Как же я мог подумать, что мозг ребенка-переростка вроде Джо может пересилить его? А врачи-то! Стараются спасти безжизненный придаток, отброшенный за ненадобностью!
Корнелиус замолчал. Его горло совсем охрипло от этой тирады. Он прошелся по комнате, наполняя рот дымом, но не затягиваясь. Прошло несколько минут, и Викен задумчиво спросил:
– Ну хорошо. Вам лучше знать – как вы сказали, вы сами там были. Но что делать дальше? Как нам связаться с Эдом? Захочет ли он вступить с нами в контакт?
– Конечно, – сказал Корнелиус. – Не забывайте, что он остался самим собой. Теперь, когда на него не давит увечье, он должен стать более общительным. Подождите, вот пройдет новизна встречи с новыми друзьями, и ему обязательно захочется поговорить с кем-нибудь, как с равным.
– Ну, а кто же будет управлять новыми “Ю-сфинксами”? – спросил Викен с сарказмом. – Например, я вполне счастлив в этом своем теле из мяса и костей. Так что спасибо!
– А разве Энглси был единственным безнадежным калекой на Земле? – спокойно спросил Корнелиус.
Викен разинул рот.
– К тому же найдется немало и стариков… – продолжал псионик задумчиво, словно рассуждая сам с собой. – В один прекрасный день, мой друг, мы оба почувствуем, что наши годы подходят к концу. А ведь так много еще захочется увидеть… И тогда – кто знает? – может быть, и мы с вами захотим прожить еще одну жизнь в юпитерианском теле – трудную, бурную, полную страстей жизнь… Конечно, она окажется опасной, неспокойной, суровой. Но зато это будет жизнь, какой ни один человек не жил, может быть, со времен Елизаветы Первой. Нет, новых юпитерианцев найти будет совсем нетрудно!
Он повернулся к доктору, снова появившемуся на пороге операционной.
– Ну? – выдавил из себя Викен.
Врач подошел к ним и устало опустился в кресло.
– Конечно, – сказал он.
Все смущенно молчали.
– Странно, – снова заговорил доктор. Он рассеянно хлопал себя по карманам в поисках сигареты, которой у него не было. Викен протянул ему пачку. – Очень странно, – продолжал врач задумчиво. – Я не раз, сталкивался с подобными случаями. Когда люди просто не хотели больше жить… Но я никогда не видел, чтобы такой человек умирал с улыбкой. До самого конца – с улыбкой.
Рэй Брэдбери
Калейдоскоп
Взрыв огромным консервным ножом вспорол корпус ракеты. Людей выбросило в космос, подобно дюжине трепещущих серебристых рыб. Их разметало в черном океане, а корабль, распавшись на миллион осколков, полетел дальше, словно рой метеоров в поисках затерянного Солнца.
– Беркли, Беркли, ты где?
Слышатся голоса, точно дети заблудились в холодной ночи.
– Вуд, Вуд!
– Капитан!
– Холлис, Холлис, я Стоун.
– Стоун, я Холлис. Где ты?
– Не знаю. Разве тут поймешь? Где верх? Я падаю. Понимаешь, падаю.
Они падали, падали, как камни падают в колодец. Их разметало, будто двенадцать палочек, подброшенных вверх исполинской силой. И вот от людей остались только одни голоса – несхожие голоса, бестелесные и исступленные, выражающие разную степень ужаса и отчаяния.
– Нас относит друг от друга.
Так и было. Холлис, медленно вращаясь, понял это. Понял и в какой-то мере смирился. Они разлучились, чтобы идти каждый своим путем, и ничто не могло их соединить. Каждого защищал герметический скафандр и стеклянный шлем, облекающий бледное лицо, но они не успели надеть силовые установки. С маленькими двигателями они были бы точно спасательные лодки в космосе, могли бы спасать себя, спасать других, собираться вместе, находя одного, другого, третьего, и вот уже получился островок из людей, и придуман какой-то план… А без силовой установки на заплечье они – неодушевленные метеоры, и каждого ждет своя отдельная неотвратимая судьба.
Около десяти минут прошло, пока первый испуг не сменился металлическим спокойствием. И вот космос начал переплетать необычные голоса на огромном черном ткацком стане; они перекрещивались, сновали, создавая прощальный узор.
– Холлис, я Стоун. Сколько времени можем мы еще разговаривать между собой?
– Это зависит от скорости, с какой ты летишь прочь от меня, а я – от тебя.
– Что-то около часа.
– Да, что-нибудь вроде того, – ответил Холлис задумчиво и спокойно.
– А что же все-таки произошло? – спросил он через минуту.
– Ракета взорвалась, только и всего. С ракетами это бывает.
– В какую сторону ты летишь?
– Похоже, я на Луну упаду.
– А я на Землю лечу. Домой на старушку Землю со скоростью шестнадцать тысяч километров в час. Сгорю, как спичка.
Холлис думал об этом с какой-то странной отрешенностью. Точно он видел себя со стороны и наблюдал, как он падает, падает в космосе, наблюдал так же бесстрастно, как падение первых снежинок зимой, давным-давно.
Остальные молчали, размышляя о судьбе, которая поднесла им такое: падаешь, падаешь, и ничего нельзя изменить. Даже капитан молчал, так как не мог отдать никакого приказа, не мог придумать никакого плана, чтобы все стало по-прежнему.
– Ох, как долго лететь вниз. Ох, как долго лететь, как долго, долго, долго лететь вниз, – сказал чей-то голос. – Не хочу умирать, не хочу умирать, долго лететь вниз…
– Кто это?
– Не знаю.
– Должно быть, Стимсон. Стимсон, это ты?
– Как долго, долго, сил нет. Господи, сил нет.
– Стимсон, я Холлис. Стимсон, ты слышишь меня?
Пауза, и каждый падает, и все порознь.
– Стимсон.
– Да. – Наконец-то ответил.
– Стимсон, возьми себя в руки, нам всем одинаково тяжело.
– Не хочу быть здесь. Где угодно, только не здесь.
– Нас еще могут найти.
– Должны найти, меня должны найти, – сказал Стимсон. Это неправда, то, что сейчас происходит, неправда.
– Плохой сон, – произнес кто-то.
– Замолчи! – крикнул Холлис.
– Попробуй заставь, – ответил голос. Это был Эплгейт. Он рассмеялся бесстрастно, беззаботно. – Ну, где ты?
И Холлис впервые ощутил всю невыносимость своего положения. Он захлебнулся яростью, потому что в этот миг ему больше всего на свете хотелось поквитаться с Эплгейтом. Он много лет мечтал поквитаться, а теперь поздно, Эплгейт – всего лишь голос в наушниках.
Они падали, падали, падали…
Двое начали кричать, точно только сейчас осознали весь ужас, весь кошмар происходящего. Холлис увидел одного из них: он проплыл мимо него, совсем близко, не переставая кричать, кричать…
– Прекрати!
Совсем рядом, рукой можно дотянуться, и все кричит. Он не замолчит. Будет кричать миллион километров, пока радио работает, будет всем душу растравлять, не даст разговаривать между собой.
Холлис вытянул руку. Так будет лучше. Он напрягся и достал до него. Ухватил за лодыжку и стал подтягиваться вдоль тела, пока не достиг головы. Космонавт кричал и лихорадочно греб руками, точно утопающий. Крик заполнил всю Вселенную.
“Так или иначе, – подумал Холлис. – Либо Луна, либо Земля, либо метеоры убьют его, зачем тянуть?”
Он раздробил его стеклянный шлем своим железным кулаком. Крик захлебнулся. Холлис оттолкнулся от тела, предоставив ему кувыркаться дальше, падать дальше по своей траектории.
Падая, падая, падая в космос, Холлис и все остальные отдались долгому, нескончаемому вращению и падению сквозь безмолвие.
– Холлис, ты еще жив?
Холлис промолчал, но почувствовал, как его лицо обдало жаром.
– Это Эплгейт опять.
– Ну что тебе, Эплгейт?
– Потолкуем, что ли. Все равно больше нечем заняться.
Вмешался капитан:
– Довольно. Надо придумать какой-нибудь выход.
– Эй, капитан, молчал бы ты, а? – сказал Эплгейт.
– Что?
– То, что слышал. Плевал я на твой чин, до тебя сейчас шестнадцать тысяч километров, и давай не будем делать из себя посмешище. Как это Стимсон сказал: нам еще долго лететь вниз.
– Эплгейт!
– А, заткнись. Объявляю единоличный бунт. Мне нечего терять, ни черта. Корабль ваш был дрянненький, и вы были никудышным капитаном, и я надеюсь, что вы сломаете себе шею, когда шмякнетесь о Луну.
– Приказываю вам замолчать!
– Давай, давай, приказывай. – Эплгейт улыбнулся за шестнадцать тысяч километров. Капитан примолк. Эплгейт продолжал: – Так на чем мы остановились, Холлис? А, вспомнил. Я ведь тебя тоже терпеть не могу. Да ты и сам об этом знаешь. Давно знаешь.
Холлис бессильно сжал кулаки.
– Послушай-ка, что я скажу, – не унимался Эплгейт. – Порадую тебя. Это ведь я подстроил так, что тебя не взяли в “Рокет компани” пять лет назад.
Мимо мелькнул метеор. Холлис глянул вниз: левой кисти как не бывало. Брызнула кровь. Мгновенно из скафандра вышел весь воздух. Но в легких еще остался запас, и Холлис успел правой рукой повернуть рычажок у левого локтя; манжет сжался и закрыл отверстие. Все произошло так быстро, что он не успел удивиться. Как только утечка прекратилась, воздух в скафандре вернулся к норме. И кровь, которая хлынула так бурно, остановилась, когда он еще сильней повернул рычажок – получился жгут.
Все это происходило среди давящей тишины. Остальные болтали. Один из них, Леспер, знай себе болтал про свою жену на Марсе, свою жену на Венере, свою жену на Юпитере, про свои деньги, похождения, пьянки, игру и счастливое времечко. Без конца тараторил, пока они продолжали падать. Летя навстречу смерти, он предавался воспоминаниям и был счастлив.
До чего все это странно. Космос, тысячи космических километров – и среди космоса вибрируют голоса. Никого не видно, только радиоволны пульсируют, будоражат людей.
– Ты злишься, Холлис?
– Нет.
Он и впрямь не злился. Вернулась отрешенность, и он стал бесчувственной глыбой бетона, вечно падающей в никуда.
– Ты всю жизнь карабкался вверх, Холлис. И не мог понять, что вдруг случилось. А это я успел подставить тебе ножку как раз перед тем, как меня самого выперли.
– Это не играет никакой роли, – ответил Холлис.
Совершенно верно. Все это прошло. Когда жизнь прошла, она словно всплеск кинокадра, один миг на экране; на мгновение все страсти и предрассудки сгустились и легли проекцией на космос, но прежде чем ты успел воскликнуть: “Вон тот день счастливый, а тот несчастный, это злое лицо, а то доброе”, – лента обратилась в пепел, а экран погас.
Очутившись на крайнем рубеже своей жизни и оглядываясь назад, он сожалел лишь об одном: ему всего-навсего хотелось жить еще. Может быть, у всех умирающих такое чувство, будто они и не жили? Не успели вздохнуть как следует, как уже все пролетело, конец? Всем ли жизнь кажется такой невыносимо быстротечной – или только ему, здесь, сейчас, когда остался всего час – другой на раздумья и размышления?
Чей-то голос – Леспера – говорил:
– А что, я пожил всласть. Одна жена на Марсе, вторая на Венере, третья на Юпитере. Все с деньгами, все меня холили. Пил, сколько влезет, раз проиграл двадцать тысяч долларов.
“Но теперь-то ты здесь, – подумал Холлис. – У меня ничего такого не было. При жизни я завидовал тебе, Леспер, пока мои дни не были сочтены, завидовал твоему успеху у женщин, твоим радостям. Женщин я боялся и уходил в космос, а сам мечтал о них и завидовал тебе с твоими женщинами, деньгами и буйными радостями. А теперь, когда все позади и я падаю вниз, я ни в чем тебе не завидую, ведь все прошло, что для тебя, что для меня, сейчас будто никогда и не было ничего”. Наклонив голову, Холлис крикнул в микрофон:
– Все это прошло, Леспер!
Молчание.
– Будто и не было ничего, Леспер!
– Кто это? – послышался неуверенный голос Леспера.
– Холлис.
Он подлец. В душу ему вошла подлость, бессмысленная подлость умирающего. Эплгейт уязвил его, теперь он старается сам кого-нибудь уязвить. Эплгейт и космос – и тот и другой нанесли ему раны.
– Теперь ты здесь, Леспер. Все прошло. И точно ничего не было, верно?
– Нет.
– Когда все прошло, то будто и не было. Чем сейчас твоя жизнь лучше моей? Сейчас – вот что важно. Тебе лучше, чем мне? Ну?
– Да, лучше!
– Это чем же?
– У меня есть мои воспоминания, я помню! – вскричал Леспер где-то далеко-далеко, возмущенно прижимая обеими руками к груди свои драгоценные воспоминания.
И ведь он прав. У Холлиса было такое чувство, словно его окатили холодной водой. Леспер прав. Воспоминания и вожделения не одно и то же. У него лишь мечты о том, что он хотел бы сделать, у Леспера воспоминания о том, что исполнилось и свершилось. Сознание этого превратилось в медленную, изощренную пытку, терзало Холлиса безжалостно, неумолимо.
– А что тебе от этого? – крикнул он Лесперу. – Теперь-то? Какая радость от того, что было и быльем поросло? Ты в таком же положении, как и я.
– У меня на душе спокойно, – ответил Леспер. – Я свое взял. И не ударился под конец в подлость, как ты.
– Подлость? – Холлис повертел это слово на языке.
Сколько он себя помнил, никогда не был подлым, не смел быть подлым. Не иначе, копил все эти годы для такого случая. “Подлость”. Он оттеснил это слово в глубь сознания. Почувствовал, как слезы выступили на глазах и покатились вниз по щекам. Кто-то услышал, как у него перехватило голос.
– Не раскисай, Холлис.
В самом деле, смешно. Только что давал советы другим, Стимсону, ощущал в себе мужество, принимая его за чистую монету, а это был всего-навсего шок и отрешенность, возможная при шоке. Теперь он пытался втиснуть в считанные минуты чувства, которые подавлял целую жизнь.
– Я понимаю, Холлис, что у тебя на душе, – прозвучал затухающий голос Леспера, до которого теперь было уже тридцать тысяч километров. – Я не обижаюсь.
“Но разве мы не равны, Леспер и я? – недоумевал он. Здесь, сейчас? Что прошло, то кончилось, какая теперь от этого радость? Так и так конец наступил”. Однако он знал, что упрощает: это все равно что пытаться определить разницу между живым человеком и трупом. У первого есть искра, которой нет у второго, эманация, нечто неуловимое.
Так и они с Леспером: Леспер прожил полнокровную жизнь, он же, Холлис, много лет все равно что не жил. Они пришли к смерти разными тропами, и если смерть бывает разного рода, то их смерти, по всей вероятности, будут различаться между собой, как день и ночь. У смерти, как и у жизни, множество разных граней, и коли ты уже когда-то умер, зачем тебе смерть конечная, раз навсегда, какая предстоит ему теперь?
Секундой позже он обнаружил, что его правая ступня начисто срезана. Прямо хоть смейся. Снова из скафандра вышел весь воздух. Он быстро нагнулся: ну, конечно, кровь, метеор отсек ногу до лодыжки. Ничего не скажешь, у этой космической смерти свое представление о юморе. Рассекает тебя по частям, точно невидимый черный мясник. Боль вихрем кружила голову, и он, силясь не потерять сознание, затянул рычажок на колене, остановил кровотечение, восстановил давление воздуха, выпрямился и продолжал падать, падать – больше ничего не оставалось.
– Холлис?
Он сонно кивнул, утомленный ожиданием смерти.
– Это опять Эплгейт, – сказал голос.
– Ну.
– Я подумал. Слышал, что ты говорил. Не годится так. Во что мы себя превращаем! Недостойная смерть получается. Изливаем друг на друга всю желчь. Ты слушаешь, Холлис?
– Да.
– Я соврал. Только что. Соврал. Никакой ножки я тебе не подставлял. Сам не знаю, зачем так сказал. Видно, захотелось уязвить тебя. Именно тебя. Мы с тобой всегда соперничали. Видишь – как жизнь к концу, так и спешишь покаяться. Видно, это твое зло вызвало у меня стыд. Так или не так, хочу, чтобы ты знал, что я тоже вел себя по-дурацки. В том, что я тебе говорил, ни на грош правды. И катись к черту.
Холлис сноза ощутил биение своего сердца. Пять минут оно словно и не работало, но теперь конечности стали оживать, согреваться. Шок прошел, прошли также приступы ярости, ужаса, одиночества. Как будто он только что из-под холодного душа, впереди завтрак и новый день.
