Текст книги "Журнал «Если», 1995 № 07"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Герберт Джордж Уэллс,Мюррей Лейнстер,Грег Бир,Леонид Лесков,Наталия Сафронова,Сергей Казменко,Владимир Губарев,Владимир Шмагин,Павел Волков
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Ланье цеплялся за край колодца. Стоило разжать пальцы и застыть в ожидании падения, как кто-то подхватывал его. Он не мог умереть и злился на непрошеного спасителя. Пока жил, он был вынужден терпеть кислый похмельный привкус во рту и постоянное жжение во внутренностях. Когда сознание на миг прояснялось, Ланье пытался вспомнить, кто он такой, но ничего не получалось.
Вокруг взорвался свет. Казалось, он купается в божественном сиянии. Внезапно Ланье услышал внятные фразы – первые за очень долгий, как ему мнилось, срок.
– Все, что могли, мы сделали. Без реконструкции.
Он поразмыслил над этими словами, такими знакомыми и при этом такими чужими.
– Он бы на нее не согласился.
«Карен».
– Раз так, мы больше не в силах помочь.
– А он придет в сознание?
– В известной степени, он уже в сознании. Возможно, даже слышит нас.
– А говорить может?
– Не знаю. Спросите.
– Гарри, ты слышишь?
«Да, Карен, но почему бы вам не отпустить меня на тот свет? Ведь работы не осталось…»
– Какая работа, Гарри?
«Возрождению конец».
– Возрождению… конец… Гарри, ты очень болен. Ты слышишь меня?
– Да…
– Не могу я вот так запросто дать тебе умереть. Я обратилась в Крайстчерч, в лечебный центр Гекзамона. Они сделали все, что от них зависело, но…
Он по-прежнему не видел и не мог понять, открыты его глаза или нет. Божественное сияние сменилось коричневой мглой.
– Не позволяй…
– Что?
– Не позволяй им…
– Гарри, скажи, что мне делать?
– Что за… реконструкция?
– Господин Ланье, – вмешался чужой голос, – без реконструкции вам окончательно не поправиться. Мы ввели в ваш мозг крошечных роботов. Они восстанавливают нервные клетки.
– Не надо нового тела…
– Не беспокойтесь, у вас нормальное тело… в известной степени. Поврежден мозг.
– Никаких привилегий.
– О чем это он? – спросил кто-то третий.
Ответила Карен:
– Он не желает элитарного лечения.
– Господин Ланье, это стандартная процедура. Вы имеете в виду… – голос понизился. Фраза адресовалась кому-то другому, быть может, Карен: —…что он против хранения в импланте?
– Всегда был против.
– Ничего подобного тут не потребуется. Обыкновенная медицина. Вы же раньше не отказывались от медицинской помощи, верно?
– Не отказывался. Жизнь трудна…
– Но я должен заметить, что при своевременном обращении в Крайстчерч развитие болезни было бы остановлено.
– Вы – с орбитальных тел? – медленно произнеся эти слова, Ланье открыл глаза (то есть ощутил, как разлепляются веки), но ничего не увидел.
– Я там учился. Но родился и вырос в Мельбурне.
– Ну, хорошо, – сказал Ланье. Выбирать, похоже, не приходилось.
Где-то вдалеке плакала Карен. Звуки стали тише, коричневая мгла сгустилась в черноту. Прежде чем лишиться чувств, он услышал новый голос, на сей раз с русским акцентом:
«Гарри, помощь близка. Держись, старина».
Мирский.
ПУХ ЧЕРТОПОЛОХАКогда у Ольми не осталось сомнений, что его прочат на должность командующего Силами Обороны, он решил исчезнуть. С яртом в голове забираться на такие ответственные высоты?!
После разговора с Корженовским он побывал в номере под залами Нексуса, а затем в своей старой александрийской квартире и «замел» все следы. Даже личный библиотечный канал подготовил к уничтожению, но медлил. Перед тем как обрубить все концы, надо было исполнить последний долг.
Он вызвал любимую ищейку и спросил, где находится сын.
«Пух Чертополоха», – ответила вскоре ищейка.
«Инкарнирован?»
«Благополучно рожден и уже проходит телесное обучение».
Ни Ольми, ни Рам Кикура при рождении Тапи не присутствовали. А импланты, увы, созданы не для того, чтобы избавлять от угрызений совести.
«Можно с ним связаться по внешним каналам?»
Ищейка дала ответ через несколько секунд:
«Прямой контакт невозможен. Но он открыл в банке данных тайный счет, доступный только вам и ему».
Ольми улыбнулся.
«Посмотри, что там есть».
На счету находилось одно-единственное краткое послание:
«Зачислен в состав Сил Обороны. Через несколько дней получу первое назначение. Успехов всем нам, папа».
Ольми снова и снова перечитывал записку и любовался пиктом, означающим нежность, уважение и восхищение.
«Я хочу оставить сыну письмо, – сообщил он в банк данных. – И просьбу».
Когда послание перекочевало на счет, Ольми отозвал ищейку и заблокировал терминал.
Настало время уйти туда, где его никто не потревожит. Он сложил на полу груду самых необходимых вещей, а затем переправил ее в эксплуатационный туннель возле полярной шапки, в третью квартиру казармы технического персонала.
Извещать Гекзамон о результатах исследований было рано. Судя по всему, Ольми пока не добыл ничего стратегически ценного. Он много узнал о культуре и обществе яртов, зато о науке и технологии – сущие пустяки. Это казалось вполне объяснимым: вряд ли те, кто отправлял ярта на задание, круглые дураки. И все-таки Ольми чувствовал, что ему понадобится еще несколько недель.
По правде говоря, он ушел в поиски с головой. Увидел ловушку – не яртскую, а свою собственную, – и осторожно миновал ее. Он мог бы схорониться у себя в мозгу и месяцами осмысливать поступающую от дубля информацию, а во внешний мир возвращаться только за съестными припасами и за новостями о подготовке к открытию Пути.
Никогда еще он не получал возможности изучать противника в таком близком, можно даже сказать, интимном контакте. А ведь изучать врага – все равно что рассматривать в кривом зеркале себя самого. Временами, исследуя слабые и сильные стороны пленника, Ольми видел в нем свои отрицательные черты, словно взятые взаймы. И наоборот. Ненависти к ярту он уже не испытывал. Иногда ему казалось, что он вот-вот научится понимать это существо.
Они выработали своего рода язык, мысленный «пиджин», позволявший каждому думать по образу партнера и в рамках общего словаря. Они начали обмен информацией личного свойства, безусловно, тщательно подобранной и упрощенной, но, тем не менее, дающей картину мировоззрения. Ольми поведал о своем прошлом: естественное рождение, консервативное воспитание в семье ортодоксальных надеритов, живших в городе Второго Зала, но умолчал о том, как берег дублей Корженовского, как веками вынашивал свой замысел. А от ярта узнал следующее:
«Цивилизованная планета – черная планета. Найти невозможно. Причинить ущерб невозможно. На ней (мы) укрываемся, на ней готовимся к службе в Пути. Таких планет много; на них исполнители, состоящие и не состоящие на службе, дожидаются назначения. (Я) отправился на задание с такой планеты. Она очень красива: чернота на фоне звезд. (Мне) неизвестно, что такое «естественное рождение». Насколько (я) могу судить по содержимому (моей) памяти, (нас) взяли служить рядовыми исполнителями. При подготовке (нам) дают знания, которые понадобятся для конкретного задания. При переподготовке объем знаний увеличивается. (Мы) не забываем предыдущие задания, но помещаем связанную с ними информацию в резерв, позднее она может пригодиться в экстренных ситуациях».
Ольми рассказал ярту о типичном человеческом детстве: образование, обучение, выбор первых имплантов и библиотек. Он ни словом не обмолвился о Пухе Чертополоха и тщательно проверил визуальную информацию, чтобы ярт не увидел плавных изгибов внутренних помещений звездолета-астероида. Он пытался внушить ярту, что и сам родился и вырос на планете.
Ольми надеялся со временем проникнуть в аналогичные слои памяти ярта. Ведь он, в конце концов, тюремщик: своя рука – владыка. Быть может, позднее, когда полностью уверится в собственной неуязвимости, он расскажет ярту правду, только правду и ничего, кроме правды.
Но пока они оба не спешили исповедоваться…
А за этими стенами соотечественники Ольми решительно продвигались к цели. Время от времени из своего укрытия он подключался к терминалу общественной библиотеки и при помощи ищейки знакомился с пропагандой Гекзамона, уже порядком давившей на психику. Казалось, за нагромождением болтовни Гекзамон прячется от чувства вины и снова и снова вынужден убеждать себя в собственной правоте.
Все эти увертки не очень-то утешали. Гекзамон делал грубейшие ошибки, терял лицо. Сбывались наихудшие подозрения и опасения Ольми.
Получив наказ mens publica, власти незамедлительно приступили к подготовке открытия Пути. Уже близилось к концу оборонное строительство. Через месяц, а то и раньше, астероид воссоединится с Путем. Население орбитальных объектов проявляло энтузиазм пополам с нервозностью.
Земной сенат был распущен на внеочередные каникулы. Сенаторов, телепредов и большинство территориальных администраторов фактически отстранили от политической жизни. Рам Кикуру не выпускали из-под домашнего ареста, ей даже не позволяли связаться с Осью Евклида.
Все эти новости Ольми переварил с угрюмым смирением. Он с самого начала был готов к такому повороту событий. Что поделаешь, если история решила-таки реализовать свой потенциал? Открытие Пути превратилось в идею фикс; одержимые ею не считались уже ни с чем. Ни с честью, ни с тысячелетней традицией.
Возможно, со временем Ольми станет больше уважать яртов, пуритански-прямодушную расу, чем собственный народ, запутавшийся в лицемерии и противоречиях.
ЗЕМЛЯ– Тут был Павел Мирский? – спросил Ланье, когда Карен перевернула его на бок и осмотрела «плавающие» простыни.
Она выпрямилась.
– Нет. Тебе приснилось. – Раздражение в ее взгляде соседствовало с недоумением.
Сглотнув, он кивнул.
– Наверное. А долго я проспал?
– Это был не сон, – ответила она. – Тебя лечили. Последнюю порцию микророботов ввели в кровь два дня назад. Ты чуть не умер.
Она снова уложила его на спину.
– Прошло без малого два месяца.
– Да?..
Он слабо улыбнулся.
– Почти ничего не помню. Когда это случилось, я что, звал тебя?
– Ты вел себя так, будто хотел умереть.
– Может, и хотел, – спокойно произнес он. – Но не хотел потерять тебя.
– А я что, должна была пойти за тобой? – Карен присела рядом, на край фиолетового силового поля. – Я к этому не готова.
– Конечно.
– Ты такой старый на вид… Со стороны можно принять за моего отца.
– Спасибо.
Она взяла Ланье за подбородок, нежно повернула набок его голову и дотронулась до шишки под затылком.
– Тут у тебя временный имплант. Потом, если захочешь, можно будет вынуть. А пока ты на попечении Гекзамона.
– Выходит, они соврали. – Он поднял руку и пощупал крошечную выпуклость. «Ну вот, доигрался. Черт! И вместе с тем, на душе почему-то легче».
– Гекзамону ты нужен живым. Временным администратором Новой Зеландии и Австралии назначен сенатор Рэс Мишини. Это он приказал тебя спасти и вставить имплант, чтобы ты не доставил хлопот. Ты же герой. Кто знает, как отреагируют старотуземцы, если Гарри Ланье вдруг умрет.
– И ты допустила?
– А меня и не спрашивали. Я потом узнала. Рэс Мишини велел поставить имплант: мол, эта штука должна находиться у тебя в голове, пока не улягутся страсти.
Ланье опустил голову на поле-«простыню» и закрыл глаза.
– Худо. Что происходит? Нам не обо всем сообщают. Сдается мне, Путь вот-вот откроют. – Ланье попытался встать с кровати и не сумел, мышцы отказывались слушаться. Карен помогла мужу подняться. – Хочу поговорить с администратором. Если я настолько важен, что мне не дают умереть, может, он снизойдет хотя бы до разговора?
– Не будет он говорить ни с кем из нас. Во всяком случае, откровенно. Ложь, пошлые увертки… Гарри, меня уже бесит эта публика.
Стояло лето, однако Ланье зябко кутался в одеяло. Земля – изъязвленная, уродливая, неприкаянная и любимая – как ни в чем не бывало вершила привычный круг. «Какое это потрясение покинуть уютную, рациональную, целиком тебе подвластную жизненную среду, Путь, и, подобно ангелам, сойти в грязь и убожество прошлого».
Он поднял «блокнот» и прогнал через дисплей все записанное. Поморщился, стер несколько сумбурных абзацев и попытался вспомнить фразы, которые только что сложились в голове.
«Мы им не нужны, – написал он. – Им нужен только Камень – Пух Чертополоха. Заново открыв Путь, они вновь получат больше, чем требуется».
– Откусят больше, чем смогут прожевать, – прошептал Ланье. Его пальцы слегка дрожали.
Недавно он пришел к мысли, что пора написать обо всем пережитом. Пускай История отбросила его на обочину, никто не помешает передать жизненный опыт потомкам. Реконструкция вроде бы улучшила память, и Ланье наслаждался ясностью мышления, не испытывая при этом особых терзаний. Неважно, что он в изоляции. У него есть дело, и это дело надо закончить в срок. Возможно, его мемуары повлияют на умонастроение людей. Если, конечно, он сохранил хоть толику былого красноречия.
«Какое это потрясение – найти в прошлом великое множество людей, даже слыхом не слыхивавших о психомедицине, людей, чье сознание исковеркано, извращено, вывернуто наизнанку… – Он стер последние слова, поняв, что зашел в тупик, и решил переделать фразу: —… чье сознание уродливо, как человеческие тела в былые времена; ссохшиеся, сморщенные, безобразные карлики, они цепляются за лохмотья своих эго, лелеют пороки и болезни и панически боятся чужеземного подарка – психического здоровья, которое будто бы всех подгоняет под одну мерку. Люди слишком невежест твенны, чтобы понять: разновидностей здорового рассудка на свете не меньше, чем больного. А то и побольше. Да, новоявленный Земной Гекзамон понимал, что свободен в выборе средств управления и исправления, но все же какая сложнейшая задача стояла перед ним! Трюки, уловки, беспардонная ложь – все это было необходимо в борьбе как с разрушительными следствиями Погибели, так и с причинами этой напасти. И, подобно тому, как я выбился из сил, расчищая эти авгиевы конюшни, Гекзамону пришел срок…»
Ланье остановился. Пришел срок для чего? Для возвращения в старые, добрые времена? В мир, который родней и уютней, что бы там ни утверждали философия и традиции? Перед Разлучением судьба Гекзамона решилась в одночасье – как и ныне, перед открытием Пути. Пики на ровной кривой истории Гекзамона… Точки катастрофических переломов в стеклянной матрице…
Слишком много в ангелах человеческого, несмотря на века знакомства с тальзитом и психомедициной. Даже здоровая, разумная культура со здоровыми, разумными индивидами не способна подняться над трениями и разногласиями. Она всего лишь менее примитивна.
Карен сказала, что ее бесит эта публика. Но Ланье не разделял целиком чувств жены. Гнев и разочарование не смогли вытеснить восхищения. В конце концов Гекзамон признал очевидный факт: людей прошлого нельзя безболезненно перемешать с людьми будущего. Во всяком случае, этого не случится в ближайшие десятилетия. Тем более что ресурсов на всех не хватит.
Он озабоченно покосился на белую крапинку, летевшую к югу над зелеными холмами. Следил, пока она не скрылась за деревьями. Затем глянул на ручные часы и выкрикнул:
– Карен! Они прилетели.
Она распахнула парадную дверь и выкатила столик с растениями в горшках.
– Припасы?
– Наверное, – ответил он.
– Какая заботливость. – В ее словах больше не звучало горечи. Супруги Ланье уже привыкли к мысли, что их сбросило с карусели истории. – Может, сумеем выпытать свежие новости.
Перед хижиной, над крошечным парком с клумбами и газонами, завис шаттл. В землю уперся силовой луч, и из носового люка выбрался молодой человек в черном – неогешель. Карен и Гарри видели его впервые. Ланье переложил одеяло на подлокотник кресла и встал с «блокнотом» в руке.
– Здравствуйте, – произнес гость. В его движениях было что-то удивительно знакомое. – Я Тапи Рам Ольми. Господин Ланье?
– Здравствуйте, – отозвался Ланье. – Карен, моя жена.
Юноша улыбнулся.
– Я доставил продукты. Все, что полагается. – Он огляделся. Чувствовалось, что ему не по себе.
– Простите мою неловкость… Я – новорожденный. Всего три месяца, как сдал инкарнационные экзамены. Реальный мир красочен, что и говорить.
– Может, зайдете в дом? – пригласила Карен.
– С удовольствием. – Поднявшись на крыльцо, Тапи достал из кармана серебряный стержень длиной в ладонь и пальцем провел по светившейся на нем зеленой линии.
– Внутри следящих устройств нет, – сказал он. – Только вокруг.
– Властям безразлично, что мы говорим и делаем, – без тени недовольства произнесла Карен.
– Что ж, это хорошо. Я привез посылку от отца.
– Так вы сын Ольми и Сули Рам Кикуры? – спросил Ланье.
– Он самый. Маму содержат в глухой изоляции – боятся. Но скоро освободят. Отец прячется, но не потому, что его ловят… Честно говоря, я не знаю, в чем тут дело. Как бы то ни было, он решил, что вам не помешает яснее представить себе ситуацию. – Юноша вручил Ланье старомодные информационные кубики. – Чтобы всё это прочесть, вам, скорее всего, понадобится несколько недель. Никаких пиктов, только текст. В необходимых случаях – отцовский перевод. Я могу изложить в общих чертах.
– Присядьте, пожалуйста. – Ланье указал на кресло возле печи. Рам Ольми сел и положил руки на колени.
– Сегодня ночью Инженер сделает множество виртуальных вселенных, чтобы выловить конец Пути. Отсюда, наверное, можно будет увидеть побочные эффекты. Впечатляющая картина.
Ланье кивнул, сомневаясь, что ему хочется глазеть на чудеса.
– Оборона полностью готова. Правда, нужно испытать ее в действии, но это дело считанных дней. Я зачислен в одну из бригад испытателей.
– Желаю успеха.
– Понимаю вашу иронию, господин Ланье, – кивнул Рам Ольми. – Если все пройдет благополучно, через неделю мы состыкуемся с Путем, а еще через две будет пробное открытие. Я надеюсь присутствовать.
– Еще бы! Такое событие.
– Кроме того, у меня для вас послание от Конрада Корженовского, – прибавил юноша. – Господин Мирский исчез. Инженер просил передать следующее: «Аватара сбежал».
Ланье кивнул, затем повернулся и сказал Карен:
– Мальчику неудобно. Давай сядем.
Они сдвинули кресла. Карен предложила тоник, но Рам Ольми отказался.
– У меня слегка иное строение, чем у отца. Не такое эффективное, но тальзитские средства мне не нужны. – Он протянул руки вперед, явно гордясь новехонькой материальной оболочкой.
Ланье улыбнулся. Юноша походил на Ольми, и воспоминание оказалось приятным. А Карен, видимо, почти не коснулось это дуновение Гекзамона.
– А все-таки, почему прячется ваш отец?
– Возможно, это способ выразить протест… а если откровенно, не знаю. Мы все вам сочувствуем. В Лиге Защиты и Обороны я не знаю никого, кому по душе такое отношение к Земле.
– Вы же понимаете: это необходимые меры.
Рам Ольми устремил на Карен безмятежный и чистый взор.
– Нет, госпожа Ланье, не понимаю. По закону о чрезвычайном положении ответственность возложена на президента и Специальную Комиссию Нексуса. От них мы получаем приказы. За неподчинение этот же закон карает лишением инкарнационных прав и полной загрузкой в городскую память. То есть я возвращаюсь туда, откуда вышел.
– Как вы в это впутались? – спросил Ланье.
– Впутался? Простите…
– Как получили это задание?
– Подал рапорт. Никто не возражал. Я сообщил, что вы были друзьями отца и Инженера, и предложил доставить послание Корженовского.
– Они не под надзором?
– Нет. Отец скрывается, но он не нарушал законов. Разве можно навязать человеку должность командующего? Это же курам на смех.
– А Корженовский, стало быть, доброволец? – Карен заинтересовалась разговором.
– Мне не совсем ясны его мотивы. Иногда он поступает очень странно, но, по слухам, работа у него спорится. Специальная Комиссия не в состоянии уследить за всеми каналами связи, и астероид полнится слухами. Я очень редко вижусь с Инженером лично и даже эту просьбу услышал от дубля.
– Спасибо, что не отказались, – сказал Ланье.
– Не стоит благодарности. Мать и отец часто о вас вспоминали. Говорили, что вы лучшие из старотуземцев. Еще я хочу сказать… – Он вдруг умолк. – Пора возвращаться. Припасы выгружены. Когда все уладится, то есть когда откроют Путь, у Гекзамона появятся средства, чтобы довести до конца работу на Земле. Я этого очень жду и хочу заранее предложить свои услуги. Я готов участвовать в любом проекте, который вы согласитесь возглавить. Для меня это будет великой честью. Как и для отца с матерью.
Ланье медленно покачал головой.
– Никогда это не уладится. А если и уладится, то совсем не так, как представляется Гекзамону.
– Предупреждение Мирского? – спросил Рам Ольми.
– Возможно. И ложь, в которой Гекзамон запутывается все сильнее.
Рам Ольми вздохнул.
– Все мы слышали выступление Мирского. Однако никто не знает, как его воспринимать. Спецкомиссия уверяет, что это мистификация.
Ланье побагровел.
– Если вы – продукт разумов матери и отца, то у вас неплохие мозги. Сами-то что думаете?
– Гарри, не дави на мальчика. Он жертва обстоятельств.
– Мирский не лгал, – продолжал Ланье. – Он на самом деле тут побывал и предупредил Инженера и вашего отца. Лично я верю каждому его слову. И ваша мать верит. Это очень серьезное предупреждение.
– Так куда же он делся?
– Не знаю, – ответил Ланье.
– Интересно было бы с ним встретиться. Если бы он вернулся.
Если… А вдруг непреклонность Гекзамона не понравится кому-нибудь или чему-нибудь посильнее Мирского? Ланье медленно поднялся, стараясь не выдать раздражения.
– Спасибо, что навестили. Если кто-то спросит, как у нас дела, скажите, что все в порядке. Я поправляюсь. Принципы наши не изменились. Нисколько. Так и передайте начальству.
– Обязательно передам. Если представится случай.
– Да пребудут с вами Звезда, Рок и Пневма, – напутствовал юношу Ланье.
Супруги проводили молодого человека в передний двор, где дубли, закончив выгрузку, поплыли к своим нишам в брюхе летательного аппарата. Рам Ольми поднялся на борт; шаттл взмыл в небо, развернулся и вскоре затерялся в красках меркнущего заката.
В тот миг, стоя под разгорающимися звездами, Ланье не знал, хорошо это или плохо – быть живым. По рукам побежали мурашки, и справиться с ними никак не удавалось. «Это реальность, – напомнил он себе. – Я не сплю. Скоро Корженовский, а может, и часть Патриции Васкьюз, будут играть с призраками Вселенной».
Карен положила голову на плечо мужа.
Рано утром Ланье записал в «блокнот»:
«На северо-западе, над самым горизонтом, мы видели Пух Чертополоха – расплывчатую и неяркую точку. Ночь баловала теплом, и мои старые кости не ныли; мозг работал лучше, чем в недалеком прошлом. Рядом лежала Карен. Должно быть, таких, как мы, землян, знавших, что случится в эту ночь, можно было сосчитать по пальцам.
Как много задолжали мы целеустремленным ангелам, нашим далеким детям! В горле возник комок. Я попросту лежал и смотрел, как Пух Чертополоха градус за градусом ползет вверх. Я боялся за него. Что, если он совершает гибельную ошибку? Что, если боги Мирского решат вмешаться? Чем это кончится для нас?
От Камня разбегались прямые лучи ясного белого света. Пронизывали три четверти небосвода, уходили в глубь космоса на десятки тысяч километров. Показывали куда-то прочь от Земли. Я не догадывался, что это за явление; наверное, обычный свет, ибо лазерные и родственные им лучи видны, только когда отражаются от пыли, а в космосе пыли немного. Мы так и остались невеждами, почти дикарями. Световые полосы вдруг угасли, и секунду не было ничего, кроме звезд и Камня, который теперь сверкал поярче и висел повыше. Быть может, подумалось мне, Корженовский начертал на небосклоне грубый эскиз, а мы сумели разглядеть лишь отдельные штрихи.
А потом от пятнышка Камня через все ночное небо развернулся пышный сине-фиолетовый занавес – от горизонта до горизонта за считанные секунды. На нем алело множество заплат; понадобилось напрячь зрение, чтобы за этими неясными пятнами разглядеть луны, как две капли воды похожие друг на друга. Мы насчитали двадцать или тридцать.
Вскоре занавес расползся, как гнилой парус под напором ветра, и вот уже на его месте извиваются и пульсируют зеленые щупальца. Омерзительное зрелище вызывало тошноту, словно я стал свидетелем какого-то противоестественного, кроваво-таинственного рождения; некие силы уродовали космос, подчиняли его своей извращенной воле.
Затем все померкло и небо вновь обрело ясность и нерушимый звездный покой. Что бы там ни происходило, мы этого уже не видели».
