Текст книги "Солнечный свет"

Автор книги: Робин Мак-Кинли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Тот факт, что последние четыре дня – с тех пор как Константин сказал мне об отраве – рана горела так, будто к моей коже спичку поднесли, воспринимался как нечто второстепенное. Будто теперь, когда диагноз был поставлен, не имело значения, каков он: самого знания было достаточно. На несколько дней. Рана так кровоточила, что мне приходилось не только держать ее забинтованной, но и менять тампон хотя бы раз в день. Мне было все равно. Я делала это, не думая. Тяжелое, непроходящее чувство усталости делало процесс легче, чем если бы я была энергична и внимательна. Единственная проблема – найти на коже участок, еще не воспаленный от лейкопластыря, и прилепить его туда. Можно было купить хирургический пластырь, который при снятии не отдирает кожу – но это означало признать существование проблемы. Я ничего подобного не признавала. Поэтому кожа вокруг разреза выглядела ободранной.

Настоящая проблема заключалась в том, что он обещал вернуться – и не вернулся.

Дела принимают скверныйоборот, если я уже стала волноваться за вампира. Ну – все ведь и было плохо, и я волновалась. Мне он не виделся в числе способных подвести. Если можно судить вампира человеческими мерками – а это было бы ошибкой.

Но если он обещал вернуться, то вернется. Я верила. А он все не приходил.

После того, как я закончила утреннюю выпечку, остаток дня целиком принадлежал мне. Паули, до сих пор охрипший, но уже не чихающий, вошел и принялся за «Лимонное Чревоугодие» и мраморный торт с патокой, а я пошла домой – искать в глобонете любые сообщения о вампирах. Благодаря моему своеобразному хобби я платила за выход в сеть регулярнее, чем считали нужным большинство домашних пользователей, и мне не приходилось идти в библиотеку каждый раз, когда меня интересовал свеженький репортаж о Других. Если что-нибудь есть, я наверняка смогу найти. Когда какая-нибудь долгая межвампирская распря достигает развязки, трупов обычно достаточно, чтобы всполошились даже самые заштатные службы новостей. Возможно, эта вражда была малозначимой, местной, но наши службы новостей нельзя отнести к заштатным. Я верила, что в этот раз Константин, зная то, что он знает, дорого продаст свою жизнь, случись Бо поймать его снова.

Если так, то он не вернулся потому, что его опередили. Если я заранее не оказалась в числе аутсайдеров, как школьница, идущая на выпускной бал с абсолютным неудачником. Можно сказать, с изгоем. Ха-ха.

Я не смогла ничего найти. Просмотрев все местные файлы, я переключилась на национальные, потом – на международные. Случай, наиболее похожий на то, что могло меня интересовать, произошел в Македонии. Но в Македонию он, пожалуй, угодить не мог.

Я собиралась поискать толкование иероглифов в надежде перевести знаки на моем амулете, но не смогла достаточно себя заинтересовать. Вместо этого я убрала в квартире. Пересортировала стопку книг для немедленного прочтения. «Алтарь Тьмы» отправился в низ стопки, хотя от пыли я его протерла первым. Вымыла полы. Вычистила раковины. С помощью соды отчистила от пятен чайник и свои любимые кружки. Пропылесосила. Сложила белье. Даже вымыла несколько окон. Терпеть не могу мыть окна. Я слишком вымоталась для такой тяжелой работы, но не могла сидеть на месте. А на улице было пасмурно – день не располагал к тому, чтобы выйти и полежать под открытым небом.

К вечеру я вымоталась до предела и чувствовала легкую тошноту.

В шесть я съела сэндвич с яйцами и сыром на двух кусках ржаного хлеба собственной выпечки, а в семь легла в кровать. Я сдалась. Надела ту же ночную рубашку, что была на мне четыре ночи назад, и забралась под простыни. Заснуть оказалось не так-то просто, но чувство было такое, будто мои мысли вращаются все быстрее – или, возможно, так сказывалось наконец действие побеждающего яда. Наконец я почувствовала головокружение и упала в бессознательность.

Когда три часа спустя я проснулась, он был на месте. Темнота, сидящая на стуле в моей спальне. Ноги у темноты босые, заметила я. Я не могла припомнить, был ли он бос предыдущей ночью или нет.

Я села. Я была слишком заспана и чувствовала слишком большое облегчение, чтобы не сказать правду:

– Я волновалась за тебя.

В прошлый раз я выяснила, что вампиры от волнения не начинают двигаться, а застывают в еще большей неподвижности. Вот именно так Константин сейчас и застыл.

– Ну, – пояснила я, – беспокойство. Волнение. Тревога. Две ночи тому назад ты сказал, что вернешься. И не вернулся. Угроза твоему существованию никуда ведь не делась, понимаешь? Я подумала, что ты мог попасть в беду.

– Приготовления заняли больше времени, чем я допускал, – ответил он. – Вот и все. Никаких поводов для… беспокойства.

– Никаких поводов для беспокойства, – оживилась я. – Конечно. Моя жизнь в точно такой же опасности, не говоря уже об отравленной ране, которая медленно убивает меня. Я и не думала о чем-либо беспокоиться.

– Хорошо, – сказал он. – Беспокойство бесполезно. – О… – начала я. – Я… – и осеклась. – О'кей. Ты выиграл. Беспокойство бесполезно.

Константин встал. Я попыталась не завязать простыни узлом. Он стянул рубашку и уронил ее на пол.

Бр-р-рр…

Вампир снова сел на край моей кровати. Одну ногу он поджал под себя, другую оставил на полу, садясь лицом ко мне, непроизвольно сжавшей спинку кровати. Я думала: «Хорошо, хорошо, одна нога все еще на полу. И снял он только рубашку».

– Нож, который ты превращала, все еще с тобой? – спросил он. – Он подойдет лучше всего.

Подойдет для чего? Язнала, что понадобится кровь. Знала, что мне это не понравится. И, конечно, именно этот нож…

– Ух-х… Ну да, он до сих пор у меня. – Я не двигалась.

– Покажи, – сказал он. Человек мог сказать: «Так в чем проблема?» или «Так где он?» Константин просто попросил показать.

Я выдвинула ящик прикроватного столика. Когда мои джинсы отправились в стирку, содержимое карманов переселилось сюда. Был здесь и нож. Он лежал возле амулета – как будто они знакомились.

В темноте свечение сразу бросалось в глаза. Я взяла нож и уложила в ладони: крошечное мягкое солнце, которое вдруг приняло вид перочинного ножа. При солнечном или ярком электрическом свете он до сих пор выглядел как обычный нож. Я протянула его Константину.

– Так было – с той самой ночи?

– Да. Это случилось – помнишь, в конце я снова превратила его в ключ от моей двери?

– Да.

– Я чертовски уверена, что именно тогда это и случилось. Он был… какой-то странный, когда я его вытащила. Я не… я думаю, это как-то связано с ночным превращением. Думаю, я не должна быть способна к трансмутациям после заката. Но у меня вышло. Я почувствовала, как что-то… хрустнуло. Оборвалось. Во мне. И с тех пор он вот такой. На следующий день я поменяла его обратно в нож – и до вечера не замечала, что произошло. Думала, со временем это исчезнет – но нет.

«Думаю, я не должна быть способна к трансмутациям после заката».И тем не менее, как-то я это сделала. И так случилось, что в этот момент я лежала на коленях вампира. Еще одно, о чем последние два месяца я не вспоминала. Еще бы: если это как-то связано с вампиром – этим вот вампиром, – то почему мой нож пропитался светом?

Я никому не говорила, никому не показывала. Было очень странно, что наконец-то есть кому признаться. Я не хотела говорить никому в кофейне, никому из ООД. Проводя ночь с Мэлом, тщательно следила, чтобы нож не выглядывал из кармана. Я все пыталась оставаться Раэ Сэддон, пекарем кофейни, жить своей предыдущей жизнью. Даже после того, как я раскрыла свой маленький секрет – что на озере на меня напали именно вампиры, что я магоделка и передельщица, – я не хотела рассказывать кому-либо о ноже. Единственный человек, простите за термин, кому можно было открыться – он. Вампир. Вампир, с которым я теперь согласилась вступить в союз в надежде победить общего врага.

Какое облегчение – наконец рассказать кому-то!

Мне было интересно, что еще неизвестная сила, открывавшаяся во мне, может выпустить на свободу, кроме такого вот свечения. Должен ли нож Раэ светиться в темноте? Ну да, конечно. А когда я окончательно сойду с ума, он превратится в бензопилу.

Константин смотрел на нож, но не делал попытки коснуться его.

– Это многое объясняет. Я задержался с возвращением в частности потому, что меня озадачило: отчего ты не ослабла за целых два месяца под этой ношей. Я искал объяснения. Это могло иметь решающее значение для нашей сегодняшней попытки. – Вампир сделал паузу. Когда он продолжил, голос понизился примерно на пол-октавы, и слушать стало нелегко, хотя бы из-за сверхъестественного жесткого эхо и отсутствия интонаций. – Теперь я увидел этот нож. И это – наказание за мою самонадеянность; мне не приходило в голову обратиться к тебе за информацией. Мне еще учиться и учиться работать с кем-то вместе, потому что я обдумывал ситуацию, исходя лишь из сказанного тебе предыдущей ночью. Прошу у тебя прощения. Я уставилась на него, открыв рот:

– О, пожалуйста.Будто я не сижу здесь, втайне ожидая, что ты передумаешь и все же выпьешь меня… Ох, извини, забыла – я же отравлена, потому, думается, я все же в безопасности, и могу просто пойти и укусить главаря – без твоей помощи. Я – твой маленький друг, смертельная ночная тень. Но в том-то и дело: люди и вампиры не вступаютв союз. Мы – непримиримые враги. Как кобры и мангусты. Мангусты. С чего бы тебе вздумалось о чем-либо меня спрашивать? Если кому и просить прощения – то нам обоим, за безрассудство.

По крайней мере, он не засмеялся.

– Очень хорошо. Мы будем учиться вместе.

– Кстати об обучении, – сказала я. – Я так понимаю, ты выяснил, что делать с этим, – и я указала на свою грудь. – Раз уж ты здесь.

– Я выяснил, что может поможет – если здесь что-нибудь вообще может помочь.

– А если нет?

– Тогда мы оба закончим свое существование сегодня ночью, – сказал он тем же бесстрастным голосом («Они едут. Слушай… Сядь… Да, ближе ко мне»), который я помнила слишком хорошо.

О, Боже. Не надо таких пробных ударов. Я могу принять правду, действительно могу. Я выдавила что-то вроде «Ухх».

– Я верю, что у нас получится.

– Безумно рада это слышать.

– Твоя рана стала хуже.

– Ой, да ладно. По крайней мере, не стала больше, – я была немного озабочена его небольшим откровением о грозящей нам участи – Даже более реальной, чем угроза Бо, Он сказал, что не уверен в том, что делает. – Боль приходит и уходит.

– Не могла бы ты убрать бинты?

«Иначе ты уберешь их сам?» – нервно подумала я. Я снова расстегнула две верхних пуговицы рубашки и сорвала марлю. Айй!Конечно, рана сразу же начала кровоточить.

– Э-э-э – ты вряд ли намерен рассказать мне, что собираешься делать?

Плохо сформулированный вопрос.

– Нет, – покачал он головой.

– Скажи мне, пожалуйста,что ты собираешься делать.

– Если ты возьмешь свой нож и откроешь лезвие.

Мое сердце, попытавшееся привыкнуть к вампиру в комнате,тревожно забилось. Нож лежал между нами на кровати, там, где я его положила. Поднимая, я смотрела на Константина немного дико, и он, думаю, привыкший к кровопусканию и думавший примерно о том же, неверно истолковал мой взгляд.

– Я предпочел бы не касаться твоего ножа, он будет жечь меня. И будет лучше, если ты сама меня порежешь.

Бр-р-р.

– Порежу тебя?

– Да. Сделай точно такой разрез, как у тебя. Вот здесь, – и он коснулся своей груди под ключицами.

Он был уже не так тощ, отметила я. Я не заметила этого раньше, но в целом он несколько поправился по сравнению с нашим первым знакомством. Когда он умирал от голода и все такое. Четыре ночи назад я не видела его без рубашки. Хм-м-м.

Я могла долго сидеть так, погруженная в нелепые мысли – все лучше, чем думать о перспективе колоть и резать: лезвия длиной в два с половиной дюйма достаточно, чтобы причинить ущерб гораздо больший, нежели я хотела наносить своими руками – но мой союзник терпеливо сказал:

– Открой лезвие.

Нож казался тяжелее, чем обычно, а лезвие словно открывалось с большей неохотой. Я со щелчком выдвинула его, и лезвие полыхнуло серебряным огнем.

– Ты сказал, оно будет жечьтебя.

– Именно. Я бы попросил тебя резать побыстрее.

– Я не могу, – в панике воскликнула я. – Не могу – порезать тебя – вообще.

– Хорошо, – сказал Константин. – Пожалуйста, приставь кончик лезвия сюда, – и он коснулся своей груди под правой ключицей.

Я так и сидела, оцепенело глядя туда, куда указал мой вампир. Я даже подняла взгляд и посмотрела ему в глаза: зеленые, как трава, как бабушкино кольцо, как мои вчерашние клетчатые носки. Константин спокойно встретил мой взгляд. Я чувствовала, как кровь – моя отравленная кровь – потихоньку течет по груди, пятнает ночную рубашку, капает на простыни.

Константин протянул руку и мягко взял меня за запястье. Потянул руку с ножом к себе, установил напротив обозначенной точки. Я почувствовалалегкое сопротивление кожи под лезвием. Его хватка окрепла, он сделал резкое движение, и кончик ножа разрезал кожу; я почувствовалачерез лезвие, когда кожа разошлась под светящимся острием из нержавеющей стали, когда оно погрузилось в плоть. Последовал звук, как будто я услышала треск разрывающейся плоти – или, возможно, электричества нежити, которое защищало эту плоть, а затем мгновенный свист или шипение. Потом он быстро провел острием – горящим острием – поперек груди, выводя пологую дугу – в точном соответствии с моей раной. И отодвинул нож обратно. Все это заняло мгновение.

Сделанный им разрез был глубже, и кровь хлынула наружу.

Я то ли хныкала, то ли стонала «Нет, о, нет!». Я уронила нож и потянулась к Константину, как будто могла ладонями закрыть ужасную рану. Кровь чернела в лунном свете, ее было так много, слишком много – горячая, горячаякровь бежала по моим рукам.

– Хорошо, – сказал вампир. Он взял мои окровавленные руки, повернул их ко мне, вытер о мою бедную когда-то белую ночную рубашку, плотно прижал к моей груди; снова притянул мои руки к себе, провел ими поперек своей груди и снова прижал к моей коже. Он повторял это до тех пор, пока рубашка не прилипла ко мне, насквозь мокрая, отяжелевшая, как будто я плавала – в крови.

Я рыдала.

– Тише, – прошептал он. – Успокойся.

– Я не понимаю, – выдавила я сквозь слезы, – не понимаю. Это не может быть… лекарством.

– Может, – заверил он. – И есть. Все хорошо. Ложись в постель. Ложись, – успокаивающе проговорил он. – Теперь ты скоро заснешь.

Я легла, ударившись головой о переднюю спинку кровати. Слезы текли по вискам в волосы. Запах крови был тяжелым, густым и тошнотворным. Я видела, как Константин наклонился, навис надо мной, чувствовала, как он лег на меня легко, так легко, пока наши кровоточащие раны не соприкоснулись, разделяемые лишь слоем мокрой ткани. Его волосы скользнули по моему лицу, когда он наклонил голову; его дыхание шевелило волосы.

– Константин, – прорыдала я, – ты обращаешьменя?

– Нет, – ответил он. – Я не стал бы. И это – другое.

– Тогда что…

– Не говори. Не сейчас. Позже. Позже сможем поговорить.

– Но… но… мне так страшно, – взмолилась я.

В лунном свете я четко видела его силуэт. Мой лекарь приподнял голову, выгнул шею, так, что наши тела оставались в соприкосновении. Я видела, как сверкнули его клыки – быстро, четко вампир прокусил свою верхнюю губу нижними клыками, язык и нижнюю губу – верхними. Мой ночной гость снова склонил голову, и когда он сомкнул свои губы с моими, вампирская кровь потекла по моему языку в горло…

Когда я очнулась, было все еще темно. Во сне я перевернулась на бок – я всегда сплю, свернувшись клубочком на боку, – но в этот раз я оказалась лицом к комнате. Первой мыслью было, что мне приснился ужасный сон.

В кровати я была одна. Я перевела взгляд вниз, на свое тело. Осторожно коснулась белой ночной рубашки. Это был сон. Все произошло только в моем воображении. Все случившееся. Хотя моя ночнушка была странно липкой, как если бы я носила ее слишком долго – хотя только утром я вынула ее свежей из сушилки. Но она была белой. Простыни – тоже.

Никаких пятен крови.

Это был сон.

Я знала, что он сидит на стуле. Четыре ночи спустя он, наконец, вернулся. Я не в силах была посмотреть на него – не сейчас, пока сон еще жив во мне – настолько жив, что хоть красней от стыда. Какая жуткая тема для сновидения. Даже для вампирского сновидения. По крайней мере, он не узнает, что мне снилось – не узнает. Нет необходимости рассказывать ему. Я села, и тут же почувствовала, как какой-то маленький тяжелый предмет перекатился по поверхности простыни.

Маленький сияющий нож. Лезвие открыто.

Нет.

Я подняла взгляд на Константина. Хотя стул оставался в тени, я видела его со странной ясностью: серого грибного цвета кожа, бесстрастное лицо, зеленые глаза, черные волосы. Я знала, что сейчас ночь – я чувствовала это собственной кожей, – так почему я вижу, как днем?

Я осознала, что он без рубашки.

Нет.

Я выбралась из кровати, сделала два шага к стулу и положила руки на его грудь (шрам отсутствовал), прежде чем успела что-либо подумать – прежде чем успела сказать себе «нельзя» – положила руки в точности как – час назад? неделю? столетие? – когда кровь лилась струей, заливала меня из раны от светящегося ножа. Я коснулась губ Константина – ни следа ран.

– Бедный Светлячок, – прошептали его губы под моими пальцами. – Я говорил, что будет нелегко. Но я не подумал, насколько сложен для тебя окажется сам способ.

– Так это… это случилось? – нерешительно спросила я. Ноги вдруг отказались держать меня, и я опустилась на пол возле стула. Головой я оперлась о подлокотник. – То, что я помню… я считала это дурным сном… Постыдным сном.

– Постыдным? – переспросил вампир. Он наклонился, взял меня за плечи, так что пришлось сесть прямо, покинув поддержку стула. Две верхних пуговицы ночной рубашки были все еще расстегнуты, и при движении ворот распахнулся. Он положил одну руку прямо под моими ключицами, так что ладонь покрыла всю длину старой раны. Константин держал там руку в течение двух вздохов, потом убрал и протянул ладонью вверх, как будто ловил мои слезы; но мои глаза были сухими.

– Ты исцелена, – произнес он. – Нет ничего постыдного в исцелении.

Я опустила взгляд, коснулась того места, где лежала его ладонь. Кожа была чистой и гладкой: я видела ее четко. Также четко я видела тонкий бледный шрам на месте раны – но это был именно шрам. Рана исчезла, и не откроется вновь.

– Кровь, – сказала я. – Вся кровь.

– Это была чистая кровь, – ответил мой лекарь. – Она была для тебя.

В памяти всплывал настоящий сон, который я только что видела – сон моей крови. День, солнечный свет, трава, деревья, цветы, тепло жизни, радость быть живой…

Радость быть живой. Радость – неподходящее слово. Это было гораздо проще, гораздо непосредственнее. Для этого чувства не существовало подходящего слова. Это было ощущение как таковое. Запахи, звуки, вкусы, все ощущения настолько непохожи на все, что я знала за гранью сна, такие четкие, такие упорядоченные… совершенно незапятнанные. Мир казался просторным, открытым и непосредственным, я с трудом узнавала его. Но мое ощущение себя – об этом не было и мысли. Существовало место, где встречались все эти странные яркие ощущения, и там была Я. Чувствующая, инстинктивная, чуткая я – но не было меня.

На четырех ногах. Эта жизнь, которую я видела во сне, которую одолжила, которую так странно знала изнутри; жизнь, которую, поняла я, вдруг, взяли ради меня – была не человеческой. Я вспоминала жизнь как какое-то животное – она, я знала, что это «она»; знала, что она ела траву, нюхала ветер и слушала лесные шорохи; я почувствовала ее длинные гибкие мускулы, жесткий коричневый мех, почувствовала сладкий звериный запах; я знала, как она бегает и прыгает, знала, как пряталась в пятнистой тени. Олениха.

Я поискала ужас ее смерти, страх и боль, беспомощное понимание надвигающейся безвозвратной тьмы. Я вспомнила пробуждение, слабость и удивление с примесью ненормального спокойствия – после того как помощник Бо использовал против меня Дыхание. Я поискала нечто похожее в последних мгновениях моей оленихи. И не смогла найти.

– Олениха, – произнесла я.

– Да. Неправильно было бы тебе помнить последний день человеческой женщины.

Смешок застрял в горле.

– Нет, – покачала головой я, – это не было бы правильно. – Я снова склонилась вперед, но в этот раз прислонилась к его ноге, щека оказалась как раз над коленом. – Как она умерла? – словно во сне, спросила я, отдыхая у ног вампира, который исцелил мою отравленную рану посредством смерти оленя.

– Как? – повторил он. Последовала долгая пауза, а я вспоминала дикую траву у своих тонких ног, то, как мои копыта уходили в землю, принимая мой вес при беге, насколько быстрее и устойчивее было бежать на четырех ногах с раздвоенными копытами, чем я смогла бы на двух необычно негнущихся плоских ступнях и толстых неуклюжих ногах.

Наконец Константин заговорил:

– Существует множество мифов о нас. Это ложь – что мы не можем кормиться, предварительно не помучив жертву. Она умерла, как умирает добыча любого хорошего охотника – от одного безболезненного удара.

– Но… – начала я, нащупывая путь к правильному ответу. Нужному ответу. – Ты говорил мне – давно, у озера. Вы обязаны просить. Вы не можете взять… кровь, которую вам не предлагают. То есть, она должна была сказать «да».

Немного помолчав, он ответил:

– Животные не различают жизнь и смерть, как люди. Если животное загнано в ловушку – старостью, болезнью, существом сильнее себя, – оно принимает смерть. – Более долгая пауза. – А еще… все мои соплеменники когда-то были людьми. Наверное, не может быть действительно чистой смерти между моим видом и твоим.

Я подумала: если это правда, то это работает в обе стороны. Смерть остроумного вампира от моих рук была не чище той, что он предлагал пойманной им девушке. Я содрогнулась. Я почувствовала руку Константина на своей шее.

– В прошлый раз я говорил тебе, что мы с Бо выбрали разные способы быть тем, чем мы являемся. Вы, магоделы, знаете, что рискуете – каждое усилие вызывает откат. Бо отягощен многолетними отдачами от мук, которые придают особый вкус его пище. Вкус реален – да, я тоже пробовал это, – но он того не стоит.

Я смотрела через комнату, на угол возле потолка, где висела одна из населенных паутин. Я видела маленькую точку, которая была устроившимся в центре пауком.

Я подняла голову и развернулась, встала на колени, положила руки своему спасителю на колени, уперлась взглядом в его лицо, в его глаза. Я уже смотрела – недолго – прямо в глаза Константину прошлой ночью, держа нож. Прежде чем вампир заставил меня совершить то, на что я не была способна самостоятельно. Сейчас я глядела на него, минута за минутой, а ночь текла мимо нас, как рассвет тогда, у озера, два месяца и жизнь тому назад, когда я сказала, что возьму его с собой, в дневной свет, прочь из нашего общего капкана.

– Ты использовал оленью кровь, чтобы избавить меня от человеческой смерти. Ты сказал, что не стал бы обращать меня, и не обращал. Почему же сейчас ты не говоришь, что не надо смотреть тебе в глаза?

– Я не обратил тебя, – ответил он. – Через три часа, когда взойдет солнце, ты убедишься, что солнечный свет – твоя стихия, как это было всегда. Не думаю, что тебя вообще можно обратить. Убить можно – как и любого человека, как отрава Бо в конце концов убила бы тебя. Но, думаю, обратить тебя невозможно. Я больше ничего не могу сделать тебе своим взглядом, желаю я этого или нет. Я смог… отдать тебе только оленью кровь. Я поймал и принес ее кровь тебе, для сегодняшнего необходимого ритуала – но я отнюдь не чистый сосуд. Светлячок, мы на тропе, неведомой нам обоим. Мы теперь связаны, ты привязана ко мне, как я уже был привязан к тебе – потому что сегодня ночью я спас тебе жизнь, как ты сохранила мое существование два месяца назад.

– Я думаю, два месяца назад почести следовало бы делить поровну, – с усилием сказала я. Он снял мои руки со своих колен, взял их в свои.

– То-что-связывает так не считает; весы не остались в равновесии. Теперь ты, думаю, начнешь читать эти линии… силы, власти, колдовства, как читаю их я. Благодаря тому, что произошло между нами этой ночью. Дочь Оникса Блейза – дочь, совершившая то, что совершила ты тем вторым утром у озера – всегда содержала в себе такую возможность. Теперь тебе необходимо научиться ее использовать. То-что-связывает считает, что я привязан к тебе случившимся два месяца назад. Я не мог прийти к тебе, если ты не позовешь, но ты позвала – и я обязан был прийти. Теперь и ты привязана ко мне. Я не намеренно делал это; у меня не было других возможностей спасти твою жизнь, а я обязанбыл попытаться.

Когда я пришел к тебе четыре ночи назад, я не обладал знанием о ране, от которой ты тогда страдала. Я думал только о том, как убедить тебя пойти на битву вместе со мной. Успех не представлялся мне вероятным, пусть ты и вызывала меня, прося о помощи. Той ночью я пришел сюда, думая, как дать тебе все, что смогу, чтобы помочь тебе в этой битве, если ты согласишься. Это потребовало бы более тесных уз между нами, но отнюдь не…

Пауза.

– Я не знаю, что дал тебе этой ночью. Опять тишина. Затем он добавил:

– И не знаю, что дала мне ты. Тишина, в этот раз еще более долгая.

– Ну, – дрожа, сказала я, прильнув к его ладоням, державшим мои, – кажется, я могу видеть в темноте.