Текст книги "Жестокое милосердие"

Автор книги: Робин Ла Фиверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 7

– Осторожнее! – бранит меня сестра Серафина. – Не перекипяти, не то он обратится в смолу и сделается ни к чему не пригоден!

– Да, сестрица. – Я не отвожу глаз от чашечки, которую держу над огнем.

Вдоль борта склянки появляются мелкие пузырьки, но жидкость пока еще не кипит. Пока еще.

– Отлично, – заглядывая мне через плечо, говорит сестра Серафина. – Поставь вот сюда, пускай остывает.

Железными щипцами я снимаю чашку с огня и опускаю на каменную подставку. Мы варим свежую порцию «ночных шепотов». Этот яд очень летуч, его пары убивают всякого, кто вдохнет. Легкие от него затвердевают, а потом становятся хрупкими как стекло.

И только нам с сестрой Серафиной все нипочем. На нас яды не действуют!

– Как только остынет, – говорит она между тем, – мы смешаем его со свечным воском, а потом… – Ее прерывает неожиданный стук в дверь, и она встревоженно восклицает: – Не входите!

– И не собираюсь, – подает голос Аннит. Уж ей-то известно, что входить сюда действительно ни к чему. – Матушка настоятельница сей же час зовет Исмэй к себе в кабинет!

Меня вызывают! Сердце в груди так и подпрыгивает. После моего возвращения аббатиса ни разу не звала меня в кабинет; зачем бы теперь, если не для того, чтобы дать новое поручение? Я даже забываю испросить у монахини разрешения и сразу бегу к каменному рукомойнику отчищать руки от яда.

Сестра Серафина раздраженно вздыхает:

– Ну и каким образом святейшая матушка предполагает пополнять запасы ядов, если и последнюю помощницу забирает у меня? Неисповедимы пути Твои, о Мортейн…

– Я-то думала, она теперь отправит Аннит, – оборачиваюсь я.

Сестра Серафина награждает меня суровым взглядом:

– Матушка аббатиса знает, что делает. А теперь иди, не вынуждай ее ждать!

И я ухожу, не забыв присесть в поклоне, чтобы Серафина не рассердилась еще больше. Она, наверное, думает, будто ничего мне не сказала, но на самом деле я все поняла! Тому, что Аннит не поручают служений, определенно есть причина. И уж если сестра Серафина осведомлена об этой причине, мы с Аннит уж как-нибудь да сумеем до нее докопаться.

По дороге в кабинет я оправляю повой и вытряхиваю из облачения пыль. У двери медлю, набираю полную грудь воздуха, делаю сосредоточенное лицо и наконец стучу.

– Входи.

Я переступаю порог и… перво-наперво замечаю сидящего в кабинете мужчину! Гром среди ясного неба поразил бы меня меньше. Волосы у него седые, борода аккуратно подстрижена, поверх парчовой мантии с меховым воротником сверкает золотая цепь с драгоценной подвеской.

– Входи же, Исмэй, – говорит аббатиса. – Познакомься, это канцлер Крунар. Он покровитель нашего монастыря и связующее звено между нами и окружающим миром.

А еще он – глава одной из старейших и благороднейших семей Бретани и герой последних четырех войн, могла бы я добавить. Он долго и тяжко бился, отстаивая нашу независимость. Достаточно сказать, что в сражениях против французских захватчиков пали все до единого его сыновья. Я почтительно склоняюсь перед ним:

– Добрый день, господин мой.

Он приветствует меня коротким кивком. О чем думает, по глазам прочитать невозможно.

– У нас для тебя новое поручение, – говорит настоятельница, и в моей душе вспыхивает нечто вроде свирепого торжества.

Вот она, новая возможность доказать мою полезность монастырю!

Аббатиса откидывается в кресле и складывает на груди руки:

– Что вам рассказывала сестра Эонетта о политической ситуации в нашей стране?

Вопрос задан как бы мимоходом, но с матушкой необходимо держать ухо востро. У нее что угодно может стать испытанием. А я, ко всему прочему, не очень-то прилежно посещала уроки сестры Эонетты. Я то застревала в скриптории, то работала у сестры Серафины, которой требовалась моя помощь. Вот только настоятельнице этого не объяснишь.

Я чопорно складываю руки:

– Наш возлюбленный господин, герцог Франциск, умер почти два месяца назад. Несомненно, его кончину ускорило недоброжелательство французской регентши. Он со своими вельможами упорно сражался против своевластия Франции, но потерпел поражение. Из-за этого герцогу пришлось заключить договор Ле-Верже, положения которого весьма выгодны французам, а нашей стране, напротив, мешают сохранять независимость…

Настоятельница бросает довольный взгляд на знатного посетителя, как бы говоря ему: «Видишь?» Он кивает, затем вопросительно поднимает бровь. Теперь согласно кивает матушка, и канцлер обращается ко мне. Голос у него низкий, рокочущий. Он спрашивает о том, что до сих пор на моей памяти обсуждали лишь женщины:

– А как насчет нашей молодой герцогини? Что тебе известно о ней?

Я переступаю с ноги на ногу. Этот незнакомец допрашивает меня, и делается неуютно.

– Мне известно, что ее рука уже обещана половине европейских владык. Еще она дала обет отстаивать независимость Бретани. – Мне помимо воли становится жаль юную герцогиню. – Она, конечно, царственного рода, но бедняжку просто продают тому, кто больше заплатит!

Глаза канцлера округляются от удивления. Он оборачивается к аббатисе:

– Вот, значит, чему вы их учите?

– Подобных слов, господин канцлер, мы в их присутствии не произносим. Однако вы должны понимать: те, кто чувствует в себе призвание служить Мортейну, редко воздают должное супружеской жизни, в особенности если речь идет о браке по расчету или вовсе насильственном. Скажу вам даже так: многие явились в наш монастырь, дабы избежать подобной судьбы.

Холодные синие глаза настоятельницы встречаются с его усталыми карими, и они словно бы затевают разговор без слов. Потом канцлер отводит взор, а настоятельница обращается ко мне:

– У нас есть основания полагать, что французы собрались подослать к барону Ломбару шпиона с намерением склонить его к измене. Между тем морской порт, находящийся во владениях барона, способен даже решить исход новой войны между нашими странами, если та вдруг разразится. Итак, мы желаем, чтобы ты перехватила этого шпиона прежде, чем он сумеет найти подходы к Ломбару. Мы не можем допустить, чтобы еще один наш вельможа переметнулся к французам!

Мое сердце бьется чаще. Вот это, я понимаю, задание! Куда сложней, чем то убийство в таверне! Настоящая проверка всего, чему я успела научиться! Скорей бы!..

– Сегодня ты поедешь с канцлером Крунаром в охотничий замок Ломбара, что в Понт-Круа. Под видом подруги, – наставляет меня аббатиса.

Украдкой бросаю взгляд на канцлера. Да он же старик! Подобный обман кто угодно раскусит! Меня за его дочку могут принять.

– А теперь, – продолжает настоятельница, – нам многое следует приготовить… – В дверь из коридора стучат. – Ага! Вот и они!

Не дожидаясь приглашения, в кабинет входят сестры Беатриз и Арнетта.

– Отправляйся с сестрами, они тебе выдадут все необходимое, – говорит аббатиса. – Потом вы все пойдете к сестре Вереде. У нее было об этом видение, Исмэй. Она расскажет все, что ты должна знать. Потом ты присоединишься к господину Крунару во дворе…

– Да, матушка. – Я снова почтительно склоняюсь, потом выхожу вместе с монахинями, чуть не подпрыгивая от возбуждения.

– Сперва в оружейную, – едва выйдя в коридор, объявляет сестра Арнетта.

– А по-моему, ее для начала следовало бы одеть, – возражает сестра Беатриз. – Если нет платья, как ты решишь, какое оружие можно под ним спрятать?

– Тоже верно, – говорит сестра Арнетта, но у нее вырывается вздох, и я начинаю думать, что женские искусства сестры Беатриз нравятся ей ничуть не больше, чем мне.

Тем не менее, когда мы добираемся до чулана во владениях сестры Беатриз, у меня отваливается челюсть. Здесь я ни разу еще не была. Кругом платья всех мыслимых цветов и покроев. Они висят на деревянных гвоздях и лежат стопками. Шелк, бархат, парча… Чего только нет!

Сестра Беатриз уже высмотрела что-то среди этих сокровищ.

– Вот! Пожалуй, это подойдет!

Она выдергивает из груды бархатное одеяние красновато-коричневого, осеннего цвета. Перед корсажа весь вышит золотыми и зелеными нитками; подобной красоты я еще не видала. Сестра прикладывает ко мне платье и щурится, после чего отрицательно качает головой.

– Нет. В нем твоя кожа выглядит землистой.

Я не очень хорошо понимаю, что значит «землистая», но платье до того нарядное – я с сожалением провожаю его глазами, когда оно шлепается в общую кучу.

Затем ко мне прикладывают парчовое платье глубокого красного цвета. На мой вкус слишком яркое.

– Может, сразу знак у меня на лбу нарисуете? – ворчу я.

Беатриз хмыкает:

– По-твоему, явиться черной вороной на павлиний бал – это верх скрытности?

– Нет, сестрица.

Она снова хмыкает, на сей раз довольная, что я поняла. После этого платья следуют одно за другим. Их десятки, и все оказываются слишком широки, или коротки, или цвет ее не устраивает (либо меня). Наконец Беатриз откуда-то извлекает пурпурно-красное бархатное одеяние и расправляет его на вытянутых руках. Они с сестрой Арнеттой обмениваются взглядами.

– Вот это, по-моему, как раз!

Я хмурюсь:

– А где корсаж?

– На месте, только он очень низкий, – отмахивается сестра Беатриз. – В венецианском стиле. Дабы лучше подчеркивать твои женские прелести.

Сестра Арнетта тоже разглядывает платье, задумчиво постукивая пальцем по подбородку.

– С этим можно поработать, – заявляет она наконец, и сердце у меня падает.

Я отнюдь не уверена, что я готова с этим платьем «работать». Вернее, не с ним – в нем!

Однако спорить бессмысленно, и сестра Беатриз сует наряд мне в руки:

– Надевай, посмотрим, как будет сидеть.

Я удаляюсь в уголок, за ширму для переодевания. Платье несу осторожно, словно новорожденного младенца, страшась, как бы прикосновение пальцев не попортило нежную ткань.

Когда я стаскиваю серое облачение, сестра Беатриз перекидывает через ширму нечто из тонкой и легкой ткани.

– Вот, держи. Под это платье нужна сорочка поизящней твоей.

Мне не дает покоя присутствие двух старших женщин по ту сторону ширмы. Я сбрасываю с себя все и дрожу, оставшись совсем нагишом. Какое облегчение – скорее влезть в новую сорочку! Потом сверху вступаю в пышную бархатную юбку и затягиваю ленты на поясе. Просовываю руки в тесные рукава и даже удивляюсь: как на меня сшито!

Окончательно устраиваясь в непривычном корсаже, я убеждаюсь, что сестра Беатриз была полностью права. Моя грудь прикрыта, но лишь символически, так, чтобы только соблюсти скромность. Я знаю, что мне предстоит время от времени притворяться знатной особой, но, по-моему, такой наряд больше подошел бы распутнице.

– По-моему, ничего не получится, – говорю я.

Мне стыдно даже выйти из-за ширмы.

Тогда ко мне идет сестра Беатриз. Она отводит мои неуклюжие пальцы и сама довершает шнуровку.

– То, что надо, – выносит она вердикт. – Все мужское внимание будет устремлено прямо сюда, а на то, чем заняты твои руки, никто даже и не посмотрит. А теперь быстро за мной, сестра Арнетта уже пошла в оружейную! Да, вот тебе еще туфельки и плащ. Побываешь у нее, потом я тебя как следует причешу.

Может, оружейная по богатству красок и проигрывает гардеробным сестры Беатриз, но мне она все равно нравится куда больше. Более того, это одно из моих любимых помещений в монастыре. Здесь хранятся ножи и кинжалы всех мыслимых размеров и форм, а кроме того – ронделлы, маленькие, бритвенно-острые метательные диски, которыми убивают на расстоянии. Со стропил свисают арбалеты, от крохотных до самых больших. Стальные гарроты нанизаны на крючки. А еще здесь имеются всевозможные ножны и ременные устройства для них, чтобы пристегивать куда угодно на теле. Пахнет металлом и гусиным жиром, которым смазывают оружие.

Сестра Арнетта сразу хватает меня за руку и тащит к дальней стене, сплошь завешанной разнообразными ножами. Она приглядывается к тесным рукавам моего платья.

– Нет, – говорит монахиня. – Туда нам точно ничего не засунуть! Вот, примерь-ка.

И она бросает мне ножны для ношения на лодыжке. Я наклоняюсь, чтобы их пристегнуть… и мои «женские прелести» чуть не вываливаются из корсажа. Проклятье!

Закрепив как следует ножны, я получаю тонкий стилет с рукоятью, усыпанной самоцветами. От удивления чуть не роняю его:

– Уж больно изящный…

– В Венеции на таких сейчас все помешались, – говорит Арнетта. – Но сегодня вечером твоим основным оружием будет вот это.

И она достает великолепной работы браслет. Выглядит он как толстый шелковый шнур, который обмакнули в золото и свили многими кольцами. Монахиня берет его за концы и тянет в разные стороны, и браслет разворачивается в длинную смертоносную удавку.

– Тебе достаточно всего лишь вскинуть руки ему на шею, заключая в объятия, – поясняет сестра-оружейница. – Если проделаешь это достаточно быстро, он даже не успеет ничего понять до самого конца. При необходимости можно это проделать даже в людной комнате, где-нибудь в уголке потемнее.

Она сворачивает браслет и вручает мне, и я надеваю его на запястье.

Сестра Беатриз окидывает меня задумчивым взглядом, после чего спрашивает:

– Может, еще соски ей красной охрой подкрасим?

– Сестра!.. – восклицаю я в искреннем потрясении.

Аннит, вообще-то, предупреждала меня, что у сестры Беатриз имеются все задатки опытной соблазнительницы. Увы, я пропустила слишком много ее уроков, так что сама на сей счет ничего сказать не могу.

– Помолчи, уши вянут, – раздраженно отмахивается она и поворачивается к сестре Арнетте. – Если она поднимет руки вот так… – И старая монахиня вскидывает руки, словно обнимая кого-то за шею. – Ее корсаж как раз и раскроется. А раз уж венецианки красят соски, может, и нам следует это с нею проделать, как тебе кажется? Чтобы облик сделался совершенным?

Сестра Арнетта сочувственно улыбается мне.

– Полагаю, – говорит она, – если уж он разглядит ее соски, не будет разницы, накрашены они или нет. Все равно через мгновение ему умирать!

Наконец сестра Арнетта ведет меня во внутреннее святилище монастыря, туда, где обитает сестра Вереда. Это и к лучшему, а то от сестры Беатриз меня уже едва не тошнит.

У двери в покои провидицы Арнетта останавливается и гладит меня по плечу.

– Удачи, – говорит она, и я не знаю, к чему относится пожелание: к моему нынешнему заданию или к предстоящему посещению престарелой монахини.

Сестра Арнетта уходит, и я поворачиваюсь к двери. Как раз собираюсь постучать, когда изнутри раздается:

– Войди.

Я вхожу в жилище провидицы. Здесь темно и тепло, точно в материнской утробе, только слабо рдеют угли в жаровне. Сестра Вереда не нуждается в свете, но ее старые косточки предпочитают тепло. Я пытаюсь что-нибудь рассмотреть в потемках. Она склоняет голову, покрытую повоем, и обращает на меня взгляд слепых глаз.

Мне делается не по себе.

– Подойди поближе, – говорит она.

Я пробираюсь ощупью. Тяжелые и непривычные юбки мешают мне едва ли не больше, чем темнота.

– Матушка настоятельница говорит, у вас было видение. Оно вроде бы касается служения, которое сегодня мне предстоит… Я так понимаю, вы можете дать мне указания, чтобы я нанесла верный удар?

– Нанести верный удар? – переспрашивает она. – Вот, стало быть, каковы твои заветные помыслы?

– Конечно! – отвечаю я с жаром. – Мортейн и Его верные вытащили меня из поганой дыры и дали мне жизнь, о которой я даже мечтать не осмеливалась! Я и пытаюсь отдавать долг, как могу.

Она молча глядит на меня. Эти белые незрячие глаза хоть кого выведут из равновесия.

– Помни, – произносит она наконец, – истинная вера никогда не дается без боли.

Я хочу что-то ответить, но она тянет руку к небольшому кармашку на поясе, вытаскивает нечто похожее на связку перышек и тонких костей и бросает все это на жаровню.

Тотчас занимается пламя, келья наполняется едким дымом. Сестра Вереда смотрит в костерок, словно читая что-то в ало-золотых пламенах, отражающихся в молочной белизне ее глаз.

– Двадцать шагов, – говорит она наконец. – Потом по лестнице вверх. Он маловат ростом, но жилист, точно лис, на которого он так похож… На сапогах у него пыль Амбуаза, в ухе горит рубин, что подарила ему французская регентша. Имя ему Мартел… Таков тот, кого пометил Мортейн.

Пламя начинает мерцать, потом гаснет, и белые глаза пророчицы словно бы гаснут с ним вместе.

Я не знаю, что делать, и на всякий случай присаживаюсь в поклоне:

– Да, сестра. Да сбудется Его воля.

Она снимает с полки над жаровней коробочку. Глаза у старой монахини, может быть, и не видят, зато пальцы – ловкие и быстрые. Она откидывает кожаную крышку и вынимает тяжелую бутылку. Та непроглядно-черна, на гладкой поверхности играют крохотные отсветы от углей. Кажется, что провидица держит в руках кусочек ночного неба со звездами.

– Ты еще не прошла полного посвящения, но матушка настоятельница говорит, что тебе пора воспринять Слезы Мортейна. На колени! – приказывает она и раскупоривает бутылку.

Я послушно преклоняю колени. И не отвожу глаз от внутреннего, заостренного конца длинной пробки.

– Благодатью Мортейна, – произносит слепая, – я дарую тебе Видение, дабы ты могла прозревать Его волю и осуществлять ее. Клянешься ли ты повиноваться святому и действовать лишь во исполнение Его воли?

– Да. Я клянусь.

Она обмакивает пробку в содержимое фиала, потом незряче тянется к моему лицу.

– Открой пошире глазки, дитя…

Меня не на шутку пугает ее заостренный жезл, но я подчиняюсь. Недрогнувшей рукой она подносит пробку к моим глазам, роняя в каждый по одной-единственной тяжелой капле.

Я ощущаю тепло. Потом перед глазами все расплывается. Комнату сменяет беспорядок света, тьмы и скудных цветных пятен. Жжение между тем нарастает, и вот уже мне кажется, что мои глаза готовы вспыхнуть огнем. Я даже успеваю испугаться, не надумала ли старуха меня ослепить… но мгновение проходит, и жжение унимается, а комната принимает прежний вид. Хотя нет! Все стало как будто ярче и четче. Так, словно прежде у меня на глазах была молочная пелена вроде той, что застит зрение сестры Вереды. А теперь ее смыло.

Тут я обнаруживаю, что изменились не только мои глаза. Еще и кожа стала другой! Воздух, овевающий руки и лицо, кажется ощутимо плотным. Я воспринимаю сестру Вереду неведомым прежде способом. Теперь я ее чувствую! Чувствую искорку жизни, которая в ней пылает так ярко.

– Слезы Мортейна суть дар, предназначенный тем, кто служит Ему, – поясняет монахиня, убирая бутылочку обратно в коробку. – Они дают нам возможность воспринимать жизнь и смерть так, как это присуще Ему. Теперь ты тоже будешь ощущать души, обитающие в телах. Ступай же, и да оградят тебя темные объятия Мортейна, и да направит Его рука твою руку!

ГЛАВА 8

Канцлер Крунар утверждал, будто замок этот – нечто вроде охотничьего домика и не более, но я-то привыкла к бедным крестьянским домишкам под соломенными крышами и далеко не роскошной обстановке монастыря, и теперь кажется, что я попала в настоящий дворец. Тем более что все эти вельможи если на кого и охотятся, то разве что друг на друга. Слухи, сплетни, подковерные интриги, тайные договоренности…

Канцлер успокаивающе гладит меня по руке.

– Выше нос, милая, – говорит он. – Не то начнутся всякие кривотолки, отчего это моя новая любовница таким волком глядит!

Он криво улыбается, и я невольно краснею. Будем надеяться, получилось примерно то, что принято называть «прелестным румянцем».

– Прощу прощения, мой господин, – отвечаю я вслух.

Когда аббатиса впервые заговорила о том, что для всех непричастных нас с канцлером будут связывать якобы интимные узы, эта часть моего прикрытия показалась мне натянутой до невозможности. Неужели кто-нибудь и вправду поверит, что я… что мы с ним? Но вот поди ж ты – в большом зале охотничьего замка прогуливается достаточно подобных пар. Пожилые вельможи гордо ведут под руку совсем молоденьких дам. Кажется, юная любовница здесь – такой же модный аксессуар, как цветные перья на шляпе или играющий каменьями кинжал при бедре!

Вот подходит хозяин дома, барон Ломбар, и Крунар нас представляет. Ломбар стар и толст; он смахивает на вепря, который в былые дни укрывался в лесах недалеко от моего дома. Я бормочу какую-то вежливую чепуху, гадая про себя, способна ли моя новая гаррота одолеть слои жира на его шее.

Подозреваю, Крунар уловил общее направление моих мыслей. Во всяком случае, он кивает на толпу:

– Развлекись пока, дорогая. Нам с бароном нужно поговорить о делах.

Это условная реплика, и я с радостью понимаю: мне разрешено переходить к делу! Я вступаю в толпу гуляющей знати, отдаюсь живому потоку, который должен вынести меня на другой конец помещения. Оттуда я смогу ускользнуть прочь… и совершить предначертанное Мортейном.

Я постепенно продвигаюсь к двери, кожей ощущая любопытные взгляды. Один из них задерживается уж очень надолго, и я останавливаюсь рядом с двумя благородными господами в надежде, что наблюдающий за мной сочтет, будто я с ними беседую. Один из двоих мужчин оборачивается и тоже начинает пялиться на меня. Глаза у него сильно навыкате. Я испепеляю его взглядом и двигаюсь дальше.

И вот наконец выход. Никто на меня больше не смотрит, и я украдкой выбираюсь из зала.

По сравнению с ярко освещенным главным чертогом в коридоре темновато. И довольно-таки прохладно. Я рада, что меня больше не донимают запахи скученных тел и густые волны плохо сочетающихся духов. Отсчитываю двадцать шагов… и даже не особенно удивляюсь, когда сбоку открывается широкая и высокая лестница. Пока что предсказание сестры Вереды сбывается как нельзя лучше!

Шагая по ступенькам, я углубляюсь в себя, как научили в монастыре. Дождавшись, чтобы все кругом как бы остановилось, я устремляю все свои чувства в комнату, от которой меня отделяет закрытая дверь. Слезы Мортейна сработали просто отлично. Я совершенно уверена, что там, внутри, не мерцает искорка ничьей жизни.

Следующая комната столь же холодна и пуста, как и первая. Но вот я оказываюсь напротив третьей двери и явственно ощущаю, как внутри теплится, пульсирует жизнь.

Я сгораю от предвкушения. Ужасно хочется ворваться туда с кинжалами наголо! Вместо этого я кладу руку на грудь, успокаивая сердце, и быстренько повторяю про себя указания сестры Беатриз. Сейчас мне придется кокетничать. Это самое трудное.

Глубоко вздохнув, я натягиваю на лицо улыбку трепетного ожидания и распахиваю тяжелую деревянную дверь.

– Жан-Поль? – шепчу я, после чего слегка спотыкаюсь, как будто выпила лишку. – Это ты?..

Мартел стоит у окна. Заметив чужое присутствие, резко оборачивается. Выглядит он в точности так, как и предрекала сестра Вереда. Ростом – не выше меня, в волосах – лисья рыжина. Чуть неверным шагом я направляюсь к нему, успеваю заметить тревогу у него на лице… И он делает шаг прочь от окна, а потом хватает меня за плечи:

– Ты что тут забыла?

Он грубо встряхивает меня, и я обмякаю в его руках, притворяясь, будто едва держусь на ногах.

– Я тут Жан-Поля ищу. А вы, сир… – и я легонько стучу по его груди, – вы совсем даже не он.

Я обиженно делаю губки бантиком, надеясь, что не уподобляюсь при этом вынутой из воды рыбке. К сожалению, мне не удается разглядеть рубин, который, как я отлично знаю, у него в мочке левого уха.

А он, глупец, между тем заглядывает мне за корсаж – и полностью теряет бдительность. Нет, ну неужели все мужчины вправду недоумки, не способные противостоять двум вполне обычным выпуклостям тела?..

Мартел взглядывает на дверь у меня за спиной и облизывает губы:

– Мне нужно сделать одно дело, а потом я, пожалуй, помог бы мадемуазель.

Он все не может оторвать взгляд от выреза моего платья. Кинжал на лодыжке прямо-таки печет, требуя ладони на своей рукояти. Рано, говорю я себе. Рано!

– Очень любезное предложение… – Я в свою очередь окидываю его взглядом, как бы оценивая мужскую стать, а на самом деле пытаясь отыскать метку. Лоб у него чистый. И губы. Я чувствую некоторую неуверенность и сокрушенно вздыхаю: – Но Жан-Поль… – Очередной вздох. Я задумчиво склоняю головку. – Ну ладно, его тут все равно нету. В таком случае меня вполне устроит добрый месье…

Я точно кобыла в охоте, думается мне. В такой охоте, что рада всякому жеребцу.

Мартел придвигается ближе. Давя отвращение, я вскидываю руки ему на шею… Ага, вот оно! Его шею под самой челюстью пересекает темная полоска… Он замечает интерес, вспыхнувший в моих глазах, и его взгляд загорается похотью. Я прижимаюсь к нему всем телом. Он опять облизывает губы.

– Как только освобожусь, – говорит он. – Может, в соседней комнате подождешь?

– С удовольствием, мой господин, – отвечаю я.

Он тычется губами мне в ухо, как бы скрепляя поцелуем нашу договоренность. Я запускаю пальцы в волосы у него на затылке… и потихоньку стаскиваю браслет. Его губы настойчиво спускаются все ниже, но я уже обнажила проволоку удавки. Прежде чем он успевает что-либо сообразить, его шею охватывает петля. Вырвавшись из объятий, я оказываюсь у него за спиной и тяну что есть мочи. Каждое движение отполировано сотнями уроков с Аннит.

Он царапает шею, силясь подцепить и сорвать серебристую проволоку. Он издает отвратительные звуки, полные отчаяния, и я почти готова заколебаться… Но напоминаю себе, что этот человек предает мою страну и мою герцогиню, и еще крепче затягиваю гарроту, моля Мортейна придать мне побольше сил.

И молитва услышана. После короткой, хотя и ожесточенной борьбы ноги Мартела начинают подламываться. Не дожидаясь, когда он окончательно потеряет сознание, я приближаю губы к его уху.

– Мы наказываем тех, кто предает нашу страну, – шепчу я нежно, точно доверяя ему любовный секрет.

Мартел делает еще одну попытку освободиться… Потом его тело сотрясают конвульсии. Все кончено: его забирает Смерть.

Прежде чем я ослабляю хватку, из его тела исходит густая теплая сущность и касается меня, точно кошка, трущаяся о хозяйскую ногу. Мое сознание полнится образами: целый флот кораблей… запечатанное письмо… тяжелый золотой перстень-печатка… мои груди. Потом ощущение тепла стремительно уносится прочь. Я стою одна, мне холодно, я дрожу.

Во имя Мортейна, что это было?..

Его душа…

Слова приходят как бы сами собой. Кто их произносит, я или кто-то другой? Уж не Бог ли?

Почему никто из монастырских обитателей меня об этом не предупредил? Может, это одна из милостей Мортейна, о которых говорила сестра Вереда? Или нечто другое? Я никак не могу решить, что это было со мной миг назад. То ли я подверглась какому-то насилию, то ли была посвящена в некую священную тайну?

Впрочем, размышлять недосуг. Я отметаю все вопросы, продолжая удерживать мертвое тело и стараясь не повалиться на колени, пока снимаю с шеи мертвеца гарроту. Дочиста вытираю ее о его камзол, потом убираю проволоку в браслет. Сажаю труп под окошком и выглядываю во двор, очень надеясь, что там уже стоит повозка, обещанная канцлером Крунаром.

Она там.

Я хватаю мертвого предателя за шиворот и приступаю к тяжкой работе: нужно выпихнуть его за окно.

Он вроде бы не так уж и велик, но до чего же тяжел! Я сражаюсь с неподъемным телом, стараясь взгромоздить его на подоконник. Задыхаюсь от напряжения, но наконец-то труп вываливается наружу… Следует мгновение тишины, потом глухой шлепок: мертвец свалился как раз куда надо. Я вновь выглядываю. Возница разбирает вожжи и посылает упряжку вперед.

Я понятия не имею, куда он везет тело и каким образом намерен укрыть его. Меня это никоим образом не касается.

Я еще дрожу после соприкосновения с душой Мартела, лицо раскраснелось от возни. Мне надо бы присесть, собраться с мыслями, да и в порядок себя привести. А лучше всего упасть на колени и как следует помолиться, чтобы мне было ниспослано понимание… Не получится. Я должна вернуться к «любовнику». Пора нам с канцлером и откланяться.

Кое-как я отклеиваюсь от стены и делаю два шага к двери, но вдруг в коридоре раздаются шаги. Слишком поздно! Кто-то идет! Неужели барон Ломбар? У него тут что, встреча с Мартелом?

Я лихорадочно соображаю. Что мне следует делать? Попытаться соблазнить его? Или сразу убить? Я бы с радостью предпочла второй вариант, но нельзя. Только если он первым нападет на меня – или я увижу на нем метку Мортейна.

Щеколда на двери приподнимается. Я отступаю прочь, заламывая руки. Я уже вошла в роль, которую мне предстоит сейчас отыграть. Я вновь полна предвкушения – или попросту паникую?

Когда дверь открывается, я восклицаю:

– Жан-Поль, ну наконец-то! Где ты пропадал?.. Я уже думала, что не дож… – И укоризненно добавляю: – А ты не Жан-Поль…

– Нет, – произносит он и тихо затворяет за собой дверь. – Я другой. Но вдруг и я могу вам чем-то помочь?

Это в самом деле никакой не Жан-Поль. И не барон Ломбар. Этот малый гораздо выше барона. И повсюду, где у барона сало пластами, у этого – гибкие мышцы. На нем плащ густого коричневого цвета, сколотый пряжкой в виде дубового листа. Это знак святого Камула, небесного покровителя войны и солдат. Под плащом у него ничем не украшенный черный камзол, удивительно элегантный в своей простоте. Он проходит в комнату, и я чувствую, что попала в ловушку. У него цепкие серые глаза, и, боясь, что он может прочесть на моем лице нечто совершенно лишнее, я складываю руки под грудью, выпячиваю свои несчастные прелести.

– Вы не Жан-Поль, – бормочу я капризно. – Не думаю, что вы мне поможете.

Говоря так, я обшариваю взглядом его лицо, его шею, отыскивая метку, которая позволила бы с ним разделаться. Но он чист. Или метка есть, только я ее не вижу.

– Да, – говорит он. – Но Жан-Поля здесь нет. А я есть.

Его глаза кажутся мне похожими на грозовые тучи. Такие же темные и переменчивые. Они быстро обегают все мое тело, но я не вижу в них похоти. Потом зоркий взгляд покидает меня и устремляется в сторону окна.

Я подхожу на шаг ближе, силясь его отвлечь.

– Я совсем даже не собираюсь обманывать Жан-Поля, мой господин, – говорю я. – Хотя вы, честно, такой милый…

Если уж совсем честно, выглядит он не милым, а нешуточно опасным, но я готова нести еще не такую чушь, лишь бы отвлечь его от окна.

Но он, точно подслушав мои мысли, идет прямо туда и высовывается наружу.

Добрый Мортейн, ну пожалуйста, сделай так, чтобы повозка уже уехала со двора!

Мужчина оборачивается ко мне, его взгляд режет, как нож:

– Вы меня обижаете, милочка. А я вот уверен, что могу заставить вас начисто позабыть какого-то там Жан-Поля!

Я еще продолжаю кокетничать, я склоняю набок головку, но уже чувствую: что-то не так! Слова он говорит правильные, только глаза не соответствуют игривому тону. Я уже слышу, как бьют тревожные колокола. Надуваю губы:

– Н-но я вовсе не хочу его забывать…

В три широких шага он оказывается подле меня:

– Довольно игр! – Он хватает меня за плечи. – Кто ты такая и что делаешь здесь?

Я повисаю в его хватке. Я вся такая слабенькая и испуганная.

– Я вас самого могу о том же спросить… Кто вы такой и что тут делаете?