Текст книги "Тонущая женщина"

Автор книги: Робин Хардинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 22

Утром мы прибираемся в кухне. От выпитого вечером красного вина болит голова; меня мутит от одного вида еды, оставшейся на тарелках. Я не собиралась напиваться – просто пыталась успокоить нервы, заглушить страх. Состояние у меня кошмарное, однако чем оно больше вызвано? Похмельем или беспокойством? Волнением? Паническим ужасом перед тем, что мне предстоит сделать?

У Джесси в 11:00 клиент; я целую его на прощание и еду в кофейню, где покупаю латте. С горячей чашкой в руке нахожу столик в укромном уголке, усаживаюсь и только потом замечаю, что одна его ножка шатается. Правда, я никуда не пересаживаюсь, а, потягивая дорогой кофе, наблюдаю за посетителями. Все занятые, они приходят и уходят, спеша на работу, на запланированные встречи или по каким-то другим делам. Еще один день, и моя жизнь тоже станет такой же размеренной и рутинной.

В 11:45 я возвращаю пустую чашку и иду к машине. Направляясь на север, я осознаю, что зря напилась кофе. Руки на руле дрожат, сердце едва не выпрыгивает из груди. Из головы не идут слова Джесси: «Обещай, что будешь осторожна».

Конечно, я буду осторожна, только ведь я пешка в чужой игре. Это Хейзел придумала план и рассчитала все до мелочей. Такое ощущение, будто я перенеслась в некий сюрреалистичный мир. В шпионский боевик. В триллер. В фильм ужасов со спасающейся бегством отважной героиней и ее верной помощницей. Я действую строго по инструкции: паркуюсь на улице, на удалении половины квартала от фитнес-клуба, который посещает Хейзел. Надеваю бейсболку, из-под которой видны мои выпрямленные волосы, из глубины багажника достаю небольшую спортивную сумку. Непринужденным шагом иду ко входу в фитнес-клуб, минуя черный «Мерседес» Хейзел на стоянке. «Возможно, сейчас кто-то за мной наблюдает», – осознаю я, чувствуя, как между грудями струится пот.

Я регистрируюсь, плачу за разовое посещение $7.50. Записываюсь под собственным именем: Ли Гулливер. Оно никому ни о чем не говорит, тем более что через несколько часов я стану совершенно другим человеком. Скучающая сотрудница за стойкой вызывается провести для меня экскурсию по фитнес-клубу, но я отклоняю ее предложение и прошу показать, где находится раздевалка. Торопливым шагом направляюсь туда, никто не обращает на меня внимания.

Хейзел в раздевалке, сидит на деревянной скамье, просматривая что-то в телефоне. Когда я вхожу, она резко поднимает голову. Хейзел бледна, это заметно даже под макияжем; глаза у нее воспаленные, слезятся. Сквозь слой крем-пудры проглядывает синяк над скулой, напоминая мне о том, зачем я здесь. Я слабо ей улыбаюсь, стремясь приободрить, поддержать, но она не отвечает мне улыбкой, а сразу встает и начинает раздеваться.

Я ставлю сумку на скамью, скидываю бейсболку и стряхиваю с себя куртку. В глубине раздевалки шумит душ, но, не считая того, кто там купается, в этом прохладном, облицованном плиткой помещении мы с ней одни. Я снимаю джинсы и отдаю их Хейзел. Она передает мне свои леггинсы и облегающий спортивный топ. Я с трудом их натягиваю. Они липнут к телу, подчеркивая все изъяны фигуры. Я стройная, но не подтянутая, как Хейзел, поскольку ем не самую здоровую пищу и не имею возможности посещать тренажерный зал. Я молюсь, чтобы никто – в особенности Бенджамин – не заметил этого отличия между нами.

Переодевшись, мы смотрим на свои отражения в зеркалах над раковинами. На Хейзел мои джинсы, футболка, куртка и бейсболка. Только обувь своя – дорогие черные спортивные тапочки, на два размера меньше моих. Я одета в дорогостоящий спандекс и объемный худи; на ногах – поношенные черные кроссовки. Сходство между нами поразительное, издалека вообще не отличишь.

Хейзел поворачивается ко мне лицом.

– Спасибо, Ли. – Я слышу дрожь в ее голосе. – Я… у меня никогда не было такой подруги, как ты.

Я в ответ лишь едва раздвигаю в улыбке губы. От волнения не могу вымолвить ни слова.

– Конверт в кухне. – Она имеет в виду деньги и новое удостоверение личности. – В первом выдвижном ящике. Под блендером.

– Поняла, – хрипло выдавливаю я. Хейзел уже подробно описала мне внутреннюю планировку дома, сказала, какие комнаты просматриваются, какие – нет.

Камеры отсутствуют только в ванных и в кабинете Бенджамина. В кухне камера видеонаблюдения находится над шкафами, высоко. С такого ракурса Бенджамин не сумеет определить, что я не его жена. Я войду, суну в сумку конверт и открою холодильник. После тренировки Хейзел часто готовит салат. Я сделаю то же самое. Когда часы на микроволновке покажут 14:00, я возьму ее модную сумку и ключи от машины, сяду в «Мерседес» и уеду.

– Езжай к «Трейдер Джоуз», – посоветовала Хейзел, когда мы сидели лицом друг к другу в моей машине. – Я отгоню твою машину туда, а сама поеду в аэропорт на такси.

– А если за мной будет хвост?

– Обязательно будет, – спокойно заявила она. – Но Нейт, охранник, подумает, что у тебя кончились авокадо или еще что-нибудь. Он не ударится в панику. Пока не поймет, что ты куда-то исчезла из магазина.

Я, разумеется, выйду из магазина. Но именно я, а не Хейзел. В «Трейдер Джоуз» я прямиком направлюсь в туалет. Там скину худи Хейзел, ключи от машины и ее большую сумку, из которой прежде достану джинсовую куртку, кепку и небольшую сумочку. Волосы я подниму наверх, а новые аксессуары и вовсе меня преобразят. Я куплю в магазине сок и пойду к своей «Тойоте». Ключи будут лежать на задней левой шине. Никем не замеченная, я уеду.

– Вот тогда-то Бенджамину позвонят и сообщат, что я пропала, – сказала Хейзел. – Но к тому времени я уже буду в небе. В безопасности. – Она улыбнулась. – А ты – на пути к новой жизни.

Вода в душе перестает шуметь. Вскоре оттуда выйдет женщина.

– Мне пора. – Хейзел бледнеет еще больше. – Может быть, навестишь меня как-нибудь? В Панаме?

– Каким образом?

Ее взгляд затуманивается. Она понимает, что… этому никогда не бывать. Мы с ней расстаемся. Навсегда. Она крепко обнимает меня. Отстранившись друг от друга, мы обмениваемся ключами от машин, она дает мне черные солнцезащитные очки «Берберри», я вручаю ей свои дешевые «авиаторы».

Хейзел хочет сказать что-то еще, но из душа появляется мускулистая женщина, обернутая полотенцем.

Прежде чем она успевает сообразить, что мы с Хейзел знакомы, та уже уходит.

Глава 23

Лишь когда в черном «Мерседесе» я еду к дому Хейзел на побережье, начинаю осознавать всю опасность своей миссии. Если что-то пойдет не так, я попаду в тюрьму. Или подвергнусь насилию. А может, меня и вовсе пристрелят. Я – бездомная нищенка, выдающая себя за богатую женщину. Если кто-то застанет меня в ее доме, мне несдобровать. И Хейзел не подтвердит мою невиновность, потому что рядом ее уже не будет. Неужели они подумают, будто я с ней что-то сделала? Похитила ее? Убила? Грудь распирает от паники, но потом я вспоминаю ее синяки, слезы, рассказы об извращенных сексуальных играх, которые навязывал ей Бенджамин. И понимаю, что обязана рискнуть. Обязана спасти ее.

Я ведь и себя тоже спасу. Всего какой-то час с небольшим, и Ли Гулливер бесследно исчезнет. Ее долги, гнев и недовольство, направленные против нее, останутся в прошлом. Я вытесняю из головы мысли о родных, окончательно прощаясь с ними. Они от меня отказались. Выбрали Терезу. Катя по дороге, которую обступают высокие кедры и ели, я медленно дышу через нос. Все у меня получится. Я должна это сделать. Ради Хейзел и ради себя.

Подъездная аллея, ведущая к дому Хейзел, недавно была заново заасфальтирована. В ее конце стоит автомобиль, в котором сидит охранник. Махнув ему в знак приветствия, я проезжаю мимо и, следуя инструкциям Хейзел, паркуюсь на пятачке справа от гаража. Камеры здесь не вижу, но, когда иду к входной двери, замечаю ее и опускаю взгляд. Задний фасад дома, со стороны дороги, непритязательный, но я знаю, что особняк эффектный. Хейзел показывала мне его с берега. Как-то ночью я спустилась к воде, ступая по камням и плавнику, нашла место, с которого ее дом был лучше виден. Это архитектурный шедевр из стекла и металла, восседающий на склоне скалы, – кажется, вот-вот упадет. Через освещенные окна я разглядела изысканный интерьер, но в комнатах никого не было.

Сейчас, приближаясь к входной двери, я смотрю вниз, притворяясь, будто вожусь с ключами. Ключ от дома Хейзел пометила красной точечкой. Я вставляю его в замок. Руки трясутся, но ключ в замке легко поворачивается. Я открываю дверь и переступаю порог.

Меня одолевает желание полюбоваться роскошью помещения открытой планировки. За стеклянной стеной в два этажа простирается синева Тихого океана – великолепный фон для современной элегантной белой мебели с акцентами из темной древесины. Но ведь я – Хейзел. А Хейзел не должна пялиться в изумлении на обстановку собственного дома. Я небрежно бросаю ключи от машины в стеклянную чашу на тиковом буфете и иду в гостиную.

Как бы между прочим подхожу к окнам, любуясь восхитительным видом. Хейзел наверняка тоже так делает. Я не привлеку внимания Бенджамина, если позволю себе с минуту насладиться красотой открывающейся из окон панорамы. На темной воде – пенистые гребни волн, искрящиеся в лучах солнца. Вдалеке на небе собираются тучи. Позже польет дождь. Я отворачиваюсь от океана и с восхищением разглядываю убранство комнаты, оформленной Хейзел: низкий лакированный журнальный столик, на котором художественно разложены книги по архитектуре и археологии; серебряный бюст женщины – есть что-то зловещее в ее безруком силуэте – на мраморном постаменте. На мгновение я воображаю, будто я и в самом деле Хейзел – трагическая героиня в плену красоты и уродства. Престижа и насилия. Отчаявшаяся женщина, решившаяся на бегство.

Мой взгляд падает на черно-белый снимок в серебряной рамке на приставном столике: Хейзел и Бенджамин в день свадьбы. Фото не постановочное, но все равно идеальное. Жених стоит за спиной у невесты, обнимая ее за тонкую талию. На нем темный костюм, на ней – платье-футляр, без изысков, без бретелек. Хейзел смеется, запрокинув назад голову. Лицо Бенджамина угнездилось в изгибе ее шеи. Они оба светятся от счастья. Были ли они тогда счастливы? Когда их брак дал трещину? Я отрываю взгляд от фотографии и перехожу в кухню.

Здесь тоже все белое: гладкие шкафы без ручек, кварцевые столешницы, встроенная техника фирмы «Термадор». Я выдвигаю верхний ящик под блендером стоимостью не меньше двух тысяч долларов; такие используют в ресторанах. И там, на столовых приборах, лежит обещанный конверт. Я хватаю его, оцениваю тяжесть и толщину – не меньше двух дюймов. Я сую конверт в сумку Хейзел, ставлю ее на стол и иду к холодильнику.

Холодильник под завязку забит всякой всячиной: продукты, остатки готовых блюд, бутылки вина, приправы. Такого «нормального» беспорядка я как-то не ожидала увидеть в этом белоснежном дворце. Я достаю из холодильника овощи для салата, кладу их на рабочий стол в центре кухни. Стоя спиной к камере, которая неприметно висит в верхнем углу, я принимаюсь нарезать томаты. Наблюдает ли за мной Бенджамин? Заметил ли, что у меня чуть-чуть дрожат руки, что леггинсы не так плотно облегают меня, как Хейзел? Направит ли он сюда охранника? Но ведь Бенджамин занятой человек. Вряд ли у него есть время следить за тем, как его жена готовит салат. «Мне ничто не грозит», – убеждаю я себя. Не поднимая глаз от стола, от ножа, я методично крошу каждый ингредиент.

Когда салатница наполнена нарезанными овощами, часы на микроволновке показывают 13:28. Хейзел просила, чтобы я выиграла ей два часа. Сорок пять минут я проторчала в раздевалке спортклуба. Дорога до ее дома заняла двенадцать минут. В самом доме я нахожусь почти полчаса. Минут через двадцать можно уходить. О том, чтобы сесть и поесть, не может быть и речи; я беру посудное полотенце и вытираю стол, отскабливая воображаемое пятно. После снова смотрю на часы: 13:30.

Ванная. В уборной нижнего этажа видеонаблюдение не ведется. По словам Хейзел, подробно описавшей мне внутреннюю планировку дома, туалетная комната находится между кухней и кабинетом Бенджамина. Я иду туда.

Уборная просторная: раковина на пьедестале, унитаз, небольшое бархатное кресло – исключительно для красоты. Кто станет рассиживаться в кресле в уборной? Но я сажусь, поглаживаю ладонями темно-красную обивку. Она очень приятная на ощупь. Когда у меня появится своя квартира, я куплю бархатный диван. На деньги, что дала Хейзел, я обставлю свое жилище красивыми вещами. С дорогой обивкой. В женском стиле.

Я кладу руки на фаянсовую раковину и разглядываю в зеркале свое отражение. У нас с Хейзел только волосы одинаковые, никогда другого сходства между нами нет. Цвет лица у меня светлее, черты менее резкие. Если мое лицо будет находиться в фокусе камеры более секунды, Бенджамин сразу поймет, что я не его жена. У меня сдавливает грудь – не продохнуть. Я слишком рискую. Нужно скорее уходить. Но Хейзел необходимо выиграть еще несколько минут.

Я тихо отворяю дверь. Который сейчас час? Можно вернуться под камеру в кухню и там посмотреть время, но я нахожусь рядом с кабинетом Бенджамина. Хейзел упоминала, что камеры в его святилище нет. «Бенджамин ценит приватность», – объяснила Хейзел, хотя сама она по его милости всегда находится под надзором. И мне хочется больше узнать о человеке, от которого бежит Хейзел. Какие книги любит читать садист? Коллекционирует ли он еще что-то, кроме нэцкэ? Можно ли в его кабинете найти объяснение тому, чем вызвана его жестокость? Склонность к извращениям?

Бесшумно я иду по коридору к открытой двери. Вот я уже у кабинета, и вдруг – крк. Что это – птица выронила из клюва ракушку? Олень наступил на сухую ветку? Ветер сшиб с дерева шишку? Это мог быть любой безобидный источник шума, но меня будто током ударило. Кто-то идет. В горле пересыхает от паники. Я должна скорее убраться отсюда. У Хейзел было достаточно времени, чтобы скрыться. Я поворачиваюсь, и тут что-то привлекает мое внимание.

Рука.

Из горла вырывается то ли хрип, то ли вскрик. Я пячусь, стремясь убраться подальше от неподвижной конечности. Мне до ужаса страшно, что вот сейчас она оживет, что Бенджамин Лаваль бросится на меня из своего кабинета. Но ко мне никто не кидается. Рука, покоящаяся на подлокотнике офисного кресла, не шевелится.

Мне бы убежать со всех ног, но я словно приросла к полу. В кресле кто-то сидит. Должно быть, муж Хейзел. Но почему он здесь? И почему не слышал, как я расхаживаю по дому? Этому наверняка есть простое объяснение. Вероятно, Бенджамин вернулся за какими-то документами, а потом решил прикорнуть. И вон как крепко спит. Не шелохнется. Не всхрапнет. Или здесь что-то не так?

С опаской я обхожу кресло, чтобы лучше рассмотреть сидящего в нем человека. Взгляд скользит по ладони, по руке, перемещается на туловище, и от того, что предстает моему взору, у меня сдавливает горло. На Бенджамине серая рубашка на пуговицах, но весь перед красный от крови. Я вижу на груди отметины от ножа, разорвавшего ткань. Их как минимум четыре. Лицо его повернуто в сторону, темные волосы спутаны и в крови. У меня кружится голова, вот-вот грохнусь в обморок. Этот человек не спит. Он мертв. Убит. Я не сознаю, что стою в лужице крови, пока не поскальзываюсь и не падаю, приземляясь на одно колено и ладонь.

Желчь подступает к горлу, в нос бьет резкий металлический запах. Я неуклюже поднимаюсь на ноги, вытираю кровь о леггинсы, о леггинсы Хейзел. Крови много. Бенджамина убивали с особой жестокостью. В приступе ярости. А потом… я замечаю татуировку, выглядывающую из-под завернутой манжеты рукава. Это рисунок черепа. Ногой я поворачиваю кресло, и мне открывается лицо – дряблое, отвратительное. Я издаю гортанный вопль ужаса и муки.

Человек в кресле – Джесси.

Часть 2. Хейзел

Глава 24

Меня предупреждали о Бенджамине Лавале еще до того, как я познакомилась с ним лично. Как-то мы с Мариэль сидели в баре гостиницы «Балморал». Это шикарное заведение с облицовкой из красного дерева, куда любят наведываться обеспеченные адвокаты, расположено прямо напротив здания суда, и мы пришли туда, чтобы завести знакомства с состоятельными мужчинами. Скажете, низменные, корыстные намерения? Не спорю. Но если я и охотилась за богатым женихом, то дорого за это поплатилась.

Он пристально наблюдал за мной, держа перед собой бокал виски; его синевато-серые глаза излучали сексуальность. Лениво потягивая шампанское, я встретила его взгляд.

– Нет, этого не надо, – шепнула мне на ухо Мариэль.

Я поставила бокал на столик.

– Почему?

– Это Бенджамин Лаваль, – объяснила Мариэль. – Знаменитый адвокат по уголовным делам. Моя подруга Эшли встречалась с ним в прошлом году. В спальне он форменный извращенец.

Признаюсь, я была заинтригована. Известный адвокат, в котором все, начиная с дорогого костюма, говорило о его принадлежности к высшему обществу, имел тайную склонность к сексуальным извращениям.

– А что, интересно попробовать, – заявила я, снова взглянув в его сторону.

– Лучше не стоит, – повторила Мариэль. – Он психопат. С садистскими наклонностями.

Эта информация должна была бы поубавить мой пыл, но я не насторожилась. Грубый секс я не жаловала, но была не прочь поэкспериментировать в постели, из любопытства. Я представляла себе безобидные шалости в стиле «Пятидесяти оттенков серого»: связывание, повязка на глаза, игривые шлепки. И когда я поехала с ним в тот вечер, именно так все и было. Значит, подруга Мариэль просто оказалась слишком нежной для такого мужчины, как Бенджамин Лаваль. А я была более авантюрной, более раскрепощенной.

Неделю спустя он мне позвонил и пригласил на ужин.

– Чем ты занимаешься? – поинтересовался Бенджамин, заказав для нас обоих стейк вагю[5]5
  Самый дорогой стейк. Японское мясо вагю – изысканный вид мраморной говядины, который встречается реже других. За счет особого откорма и условий содержания коров внутримышечный жир распределяется таким образом, что образует рисунок, напоминающий мрамор.


[Закрыть], хотя вообще-то красное мясо я не ела. Мне тогда было двадцать шесть лет, и я иногда подрабатывала манекенщицей, но в основном – на временных должностях в разных офисах.

– Я манекенщица.

Он окинул меня оценивающим взглядом.

– Разумеется. Кем еще может быть такая красавица?

Я приняла его слова за комплимент, в душе сознавая, что это вовсе не похвала. Красота и ум – понятия взаимоисключающие. Но я почти всю жизнь боролась с таким недугом, как необучаемость, хотя формально этот диагноз мне никто не ставил. А когда пришло понимание, что я далеко не глупа, было уже поздно. К тому времени я сделала ставку на внешность, решив, что это мой счастливый билет и я буду ездить по нему везде, где только можно.

– Я мечтаю открыть собственную пекарню, – призналась я Бенджамину, краснея от смущения. – Для меня выпечка – своего рода терапия. И само помещение я оформила бы особым образом. Облицовка деревом. Обои в цветочек. Сочетание традиций и современности.

– Потрясающе. – Тогда я не уловила пренебрежения в его тоне. А зря.

Став женщиной Бенджамина, я погрузилась в жизнь, о которой в юные годы могла только мечтать. Родители мои развелись, когда я была еще девчонкой. Мы с мамой переселились в Университетский район, а отец уехал на юг, где нашел работу и через какое-то время завел новую семью. Мама по образованию была стоматологом-гигиенистом и имела приличную работу. По вечерам она продавала причудливые секс-игрушки пьяным компаниям в ресторанах, чтобы подзаработать еще немного денег. Этого должно было хватать на жизнь – без излишеств, – но мама любила красивые вещи и походы по магазинам воспринимала как терапию. Да и я была не лучше, тратила гораздо больше, чем зарабатывала в кафе быстрого питания, – все пыталась угнаться за «крутыми девчонками». В общем, жили мы не по средствам, постоянно испытывая финансовые затруднения.

А потом, когда маме исполнилось пятьдесят четыре, у нее начались проблемы с памятью. Сначала мы относились к этому с юмором: вдруг находили в холодильнике ключи, она забывала телефон в кафе, целый час вспоминала, где оставила машину… Это вряд ли могло быть что-то серьезное, ведь она еще была не стара. Но мама стала угрюмой, замкнутой. На работе вела себя агрессивно, недисциплинированно, и некоторое время спустя ее уволили. Наконец, когда мама обнаружила все свои сбережения в коробке от обуви в стенном шкафу и не смогла вспомнить, что сняла эти деньги из банка, она обратилась к врачу. Диагноз: преждевременное начало болезни Альцгеймера.

Я заботилась о ней как могла, но у нас не было денег на лекарства, которые замедляли развитие болезни, так что недуг развивался стремительно. Ночью мама вдруг вставала и начинала стряпать, напуская дыму в кухне, так что срабатывала пожарная сигнализация. То вдруг она сбегала от приходящей медсестры и забывала дорогу назад. Порой я вызывала у нее гнев или страх. А когда она в ужасе швырнула в меня светильник, я поняла, что одной мне не справиться. Ей требовался круглосуточный уход.

К несчастью, в штате Вашингтон лечение нарушений памяти стоит дороже, чем во многих других регионах страны. Поскольку мама перестала работать до того, как ей диагностировали болезнь Альцгеймера, медицинской страховки у нее не было. Мне пришлось поместить ее в государственную лечебницу. Это все, что я могла себе позволить, да и то с трудом. Я бралась за временную работу – работала официанткой, если везло – манекенщицей. Но, даже живя в коммуналке, я с трудом сводила концы с концами.

Бенджамин не знал проблем с деньгами. Он водил меня в лучшие рестораны, угощал гусиной печенью, настоящим шампанским, научил есть устриц. На выходные мы ездили в Соному, Кармел, Биг-Сур. Мы провели изумительные две недели в бунгало над бирюзовыми водами на острове Бора-Бора. Мы жили в потрясающе роскошной гостинице «Ле Негреско» на Английской набережной в Ницце. Я быстро пристрастилась к роскоши, словно жила так с детства.

Секс тогда доставлял радость. Бенджамин не спешил, постепенно и методично вводил новые приемы и позы. Я не понимала, что он готовит меня к будущей жизни, ведь он бывал и нежным. А щедрость его не знала границ. Я считала, что его сексуальные наклонности – небольшая цена за ту жизнь, которую он мне обеспечивал. Казалось, все это можно регулировать… пока он не сделал мне предложение.

– Посмотри-ка этот контракт, – сказал он мне примерно за неделю до нашей свадьбы.

Я думала, что это обычный брачный контракт. Бенджамин – успешный адвокат, у него дом с огромными окнами, два роскошных автомобиля, яхта. Я же ничего не вносила в этот брачный союз. Так что я не осуждала его за то, что он стремится защитить свое имущество. К тому же тогда мы были страстно влюблены друг в друга. Я даже представить не могла, что он когда-нибудь перестанет обо мне заботиться.

– Я хочу перевести наши отношения на другой уровень. Перейти от ДП к ГР, – объяснил Бенджамин.

Я уже знала, что означают эти аббревиатуры. Сейчас мы находились в отношениях «доминирования-подчинения». А он требовал, чтобы я стала его рабыней. Внутри у меня все перевернулось, я побледнела. Как подчиняющаяся я имела право устанавливать пределы и границы, и наши игры обычно ограничивались спальней. Как рабыня я буду вынуждена подчиняться его воле двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Непрерывно. И если я не повинуюсь, нашим отношениям конец.

– А чем тебя не устраивает то, что есть сейчас? – спросила я дрожащим голосом.

– Хейзел, мне этого недостаточно, – отчеканил Бенджамин. – Мне нужна полная власть над тобой. Полная.

– Я если я не соглашусь?

– Тогда свадьбы не будет.

А к свадьбе уже было все готово. Роскошную церемонию, на которую были приглашены двести гостей, планировалось провести на отвесной скале. На подготовку были потрачены тысячи долларов. Но для Бенджамина это не имело значения. Если я откажусь дать ему то, чего он добивается, он выставит меня за дверь. Я краснела от стыда, представляя, как буду объяснять наш разрыв родственникам и подругам. Мне становилось дурно от мысли, что я расстанусь с роскошной жизнью и вернусь в сырую квартирку на полуподвальном этаже и буду жить там с двумя соседками, постоянно испытывая стресс, с трудом сводя концы с концами. А что будет с мамой?

Бенджамин перевел ее в специализированную частную лечебницу. Она жила в светлом просторном доме, в окружении идиллических ландшафтных садов. В лечебнице практиковали такие методы, как арт-терапия, музыкотерапия, собакотерапия. Там был свой огород, высококлассный повар, небольшой кинозал, комната для занятий рукоделием. Мама меня уже не узнавала, но она была счастлива. О ней хорошо заботились. А это все, что мне было нужно.

И я подписала договор о полном подчинении, составленный Бенджамином. Внесла в него ряд оговорок, чтобы защитить себя, но дала согласие на то, что он будет иметь надо мной абсолютную власть. Текст брачного договора, который Бенджамин представил мне позднее, был еще проще, ведь я выдвинула всего лишь одно требование: муж должен заботиться о моей матери до конца ее дней.

– Пока мы женаты, – уточнил Бенджамин, – твоей маме будут обеспечены забота и уход.

Эти его слова не вызвали у меня тревоги. Во всяком случае, тогда.

Несколько дней спустя в присутствии толпы гостей, желавших нам счастья и благополучия, я поклялась любить, почитать и слушаться своего мужа.