Текст книги "Гобелены грез"
Автор книги: Роберта Джеллис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Неужели Бруно так безрассуден и не может понять, что ее муж будет представлять для ее дяди большую опасность, чем присутствие Бруно – для нее. Возможно, если бы она вышла замуж совсем юной, то ее муж, такой же юный, как и она, мог бы смириться с положением дяди как хозяина. Теперь было слишком поздно. Если она выйдет замуж за сильного человека, который сможет стать Железной Рукой, правителем Железного Кулака, то он не захочет быть вторым.
Ее муж получит право и зваться, и быть первым, однако она знала: дядя не смог бы стерпеть того, что кто-то более молодой и менее опытный, чем он, будет насаждать свои порядки. Из этого положения усматривался только один выход: сэр Оливер должен будет покинуть Джернейв. Но Одрис чувствовала несправедливость такого решения. Почти всю жизнь дядя отдал защите ее жизни и ее владений. Как же она позволит, чтобы он был изгнан на старости лет? Да и куда он пойдет? В принадлежавшем ему небольшом замке распоряжался старший сын, а сэр Оливер и Алан – одного поля ягоды. Алан не потерпит, чтобы отец отобрал у него те владения, которыми он единолично командовал уже много лет.
И случилось бы именно так, думала Одрис, если бы она была такой простушкой, какой считал ее Бруно. Можно рассуждать по-разному, но если бы ее сводный брат пожелал править Джернейвом после кончины дяди, то лучшего ей и не требовалось, потому что она очень любила Бруно и знала, что он любит ее и всегда будет к ней добр. Она могла бы довольствоваться той жизнью, которой жила теперь, наблюдая за зверями и птицами, изучая развитие растений, вышивая на своих гобеленах услышанные ею предания о животных и деревьях… Одрис вздохнула. Бруно никогда не согласится. Она сознавала, что он так же озабочен ее правом на владение Джернейвом, как и дядя. Нет, пожалуй, Бруно одержим этой заботой сильнее. Он более самоотвержен в своем желании сделать для нее как лучше, и если представится случай, то он, вероятно, заставит ее выйти замуж.
По крайней мере, дядя Оливер никогда не вынуждал ее выходить замуж, сознавая, что, когда это произойдет, он перестанет быть хозяином Джернейва из рода Фермейнов. Возможно, он надеялся, что она никогда не встретит подходящего ей человека, и тогда после него в Джернейве останется править от ее имени его сын. И все же она не солгала Бруно, когда тот спросил, почему она не вышла замуж. Чистая правда, что до сих пор она не встретила никого, кому могла бы доверить свою жизнь и владения. Ее дядя послушно сообщал ей о каждом предложении, исходившем от очередного претендента в женихи. Однако почти все, кто просил ее руки и сердца, делали это, еще ни разу не увидев ее. И когда их знакомили, эти претенденты почти не смотрели на нее, больше интересуясь размерами ее состояния.
Пока эти мысли проносились в голове Одрис, она, не осознавая того, смотала с веретена всю пряжу. Веретена, игравшие радугой, подобранные в строгом порядке по цвету и яркости, были готовы для работы и уложены на полках справа. При необходимости они перезаполнялись пряжей, изношенные веретена заменялись, но место, в котором располагался тот или иной цвет, не менялось никогда. По многолетней привычке Одрис даже не смотрела, откуда брала веретено с нужным оттенком пряжи.
Ее пальцы бегали по ткани, находили место, где требовался определенный цвет, и закрепляли уточную нить. Затем ее левая рука поднимала нити основы, а правая вращала веретено.
По мере того как веретено разматывалось, ее пальцы уже нащупывали следующую часть узора того же цвета и снова поднимали очередные нити основы. Веретено крутилось и крутилось, ее запястье неустанно шевелилось, выпуская нить каждый раз на необходимую длину. Дойдя до правого края основы, Одрис сменила руки, взяв веретено в левую. Не присматриваясь к только что завершенному ряду, она стала поднимать и опускать нужные нити основы правой рукой, а левой двинула веретено в обратную сторону. Она выткала еще два ряда, затем оборвала уточную нить и вставила в свободный конец основы гребень из слоновой кости, чтобы уплотнить ткань.
Все еще занятая своими мыслями, Одрис продолжала пристально взглядывать на закрытый постельный занавес, меняя одно веретено и выбирая другое. Она часто испытывала наслаждение, следя за тем, как прирастает прорисовываемый ею узор, хотя на самом деле не могла его видеть: ведь готовое полотно было обращено к ней тыльной стороной. Но столь же часто менялись и ее замыслы, а ее руки, как бы вторя ее собственной судьбе, выткали картину, которая могла бы удивить саму Одрис.
* * *
На следующий день перед большой северной стеной появился рыцарь, несущий знамя Дэвида, шотландского короля. Его сопровождал небольшой отряд. Люди были вооружены однако явно не имели ни возможности, ни намерения атаковать. Джернейв был слишком мощной крепостью. Рыцарь ехал даже не на боевом коне, а на сильной верховой лошади. Как только отряд стал виден, сэр Оливер вышел из башни на наружную стену и окликнул прибывших, чтобы узнать, кто они такие и какое дело их привело.
– Нет ли у вас гостя, который прибыл прошлой ночью на красивом гнедом коне с седлом, отделанным серебром, и с богато расшитым чепраком? А если этого человека видели, то остался ли он у вас или уже ушел?
– Нет, – ответил сэр Оливер, придав голосу тон удивления, хотя, как думал он, Бруно был прав. Этот отряд кого-то разыскивал. Сэра Оливера заинтересовал человек, за кем так неотступно охотились, но он продолжил: – Я точно знаю что такого гостя не принимал, и если его видели, то мне об этом не докладывали Коль вас сюда привело именно это, то добро пожаловать, сами поговорите с моими людьми.
Заметная нерешительность овладела рыцарем, как будто в нем происходила какая-то внутренняя борьба, но, наконец, он вскинул голову.
– Это пустяки, – произнес он сдавленным от гнева голосом, – пропажу сына какой-то кобылы и разговор с сыном какой-нибудь сучки можно отложить. Я Вильям де Саммервилль, вассал короля Дэвида. От его имени и от имени государыни Матильды, законной королевы Англии, я приказываю присоединиться к нам для свержения узурпатора, Стефана из Блуа, который присвоил королевские права и назвал себя королем с помощью лжи.
Сэр Оливер на мгновение стиснул зубы. Когда его спрашивали, кто же все-таки украл власть, он надеялся, что от Джернейва не потребуют заявления о лояльности Матильде или Стефану. Теперь эта надежда исчезла. Сэр Оливер знал, что план короля Генриха, заставившего своих баронов принести клятву возвести его дочь Матильду на престол, рухнул. Когда король был жив, он заставлял баронов повиноваться. Как только Генрих умер, некоторые сочли свою вынужденную клятву не более чем обременительным пустяком – никто из них не был ярым приверженцем Матильды, высокомерной и глупой. Шотландский король Дэвид приходился Матильде дядей, и ей, несомненно, следовало ожидать от него поддержки; но он также был дядей Мод, жены Стефана. На чью бы сторону ни склонился Дэвид, сэр Оливер понимал, что замки Нортумбрии, которые сейчас завоевывались во имя Матильды, останутся во владении Дэвида как подарок за его помощь.
Теперь, думал Оливер, и он сам, и подвластный ему Джернейв попали между молотом и наковальней. Независимо от того, как он поступит, та или другая сторона назовет его изменником, а Джернейв объявит конфискованным. Если шотландцы втянутся в борьбу между Матильдой и Стефаном за английскую корону, то война охватит и земли Джернейва. Все, что мог сделать Оливер, – это попытаться сохранить разумное равновесие, надеясь на то, что ни одна из сторон не станет атаковать его, пока будет полагать, что он может присоединиться к ней. Еще оставалось молиться, чтобы война за право наследства побыстрее закончилась.
Поэтому сэр Оливер понизил свой голос настолько, чтобы его мог услышать только Саммервилль, и вежливо ответил:
– Не мне решать столь важный вопрос, кому править Англией. Когда Стефан Блуасский и Матильда, дочь Генриха, а также их достопочтенные лорды решат, кому носить королевскую корону, я буду рад принять их вердикт.
– Король Дэвид говорил мне, что ты выскажешься именно так, – сказал в ответ Саммервилль. – Он приказал разъяснить тебе, что теперь этого недостаточно. Если ты не с нами, он будет считать тебя врагом.
– Прошу меня извинить, – вежливо ответил Оливер, пытаясь дать понять, что угроза его не испугала. – Я восхищаюсь королем шотландцев, я уважаю его и хотел бы всегда поддерживать с ним добрые отношения. Сэр Вильям, передайте ему от меня со всей учтивостью, что, несмотря на эти жестокие слова, я буду считать его своим другом, пока он не причинит мне вреда.
– Разве ты не слышал, что весь Север выступил за короля Дэвида и императрицу? – прокричал Саммервилль, и в его голосе послышались нотки гнева. – Лишь несколько глупцов в Уорке отклонили мой призыв, но и они скоро сдадутся.
Сэр Оливер поднял и опустил руки, сделав жест, означавший сомнение, ибо движение его плеч Саммервилль вряд ли заметил бы.
– Я считаю, что сэр Вальтер Эспек остается недовольным, так как Уорк принадлежит ему. Но Эспек может сам решить, на чью сторону ему встать. Что до меня, то, насколько вам известно, я берегу Джернейв для своей племянницы, демуазель Одрис. Поэтому я не могу поступить так, как мне вздумается, а должен прежде всего думать, как будет лучше ей.
Последовало короткое замешательство, затем конь под Саммервиллем внезапно отступил назад и пошел боком. Очевидно, рука его хозяина дернула за узду. Сэр Оливер знал причину беспокойства, которая ничего общего не имела с тем, что он не является владельцем Джернейва. Саммервилль мог расценить этот факт как ничего не значащий. Неудовольствие Вальтера Эспека – совсем иное дело. Эспек был одним из выдающихся людей в этих местах, бароны называли его dux et pater [7]7
Покровитель и отец (лат.).
[Закрыть], хотя он и не носил высокого титула. По-видимому, замок Уорк легко капитулировал, из чего Саммервиль сделал вывод, что Эспек либо склонен перейти на сторону Матильды, либо отдать предпочтение Дэвиду, как покровителю и Матильды, и Стефана. Оливер не мог не заметить, что его замечание вызвало сомнение у Саммервилля. Сэр Вильям знал, что если Эспек поддержит Стефана, то на борьбу за нового короля Англии поднимутся и Йоркшир, и Дарем, и Нортумберленд, а это для Дэвида сильно осложнит, если не сделает вовсе невозможным, удержание Нортумбрии под своей властью.
Для сэра Оливера не составляло труда понять ход мыслей сэра Вильяма. Он не мог решить, к чему приведут его сомнения. Если король Дэвид не сможет удержать графство, Саммервилль не решится тратить время, деньги и проливать кровь, штурмуя столь неприступное место, как Джернейв. Но с такой же вероятностью Саммервилль должен был понимать: для того, кто хочет управлять Нортумбрией, факт обладания Джернейвом трудно переоценить – что могло подвигнуть его к немедленной, ошеломляющей атаке. Результат размышлений Саммервилля зависел от того, насколько хорошо он был осведомлен о неприступности Джернейва. Сэр Оливер не помнил Саммервилля, но был уверен, что тот сопровождал короля Дэвида, который неоднократно гостил в крепости.
Ответ Саммервилля, однако, не вселил надежду на то, что его пугает неприступность Джернейва:
– Демуазель Одрис не будет лучше от войны, которая над ней собирается, – отрезал он в ответ на высказывание сэра Оливера о том, что его поведение сдерживается заботой об Одрис.
– Будем надеяться, что война не придет сюда, – сказал сэр Оливер, но Саммервилль не ответил, поворачивая своего коня и жестом приказывая отряду уходить.
Глава II
Хью Лайкорну, главному оруженосцу сэра Вальтера, случилось быть в Уорке, когда туда подошел со своим отрядом сэр Вильям де Саммервиль. Хью не имел намерения покорно сложить оружие, но не имел он и власти, чтобы приказать кастеляну [8]8
Смотритель замка.
[Закрыть] замка Уорк не делать этого.
Хью Лайкорна нельзя было отнести к мальчишкам, которых еще надо учить. Судя по возрасту, мастерству и опыту, ему уже давно следовало бы быть посвященным в рыцари. Но у Хью не было ни семьи, ни родового поместья, ни даже настоящего имени – он никогда не слышал, чтобы кто-либо еще носил фамилию Лайкорн, или, на общепринятом жаргоне, Единорог. И потому Хью не видел причин возлагать на себя бремя чести, которое не мог поддержать. На самом деле, если бы он пожелал, то мог бы иметь и рыцарство, и поместье как вассал сэра Вальтера. Сэр Вальтер великодушно предложил все это Хью, когда тот достиг двадцатилетнего возраста, но Хью вполне искренне заявил, что он предпочел бы остаться и служить оруженосцем у своего хозяина.
Итак, когда до Уорка дошел призыв Саммервилля сдаться и перейти на сторону Матильды, кастелян, чтобы обсудить угрозу шотландцев, созвал немногих офицеров крепости и не мог не пригласить на совет Хью, как наместника сэра Вальтера. Кастелян собрал людей в самой башне, а не в зале нижнего двора замка. Возможно, это было сделано специально для того, чтобы у собравшихся возникло чувство безысходности. Но Хью не поддался на уловку. Мрак в помещении, который почти не рассеивался светом, проникавшим лишь через открытую дверь да бойницы в стенах, создавал у Хью скорее ощущение уверенности, чем угнетенности. Кастелян как бы давал понять, что у них осталась единственная и последняя надежда, но Хью дерзко выступил против сдачи.
– У меня нет выбора, – ответил кастелян, гневно глядя на Хью. – Мы не в состоянии сражаться с целой армией скоттов.
– Но у нас есть запасы, чтобы выдержать осаду, – возразил Хью. – Если вы думаете, что они слишком сильны, сделайте хотя бы одну вылазку, чтобы несколько всадников могли ускакать и предупредить сэра Вальтера. Он…
– Преодолеть верхом весь путь до Лондона? – оборвал кастелян, усмехаясь. – А кто знает, там ли сэр Вальтер? Он может быть и в другом месте. Его поиски могут занять недели… и даже месяцы… А потом, когда его найдут, без сомнений, окажется, что Хью Лайкорн, против своих ожиданий, не столь хорошо понимает намерения сэра Вальтера. Сэр Вальтер не тот человек, который может нарушить свою клятву. Я думаю, что он будет придерживаться клятвы, которую дал на верность Матильде. И даже если сэр Вальтер присягал Стефану – что, надо полагать, ты и имеешь в виду? – Уорк будет разрушен еще до того, как он сможет вернуться на север и собрать войско.
Глаза Хью блеснули, а его губы были готовы произнести ответ, но он не стал этого делать. Он опустил глаза и сомкнул рот в жесткую линию. Хью понимал, что его протест не пройдет мимо ушей собравшихся, так как не он один среди них полагал, что Уорк может сопротивляться: маршал замка сообщил, что Уорк достаточно силен и может продержаться, по крайней мере, несколько недель, и управляющий хозяйством доложил, что у них достаточно запасов. Однако кастелян отмел советы офицеров так же, как ранее с еще большим гневом отклонил предложения Хью, которые были более точными и ясными. Теперь он указал, что если крепость сдать по-доброму, то она не подвергнется разрушениям, но если в результате штурма ей будет нанесен урон или шотландцы даже сровняют ее с землей, то для восстановления понадобятся немалые затраты.
Хью еще сильнее сжал свой широкий подвижный рот, воздерживаясь от горячих возражений. Сдавшуюся крепость редко удавалось вернуть без солидного выкупа. Что дороже: заново построить Уорк или выкупить – вопрос спорный, однако сейчас было неуместно его обсуждать. Сэр Вальтер был из тех людей, кто предпочитает скорее с радостью заплатить двойную цену за реконструкцию, чем выкуп, и не отдал бы так просто крепость в руки врагов.
Тем более что была она отнюдь не карточным домиком. Огромные бревна частокола и мощной деревянной башни толщиной два фута у комлей были глубоко врыты в холм, на котором стояла крепость. Надо рвом, окружавшим нижние стены замка, возвышался вал. Бревна, вымоченные зимними дождями и снегом, не так-то легко было поджечь. Насколько знал Хью, шотландцы не притащили с собой осадных орудий для разрушения бревенчатых стен. Но даже если бы таковые у них были, то камни, выпущенные из баллист или гладкоствольных орудий, перелетев через глубокий ров и преодолев высоту кургана, на котором стояла стена, потеряли бы почти всю свою мощь, и на то, чтобы разрушить оборонительные сооружения, потребовалось бы много времени. И это относилось только ко внешним укреплениям. Башня же стояла еще выше и была окружена еще более неприступным частоколом.
Хью понимал: когда нет власти, чтобы подкрепить свое мнение, возражать бесполезно. Он понимал и тайные намерения кастеляна. Казалось, они возникли при первом появлении шотландцев… или еще до того, как прибыл отряд Саммервилля? Эта мысль не оставляла Хью. Сдать замок, который ему доверили, для того, чтобы принести пользу своему покровителю, для кастеляна было бы простительно, но договариваться заранее, при отсутствии угрозы, о передаче крепости врагу было в высшей степени подло. Проницательность, однако, не мешала Хью удивляться. С того времени, как он прибыл, в поведении кастеляна сквозило что-то странное.
Хью приехал в Уорк собрать долю хозяина от урожая и ренту от арендаторов. Обычно сэр Вальтер приезжал сам, заодно проверял свою собственность, выслушивал жалобы, инспектировал латников и оборонительные сооружения крепости, просматривал счета. На этот раз из-за обострившегося политического положения сэр Вальтер, чтобы собрать и переправить в Хелмсли все, что ему причиталось, послал своего главного оруженосца Хью. Вместо того, чтобы сразу представить бирки [9]9
Из-за отсутствия (дефицита) бумаги учет товаров (продуктов) осуществляли с помощью бирок – палочек с определенными нарезками, обозначающими количество отпущенного товара. Бирки раскалывались по длине на две части, и при расчете половинки предъявлялись покупателем и продавцом (которые к тому же часто могли быть неграмотными). Совпадение нарезок свидетельствовало о правильности расчетов. Английское казначейство вплоть до начала XIX века вело расчеты именно таким образом и хранило в подвалах парламента огромное количество подобных деревянных оправдательных документов.
[Закрыть] и отдать распоряжения на подготовку к перевозке сыров, соленого мяса и других продуктов для сэра Вальтера, кастелян объявил, что слишком занят и не сможет приняться за дело ни сегодня, ни завтра. Он весело заявил Хью, что задержка на несколько дней не будет иметь никакого значения, и тот был вынужден бездельничать до понедельника, пока кастелян составит счета.
Приняв извинения, Хью одновременно был слегка раздражен замечанием кастеляна о том, что ему наверняка понравится побездельничать несколько дней, воспользовавшись отсутствием хозяина. Теперь, вкупе с твердым намерением принять условия Саммервилля, нежелание кастеляна выполнять свои обязанности перед сэром Вальтером стало выглядеть подозрительным. Одно подозрение порождало другие. Ясно, что условия сдачи, с бешенством думал Хью, содержат, по всей видимости, соглашение, по которому кастелян будет продолжать владеть Уорком… или получит равнозначную компенсацию… возможно, какое-нибудь поместье в Шотландии… Будут ли условия сдачи столь же великодушными для тех, кто настаивал на сопротивлении, оставалось под вопросом. Возможно также, что кастелян и не стремился срочно оповестить сэра Вальтера о том, что Уорк сдан королю Дэвиду. В этом случае, думал Хью, самого преданного оруженосца сэра Вальтера вряд ли отпустят в ближайшее время… а может быть, и никогда?..
Хью опустил голову, делая вид, что расстроен дурацким положением, в которое его якобы поставили доводы кастеляна. Затем, продолжая разыгрывать сконфуженность, которая заставляет его стушеваться, сделаться менее заметным, он постепенно отступил к группе, окружавшей кресло кастеляна, пока не оказался в тени. Именно теперь, знал Хью, этот человек погружен в поиски оправдания своих действий и, возможно, почти нашел его. Однако Хью не думал, что кастелян действительно глуп; если он проанализировал происшедшее, то вполне мог заподозрить что-то неладное в быстром согласии Хью и осознать, что тот не сломлен и все еще намеревается предупредить хозяина о потере Уорка.
Пока кастелян говорил об условиях, которые он выставит врагам за сдачу крепости, Хью тихонько продолжал отступать назад, а затем в нижний зал, пока не выскользнул за дверь. К его счастью, подъемный мост между бревенчатой башней на вершине холма и расположенной ниже стеной замка был еще опущен. Он не слыхал, чтобы кастелян отдавал приказание держать его поднятым, но ведь можно сделать это тайно. Раз такого приказа не было, то, возможно, не были отданы и другие специальные приказы.
Хью спустился по ступенькам, пересек мост без признаков спешки, хотя двигался со всей возможной быстротой, и направился к большому помещению во дворе замка, где квартировал бок о бок с латниками.
Здесь он сбросил плащ и устремился к сундуку, в котором хранились его оружие и доспехи, на ходу расстегивая свой пояс. Открыв сундук, он извлек кольчугу тонкой работы. Рука Хью погладила ее с такой же любовью, с какой он думал о том, кто сделал этот подарок. Для человека своего происхождения, думал Хью, он был необычайно облагодетельствован. Взамен отсутствующего кровного отца судьба сделала двух мужчин его отцами по сердечной привязанности. Его кольчуга дорогой выделки, которую Хью вряд ли мог бы когда-нибудь купить сам, была подарком Тарстена, архиепископа Йоркского, на чье попечение он был отдан своей умирающей матерью, когда ему было всего несколько часов от роду. Кому-либо, знавшему Тарстена, этот подарок мог показаться странным – ведь Тарстен был человеком поистине святым и не принадлежал к числу воинствующих епископов, – но для Хью это был знак подлинной добродетели его приемного отца. Тарстен не выкручивал ему руки ради удовлетворения своих пристрастий. Видя, что, несмотря на здравые убеждения, у Хью не было склонности к религиозной жизни, он не принуждал подопечного ребенка идти по стезе служения Богу. Наоборот, он отдал мальчика в семью сэра Вальтера, где Хью добился желанной цели – стал воином.
Имя хозяина напомнило Хью, что теперь не время для воспоминаний, даже приятных. Он развернул кольчугу и расстелил ее на сундуке передней частью вниз, так, чтобы можно было, подняв спинку, просунуть внутрь голову и руки. Натянув кольчугу на предплечья, Хью разогнулся, нащупывая проймы рукавов. Как только его руки попали в рукава, кольчуга под собственной тяжестью сама скользнула вниз. Никто не обращал на него внимания. Не было ничего удивительного в человеке, надевавшем доспехи, когда за стенами крепости собиралась вражеская армия.
Он снова полез в сундук, вынул шпоры и положил их в мешочек, укрепленный на поясе, затем пристегнул к поясу меч. Этот меч также был весьма роскошным по сравнению с теми, которые обычно носили мужчины его сословия. Сэр Вальтер подарил его Хью, когда тот заявил, что пожелал бы остаться у своего хозяина и служить ему. Пальцы Хью охватили отделанную серебром рукоять и нежно ее погладили, но лицо его с широко расставленными глазами приобрело суровое выражение.
Еще одной причиной, по которой он остался оруженосцем, помимо любви к своему хозяину, было желание уменьшить зависть родственников сэра Вальтера – особенно племянников, – которая вызывалась его нескрываемой симпатией к Хью. Преподнесение в подарок меча, который был изготовлен для умершего сына сэра Вальтера, как бы компенсировало отказ Хью от рыцарства и от поместья, выглядевший со стороны непродуманным и лишенным пользы. Однако ситуация только усложнилась. Родились и поползли подлые инсинуации о том, что скромность – только хитрая маскировка стремления Хью пробраться в наследники сэра Вальтера.
Каждый раз, когда вспоминалась вся эта история, Хью становилось больно от опасений, что грязные слухи могут дойти до сэра Вальтера – и, даже если тот не поверит клевете, ударят по его сердцу. Был предельно простой выход: покинуть сэра Вальтера. Но взять и уйти, не высказывая причины, после того, как ранее заявил о своем намерении остаться, – это тоже причинит боль его дорогому хозяину. Оставалось, как и прежде, выбросить из головы и проблему, и ее решение. Вместо ноющего беспокойства его ум сразу же захлестнули другие вопросы, касающиеся практических трудностей осуществления побега из Уорка.
При всем его вооружении двигаться пешком было не очень-то выгодно, однако Хью знал: даже если кастелян дал бы ему уехать (в чем нельзя было не сомневаться), то проезд верхом через подъемный мост из нижнего двора замка прямиком приведет его в руки Саммервилля. Подвижный рот Хью скривился. Нужно было ухитриться спрятаться в крепости до темноты, перебраться ночью через стену и украсть у какого-нибудь шотландского рыцаря или оседланного коня, или коня и седло по отдельности. Успех побега и поисков сэра Вальтера становился все более призрачным по мере обдумывания собственных действий, но упрямый подбородок Хью напрягся. Именно сейчас представился случай, и лучше воспользоваться им, чем месяцами отсиживаться в Уорке… или умереть здесь.
Хью поднял плащ, который бросил рядом, пока надевал доспехи, и тут новая проблема, незначительная, но раздражающая, заставила его набросить капюшон. У Хью, к несчастью, была очень запоминающаяся внешность. Никто не мог его забыть, даже однажды взглянув на него мельком. Огненно-рыжие волосы, настолько огненные, что иногда какой-нибудь простак дотрагивался до них, чтобы узнать, не горячие ли они, выдавали его, привлекая внимание. Но волосы нетрудно было спрятать. А вот глаза, точно, могли действительно его выдать – большие, ярко-голубые и так широко расставлены под широкими бровями, что казалось, будто они смотрят в разные стороны. Мощный римский нос и рот, немного широковатый для длинного упрямого подбородка, довершали внешний вид, делая его абсолютно незабываемым.
Значит, если он не скроет свое лицо под капюшоном, то любой человек, мимо которого случится пройти, обратит внимание на него и на его действия… С другой стороны, если он закроет свое лицо так, чтобы упрятать глаза, – и это кто-нибудь может заметить и запомнить… В конце концов Хью решил все-таки использовать капюшон, поскольку челядинцы в замке Уорк не выглядели чрезмерно любопытными или склонными то и дело поспешать к кастеляну, чтобы доложить о чем-то странном. Некоторое преимущество Хью усмотрел в том, что герольд Саммервилля огласил ультиматум вскоре после восхода солнца, однако кастелян собрал совет только после обеда; теперь, ближе к вечеру, никто нигде в замке не ожидал появления Хью, и можно надеяться, что его отсутствие останется незамеченным до того, как все соберутся за стол к ужину.
Когда Хью вышел из парадной двери зала, он с облегчением отметил активность и оживление в подготовке к обороне замка, которые воцарились во дворе. Челядь и латники вымачивали шкуры в водосточных желобах, затаскивали их на настил, построенный примерно на четыре фута ниже верхнего края частокола, и укладывали в тех местах, которые считались наиболее уязвимыми для зажигательных стрел врага. На крышах складов с жизненно важными запасами уже были расстелены мокрые шкуры. Вдоль всей стены разложили кучки стрел для луков и арбалетов, расставили крепкие шесты с рогатинами или с крюками на конце, служившие для опрокидывания штурмовых лестниц. В небольшой кузнице изнуренный кузнец делал последний ремонт оружия и доспехов. Люди сновали от места к месту, подчиняясь распоряжениям начальника гарнизона крепости, спешили, подтаскивая все, что требовал кузнец… Хью улыбнулся в тени своего капюшона: вряд ли кто обратит особое внимание на еще одну суетящуюся фигуру. Он быстро достиг складских сараев и двинулся от одного к другому, заглядывая в каждый. В третьем сарае нашлось то, что ему было нужно. Он вошел, взял моток веревки, набросил на плечо и скрыл под плащом. Затем устремился к частокольной ограде и забрался на настил.
Оказавшись на стене, Хью уже не торопился. Часто останавливаясь, он тщательно рассматривал расположение вражеского отряда. Некоторые шотландцы устраивали лагерь, небольшие группы ускакали в близлежащие хозяйства, чтобы раздобыть фураж, другие были в деревне, раскинувшейся под крепостью. Пока он наблюдал, над соломенной крышей одной из лачуг вспыхнуло пламя. Хью вполголоса выругался. Жители деревни должны были укрыться в замке, однако для этого не хватило времени. Либо вторжение было в самом деле неожиданностью для кастеляна, либо тот настолько хорошо знал о нем, что не решился раскрыть это, предупредив деревенских жителей. Не успел Хью повернуть голову, как запылала другая крыша. Нетерпение Саммервилля росло, и он решил поторопить кастеляна Уорка с решением, демонстрируя свою мощь сжиганием деревни.
Хью смотрел в задумчивости, когда вспыхнуло еще несколько огней, однако, как он заметил, пламя охватывало, в основном, небольшие дома, далеко стоящие друг от друга.
Самое заметное здание в деревне – двухэтажный дом хозяйки пивной – находилось вдали от горящих строений. Его они не подожгли и, по крайней мере, не подожгут, пока там не кончится питье. Хью озабоченно посмотрел на небо. Утро было безоблачным, однако теперь насовывались тучи, и скоро станет достаточно темно, чтобы можно было незаметно уйти. Боковым зрением он уловил какие-то движущиеся отблески слева и увидел, что неподалеку на настиле собралось несколько латников, привлеченных пожарами в деревне. Хью быстро направился в западную сторону. К счастью, внимание воинов настолько было занято происходящим на юго-востоке, что никто не обратил внимания на необычную фигуру с лицом, скрытым капюшоном. Но когда один из них прокричал об увиденном во двор замка, и командир побежал в башню, чтобы доложить кастеляну, Хью почувствовал, что пора прекращать красоваться в таком виде.
Он стал двигаться быстрее, бросая взгляды то на пространство за стеной, то на лестницу, которая поднималась на курган к главной башне; из башни стали появляться люди. Кто-то в этой группе что-то кричал. Хью был слишком далеко, чтобы узнать лицо или голос кричавшего, однако ему показалось, что он услышал свое имя. Он пригнулся вниз, чтобы голова и плечи не были видны на фоне неба над стеной, и направился к одной из лестниц, ведущих с настила на землю. Как раз повернув на нее, чтобы спуститься, он поймал взгляд человека, бегущего от основания подъемного моста у главной башни к конюшням. Возможно, кастелян распорядился подготовить коня себе, чтобы выехать к Саммервиллю для выражения покорности и тем самым прекратить нападение на деревню, однако у Хью создалось впечатление, что кастелян пожелал узнать, находится ли в стойле конь главного оруженосца сэра Вальтера. Вид другого человека, бегущего в сторону охранников подъемного моста у стены нижнего двора замка, убедил Хью, что кастелян осведомлен об его отсутствии и разыскивает его.
Хью быстро спустился с настила и проскользнул за его опоры, находившиеся рядом со стеной. Здесь он приостановился, чтобы вывернуть наизнанку свой плащ, подбитый мехом; мех был более темным, чем изумрудно-зеленый верх плаща. Путь между опорами и стеной был ужасным. Никто здесь обычно не ходил, и всякие нечистоты и отбросы капали, брызгали и падали сюда сквозь щели между досками настила. Хью внезапно остановился, его лицо исказила гримаса отвращения, когда нога вступила во что-то хлюпающее, издающее тошнотворный гнилостный запах, но, возможно, он достиг своей цели – места примерно на половине пути вдоль западной стороны частокола, где прямо к подпоркам настила был пристроен один из складских сараев.
