Текст книги "Искатель. 1978. Выпуск №1"

Автор книги: Роберт Шекли

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Владимир Возовиков,Сергей Наумов,Жан-Луи Кюртис,Карл Груннерт,Игорь Цыбульский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Игорь ЦЫБУЛЬСКИЙ
ПРЕОДОЛЕНИЕ

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

I

Мазнув желтым светом фар по нависшей над дорогой скале, машина выползла на перевал. Отсюда открывалась даль тайги, измятой горными складками. Такая даль, что сравнить ее можно разве что с морем или еще с тем, что видит летчик из кабины высоко летящего самолета.

Обычно Юрий Покровский хоть на минуту задерживался здесь, выходил из машины, курил. Здесь очень хорошо думалось, и он понимал почему. Мелочи, которые осаждают человека внизу, так сказать, на уровне моря, не достигают этих горных высот.

Сегодня Юрий не задержался ни на секунду. Во-первых, темно и никакой дали не видно, во-вторых, он спешил: в кузове почта, а этот груз всегда требует срочности.

Как только машина переползла горб перевала, Юрий включил вторую, потом сразу третью и четвертую. Темнота за ветровым стеклом сжалась и загустела. Минут через десять он был в распадке, колеса прогремели по деревянному настилу моста. Здесь Юрий притормозил и осторожно съехал на грунтовку. Грунтовка вела к поселку лесозаготовителей, и он не раз ездил по ней, сокращая дорогу. Здесь он выгадывал километров десять, не меньше.

Дорога пересекла большой распадок, поползла по крутому склону. Здесь она была узкой – только в колею. Юрий не думал об опасности: встречные машины на этой дороге редки. Его больше мучила мысль, что совершенно по-дурацки забыл в шоферской столовой пачку сигарет, и теперь смертельно хотелось курить.

Желтизна свежей осыпи стрельнула в глаза, и нога непроизвольно перескочила на тормоз. «Оползень, что ли?» – подумал он. Машина засвистела по грунту заклиненными колесами.

И вдруг свист этот оборвался, возникла тишина и пустота, мгновенная и страшная, как остановка сердца.

Очнулся он возле перевернувшейся машины: как выполз из кабины – не помнил. Удивился: почему потерял сознание? Должно быть, сильно ударился, пока летел с обрыва. Но ведь он выбрался из машины. Почему же потерял сознание уже после того, как выбрался?

Он осторожно сел и мысленно поздравил себя с этим. Позвоночник цел. Руки целы.

Осторожно, начиная с бедер, ощупал ноги. Ниже колен штанины комбинезона были липкими, еще ниже пальцы наткнулись на острые обломки костей. «Открытые переломы на обеих», – понял он и немного удивился своему спокойствию. Значит, он в норме. Первым делом остановить кровотечение.

Покровский вытащил из карманов шнуры и перетянул ноги выше колен… Вдруг ему послышалось… Он не поверил ушам, да и звук был тоньше комариного писка. Но звук рос, приближался, превращаясь в отчетливый шум автомобильного мотора. «На второй скорости «зилок». Вот на третью переключился». И тут… Покровский закрыл и снова открыл глаза. Действительно, он видел вдали золотой отблеск фар. Юрий почему-то засуетился, ощупывая землю вокруг себя, хотел даже встать на ноги, но сразу был обожжен болью. Он видит! Ну конечно! Сейчас ночь. Без звезд. И еще. Впереди дорога. Судя по тому, что он слышал и видел, – совсем недалеко. Как все может измениться за несколько секунд!

– Так. Тихо! – сказал себе Покровский. Сейчас он отправится в путь, а перед всякой дорогой надо посидеть и подумать. Пауза была необходима, чтоб спокойно разобраться в том, что он сделал, делает и что ему предстоит сделать. В его положении необходим самый строгий порядок.

Он хорошо помнил, откуда появился и как прошел перед ним звук автомобильного мотора. Основная дорога представляла собой дугу, направленную в его сторону. Покровский сориентировался так, чтобы подобраться к вершине этой дуги по кратчайшей линии. Пожалуй, он слишком заспешил, потому что сразу выдохся, хотя полз под уклон. Несколько минут отдыхал, лежа ничком. Темнота по-прежнему не дала ни единой трещины. То и дело он натыкался на стволы каких-то больших деревьев. При следующей остановке он снова ощупал ноги и определил, что брюки ниже колен заледенели, стали твердыми как жесть. Тогда он снял жгуты. По его расчету, прошло полчаса, дольше жгуты держать нельзя.

Снова возник комариный звон мотора. Покровский застыл, приподнявшись на руках, как ящерица. В подъем шел ГАЗ-69 – «козлик» – любимая его машина. «Козлик» лихо взлетел на перевал, мазнул темноту желтым светом фар, шофер дал газ и быстро, одну за другой, как это делают гонщики, воткнул вторую и третью скорости. Юрий буквально увидел, как рванула под горку пришпоренная легковушка.

«Интересно, какая машина подберет меня?» – подумал он. Ему казалось почему-то, что это будет обязательно ЗИЛ-130 с крытым кузовом.

«До дороги два, от силы три километра, – рассуждал он. – Вопрос: с какой скоростью я ползу?» Эта задача очень занимала его.

Чтоб двинуться вперед, он упирался руками, отжимался, подтягивая вперед туловище, ложился на землю грудью и отдыхал. Один такой «шаг» продвигал его примерно на четверть метра. Покровский решил замерить скорость по пятидесяти таким «шагам».

Скоро он понял, что пятьдесят ему не по силам. Подтянувшись двадцать пятый раз, он ткнулся лицом в сухую землю и несколько минут не мог отдышаться.

«На двадцать пять ушло около ста секунд, – думал он. – Ползти в таком темпе невозможно, надо добавить еще секунд двадцать. Выходит две минуты. За две минуты всего шесть метров! Столько усилий – и всего шесть метров! Но за час получается сто восемьдесят. А это совсем неплохо! Конечно, он не может ползти беспрерывно. Придется отдыхать. Ну пусть сто пятьдесят метров. За два часа – триста. До дороги десять раз по триста. Двадцать часов!» Вот какой ответ получался у его задачки. Три километра за двадцать часов. Черепаха, пожалуй, обогнала бы его.

«Все-таки я что-то делаю не так», – думал Покровский, отдыхая в очередной раз. Руки отказывались служить. Надо найти более рациональный способ передвижения. Может, по-пластунски. Боль в ногах, от которой вначале он готов был выть, утихла, сгладилась. Мороз сделал свою анестезию. Кровотечение не возобновилось. За этим он постоянно следил, ощупывая штанины. Они были по-прежнему ледяные и твердые. Мороз, видимо, не меньше двадцати, но холода он не чувствовал. Пожалуй, ему даже жарко было. Он бы сейчас холодной водички выпил.

Юрий попробовал ползти, помогая себе коленями, и сразу признал, что этот способ куда лучше прежнего. Хотя скорость не увеличивалась, но сил расходовалось заметно меньше.

Внезапно почувствовал смутное беспокойство. Точно что-то важное он позабыл сделать или потерял.

«Моторов не слышно! – понял он. – Машины не ходят». Вот это действительно было серьезно. Он остановился и начал прислушиваться.

Полная тишина окружала его. Мертвая. Словно движение прекратилось во всем мире.

«Да спят же они! Конечно, спят! – понял он вдруг, – В дальних рейсах обязательно надо спать. Приткнули машину к обочине и дрыхнут себе.

Они будут спать часа три-четыре. За это время я проползу полкилометра. Хорошо им спать в своих кабинах. Там пахнет бензином и дымом крепких папирос».

Захотелось курить. Вдохнуть хмельного дыма и на пару минут отрешиться от того, что случилось. Задумавшись, он похлопывал себя по карману. Привычка. Ведь знал, что сигарет нет. Он забыл их на столе в столовой, они лежали возле недопитого стакана компота.

Он вспомнил прозрачную каплю, стекавшую по стакану. Золотым огоньком горел внутри ее свет электрической лампочки.

Видение было так ярко и вещественно, что Покровский перестал ползти. «Почему я не допил компот?» Он чуть не закричал от обиды.

И тут же понял, что допустил серьезную оплошность. Жажда, еще недавно шевелившаяся неосознанной тоской, начала расти.

Понимая, что усилием воли жажду уничтожить нельзя, он начал упорно и последовательно загонять ее внутрь, в темную глубину мозга, где живут все элементарные инстинкты и желания. Загонял и ставил заслон из мыслей и слов: сосредоточенно считал, рассказывал.

Желания удержать не просто. А с жаждой справиться труднее всего, тут необходима предельная сосредоточенность.

Почему-то вспомнились обрывки стихов, в которых повторялось слово «снег». Слово приятное, кругловатое, оно мягко перекатывалось, оно ласкалось, как кошка. «Почему здесь нет снега? – спросил Покровский. – В марте везде есть хоть немного снега. Наверное, какой-то хребет, какой-нибудь здешний Хамар-бадан, не пропускает его…» Весной снег тает, превращается в воду, у которой горьковатый дымный вкус весенних ручьев. Вот! Только теперь он вспомнил, что тающий снег имеет привкус дыма. И тут же Покровский увидел гудящие, звенящие, поющие потоки, реки, речки, ручьи. Он ловил ртом обжигающие струи, в которых жил запах и холод снега. Он пил, пил…

Юрий Покровский обнаружил, что лежит без движения, что совершенно окоченел, что рот его жадно ловит воду воображаемых ручьев. Жажда вырвалась из-под контроля. В одно мгновение она бросила его на землю, заставила хватать губами бесплодные мучительные миражи. Болезнь жажды поселилась в нем.

«Шесть часов я ползу под уклон, – думал Покровский. – Значит, это глубокий распадок. На дне распадков всегда есть вода. Река, ручей или снежник. Если нет снега, то иней наверняка есть. В распадках всегда собирается туман, значит, выпадает иней. Иней можно слизывать с травы». Раньше Покровский не задумывался о том, какой вкус у инея. Теперь он знал, что иней, особенно густой, игольчатый, серый, как грубая соль, необыкновенно приятен на вкус.

«Только надо спешить, – думал он. – Надо поспеть туда раньше солнца».

Покровский усмехнулся, заметив, как ворохнулась в нем жажда, как впряглась, потащила его вниз к воде. Второй раунд остался за ним. Жажда – зверь. Но он человек. Человек всегда побеждал зверя.

Юрий полз вниз, то и дело натыкаясь на стволы деревьев. Навстречу ему, точно из щели под дверью, тянул поток холодного воздуха. Потом в сплошной черноте появилась едва заметная трещина.

Вокруг росли сосны. Высокие, тускло-золотистые, прямые. В бору земля выстелена слежавшейся хвоей, здесь почему-то росла трава. Вернее, уже не росла. Это была прошлогодняя трава, жесткая, серо-желтого цвета.

Однако странный этот лес кончался. Метрах в ста, или чуть больше между стволами виднелся просвет. К этому просвету он полз часа два и понял, что здорово ошибается в оценке расстояний. Причиной было, видимо, его лежачее положение.

Несколько минут он отдыхал на опушке, разглядывая потрясающую панораму таежной страны. Везде, куда только достигал взгляд, громоздились застывшие волны сопок. Волны эти были покрыты кудрявым ковром тайги и вдали под низким облачным небом принимали густо-синий цвет, как настоящее море. Кое-где сплошной ковер прорывали голые каменные макушки гольцов.

Тут прямо с противоположного склона распадка, послышался ясный звук мотора. В подъем шла тяжелая машина. Покровский торопливо обшаривал глазами склон и вдруг наткнулся на длинный, с темно-зеленым брезентовым верхом трайлер. «Километр, не больше», – думал он, почти не веря глазам.

Но трайлер не исчезал. Полз потихоньку, а забравшись на самый верх, остановился. Хлопнула дверца. Совершенно отчетливо Покровский услышал голос. Что было сказано, Юрий не разобрал. Открылась другая – на дорогу спрыгнул человек. Он забрался на бампер, поднял капот и, точно укротитель, отважно сунулся в распахнутую пасть машины.

Покровский смотрел на это, как в кино. Он все еще не мог поверить, что там, на дороге, остановилась настоящая машина и живые люди, которые могут подойти и забрать его отсюда, копаются в моторе. «Зажигание у них барахлит», – уточнил Покровский, обострившимся слухом улавливая перебои в работе цилиндров.

«Что же я делаю? – очнулся он. – Надо кричать, звать их надо!» Он поразился немощи своего голоса. Мотор машины взревел. «Починили! Сейчас уедут!» Он закричал изо всех сил, но голос сорвался на сипение.

Люди захлопнули капот и спрыгнули на дорогу. Мотор взревел. Машина медленно двинулась. Потом трайлер покатился быстрее. Зачем-то он смотрел до того момента, пока брезентовый кузов не скрылся за перегибом склона… Потом уронил голову на землю и затих.

На дне распадка Покровский оказался в полдень. Воды здесь не было никакой, а иней если и был, то успел испариться. Пыльная трава шуршала, как сухая бумага.

Он осмотрел ноги и определил, что кровотечение не возобновлялось. Оглянулся назад: желтая полоса его следа тянулась через весь склон от самого леса. Высокие золотые сосны одна к одной. Вдруг все пропало. Что это было? Обморок? Или сон внезапный и глубокий, как обморок? Могло быть и то и другое, он полз без передышки уже тринадцать часов…

…Он увидел себя на дороге. Была ночь или поздний вечер. Издалека доносился надсадный вой мотора. Машина приближалась, одолевая подъем. Она подсвечивала небо золотыми столбами фар. Он лежал на дороге, и фары не могли осветить его. Столбы света, покачиваясь, опускались все ниже, вот и сама машина показалась. Свет опускается к самой земле, задевает, ослепляет его на мгновение и, точно испугавшись, взлетает вверх. Надо приподняться, сесть, по крайней мере! Но сил нет.

Ровный вой мотора обрывается, всхрапывают шестерни, истошно, как пружины старого матраца, скрипят тормоза.

Покровский сразу узнал шофера. Мудрено было бы не узнать дядю Лешу – своего первого учителя шоферского дела. Дядя Леша осторожно поднимает его с асфальта, и Юрий удивляется то ли силе этого щуплого мужичка, то ли своей детской легкости…

В кабине тепло. В кабине хорошо пахнет бензином и крепкими шоферскими папиросами. Мотор не заглушен, но Юрий замечает, что работает он как-то странно, постреливая на каждом обороте.

Юрий открыл глаза, перевел взгляд, на свои ноги. Штанины комбинезона отмякли и почернели, но самое неприятное было в том, как лежали ноги. Неестественно, как чужие.

– Пропали ноги, – сказал он вслух и услышал свой голос. Услышал и сразу почувствовал легкий укол боли и страха, – Неужели пропали?! – Теперь он смотрел не так спокойно, что-то сопротивлялось, топорщилось в нем, что-то никак не хотело мириться с приговором.

Покровский перевернулся на живот и пополз. Усталость навалилась на него, заставляя падать лицом вниз и жадно хватать пустой, разреженный воздух.

Что-то беспокоило его. Было ощущение потери. Кажется, он действительно что-то позабыл на месте последнего отдыха. Юрий искал, обшаривая себя руками, убеждая, что все в порядке… Посмотрел на руки. «Перчатки! – понял он, – Перчатки я там оставил!»

Это была серьезная потеря, но вернуться назад он не мог. Понимал – надо, но не мог. «Да вон же дорога! Куда она денется? Доберусь без перчаток». Дорога действительно была близко. Возвратиться назад, когда двигаешься со скоростью сто пятьдесят метров в час, – слишком большая роскошь.

Жажда превратилась в пытку. Перед глазами струилось, рябило что-то текучее, прекрасно-холодное. Он все время искал глазами в траве и наконец понял, что ищет прошлогодние ягоды. Но эта земля рождала только сосны, сухую траву и пыль. Он вспомнил болота возле Торбеевского озера. Моховые кочки, покрытые прошлогодней темно-красной клюквой. Когда ягоду раздавишь зубами, язык обжигает кисло-горькой влагой…

– Машина остановится, – говорил он вслух, – подойдет шофер. Я попрошу пить. Он вынесет из кабины солдатскую флягу. Помнишь, какая фляжка у дяди Леши?

Покровский очнулся от звуков своего голоса. Он разговаривал вслух, но это не удивило его. Странно было то, что разговаривал он не с самим собой, а с кем-то, кто отвечал. Это плохо. И врачом не надо быть, чтобы понять.

Он поглядел в небо, увидел бело-розовый след и крохотную стрелку самолета. Когда-то он любил смотреть на такие полосы.

И теперь эта «сказка неба» взволновала. Но теперь она принесла тоску по такому близкому и такому недостижимому миру людей.

Вечером Покровский вплотную приблизился к дороге. Об этом можно было судить по звуку машин. Просто удивительно, что ее все еще нет.

После захода солнца стало заметно подмораживать. На этот раз он почувствовал холод. Его трясло так, что временами он не мог ползти.

Из-за сопок «барсом» выпрыгнула луна. От нее несло стужей. Покровский начал коченеть. Руки потеряли чувствительность, но он не вспомнил о перчатках и не пожалел. Юрий мало что чувствовал. Он только слабо шевелился. Нет, одно чувство все же осталось. Он ненавидел луну. Он понимал, почему волки воют на нее. Ему тоже хотелось выть. Вместо этого он шевелился, он знал: стоит остановиться – и он погиб.

Отдаленно Покровский почувствовал опасность. Он знал, что смерть от холода подступает к человеку с нежностью. Надо разорвать паутину сна, надо двигаться, но мысль уже не может привести в движение окоченевшие мышцы…

Луна скрылась за сопкой, и будто теплее стало. Будто перестал дуть ледяной лунный ветер.

Он понимал, что сбился с направления: по всем расчетам давно должен выбраться на дорогу. Но сейчас важнее всего – двигаться. В движении – жизнь, и он полз. Пусть не к дороге. Он полз к утру.

С руками у него было совсем плохо. А руки, именно руки, оставались последним средством передвижения.

Несмотря на холод, Покровский снял верхнюю куртку и попробовал ползти, сунув руки в рукава. Не получилось. Тогда он намотал воротник на правую руку и пополз, опираясь на локоть. Получалось так: он приподнимался, вытаскивая из-под себя куртку, двигая ее вперед, наползал и снова приподнимался, опираясь на свободную руку. Получалось очень медленно, но особенно не мучило. К тому же машины опять шумели, подсвечивая небо фарами, и он знал, куда надо двигаться. Все, что осталось в нем, в сущности, было лишь маленькой искоркой, угольком в куче холодной золы. Этой искоркой была мысль о том, что ему во что бы то ни стало надо добраться до дороги. Что будет дальше, его не занимало.

К утру он попал в какой-то редкий лес. Когда он смотрел на дорогу с противоположного склона, никакого леса там не было. В лесу было теплее, и он поверил, что в эту ночь не замерзнет. И еще он понимал, что двигаться дальше так, как он это делает, нельзя.

Покровский сел, нащупал в кармане перевязочный пакет и прибинтовал ноги одну к другой. Он еще не решил, что будет делать дальше, но знал точно: ноги мешают. Потом он надел на себя куртку, лег на спину и начал перекатываться в ту сторону, откуда доносился шум машины. Вскоре Юрий понял, что делать больше трех оборотов подряд нельзя: теряется направление. Сделал три оборота – тихонько заноси вперед ноги, и опять три оборота.

Пожалуй, еще никогда в жизни Покровский не был так доволен собой. Теперь он тратил гораздо меньше сил, давал отдых обмороженным рукам. Теперь он верил, что выберется.

Покровский сделал очередной оборот и почувствовал под боком что-то твердое. Он приподнялся и увидел круглую, величиной с чайное блюдце льдинку, внутри которой, как в куске прозрачнейшего янтаря, были запаяны желтые травинки. Некоторое время он смотрел, не веря глазам, потом бросился на льдинку и, прижав рукой, точно она была живая, начал рубить ножом.

Крепкий лед скрипел, на траву отскакивали прозрачные осколки, которые Покровский подбирал и тут же проглатывал. Льдинки были жгуче холодные и сладкие, с прекрасным дымным запахом дождевой воды.

Очень скоро он пожалел об этом подарке. Вода расслабила туго сжатую пружину. Боль и усталость придавили его к земле, а мысли, которые вторые сутки гнали его вперед, вдруг потеряли смысл. Что слова, когда смерть уже не пугает!

Покровский сделал еще оборот и застонал от боли. Видно, дела не плохи, если работают болевые клетки. Потеря чувствительности приходит раньше смерти.

Да и вообще он начал замечать, что вокруг творится странное. Порой лес начинал растворяться как бы в тумане. Но это могло быть следствием смены освещения. Труднее было объяснить голоса.

Свой голос он слышал уже не раз. С этим ничего не поделаешь. Забылся и заговорил. В конце концов это его собственные мысли.

Но эти голоса были чужие. Они обращались к нему, называли по имени. Смеялись. Разговаривали.

В лесу стало сумрачно, и опять заметно похолодало. Тепло уходило из воздуха, из стволов деревьев, из земли. Уходило из его тела. Юрий впервые серьезно подумал о том, что третью ночь он, пожалуй, не выдержит.

А дорога была рядом. Она мучила моторами машин, дразнила постоянной близостью и недостижимостью. Она была не лучше этих голосов. Она, кажется, была заодно с темнотой и холодом, сквозь которые он полз, а потом катился, кажется, всю свою жизнь.

И вдруг он увидел ее! Дорога была прямо за деревьями метрах в двадцати.

Издалека послышался медленный стук. Покровский дернулся и сразу пожалел о своих связанных ногах. Подтягиваясь на, руках, он полз к дороге.

Ехала телега. Обыкновенная деревенская телега на деревянных, обшитых железом колесах. На облучке, согнувшись и свесив голову так, что не было видно лица, сидел возница, одетый в старый солдатский бушлат и шапку с опущенными ушами. Телегу тащила небольшая рыжая лошадка с длинным хвостом и гривой. Морда лошади до ушей обросла инеем. Из ноздрей кудрявыми клубами вырывался пар. Каким-то отдаленным сознанием Покровский отметил, что мороз, видно, порядочный, раз лошадь так заиндевела. Царапая ногтями землю, он тащил себя к дороге. Когда телега оказалась напротив, он уже выполз из лесу.

– То-ва-а-а… То-а-а-а… – хрипел он. – Посто-о-о… О-о-о-й… – Грохот телеги уничтожал его крик. Скованный сном возница не поднял головы. Рыжая лошадка не шевельнула ушами. Она ровно и споро перебирала короткими ногами с мохнатыми бабками.

Телега удалялась, и сразу начал меркнуть свет. Ему казалось, когда телега скроется, он умрет…

Он не умер. Последний свет и последняя боль еще не покинули его.

Одного только Покровский не мог понять, и это расходилось со всем, во что он верил. Как же могло получиться, что этот человек не услышал его? Водители той машины тоже не слышали, но они были далеко. Но этот! Как он мог не услышать, не почувствовать?! Ведь вот он, Покровский, почти труп, живет и движется. Значило ли это, что открытое им общечеловеческое притяжение – просто утешительная выдумка, что люди помогают друг другу в силу необходимости, выполняя предписания и инструкции, а сами равнодушны к чужой беде? Тогда Покровский догадался. Все просто. Есть правила, есть исключения из правил. Этот человек не знал о Покровском. Он ехал куда-то по своему делу, ехал долго и заснул.

Вскоре совсем стемнело. Опять, как и в первую ночь, он почти ничего не видел. Много раз он останавливался, наталкиваясь на деревья. Скатывался в какие-то ямы. Однажды свалился с обрыва, хорошо, не очень высокого, но все же ударился так, что сбилось дыхание. Впрочем, он уже почти не ощущал своего тела.

Свалившись с обрыва, он долго лежал неподвижно, затем, точно гусеница, согнулся и, повернувшись на спине, занес вперед связанные бинтом ноги. Снова сделал три оборота и снова занес вперед ноги. Вот только вперед ли? Трудно сказать, куда он двигался в этой кромешной тьме. Изредка он видел за деревьями мелькание света, но в том, что это фары машин, он не был уверен. Свет вполне мог померещиться ему, как и голоса. Голосов теперь было много, целая толпа гудела вокруг него. Все это жило самостоятельно и неуправляемо.

Однажды ему показалось, что в гомоне этих несуществующих голосов есть реальный звук. Совсем рядом и как будто над ним. Ровное струнное гудение. Покровскому пришлось собрать все силы, чтобы на мгновение создать тишину для единственною настоящего звука. И тут же он узнал гудение проводов. Он лежал рядом с телеграфным столбом.

Сразу за столбом он натолкнулся на вертикальную преграду, долго ощупывал ее обмороженными руками, пока сумел разобрать, что это – забор или щит снегозадержания. Он вытащил нож, попытался оторвать одну из планок и не смог. Либо он ослаб, либо щит был сколочен на совесть. Покровский бросил бесполезные попытки и пополз вдоль забора, цепляясь за него руками. Связанные ноги опять мешали ему, и он разрезал бинт ножом. Он полз вдоль забора, упорно разыскивая либо щель, либо оторванную доску. Нет таких заборов, где не нашлось бы дыры. Свет жизни ярко горел в нем. Он понимал; дорога рядом, за этим последним препятствием.

Пролом в заборе Юрий в конце концов нашел. Он попробовал протиснуться в щель, но мешала одежда. Не задумываясь, Покровский начал раздеваться. Снял демисезонную куртку, стащил с себя комбинезон и все это сунул в щель. Потом, выдохнув воздух, начал протискиваться сам.

Свет, ярко горевший в нем, внезапно погас. Когда Покровский пришел в себя, то обнаружил, что лежит одетый на спине, а прямо в глаза ему светит луна.

Покровский оглянулся по сторонам и в сумеречном льдистом свете увидел два забора. Он лежал между ними. Сначала Покровский решил, что это бред. Зачем два забора, когда и одного вполне достаточно. Он закрыл и снова открыл глаза. Ничего не изменилось. Пришлось примириться. Два так два. Гораздо хуже то, что не мог вспомнить, через какой забор он уже перебирался.

После обморока чувства были обострены и голова работала ясно. Ошибаться нельзя. Сил, чтобы исправить ошибку, может больше и не найтись.

Эта мысль заставила его сосредоточиться. Он затаил дыхание и прислушался. Ждал шума машин. Раз дорога, то и машины должны ездить, но машин, как назло, не было.

И все же какой-то шум был, правда совсем не похожий на звук мотора. Он помнил, что недавно слышал его. Покровский всмотрелся и увидел возле одного забора ряд телеграфных столбов. Теперь он знал, куда двигаться.

Опять он полз вдоль забора, опять искал щель или оторванную доску. В десятке метров за этим вторым забором он видел насыпь. Там могла быть только дорога. Не грунтовка, а настоящее шоссе. Он видел на фоне леса белеющие столбики ограждения. Он нашел щель. Точно такую, как в первый раз, и потому, примерившись, снова начал раздеваться. Это заняло много времени. Руки потеряли чувствительность. Движения были замедленны. Мороз набрал полную силу, трава хрустела при каждом его движении.

Очнулся уже на дороге. Нет, это не чудилось ему. Он чувствовал ледяную жесткость асфальта. Оставалось ждать. Он думал о шоферах. «Может же кто-нибудь из них проснуться раньше и поехать, ведь обязательно кто-нибудь куда-нибудь спешит, а шофера и подавно. Они всегда спешат», – думал Покровский. Он замерзал и в то же время просто не мог поверить, что умрет тут, на дороге. «Ведь я дошел, дополз! – думал он. – Я сделал свое дело до конца, теперь все зависит от них. Неужели они не чувствуют?!»

Покровский услышал шум мотора. Он начал готовиться. Сел, всматриваясь туда, откуда надвигалось медленное басовое гудение и плескали зарницы фар. Не один грузовик, целая колонна поднималась на перевал. Фары ведущей машины ощупывали небо над головой Покровского. Он приготовился поднять руки и замахать, когда фары осветят его… Столбы света широким взмахом прошли над ним. Это значило, что машины поворачивают. Потом с асфальта свернули сразу два, и по тому, как клубилась пыль в свете фар, Юрий понял, что машины съезжают и движутся в объезд прямо по полю. Объезд проходил рядом, и чтобы выбраться на него, надо перевалить через насыпь у обочины. Она была не очень высока, метра полтора не больше.

Он скатился в кювет и долго лежал, собираясь с силами.

Насыпь состояла из мелких и крупных камней. Гравий. Юрий попробовал вскарабкаться, но камни не держали. Тогда он достал нож и попытался воткнуть его. Сделать это ему удалось лишь после нескольких попыток. Держась за нож и помогая коленями, Покровский попробовал подтянуться, но гравий сыпался, и он съезжал вниз. Тут у него возникло ощущение, будто какое-то хищное существо схватило его и тянет вниз… «Муравьиный лев», охоту на которого он видел в телевизионной программе «В мире животных».

Ничем не приметная ямка в песке. Но на дне ее, зарывшись так, что наружу торчат только раскрытые челюсти, спряталось странное существо. Оно состоит из одного, толстого, как у личинки, кольчатого брюха и неимоверных челюстей.

Хищник нетороплив, как сама судьба. А может, он знает: как ни велика земля, муравей случайно или из любопытства обязательно заглянет сюда. Тогда челюсти сомкнутся. Живой капкан не разожмется, сыпучие песчинки не дадут опоры ногам. «Муравьиный лев» не выпускает жертву. Самая страшная беда та, против которой нельзя бороться…

И все же шофер снова поднялся, лег грудью на насыпь и, подняв руки как можно выше, воткнул нож между камнями. Последний свет еще горел в нем. Гравий сыпался, и он опять оказывался внизу. «Муравьиный лев» держал крепко. Свет, не позволявший Покровскому уснуть третьи сутки подряд, погас…