Текст книги "Искатель. 1978. Выпуск №1"

Автор книги: Роберт Шекли

Соавторы: Мюррей Лейнстер,Владимир Возовиков,Сергей Наумов,Жан-Луи Кюртис,Карл Груннерт,Игорь Цыбульский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– В добрый час! – прорычал Меркадье. – Пусть не воображает, что меня можно взять на пушку такой угрозой!

– У него серьезный вид, мсье, – настаивал голос в трубке. – Он вовсе не похож на проходимца. Если позвонит еще раз, что ответить?

– Ладно, пришлите его ко мне. Я ему покажу, где раки зимуют!

– Слушаюсь, мсье.

Трубка умолкла. В кабинет вошел молодой человек и вытянулся перед столом. Девушек уже и след простыл. В Парижском идеогенном центре царила военная дисциплина: быстрота, точность, исполнительность. Времени здесь не теряли.

– Кто тебе разрешил войти? – рявкнул босс (с подчиненными мужского пола он был груб).

– Вы сами меня вызвали, мсье. Номер третий.

– Ах да! – смягчился Меркадье. – Как тебя зовут?

– Кларк Дюпон.

– Ты предан нашему центру, сынок?

– Душой и телом, мсье!

– Ладно. Слушай, я поручу тебе деликатную миссию. Сможешь ты подложить свинью?

– Ради центра, мсье, я готов подложить свинью собственной бабушке!

– Отличный ответ! – пробормотал босс, разнежившись. – Подложить свинью собственной бабушке!.. Ты из хорошего теста, сынок! Получишь повышение. Вот что надо сделать…

Раздался звонок.

– Ну что еще?

– Опять этот тип, мсье.

– Ладно, давайте его сюда!

Босс заскрежетал зубами.

– Ну, я ему пропишу! – злобно прорычал он. – Кларк, сынок, сейчас ты увидишь, как папаша Меркадье расправляется с наглецами!

На молочно-белом экране появилось спокойное молодое лицо.

– Итак, это вы пятьдесят раз в день вызываете директора центра? Вы кто?! Президент США? И хотите говорить со Мною? СО МНОЮ?! И угрожаете продать свою идею Максу Порелли? Но, болван вы этакий, начхал я на ваши идеи! Тащите их к Максу Порелли. Скажите, пожалуйста: он думает, что Филиппа Меркадье можно вызвать по телевидеофону как первого встречного! Знайте, что, если вы осмелитесь побеспокоить меня еще раз, я выключу ваш телевидеофон на три недели!

Запыхавшись, он остановился. Молодой человек на экране и бровью не повел. Затем донесся тягучий голос:

– Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч! Это тебе не помешает!

И экран погас.

Еще никогда Филипп Меркадье не был так близок к апоплексическому удару: его лицо приняло фиолетовый оттенок, ему не хватало воздуха, он выпучил глаза. Справившись с волнением, он хрипло потребовал от телевидеофонной станции немедленно соединить его с лицом, только что говорившим с ним.

– Этот парень знает себе цену! – обратился он к агенту номер три. – Слышал ты, как дерзко он отбрил меня? Еще никто не позволял себе называть меня старым хрычом, советовать мне принять успокоительную пилюлю… Значит, у этого молодчика кое-что есть в котелке. И чтобы я позволил ему продать свою идею Максу Порелли? Ни за что на свете!

Молочно-белый экран засветился. Бесстрастное лицо снова смотрело с него.

– Молодой человек! – В голосе босса появился бархатный оттенок. – Вы мне понравились. Папаша Меркадье умеет распознавать истинную цену людей. Так разговаривать со мной может лишь тот, у кого в башке не пусто… Иначе откуда такая самоуверенность. Ну а с подобными людьми я всегда готов беседовать… Сколько?

– За что?

– За вашу идею.

– Миллион авансом, и миллион после того, как я ее изложу.

Босс подавил рычание. Но когда он заговорил, его голос был мягок, как воск, как нейлон высшего качества.

– Ого, вы знаете, чего хотите… Итак, милейший, вы продаете кота в мешке? Вам угодно, чтобы я отвалил миллион чистоганом за ваши прекрасные глаза еще до того, как вы раскроете рот?

– Послушайте, Меркадье, нечего торговаться. Вы покупаете идеи, чтобы перепродавать их, да? Ну, так всякая торговля сопряжена с риском. Всякая торговля – лотерея. Если моя идея не подойдет, вы потеряете миллион. Если она хороша, заработаете миллионов тридцать. Шансы равны. Вам ходить.

– Нет, вы мне нравитесь! Ладно, играть так играть. Ловите вертакс и будьте у меня в шесть часов.

Экран погас. Босс встал и начал ходить по кабинету, волнуясь, как хищник в предвкушении крупной добычи. «Игра! Риск! Я могу потерять миллион, но могу и выиграть тридцать миллионов. Чутье говорит мне, что выпадает хороший номер, на который надо ставить. Интуиция еще ни разу меня не подвела!» – думал он.

Он расхаживал взад и вперед, руки в карманах, совершенно забыв о поручении, которое собирался возложить на агента номер три. Он помнил только, что это славный малый, преданный центру душой и телом. «Я готов подложить свинью своей бабушке» – вот это ответ! Босс чувствовал к парню чисто отеческую нежность.

– Сынок, все люди смертны, и в один прекрасный день папаша Меркадье сыграет в ящик, как все другие. Но слушай, что я тебе скажу: папаша Меркадье оставит след в истории современного мира! Сколько тебе лет, сынок? Двадцать два? Двадцать три? Позже, когда ты станешь здесь важной шишкой – ведь у тебя прекрасные виды на будущее, – то сможешь сказать своим коллегам, жене, детям: «Я видел, как патрон работал». Ведь я и после смерти останусь для вас хозяином… Такие минуты не забываются. Посмотришь, как я буду играть. Я делаю ставку. Я верю, я чувствую, что у этого молодчика есть кое-что за душой. Это не аксиома, как дважды два – четыре, но вот здесь, – он ткнул себя в солнечное сплетение, – мне что-то под сказывает: это так. Ты слышал, каким тоном он со мной разговаривал? Лишь незаурядная личность может позволить себе такое. «Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч!» Сказать это мне, Филиппу Меркадье! Подобное нахальство может проявить только гений. И я ставлю на гения. Я нахожу гениев. Это моя работа. И знаешь, гении встречаются редко. Идей нет ни у кого. Все выжато, как лимон. Все использовано, все сказано и пересказано. Живопись, скульптура, музыка в тупике. Литература? Во Франции издается полмиллиона романов в год, но их никто не хочет читать, потому что все это перепевы старого. Одни и те же штампы, трафареты: одиночество, метафизика, стремление уйти в абсурд. Кафка, Беккет, Роб-Грийе. Все известно, все приелось. Уже подражают подражаниям подражаний. Классики более давней поры – все эти Прусты, Стендали, Бальзаки тоже набили оскомину. Мир гибнет от недостатка идей, от отсутствия новизны. Парижский идеогенный центр – это баллон с кислородом. Я даю агонизирующему миру живительный газ, взбадриваю умы. Я детектор новых идей, я поставщик духовной пищи. Мои враги твердят, что я духовный гангстер, сущая акула, что меня интересуют только деньги, что я спекулирую идеями… Какое заблуждение!

Пожалуй, ничто не могло лучше выразить оскорбленную невинность, чем лицо босса в этот момент.

– Деньги? Да мне плевать на них! Конечно, я человек деловой. Это мой принцип. Если не будешь деловым, тебя сожрут в два счета. Я такой из принципа, а не из любви к деньгам. Да, я богат… Ну так что? Зачем мне гарем из секс-бомб, если мне пятьдесят лет и я могу позволить себе позабавиться с ними не больше, чем раз в месяц? Увы, прибор для радиации, повышающей жизнедеятельность, никого не превращает в Геркулеса… У меня три вертолета? Но, дружок, я счастлив, когда могу ходить пешком! Нынче это роскошь. Нет, деньги не приносят счастья. Это истина старая как мир, но она – остается истиной. Так что же делать человеку, знающему, что смерть не за горами? Играть! Не в бридж, не в покер, не на тотализаторе, не в рулетку! Нет, я ставлю, чтобы покорять мир, внушать уважение, созидать… Вот что я называю игрой!

Он остановился перед зеркалом:

– Как ты меня находишь, сынок? Только искренне!

– Вы в форме, патрон.

– Пятьдесят лет – паршивый возраст. В эти годы задают себе вопрос: а зачем, собственно говоря, ты живешь? Думаешь ли ты когда-нибудь о смерти?

– Нет, патрон.

– И правильно делаешь. А я чересчур часто думаю о ней… Боюсь ее. Часто просыпаюсь ночью…

Босс внимательно изучал свое лицо в зеркале. Внезапно он фыркнул.

– Очень мне нужен агент, слушающий признания патрона! Брысь отсюда! И сделай одолжение – забудь все, что я тебе наговорил. Никому ни слова, слышишь?

– Никому ни слова, патрон. Позволю напомнить, что вы хотели поручить мне одно дельце.

– Ах да! Совсем забыл. Оно заключается вот в чем…

Резкий звонок телевидеофона оборвал Меркадье.

– Мсье Меркадье! Тот, кого вы вызвали к шести часам, явился.

– Пошлите его сюда. Я тебя вызову в другой раз, сынок.

Агент номер три поклонился и вышел.

Оставшись в кабинете один, Филипп Меркадье еще раз взглянул на себя в зеркало и вздохнул.

«Ах, какая тоска! Вспомнить только, каким я был когда-то! А теперь? Этот жирок, отвислые щеки, мешки под глазами, седина… Никто меня не любит. Жена думает только о приемах, нарядах; сыновья – о танцах и покупке вертолетов новейших марок… Я нужен им всем лишь для того, чтобы снабжать деньгами. Они ко мне равнодушны, а я их не перевариваю. Для фотографов, для газет мы изображаем счастливую семью, на самом деле мы глубоко безразличны друг другу. В один прекрасный день я сдохну в полном одиночестве…»

Босс был так поглощен самосозерцанием, что даже не сразу заметил, как за его спиной выросла фигура молодого человека в темном костюме, со спокойным и холодным взглядом.

Меркадье протянул ему волосатую руку.

– Ого! – воскликнул он. – Чуть больше двадцати лет, и уже позволяет себе оскорблять папашу Меркадье… Значит, в черепушке что-то есть! А ну-ка повторите, что вы сказали мне по телевидеофону!

– Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч! Она тебе не повредит! – произнес молодой человек без тени смущения.

Меркадье покатился со смеху. Он хохотал долго, со взвизгами. Затем уселся в свое кресло.

– Вот так-то и кладут начало своей карьере, милейший! – сказал он, обретя наконец спокойствие. И вдруг набычился: – А теперь за дело! Садись и выкладывай свою идею!

– Сначала возьми чековую книжку, – сказал молодой человек, – и выпиши чек!

Филиппом овладел новый приступ веселья.

– Силен, ничего не скажешь! – пробормотал он. – Силен! Обращается ко мне на «ты», хочет сразу заполучить денежки… Какая смелость! Это напоминает мне мою молодость…

Он выдвинул ящик стола, вынул оттуда чековую книжку, взял стило.

– Минуточку! – остановил его молодой человек. – Я хотел бы чек на предъявителя, а не именной.

– Вот как? Почему же?

– Предпочитаю сохранить инкогнито.

– Ну и оригинал же ты! Ладно. С моей стороны, воз можно, это не очень разумно. Тем хуже… Я играю! Игра, риск – только это ценно в жизни. Смотри: я выписываю тебе чек на предъявителя.

Посетитель спрятал чек в карман. Новая пауза. Глаза босса блестели от возбуждения.

– Итак, – мягко сказал он. – Твоя идея?

Молодой человек слегка вздохнул и устроился в кресле удобнее.

– Вот, – начал он. – Представьте себе типа, который плохо приспособлен к современной цивилизации.

– Начало неважное. Первое правило романиста или сценариста: главный герой должен быть симпатичным. Публика должна видеть в нем свое отражение.

– Публика увидит в нем то, чего он сам не решается увидеть. Это еще лучше.

– Ладно, продолжай!

– Этот человек решает порвать все нити, связывающие его с цивилизацией, и уехать в страну дикарей.

– Отлично, голубчик. Но почему он проникся отвращением к цивилизации?

– Потому что она оглупляет.

– Ого! Не слишком ли возгордился твой герой?

– Да, он довольно высокого мнения о себе. Допустим, что он чуточку поэт, чуточку мистик, чуточку безумец.

– Дальше. Пока мне не очень ясно.

– Он ненавидит все вульгарное. Он простил бы цивилизации жестокость, притворство, кривляния, но не прощает ее ослепление, глупость, противоречия. Не прощает того, что она сделала комфорт синонимом счастья, приспособленчество считает добродетелью, известность принимает за величие. Не прощает ей, что она измывается над людьми, задушила в них чувство протеста…

– Да он просто анархист!

– Итак, этот человек решил жить среди первобытного племени, не знающего, что такое неон и кока-кола.

– А разве есть такие?

– Есть, я выяснил.

– И что же он надеется найти у дикарей?

– Беспорядок, естественность, короче – жизнь.

– По правде говоря, мой милый, все это кажется мне экстравагантным и выглядит довольно банально. Это неправдоподобно. Но я подписал чек… Валяй дальше! Может быть, в конце концов я разберусь, что к чему.

– Надеюсь. Итак, он решает уехать. Будучи очень хитрым, он старается замести за собой все следы, чтобы его нельзя было найти. Для этого ему надо совершить что-нибудь такое, что порвет все его связи с обществом, с цивилизацией.

– Преступление?

– Вот именно.

– Это производит впечатление уже виденного.

Молодой человек, не спуская глаз с собеседника, незаметно опустил руку в карман пиджака.

– Мой герой отправляется к лицу, широко известному в современном мире. Ну, например, к Максу Порелли…

– К Максу Порелли? – воскликнул Меркадье, побагровев. – Что я слышу? Ты считаешь, что Макс Порелли пользуется большой известностью в Париже?

– Ну возьмем хоть вас, если это доставит вам удовольствие.

– Конечно, это будет ближе к истине. – Босс благо душно улыбнулся. – Зачем же твой тип ищет такого человека?

– Как символ цивилизации, которую он презирает.

– Понимаю.

– Сначала он выскажет, что у него на душе. Он позволит себе нагрубить этому воротиле. Он скажет…

– «Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч!» Ха-ха! – затрясся Меркадье от смеха.

– Допустим. Он заклеймит его глупость, его никчемность, его раздутую славу. И наконец…

– И наконец?

Молодой человек слегка улыбнулся – впервые после того, как вошел в кабинет.

– Остальное очень просто! – проговорил он.

Выстрел прозвучал не громче, чем если бы хлопнула пробка откупоренной бутылки. Одним из рекламируемых достоинств ядерного револьвера была бесшумность.

Меркадье не успел даже крикнуть и медленно осел в своем кресле. Бессильно повисла правая рука. Затем раздалось шипение, его тело и одежда начали аннигилироваться. Через три секунды от Филиппа Меркадье остались только перстень с печаткой, кусок подошвы ботинка, золотой зуб и ноготь большого пальца.

Перевел с французского В. ДМИТРИЕВ

Карл ГРУННЕРТ
ГОЛОВА МИСТЕРА СТАЙЛА

Рисунки Н. ГРИШИНА

ЛИСТАЯ СТАРЫЕ СТРАНИЦЫ

Карл Груннерт (1865–1918), в свое время популярный немецкий писатель-фантаст, выпустил в начале века три сборника «Новелл о будущем». По его собственному признанию, он выступал в научной фантастике как прямой последователь «трех гигантов»: Жюля Верна, Уэллса и Курда Ласовитца. Особенно заразительным был для него творческий пример соотечественника, которому Груннерт посвятил очередной сборник новелл «По ту сторону Земли» (1904). Во всяком случае, вслед за Ласовитцем он справедливо считается вторым по значению немецким фантастом начала нашего века, одним из родоначальников этого литературного жанра в Германии. Как Ласовитц, Карл Груннерт был человеком прогрессивных убеждений, ненавистником шовинизма и расовой нетерпимости, о чем свидетельствует его новелла «Голова мистера Стайла».

Новеллы Груннерта печатались в русских журналах предреволюционного периода. Одна из них – «Машина времени» – известна даже в трех переводах. Несомненно, творчество Груннерта было хорошо знакомо Александру Беляеву. Сюжет когда-то прочитанного рассказа «Голова профессора Стайла» вполне мог натолкнуть советского фантаста на разработку замысла «Головы профессора Доуэля». В этом тематическом совпадении мы усматриваем не простое заимствование, а творческую интерпретацию на более высоком уровне, идейном, научном и художественном.

Сейчас новеллы Груннерта выглядят во многом устаревшими. Да это и естественно. Ничто не устаревает так быстро, как идеи фантастов. Оглядываясь в прошлое, мы можем легче понять, чем была научная фантастика на заре своего развития и какой огромный путь прошла она за несколько десятилетий. В этом плане новеллы Карла Груннерта представляют безусловный интерес.

Евг. БРАНДИС

Мисс Анна, кузина моей жены, проживающая в Чикаго, штат Иллинойс, в доме № 2 на Норс-Сентр авеню, прислала мне номер немецко-американской газеты «Чикагская трибуна», где красным карандашом была отмечена следующая статья:

«Из одного городка нам передали очень странную историю, которая даже для наших привычных ко всему читателей звучит слишком «по-американски». Для того чтобы понять случившееся, сообщаем следующие факты.

В последнее время просвещенная публика обратила внимание на смелые и остроумные фельетоны, появлявшиеся изо дня в день в одной из самых больших наших газет. Они отличались не только энергичным и вдохновенным стилем, но и поражающим сходством по манере письма и мировоззрению со статьями мистера Стайла. А Стайл – как наши читатели, несомненно, помнят – погиб во время железнодорожной катастрофы около Буффало несколько лет тому назад. Его изувеченное туловище нашли под обломками поезда. Головы не было найдено, и личность была установлена на основании оказавшихся в кармане пиджака бумаг, среди которых была подготовленная для печати статья о борьбе с расовым угнетением.

Вместе со всей Америкой, вместе со всем цивилизованным миром мы оплакивали тогда утрату, которую смерть Стайла нанесла публицистике, науке, человечеству. В нашем некрологе мы писали тогда, что трагическая судьба, при всей ее жестокости, в данном случае была все же к нему снисходительной хотя бы потому, что мгновенная смерть избавила знаменитого журналиста от длительных физических страданий. Ведь близким Стайла слишком хорошо было известно, как тяжело он был болен в течение уже многих лет. Лишь человек со столь сильным характером, каким он, несомненно, обладал, мог так долго бороться с болезнью, и никто не подозревал, что его блестяще написанные статьи, по литературным достоинствам не уступающие произведениям классиков, создавались в страшных физических мучениях. Тогда-то мы и осмелились (см. нашу газету, 26-й год издания, № 245) сравнить его с великим немецким поэтом Фридрихом Шиллером, которого мы, американцы немецкого происхождения, чтим, пожалуй, даже больше, чем его почитают на родине. Мы писали тогда, как много потерял мир со смертью великого поэта, как много можно было от него еще ожидать и что количество оставшихся ненаписанными произведений, несомненно, гораздо больше того, что он успел создать. Мы жаловались на несправедливость природы, которая заковала такого титана мысли в оковы болезненного тела. «Пегас в ярме!» Мы писали, что подобные случаи побуждают людей на борьбу с силами природы, чтобы в интересах человечества освобождать одаренных людей от случайно доставшихся им физических недостатков.

И теперь из маленького городка на реке Огайо, как мы упомянули ранее, пришло невероятное сообщение о том, что Вивасиус Стайл жив и что знаменитые статьи в «Сан» и в других газетах, своеобразно освещающие последние актуальные проблемы, отнюдь не по случайному совпадению обстоятельств разительно походят на великолепные статьи Стайла. При этом для нас остается загадочным, как он оказался живым после железнодорожной катастрофы, поскольку тело его без головы было опознано друзьями.

Поклонники его таланта не верят, что Вивасиус Стайл – автор последних публикаций, и рассматривают всю эту историю как хитрый маневр газетчиков, тем более что до сих пор никто больше Стайла не видел и не разговаривал с воскресшим журналистом. Как бы там ни было, но, по нашему мнению, серия недавно опубликованных статей убеждает в том, что Стайл жив. Так может писать только он один – только Вивасиус Стайл! По когтям узнают льва! Мы не пытаемся исследовать, как другие газеты, различные возможности правдоподобного объяснения этих таинственных обстоятельств: использование еще не опубликованных рукописей Стайла, подражание его стилю молодых одаренных журналистов и т. п. Мы решительно утверждаем подлинность статей в «Сан». И хотя в настоящее время мы одни придерживаемся этих убеждений, будущее докажет нашу правоту. Так мы писали вчера. Но теперь вся эта история получила неожиданное и не менее необыкновенное объяснение.

Вивасиус Стайл действительно живет, во всяком случае жил еще несколько дней тому назад; однако при слове «живет» нужно сделать оговорку, поскольку со времени железнодорожной катастрофы живет не все его тело, но только голова!

Доктор Мэджишен, чье имя, возможно, известно многим читателям как имя гениального естествоиспытателя и исследователя в области биологии и химии, для успокоения общественного мнения и для собственного оправдания вот что сообщил в протоколе, составленном в городе Н.:

«Я, доктор Магнус Мэджишен, во время железнодорожной катастрофы случайно оказался около места происшествия. Немногим оставшимся в живых пассажирам я оказал, насколько это было возможно, первую помощь. Когда я наконец добрался до обломков вагона, бывшего когда-то вагоном-рестораном, в котором, по словам потерпевших, в момент крушения никого не было, рядом с взорвавшимся баллоном углекислоты я нашел голову, аккуратно отделенную от туловища, должно быть, отброшенную во время взрыва каким-то металлическим предметом. Она лежала на груде снега, который образовался из замерзшей после взрыва жидкой углекислоты. Меня удивило это необыкновенное лицо, оно было отмечено высоким интеллектом и поражало своим естественно-свежим цветом. А я за свою жизнь провел достаточно вскрытий, чтобы иметь возможность судить об этом. Лицо погибшего так меня захватило, что я наклонился к нему. При этом я обнаружил, что замерзшая углекислота способствовала быстрому свертыванию крови; отверстия больших артерий герметически закупорились пробками из углекислого льда, покрывшего также крепким слоем всю поверхность раны.

Я решился взять находку с собой для научного эксперимента, поэтому тщательно прикрыл голову слоем льда и снес ее в мой автомобиль, стоявший неподалеку. По дороге я все время думал о выпавшей на мою долю удаче – получить такой объект исследования. В то время я как раз работал над заменителем крови, который можно было вводить в кровеносную систему при острой и хронической сердечной недостаточности, кровотечениях, отравлениях газом и т. д. Созданный мною химический препарат «сангвинум» действует так же, как кровь человека, выполняя функции натуральной крови. В лаборатории я осторожно и постепенно оттаял голову, обезболил поверхность раны и подключил ее к аппарату для переливания крови. Затем я открыл кран работавшего подобно пульсу аппарата, чтобы ввести созданную мною искусственную кровь в артерии объекта исследования.

Хотя это и не относится к официальному протоколу, не могу не сказать о чувствах, которые меня охватили, когда я увидел, как безжизненная голова постепенно возвращается к жизни: порозовели щеки, затрепетали закрытые ресницы, изменилось выражение медленно оживавших черт лица и, наконец, раскрылись глаза, которые спаслись от смерти и теперь вновь ожили! Слишком беден наш язык и не хватает слов, чтобы выразить мои чувства в этот момент. Главное – он ожил и смотрел на меня. Я видел, как его губы шевелились, хотя говорить он не мог: у него не было органа, который снабжал бы гортань необходимым для этого воздухом. Я наклонился к его уху и подробно рассказал ему о катастрофе, о том, каким образом он очутился здесь, о его пробуждении от смерти.

Он долго смотрел на меня недоверчиво; наконец улыбнулся умиротворенной улыбкой. В душе я упрекал себя за свой опыт, но эта улыбка освободила меня от этого чувства. Он хотел говорить, и мне показалось, что его губы прошептали два слова: «Благодарю вас». Следующей моей задачей было конструирование аппарата для восстановления его речи, то есть нечто вроде автоматической воздуходувки, которая вдувала бы воздух в гортань. Я лихорадочно работал над этим день и ночь – наконец справился с этой задачей и включил аппарат.

Опыт удался даже лучше, чем я надеялся. Правда, его голос был едва слышен из-за отсутствия резонанса в груди, регулирование дыхания также причиняло ему вначале трудности. Но он мог говорить, и я его понимал. И только теперь я узнал, какую «светлую голову» приютил: я спас мистера Вивасиуса Стайла и, как он сам шутливо заметил, ту единственную его часть, которая в его теле на что-то годилась.

Поэтому мое отношение к опыту мгновенно изменилось: я давно был ярым поклонником до сих пор лично мне неизвестного борца за угнетенное человечество, за свободу мысли, за создание духовных ценностей, за подлинный идеал рода человеческого. С сожалением я узнал от коллег, что дни этого необыкновенного, высокоодаренного человека были сочтены, что у него от рождения было болезненное, немощное тело. С этого часа я считал важнейшей задачей своей жизни сохранить для человечества этот необычайно одаренный интеллект и заботился о нем всеми средствами, которые были мне предоставлены наукой и собственным врачебным опытом. В чудесной цепочке событий, приведших к его спасению, я видел теперь не только случайность!

Для того чтобы дать Стайлу возможность заниматься журналистикой, к которой он так стремился, я установил фонограф; затем заменил фонограф телеграфофоном Поульсена, дававшим возможность записывать более обширные тексты. Я с удовольствием перепечатывал на машинке продиктованные им статьи. Так мы совместно работали все это время. Но вскоре он захотел освободить меня от работы переписчика и настоял, чтобы я купил на его счет недавно изобретенную пишущую машинку, которая могла печатать под диктовку. С этого времени он сам подготавливал свои рукописи для печати.

Он просил меня никому не выдавать нашу общую тайну его «бестелесного» существования – даже близкому другу и издателю газеты «Сан». Однако я все же по секрету рассказал ему об этом, и я надеюсь, что он это подтвердит, учитывая обстоятельства дела. Лишь однажды моему бедному другу пришлось с трудом сохранить свою тайну – в тот день, когда он узнал, что мисс Эвелин Г…, его пылкая почитательница и друг, тяжело заболела, получив известие о его неожиданной трагической кончине. Он тут же сочинил сонет «Мертвый – живым», который обошел страницы всех наших крупнейших газет. Заключительные слова этого сонета звучат так:

 
Хоть я не в царстве тьмы, но я от всех далек.
Хоть я не человек, но смертен и поныне.
Утратил тело я, но продолжаю жить…
 

Эти стихи можно понять лишь теперь, прочитав мой отчет. За исключением этого случая он работал, как будто бы ничего не случилось. Его журналистский талант, его разящая диалектика, его богатые познания и опыт и в конце концов его любовь к людям чувствовались, как и прежде, в каждой его строчке. Для того чтобы нам обоим не замечать его внешности – живой головы, лежащей на работающей машине, – я соорудил ему одежду, похожую на удобный домашний костюм, закрытый до самой шеи и скрывающий все остальное.

Как раз в это время в стране началась борьба вокруг так называемого «билля о цветных», внесенного мистером Ретрорси. Согласно этому биллю цветные независимо от расы лишаются в Соединенных Штатах прав, которыми они пользовались ранее. И как раз статьи Вивасиуса Стайла в «Сан», полные пламенного протеста против этого билля, вызвали мощное движение среди наших сограждан, которое продолжается и поныне.

В итоге это движение вылилось в журналистский поединок в печати между Стайлом и Ретрорси. Здесь не место говорить о методах, к которым прибегал Ретрорси; он выдвинул целый арсенал личных и политических обвинений против Стайла. Однако, несмотря на все эти обвинения, перед форумом общественного мнения победу одержали идеи Вивасиуса Стайла. Это было одной из его последних радостей.

Как врач, я с некоторого времени был им недоволен; его постоянная жизнерадостность и искрящийся юмор постепенно угасали. Объяснялось это душевными страданиями, и я был уверен, что его меланхолия была связана с болезнью мисс Эвелин Г… Поэтому я решил посвятить в нашу тайну еще одного достойного доверия человека, необходимо было, чтобы кто-то еще о нем заботился, то есть исполнял не очень-то приятные обязанности по обслуживанию аппаратов во время моего отсутствия. По этой причине мне нужно было посетить, конечно, ничего не сообщая об этом Стайлу, упомянутую ранее его приятельницу, о которой я узнал от надежных друзей, что ее болезнь связана лишь с душевными переживаниями. Для этого я должен был покинуть Стайла на полдня и надеялся, что на это время меня заменит мой старый слуга Фин. В день моего отъезда я еще раз тщательно проверил действие аппаратов, после чего распрощался со Стайлом, пообещав вернуться через несколько часов.

Было известно, что Ретрорси все время оспаривал подлинность статей в «Сан», о которых мы упоминали. Хотя ему и не удалось выманить Стайла и меня из нашего тайного укрытия, но он не брезговал никакими средствами, чтобы узнать нашу тайну. Вероятнее всего, всемогущий доллар и здесь сыграл свою роль. Один из детективов выследил меня и открыл ему мою роль как передатчика статей Стайла. Уже позже я установил, что Ретрорси неделями пребывал в нашем городке и в конце концов крупной суммой подкупил моего слугу, и тот немедленно сообщил ему о моем отъезде. Ретрорси проник в мой дом, взломал дверь лаборатории.

Никто не мог мне рассказать о том, что произошло дальше; обо всем поведал фонограф, установленный мною при отъезде. Согласно записям фонографа Ретрорси при виде закутанной фигуры своего противника, которая выглядела вполне естественно и была похожа на человека, воскликнул:

– Черт побери, а ведь он действительно жив!

На эти слова Стайл спокойно ответил:

– Да, мистер Ретрорси, и я надеюсь вам это доказать скорее своим пером, чем своим видом!

– Мистер Стайл, не могли бы вы рассказать мне в интересах ваших многочисленных друзей и противников, как вы, собственно, спасли свою драгоценную жизнь во время той железнодорожной катастрофы? Ведь тогда многие, в том числе и преданные ваши поклонники, опознали ваше тело. Объяснение этого противоречия даже со слов вашего политического противника может иметь значение, черт побери! Также и для тех проклятых черномазых, которым вы теперь покровительствуете…

В это мгновение, по показаниям фонографа, начал работать автоматический регулятор переливания крови; шум его, естественно, привлек внимание Ретрорси, а затем вызвал его подозрение. Он прервал свою речь, чтобы продолжить ее издевательскими словами:

– Что такое? Откуда это? Уж не часы ли у вас в теле, мистер Стайл? Уж не мистификация ли ваше настоящее существование? Вот это да, черт побери! Давайте-ка посмотрим!

Как видно, после этих слов Ретрорси подошел ближе и ощупал одежду Стайла. Бедняга был совершенно беспомощен и безоружен перед своим противником.

– Так вот в чем ваша тайна, мистер Стайл! Вы уже больше не человек, а лишь замаскированный механизм! И вы еще осмеливаетесь вмешиваться в борьбу мнений! Вы осмеливаетесь упрекать меня в махинациях, а сами-то вы лишь машина, которую с трудом собрал этот медик, использовав свое проклятое искусство! Теперь-то вы уже больше не будете нападать на меня своими сумасбродными статьями! Черт побери! Надо рассмотреть вас поближе – надеюсь, мне удастся вас теперь обезвредить вместе со всем вашим механизмом! Вот тебе на! В вашу голову воткнута стеклянная трубка, сейчас мы ее поломаем.