Текст книги "Библиотека современной фантастики. Том 16. Роберт Шекли"

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Я был лжецом и обманщиком, – орал Стэк. – Я ударил девушку, которую любил, и ударил ее крепко, чтобы сделать ей больно. Я обокрал моих дорогих родителей. Я проливал кровь несчастных аборигенов этой планеты. Ребята, я жил не по-хорошему.

Толпа хохотала над его покаянной речью.

– Но я хочу, чтобы вы знали, – орал Стэк. – Я хочу, чтобы вы знали, что я боролся со своей греховной натурой и пытался ее победить. Я сражался как мужчина со старым дьяволом в моей душе, уж это точно. Я вступил в отряд Бдительных, и два года я был человек как человек. А потом опять навалилось на меня безумие, и я убил…

– Ты кончил? – спросил шериф.

– Но я хочу, чтобы вы знали одну вещь, – завопил Стэк, и глаза вылезли из орбит на его красном от возбуждения лице. – Я признаюсь, что совершал дурные поступки, я признаюсь в этом полностью, без всякого принуждения. Но, ребята, я не убивал Бартона Финча!

– Хорошо, – сказал шериф. – Если у тебя все, то пора приступать к делу.

Стэк закричал:

– Послушайте меня! Финч был моим другом, моим единственным другом на всем белом свете! Я просто пытался помочь ему, я встряхнул его немного, чтобы привести в чувство. А когда он так и не пришел в себя, я, наверно, потерял голову, и тут я расколошматил салун Мориарти и поломал пару ребят. Но, клянусь богом, я не причинял зла Финчу!

– Ну, ты, наконец, кончил? – спросил шериф.

Стэк открыл было рот, снова закрыл его и кивнул.

– Порядок, ребята! Начнем! – сказал шериф.

Люди стали двигать фургон, на котором стоял Стэк. И тут Стэк с выражением бесконечного отчаяния на лице заметил в толпе Кромптона.

И узнал его.

Лумис очень быстро говорил Кромптону:

– Будь осторожен, не принимай его речей всерьез, ничего не делай, не верь ему, оглянись на его прошлое, вспомни всю его жизнь, он погубит нас, разнесет нас на кусочки. Он доминанта, он сильный, он убийца, он зол.

В какую– то долю секунды Кромптон вспомнил предостережение доктора Берренгера:

Безумие или нечто похуже…

Лумис продолжал бубнить:

– Совершенно испорченный, злой, никчемный, абсолютно безнадежный…

Но Стэк был частью Кромптона. Стэк так же страстно желал перемены, боролся за власть над собой, терпел поражение и снова боролся. Стэк не был безнадежным, так же как Лумис, как он сам.

Но правда ли то, что говорил Стэк? Или эта вдохновенная речь была последним обращением к слушателям в надежде изменить приговор?

Он должен поверить Стэку. Он обязан протянуть руку помощи Стэку.

Как только фургон стронулся с места, глаза Стэка и Кромптона встретились. Кромптон принял решение и позволил Стэку войти в себя.

Толпа зарычала, когда тело Стэка свалилось с края повозки и после минутной страшной судороги безжизненно повисло на вытянувшемся канате. А Кромптон пошатнулся как от удара сознание Стэка вошло в него.

И он упал без памяти.

Кромптон очнулся в маленькой, едва освещенной комнате на кровати.

– Ну, как вы там, в порядке? – услышал он голос. В наклонившемся над ним человеке Кромптон узнал шерифа Тайлера.

– Да, теперь прекрасно, – автоматически ответил Кромптон.

– Понятно, повешение для такого цивилизованного человека штука тяжелая. Думаю, вы и без меня теперь обойдетесь, ладно?

– Конечно, – тупо ответил Кромптон.

– Вот и хорошо, а то у меня там работы… Через часок-другой забегу взглянуть на вас.

Тайлер ушел, Кромптон принялся тщательно обследовать самого себя.

Реинтеграция… Слияние… Завершение… Достигли он всего этого во время целительного обморока? Кромптон принялся осторожно обследовать свое сознание.

Вот Лумис, безутешно причитающий, страшно испуганный, лепечущий об Оранжевой Пустыне, о путешествиях и стоянках на Бриллиантовых Горах, о женщинах, о чувствах, о роскоши, о прекрасном.

А вот и Стэк, солидный и неподвижный, не слившийся с ними.

Кромптон поговорил с ним, прочел его мысли и понял, что Стэк был абсолютно, до конца честен в своей последней речи. Стэк искренне желал изменений, самоконтроля, выдержки.

Но Кромптон понял также, что Стэк абсолютно, ни на йоту не способен измениться, обрести самоконтроль, выдержку. Он и сейчас, несмотря на все свои старания подавить зло, был исполнен страстного желания отомстить. Его мысли яростно громыхали – полная противоположность визгливым причитаниям Лумиса. Мечты об отмщении, безумные планы завоевать всю Венеру всплывали в его мозгу. Сделать что-либо с этими проклятыми аборигенами, стереть их с лица планеты, чтобы предоставить всю ее в полное распоряжение землян. Разорвать этого проклятого Тайлера на кусочки. Расстрелять из пулемета весь город, а потом выдать это за проделки аборигенов. Собрать общество посвященных, создать собственную армию почитателей СТЭКА на основе железной дисциплины, и чтобы никакой слабости, никаких колебаний. Перерезать Бдительных, и тогда никого не останется на пути завоеваний, убийств, мести, неистовства, террора!

Осыпаемый ударами с обеих сторон, Кромптон попытался восстановить равновесие, распространить свою власть на оба своих компонента. Он начал сражение за слияние их в единое целое. Устойчивое целое. Но компоненты, в свою очередь, бились каждый за свою автономию. Линии Расщепления углублялись, появились новые, непримиримые причины для раскола, и Кромптон почувствовал, как шатается его собственная устойчивость, как ставится под угрозу его рассудок.

Потом вдруг у Дэна Стэка с его упорной, но тщетной борьбой за изменения наступил момент просветления.

– Очень сожалею, – сказал он Кромптону. – Ничего не могу поделать. Нужен еще и тот, другой.

– Кто другой?

– Я пытался, – простонал Стэк. – Я пытался измениться. Но слишком много было во мне всякого… то горячего… то холодного. Думал, смогу сам вылечиться. И пошел на Расщепление.

– На что?!

– Вы что, не слышите? – спросил Стэк. – Я… я тоже шизоид. Скрытый. Это проявилось здесь, на Венере. Когда я вернулся в Порт Нью-Харлем, я обзавелся еще одним Телом Дюрьера и разделился… Я думал, станет легче, если я буду проще. Но ошибся!

– Так есть еще один наш компонент? – воскликнул Кромптон. – Конечно, без него мы не можем реинтегрировать. Кто он, где?

– Я пытался, – стонал Стэк. – Ох, я же пытался! Мы с ним были как братья, он и я. Я думал, я смогу научиться у него, он был такой тихий, терпеливый и спокойный. Я учился! Но тут он начал сдавать…

– Кто это был? – спросил Кромптон.

– Как я старался ему помочь, вытряхнуть из него эту блажь. Но он быстро терял силы, ему совсем не хотелось жить. Я утратил последнюю надежду, и от этого немного взбесился, и встряхнул его, и потом разгромил салун Мориарти. Но я не убивал Бартона Финча. Он просто не хотел жить!

– Так наш последний компонент Финч?

– Да! Вы должны пойти к Финчу, пока он еще не отдал концы, и должны затащить его в себя. Он лежит в маленькой задней комнатке лавки. Поторопитесь…

И Стэк снова окунулся в свои грезы о кровавых убийствах, а Лумис забормотал о голубых Пещерах Ксанаду.

Кромптон поднял тело Кромптона с кровати и дотащил его до двери. Он видел лавку Стэка в конце улицы. «Доберись до лавки», – приказал он себе и, спотыкаясь, поплелся вдоль улицы.

Дорога растянулась на миллион миль. Тысячу лет полз он вверх по горам, потам вдоль рек, через пустыни, болота, пещеры которые опускались до самого центра Земли, а затем опять подымался и переплывал бесчисленные океаны, добираясь до самых дальних берегов. А в конце этого долгого путешествия он пришел в лавку Стэка.

В задней комнате на кушетке, закрытый до самого подбородка простыней, лежал Финч – последняя надежда на Реинтеграцию. Поглядев на него, Кромптон осознал всю бесполезность своих исканий.

Финч лежал совсем тихо, с открытыми глазами, уставившись в пустоту отсутствующим, неуловимым взглядом. У него было широкое, белое, абсолютно ничего не выражающее лицо идиота. В плоских, как у Будды, чертах его лица застыло нечеловеческое спокойствие, безразличие ко всему живущему он ничего не ждет, ничего не хочет. Тонкая струйка слюны стекала из уголка губ, пульс был редким. В этом самом странном их компоненте нашел максимальное выражение темперамент Земли – Флегма, которая делает людей пассивными и безразличными ко всему.

Кромптон с трудом справился с подступающим безумием и подполз к кровати Финча. Он вперил взгляд в глаза идиота, пытаясь заставить Финча посмотреть на него, узнать его, соединиться с ним.

В это мгновение Стэк пробудился от своих снов о мщении, и одновременно пробудилось его отчаянное рвение реформатора. Вместе с Кромптоном он стал убеждать идиота посмотреть и увидеть. Даже Лумис поискал и, несмотря на полное изнеможение, нашел в себе силы присоединиться к ним в их объединенном усилии.

Все трое они не спускали глаз с кретина. И Финч, пробужденный к жизни тремя четвертями своего «»я«», тремя компонентами, непреодолимо взывающими к воссоединению, сделал последнюю попытку. В его глазах всего на миг мелькнуло сознание. Он узнал.

И влился в Кромптона.

Кромптон почувствовал, как свойства Финча – бесконечное спокойствие и терпимость – затопили его. Четыре Основных Темперамента Человека, в основе которых лежат Земля, Воздух, Огонь и Вода, соединились наконец. И слияние стало, наконец, возможным.

Но что это такое? Что происходит? Какие силы пущены в ход и берут теперь верх?

Раздирая ногтями горло, Кромптон издал пронзительный вопль и свалился замертво на пол рядом с трупом Финча.

Когда лежащий на полу открыл глаза, он зевнул и сладко потянулся, испытывая несказуемое удовольствие от света, и воздуха, и ярких красок, от чувства удовлетворения и сознания того, что есть в этом мире дело, которое он должен исполнить, есть любовь, которую ему предстоит испытать, и есть еще целая жизнь, которую нужно прожить.

Тело, бывшее собственностью Элистера Кромптона, временным убежищем Эдгара Лумиса, Дэна Стэка и Бартона Финча, встало на ноги. Оно осознало, что настал час найти для себя новое имя.

О РОБЕРТЕ ШЕКЛИ

Около двух лет назад Клуб любителей фантастики при МТУ провел опрос с целью выяснить отношение читателей к современной научно-фантастической литературе[24]24
  См. «Фантастика, 1967», «Молодая гвардия», М., 1968.


[Закрыть]. Анкеты позволили определить писателей-фантастов, которые пользуются ныне наибольшей популярностью. Первыми были названы Ст. Лем, братья Стругацкие, Р.Брэдбери, А.Азимов, И.Е.Ефремов, А.Кларк, Р.Шекли. Получилось странное сочетание имен – словно нарочно объединили различных, а порой прямо противоположных по творческой манере авторов. Здесь Станислав Лем, строгий стилист, писатель поразительного диапазона и научной эрудиции; здесь братья Стругацкие с их удивительной способностью находить и ставить злободневные проблемы. В списке Артур Кларк, блестящий популяризатор науки, противник разного рода умозрительных вольностей, Рай Брэдбери, то социальный критик и мрачный пророк, то впечатлительный мечтатель и поэт, влюбленный в звездные миры и космические краски; И.Ефремов с его широкими социальными полотнами и окрашенными грустью поисками подлинной красоты. Каждый из этих писателей создал особый мир, ввел в литературу множество героев, сцен, событий, которые стали неотъемлемым элементом художественного мышления современного человека, во многом определяя его представления о дальних мирах и будущих звездных маршрутах.

Здесь и Роберт Шекли.

Его популярность среди наших читателей стремительно растет, хотя переводили его произведения пока весьма скупо. Его герои и излюбленные сюжеты во многом оказываются для нас неожиданными, не укладываются в обычные представления о «научной фантастике». В самом деле, герои рассказов Шекли охотно пользуются научными открытиями и удивительной техникой, которой их снабжает автор. Пользуются, но не больше. У них свои чисто человеческие проблемы, переживания, огорчения, и им просто нет дела до перспектив и тонкостей науки, до ее многообещающих линий развития. Творчество Шекли заставляет нас еще раз внимательно присмотреться к специфике литературного жанра, названного столь странным сочетанием слов – «научная фантастика», – соотнести его особенности с запросами читателей, с потребностями нынешней духовной жизни.

В связи с фантастикой чаще всего можно услышать такое рассуждение: «В наш век бурной научно-технической революции и быстрых социальных сдвигов закономерно возрос интерес к будущему развитию человечества. Люди все чаще задумываются над тем, каким будет это будущее, по каким путям пойдет человеческая история. В поисках ответа они обращаются к научной фантастике, которая ставит эти проблемы в особой художественной форме».

Подобная точка зрения имеет широкое распространение, особенно среди авторов критических статей по научной фантастике. Больше того, именно такое представление нередко служило основой для упреков в адрес отдельных писателей в том, что они искаженно изображали будущее, непозволительно пессимистично смотрели вперед. Действительно, если мы читаем описание далекого будущего, в котором действуют межгалактические монополии и всекосмические бандиты, и рассматриваем фантастов как футурологов из сферы изящной словесности, то вполне логично предположить, что автор увековечивает буржуазные порядки, и оценить его работу как ненаучную и сомнительную.

Разумеется, каждое художественное произведение имеет определенный социальный смысл, занимает свое место в современной борьбе двух идеологий. На Западе немало произведений так называемой «нечистой фантастики», в которой проповедуются культ насилия, садизм и т. д. Такого рода произведения недвусмысленно противостоят прогрессивным социальным идеям и поэтому заслуживают суровой отповеди.

Но было бы наивно думать, будто картина, описанная в том или ином произведении, непременно соответствует представлениям автора о будущем человечества. Мы имеем дело не с наукой, а с литературой, с тем, что Маркс характеризовал как «духовно-практическое освоение действительности», в отличие от ее теоретического освоения. Литература и наука отражают различные общественные потребности, по-разному формируют свое содержание.

Тогда и возникает почти что Гамлетов вопрос: а о будущем ли фантастика (разумеется, не с формальной, так сказать хронологической, точки зрения, а по реальному социальному смыслу и пафосу)? Вопрос этот не таит в себе никакого коварства; это необходимое уточнение, без которого трудно понять современную фантастику, произведения Шекли в частности.

Впрочем, неожиданность такой постановки вопроса не случайна. Долгое время у нас почти не издавалось произведений современных зарубежных фантастов, и наши представления об этом жанре основывались на том направлении, которое получило наибольшее развитие в советской литературе. Для пас сейчас очевидно, как интересно и содержательно начиналась советская фантастика – во всем многообразии тем и сюжетов, с ощущением революционной динамики общественно-исторического процесса и отчетливым критицизмом в адрес буржуазного мира[25]25
  См. об этом статью Р.Нудельмана «Фантастика, рожденная революцией» («Фантастика, 1967», «Молодая гвардия», М., 1968).


[Закрыть]. Однако в тридцатые годы фантастика, по меньшей мере в своей наиболее массовой общепризнанной форме, все более самоопределялась как разновидность юношеской литературы. Речь обычно шла о каком-либо выдающемся научном или техническом изобретении, которое грозило изменить судьбы мира. Оно становилось центром столкновения различных политических сил, которые сами по себе читателю были уже знакомы. В этом русле, продолжая линию «Гиперболоида инженера Гарина» Ал. Толстого, появлялись: «Человек-амфибия» Ал. Беляева, «Истребитель Z 2» С. Беляева, «Пылающий остров» и другие романы Ал. Казанцева, «Тайна двух океанов» Адамова и т. п. Имелись, разумеется, произведения, которые не укладывались в данную схему, но не они определяли облик этой литературы, которая в основном оставалась фантастикой «ближнего прицела».

Вопрос о научности такого рода произведений имел строго определенный смысл. Это был вопрос о мере научного правдоподобия того открытия, которое двигало сюжет, о способности автора предвидеть ход научно-технического прогресса. Позже критиков восхищала, например, параллель между гиперболоидом Гарина и современными лазерами, а история изготовления атомной бомбы вполне была бы в духе такого произведения, вышедшего, скажем, в тридцатые годы. Во всяком случае, именно в научно-техническом и социально-политическом просветительстве усматривалось основное назначение и общественная значимость научно-фантастических произведений.

После войны первым крупным произведением, которое показало неправомерность сведения фантастики к научному изобретательству и раскрыло иные, социально более значительные и содержательные возможности этого жанра, стала «Туманность Андромеды» И.Ефремова. В этом непреходящая заслуга автора и секрет общепризнанной популярности его книги. То был уже тип крупномасштабной социальной фантастики, ставящей широкие, глобальные проблемы, где фантастичность распространялась не только на те или иные элементы общества, а на само общество в целом. Здесь вопрос о научности, о мере правдоподобия не сводился к возможной логике научно-технического прогресса. Обсуждению подлежала уже картина в целом, само социальное бытие, а не отдельная его деталь.

Разумеется, ничто не мешает рассматривать картину будущего, нарисованного Ефремовым, в традиционном аспекте – кок научное предвидение грядущего развития общества. Несомненно также, что будущее в изображении автора «Туманности Андромеды» может быть подкреплено некоторыми общими соображениями современной науки об обществе. Однако описывалось столь далекое время, что перед автором никак не стояла задача вывести это будущее из современного состояния общества. Пафос книги был в другом. Главной стала тема Человека в космическом мире, его встреча с Непознаваемым, тема неограниченных творческих возможностей людей и галактической солидарности разумных существ.

Такова примечательная особенность современной фантастической литературы: ее причудливые сюжеты, невероятные события, совершающиеся в бесконечно дальних мирах, скрывают глубокие философские раздумья о месте человека во вселенной. И такой широкий угол зрения, когда жизнь на Земле выступает как момент, этап в вечном круговращении материи, позволяет е совершенно неожиданных направлениях посмотреть на смысл существования человечества, как-то «со стороны» оценить привычные наивно-аптропоцеитристские представления, представить себе возможное многообразие форм жизни в космосе.

Недавно западные экраны обошел фильм, сделанный по роману А.Кларка. Он повествует о космической одиссее в 2001 году. Здесь нет возможности подробно говорить о нем. Стоит отметить лишь одну деталь, которая дает ключ к пониманию идейного пафоса картины. Показывается ли жизнь обезьян, только что берущих в руки орудия, или космические экспедиции людей, в кадре появляется черный обелиск как олицетворение таинственных сил, которые всегда будут подстерегать человечество и дразнить своей неподвластностью. На пути к Юпитеру герой гибнет, и, когда он умирает вторично (критики в этом эпизоде, наверное, углядят дань мистике, и формально они будут правы), перед ним снова возникает таинственный обелиск. И тогда зрители видят пульсирующий человеческий эмбрион, показанный крупным планом, – символ вечного обновления жизни, образ ее неувядаемой юности.

Несколько в ином – в социально-критическом – плане современную тенденцию фантастики выразили братья Стругацкие. Наиболее характерной в этом отношении является их книга «Трудно быть богом», которая, согласно опросу, является самым популярным фантастическим произведением в нашей стране. Было бы противоестественно усматривать ее замысел в том, чтобы с максимальной достоверностью показать возможную встречу людей с инопланетными разумными существами. Все социологические уродства, которые застают герои повести, предстают перед читателем как условный фон, позволяющий рельефнее выявить конкретные, земные уродства, понять отталкивающую сущность фашистских режимов. Ценность и общественная значимость книги определяется тем, насколько глубоко в заведомо фантастических картинах выражены реальные, вполне земные проблемы.

Ничего особо нового в таком приеме, разумеется, нет. Сатирическая литература давно и успешно пользуется методом гротеска, преувеличения, фантазии. Конечно, никто не считает Евг. Шварца научным фантастом, но, если бы он в своих пьесах намекнул на некие «технические» открытия, позволившие ему создать свои сюжеты, он немногим отличался бы от научного фантаста по современным стандартам.

Все это позволяет нам сделать один существенный вывод. Термин «научность» в применении к литературе имеет далеко не буквальный смысл. Функцию искусства нельзя свести к познанию мира (хотя оно включает в себя познавательные моменты), художественные произведения неправомерно интерпретировать в чисто гносеологическом плане, в категориях «истинности» или «ложности», применимых в сфере научного познания. У литературы есть свои собственные критерии, позволяющие отделять талантливые произведения от идейно-амбициозной халтуры.

Что лее касается термина «научная фантастика», то он, по-видимому, имеет смысл лишь применительно к одному из течений в фантастической литературе – к тому, которое образует своеобразный сплав научного популяризаторства и беллетристической манеры. Наиболее видными его представителями молено считать А.Кларка и А.Азимова (хотя, например, рассказы А.Азимова о роботах выходят за рамки этого направления). Именно в этом, «научном» плане создаются обычно фантастические произведения, авторами которых выступают крупнейшие естествоиспытатели.

Таким образом, научно-фантастическая литература оказывается весьма сложным и разносторонним явлением. Исторически она возникла на стыке научного популяризаторства и художественного повествования, включившего рассказ о судьбе научных открытий. Ее существенным фрагментом стала утопия и антиутопия, социальный критицизм, выраженный в заведомо фантастических сценах. Этот жанр не имеет жестких, фиксированных границ. Да и авторы его весьма различны.

С одной стороны, это специалисты, хорошо знакомые с современной наукой, в беллетристической форме выражающие свои представления о ее будущем развитии. Не всегда эти произведения совершенны в художественном отношении. До сих пор, к сожалению, нет недостатка в научно-фантастических произведениях, которые скорее напоминают задушевный пересказ статей из «Юного техника» или «Техники-молодежи», чем явление литературы. Но само по себе это направление имеет огромную познавательную ценность, оно приобщает миллионы читателей к достижениям новейшей мысли, раскрывает возможные пути научною прогресса.

С другой стороны, это профессиональные литераторы, которых интересуют сложные взаимоотношения людей, острые проблемы, волнующие современное общество, тенденции его развития и т. д. Но, реализуя свои замыслы, они переносят действия своих героев в будущее, рисуют условное фантастическое общество, создают разного рода утопии и антиутопии. На наш взгляд, этот вид фантастики – его условно можно назвать социальной фантастикой – наиболее значителен как явление литературы. С ним, как правило, и связана популярность фантастических произведений у взрослого читателя, столь возросшая в последнее время. Такое деление, разумеется, условно, имеется немало «смешанных», переходных форм. Существует много произведений, в которых научно-техническая сторона не играет существенной роли, но необходима как фон, условие для разыгрывающихся перипетий. Нередко писателя этот жанр привлекает тем, что дает возможность создавать неожиданные, парадоксальные ситуации, придавать им детективный характер и т. д.

В отдельных странах соотношение различных направлений фантастики, или, говоря точнее, их социальная актуальность и значимость, неодинаково. Но, поскольку речь здесь идет о Шекли, представляющем американскую фантастику, где социально-критическая струя, безусловно, является ведущей, нам валено подчеркнуть одно положение, которое может показаться неожиданным: социальная фантастика – это вовсе не взгляд на будущее с позиций настоящего. Напротив, это оценка настоящего с позиции будущего, с точки зрения тех перспектив и тенденций, которые лишь намечаются в современной жизни. Обращение к будущему – это способ познания настоящего. И именно в этой социальной обусловленности, привязанности к сегодняшнему дню различных сюжетов и раскрывается социальный смысл и пафос научно-фантастической литературы в ее современном виде.

Кстати, на это обстоятельство обращали внимание многие видные представители этого жанра. Предельно категорично говорил Станислав Лем: «Я создаю конструкцию иллюзорной сцены, фантастического эпизода, еловом, чего-то такого, что, может быть, никогда и не осуществится… В конце концов, речь идет о современных проблемах, лишь облеченных в галактические одежды, о проблемах, волнующих человека наших дней» [26]26
  См. «Вопросы литературы», 1962, № 3, стр. 172–173.


[Закрыть].

…Данный сборник Роберта Шекли дает достаточно полное представление о творческой манере писателя, о его любимых сюжетах и героях. К сожалению, в книгу не вошел ни один рассказ Шекли из числа уже опубликованных на русском языке, в том числе включенных в сборник «Паломничество на Землю» («Мир», М., 1966). Это досадно, потому что без таких рассказов, как «Паломничество на Землю», «Человеко-минимум», «Рейс молочного фургона», «Кое-что задаром» и др., представление о Шекли-писателе неизбежно останется неполным.

Шекли пишет о космосе, о человеческом обществе, где в быт прочно вошли телетранспортировка и дерсин-генераторы, сообразительные роботы и совершенные звездолеты «с гиперпространственными вихревыми конвертерами». Это мир научно-технической грезы, машинной идиллии, довольного сосредоточенного потребителя. Для достижения такого уровня развития техники потребуется немало времени. Так что это мир будущего. Но это очень странное будущее. В нем действуют межпланетные частные фирмы и сыскные бюро, которые ведут между собой отчаянную конкурентную борьбу, космическое пространство бороздят ракеты с торговыми агентами, спекулянтами, налетчиками. Мир, который покоится на беспроигрышном кредите, жажде наживы и рекламной сноровке. Так что в общем это довольно знакомый мир, с вполне современными страстями и человеческими характерами.

Шекли описывает этот вполне обжитой космос, с его правами, традициями, типичными проблемами и персонажами. Он поражает буйством, неуемностью своей фантазии, неистощимой изобретательностью в сочинении самых забавных и парадоксальных ситуаций, в которых оказываются его герои. Кажется, нет такой темы, которая не была бы «законной» в его творчестве. В предисловии Ю.Кагарлицкого приведено интересное высказывание Шекли: «Ни один вид творчества не представляет писателю такой свободы действий, как фантастика. Она может охватить – и охватывает – все на свете, от безудержной романтики приключений до сатиры и социального анализа»[27]27
  Шекли. Паломничество на Землю. «Мир», М., 1966, стр. 6.


[Закрыть].

Но, как всякий крупный писатель, Шекли все время остается самим собой, у него есть своя миссия в литературе, свое видение мира, которое проявляется в различных сюжетах и ситуациях. И видение это оказывается поразительно актуальным, современным, в причудливых и невероятных сюжетах воплощаются острейшие проблемы американского общества, высказывается определенное отношение к тенденциям, которые оно обнаруживает. Такая социальная чуткость, умение по-своему уловить и выразить то тревожное мироощущение, которое характерно для массового сознания американцев, в соединении с бесспорным писательским даром делают Шекли одним из наиболее значительных современных писателей-фантастов.

Можно достаточно наглядно выявить связь творчества Шекли с теми острыми проблемами, которые волнуют американскую общественность. Это вместе с тем даст нам возможность понять некоторые особенности научно-фантастической литературы в целом.

Мы уже говорили, что эта литература – явление весьма сложное, разнородное, она включает немало элементов, которые вызываются неодинаковыми общественными потребностями. Сейчас речь у нас пойдет лишь о социальной фантастике.

Общественно-исторический процесс ныне совершается в крайне противоречивой форме. В единый поток вовлечены самые разнородные в социально-политическом и культурном отношениях страны и уклады. Истребительные войны, политические перевороты, разгул реакционных сил и человеконенавистнических мифов, трагедии целых стран и голод миллионов людей – это реальность нашего столетия, результат действия частнособственнической стихии. Империализм в такой мере развил производительные силы и в такой мере выявились иррациональность капиталистического строя, что потребность в революционном преобразовании буржуазного общества стала насущной задачей современности.

Одним словом, люди все более осознают существование особых, внутренних, объективных сил общественного развития капитализма, их разрушительное воздействие на человеческую личность и культуру. Все это окрашивает – западное искусство в тревожные, трагические тона, вызывает необходимость осмыслить эти явления в целом, так сказать, со стороны, проследить их будущее и оценить тенденции развития отдельных элементов социального бытия. В этих условиях фантастика, которая выявляет те или иные процессы, едва наметившиеся в современной жизни, изображает их в крайне преувеличенном виде и тем самым дает возможность глубже оценить их социальные последствия, оказывается весьма эффективным способом постановки жгучих, актуальных проблем.

Социальные коллизии, характерные для капитализма, с особой остротой и интенсивностью проявляются в США. Налицо метаморфоза, полная зловещего смысла.

Буржуазным обществом давно осознана потребность рационального, научного регулирования частнособственнической стихии на основе учета и планирования, на основе внедрения наиболее эффективной организации в отдельных звеньях социального организма. Эта потребность вызвала к жизни множество различных прикладных, инженерных, «индустриальных» дисциплин. Но скоро обнаружилось, что обеспечить оптимальное функционирование буржуазных институтов невозможно, если в сферу регулируемых процессов не включена сфера субъективного, «духовного» мира самих людей. Ныне в США существуют разветвленные средства и службы духовного манипулирования, которые внедряют в массовое сознание «одномерные» стереотипы и шаблоны, обеспечивают стандартизированные реакции индивидов, безотносительные к их личным качествам. В масштабах большого бизнеса совершается подавление самостоятельности и творческих проявлений личности. Дело обстоит так, что гуманистические идеалы не могут реализоваться в иерархии социальных институтов, а потому приспособление человека к обществу достигается ценой «усреднения», «стандартизации» людей, превращения их в винтики сложных социальных механизмов, в людей-анонимов, в жизнерадостных роботов», по выражению Р. Миллса. Эта тема подавления человеческой индивидуальности объективными, материальными элементами социального бытия, вторжения во внутренний мир человека могучей «фабрики грез», внедряющей своеобразные духовные суррогаты, извращающей истинно человеческие чувства и переживания, – одна из центральных в творчестве Шекли. Но Шекли не социолог, не проповедник и не моралист. Свою социальную позицию он воплощает в художественных образах, в построении сюжета, в авторских интонациях. Особенность Шекли в том, что самые злободневные, «земные» проблемы он ставит в нарочито фантастических картинах, давая полный простор своему писательскому воображению.