Текст книги "Стихи и поэмы"

Автор книги: Роберт Саути

Король Шарлемань 1797[16]16
  Перевод Е.Витковского


[Закрыть]

 
Фаворитка отнюдь не была молода,
Но всегда Шарлеманю желанна:
Над Агатой, казалось, не властны года,
Для монарха она оставалась всегда
Полнокровна, юна и румяна.
 
 
Коль случалось расстаться – король тосковал,
Взор мечтой лишь о ней затуманя;
Он цепочку ее на камзол надевал, —
Страсть кипела, как в море бушующий вал,
В ослепленном уме Шарлеманя.
 
 
И блистательный граф, и старик часовой
И лакей, и придворный повеса,
И епископ, седою склонясь головой
Все молились, чтоб в угол какой-нибудь свой
Поскорей убиралась метресса.
 
 
Приключился недуг; под надзором врачей
В долгих муках она умирала;
Но не полнился скорбью рассудок ничей
Пред усопшей, лежащей в мерцанье свечей,
При печальном звучанье хорала.
 
 
Но король приказал: никаких похорон!
И, тревогу двора приумножа,
Он оставил дела, и державу, и трон,
Проводил дни и ночи в отчаяньи он,
Восседая у скорбного ложа.
 
 
Что ж он, до смерти так и пребудет при ней?
В королевстве пошли беспорядки,
То, глядишь, лангобарды седлают коней,
То арабские рати грозят с Пириней,
Но ему – не до воинской схватки.
 
 
Удалиться никто не спешил от двора.
Все тревожней следили, все зорче;
И решили священники и доктора:
Стал король – как ни жаль, но признаться пора —
Чародейскою жертвою порчи.
 
 
И епископ дождался, что выйдет король,
И ко гробу прокрался несмело,
Помолился, вступая в опасную роль, —
Хоть на все и решился задолго дотоль:
Приступил к изучению тела.
 
 
Был великой боязнью старик обуян,
Но едва ли не с первой попытки
Отыскать учиняющий зло талисман —
Он кольцо, испещренное вязью письмян
Обнаружил во рту фаворитки.
 
 
Восвояси прелат удалиться успел.
В замке сразу же сделалось чище:
Воротился монарх, и челом посветлел,
Мигом вспомнил про двор и про множество дел —
Ну, а гроб отослал на кладбище.
 
 
Вновь – веселье, и радость, и смех на пиру,
Всем тоскливые дни надоели;
И король, чтоб развеять былую хандру,
Приглашает вассалов придти ко двору —
Будут праздники в Экс-ля-Шапели.
 
 
Коль владыка велит – почему бы и нет?
И, к роскошному балу готовый,
Подчинился дворянства блистательный цвет,
И направились в Экс в вереницах карет
Молодые девицы и вдовы.
 
 
Ах, попасть на глаза королю – для любой
Представлялся неслыханный случай!
Меж красотками длился решительный бой:
Кто – окажется взыскан счастливой судьбой,
Кто – зальется слезою горючей.
 
 
Вот и вечер, и все собрались на балу:
И сердца вероятных избранниц
Пребывают заране в любовном пылу:
Но послал Купидон в Шарлеманя стрелу:
Тот епископа просит на танец!
 
 
Зашептались бароны и дамы вразлад:
Не загадка, а крепкий орешек!
Лишь молитву прочел возмущенный прелат,
И немедленно прочь из дворцовых палат
Ускользнул, чтоб не слышать насмешек.
 
 
Лунный блик трепетал на озерной волне,
Шел священник, обижен и мрачен, —
Но король догонял, и кричал, как во сне:
«Мой епископ, прильни поскорее ко мне,
Этот час нам судьбой предназначен!
 
 
Мы с тобою на праздник направим стопы,
Насладимся весельем и смехом,
Или прочь от людской удалимся толпы,
И в чащобе, где нет ни единой тропы,
Предадимся любовным утехам!»
 
 
Вновь король угодил в колдовскую беду!
Где исток сих речей беспричинных?
Шарлемань, задыхаясь в любовном бреду,
Жарко старцу лобзал и седую браду,
И дрожащие длани в морщинах.
 
 
«Мы великое счастье познаем сейчас!
Миг восторга, воистину чудный,
Нам ничто не преграда, ничто не указ,
О пойдем, о изведаем страстный экстаз,
В глубине этой рощи безлюдной!»
 
 
«Матерь Божья, – ужели спасения нет?
Чем я Господа Бога обидел?»
Так взмолился прелат, чтоб окончился бред,
И кольцо в письменах, роковой амулет,
Он на собственном пальце увидел.
 
 
Мигом вспомнил епископ о чарах кольца,
И, насколько позволила сила,
Он швырнул его в темную гладь озерца:
У монарха отхлынула кровь от лица —
Чернокнижная власть отступила.
 
 
Но воздвигнуть король повелел цитадель
Возле озера, видно, недаром:
Он живал там подолгу, – и помнят досель
О монархе, что в городе Экс-ля-Шапель
Не сумел воспротивиться чарам.
 

KING CHARLEMAIN.

 
It was strange that he loved her, for youth was gone by,
 And the bloom of her beauty was fled:
'Twas the glance of the harlot that gleam'd in her eye,
And all but the Monarch could plainly descry
From whence came her white and her red.
 
 
Yet he thought with Agatha none might compare,
And he gloried in wearing her chain;
The court was a desert if she were not there,
To him she alone among women seem'd fair,
Such dotage possess'd Charlemain.
 
 
The soldier, the statesman, the courtier, the maid,
Alike the proud leman detest;
And the good old Archbishop, who ceased to upbraid,
Shook his grey head in sorrow, and silently pray'd
That he soon might consign her to rest.
 
 
A joy ill-dissembled soon gladdens them all,
For Agatha sickens and dies.
And now they are ready with bier and with pall,
The tapers gleam gloomy amid the high hall,
And the strains of the requiem arise.
 
 
But Charlemain sent them in anger away,
For she should not be buried, he said;
And despite of all counsel, for many a day,
Where array'd in her costly apparel she lay,
The Monarch would sit by the dead.
 
 
The cares of the kingdom demand him in vain,
And the army cry out for their Lord;
The Lombards, the fierce misbelievers of Spain,
Now ravage the realms of the proud Charlemain,
And still he unsheathes not the sword.
 
 
The Soldiers they clamour, the Monks bend in prayer
In the quiet retreats of the cell;
The Physicians to counsel together repair,
And with common consent, one and all they declare
That his senses are bound by a spell.
 
 
Then with relics protected, and confident grown,
And telling devoutly his beads,
The good old Archbishop, when this was made known,
Steals in when he hears that the corpse is alone,
And to look for the spell he proceeds.
 
 
He searches with care, though with tremulous haste,
For the spell that bewitches the King;
And under her tongue for security placed,
Its margin with mystical characters traced,
At length he discovers a ring.
 
 
Rejoicing he seized it and hasten'd away,
The Monarch re-enter'd the room;
The enchantment was ended, and suddenly gay
He bade the attendants no longer delay,
But bear her with speed to the tomb.
 
 
Now merriment, joyaunce, and feasting again
Enliven'd the palace of Aix;
And now by his heralds did King Charlemain
Invite to his palace the courtier train
To hold a high festival day.
 
 
And anxiously now for the festival day
The highly-born Maidens prepare;
And now, all apparell'd in costly array,
Exulting they come to the palace of Aix,
Young and aged, the brave and the fair.
 
 
Oh! happy the Damsel who 'mid her compeers
For a moment engaged the King's eye!
Now glowing with hopes and now fever'd with fears,
Each maid or triumphant, or jealous, appears,
As noticed by him, or pass'd by.
 
 
And now as the evening approach'd, to the ball
In anxious suspense they advance,
Hoping each on herself that the King's choice might fall,
When lo! to the utter confusion of all,
He ask'd the Archbishop to dance.
 
 
The damsels they laugh, and the barons they stare,
'Twas mirth and astonishment all;
And the Archbishop started, and mutter'd a prayer,
And, wroth at receiving such mockery there,
In haste he withdrew from the hall.
 
 
The moon dimpled over the water with light
As he wander'd along the lake side;
But the King had pursued, and o'erjoyed at his sight,
"Oh turn thee, Archbishop, my joy and delight,
Oh turn thee, my charmer," he cried;
 
 
"Oh come where the feast and the dance and the song
Invite thee to mirth and to love;
Or at this happy moment away from the throng
To the shade of yon wood let us hasten along, .
The moon never pierces that grove."
 
 
As thus by new madness the King seem'd possest,
In new wonder the Archbishop heard;
Then Charlemain warmly and eagerly prest
The good old man's poor wither'd hand to his breast
And kiss'd his long grey grizzle beard.
 
 
«Let us well then these fortunate moments employ!»
Cried the Monarch with passionate tone:
"Come away then, dear charmer, . my angel, . my joy,
Nay struggle not now, . 'tis in vain to be coy, .
And remember that we are alone."
 
 
«Blessed Mary, protect me!» the Archbishop cried;
«What madness has come to the King!»
In vain to escape from the Monarch he tried,
When luckily he on his finger espied
The glitter of Agatha's ring.
 
 
Overjoy'd, the good prelate remember'd the spell,
And far in the lake flung the ring;
The waters closed round it, and wondrous to tell,
Released from the cursed enchantment of hell,
His reason return'd to the King.
 
 
But he built him a palace there close by the bay,
And there did he love to remain;
And the traveller who will, may behold at this day
A monument still in the ruins at Aix
Of the spell that possess'd Charlemain.
 

Bath, 1797.

Баллада о том,
как королева Мария
дала имя своему сыну[17]17
  Перевод Евг. Фельдмана


[Закрыть]

 
1.
Королева Мария заботы полна
 (Эта – первая в списке забот):
Сына – сына родить королева должна,
 Что престол арагонский займёт!
 
 
2.
Ко святым сторожам неземных этажей
 Обратилась, надежды полна,
Но двенадцать Апостолов, Божьих мужей,
 Особливо просила она.
 
 
3.
И (вторая из тех, что Марию гнетут
 В нескончаемом списке забот):
Пусть наследнику имя «Иаков» дадут, —
 Королю оно очень идёт!
 
 
4.
И сама б назвала (вроде, что за дела?),
 Но – Апостолов много; из них
Одного предпочесть, оказать ему честь,
 Стало быть, оскорбить остальных.
 
 
5.
Если явят талант и родится инфант, —
 Так решила она не шутя, —
То одним из апостольских славных имён
 Назовут они это дитя.
 
 
6.
А какое уж тут меж собой предпочтут, —
 Как об этом душа ни болит,
Королева решила, – поступит она,
 Как решит их небесный синклит.
 
 
7.
Но собой государыня нехороша,
 И, династии всей на беду,
Только раз у супруга взыграла душа,
 Да и то – в високосном году!
 
 
8.
Не заставишь такого на ложе возлечь,
 Не прикажешь ему: «Захоти!»
Нужно снова небесные силы привлечь,
 Потому что земных – не найти.
 
 
9.
Если с первого раза не выйдет инфант,
 То не выпадет случай второй,
Потому что король – благороднейший гранд,
 Но, увы, не античный герой.
 
 
10.
Но желание первое, впрочем, сбылось,
 И наследник родился, и – ах! —
Сколько ярких шутих в эту пору зажглось,
 Сколько месс отслужили в церквах!
 
 
11.
Сколько красного выпито было вина,
 Сколько белого, – кто там считал?
И народ, перепившись, кричал: «Ни хрена!»
 И по новой к бадьям припадал!
 
 
12.
И приспела забота под номером два:
 Как с небесным синклитом снестись?
И Епископ-мудрец, что пришёл во дворец,
 Там свечами велел запастись.
 
 
13.
И монашка одна обесцветила воск,
 А другая сплела фитили.
И двенадцать свечей, – так епископ велел, —
 Именами святых нарекли.
 
 
14.
Одинаковы были двенадцать свечей,
 Золотые подсвечники – тож.
И епископ молитву над ними прочёл,
 И задумчиво молвил: "Ну что ж…
 
 
15.
По свече мы наследнику имя дадим,
 Что последнею нынче сгорит,
Покровитель же тезоименный над ним
 В небеси – его слава и щит!"
 
 
16.
Благочестнее сцены ни после, ни до
 Христианский не видывал мир,
Где крестильный вопрос разбирался всерьёз,
 Избирался небесный кумир.
 
 
17.
Там двенадцать на случай особый такой
 Небольших алтарей возвели,
Где двенадцать внутри ожидало свечей,
 Чтоб их вместе и разом зажгли.
 
 
18.
Там двенадцать священников пели псалом,
 И стоял перед каждым алтарь.
И роскошная риза на каждом была,
  А под ней – белоснежный стихарь.
 
 
19.
И воздвигли там главный высокий Алтарь,
 И Распятие было на нём.
Дароносица, – золото, жемчуг, янтарь, —
 Драгоценным играла огнём.
 
 
20.
Драгоценную митру епископ надел,
 Не найдётся подобной такой.
Королева Мария одежду его
 Королевской расшила рукой.
 
 
21.
Там Придворные Дамы стояли толпой,
 Все красавицы, как на подбор.
И у каждой из них были чётки с собой,
 И у каждой – молитвенный взор.
 
 
22.
Там стояли Купцы и Вожди-молодцы,
 Представлявшие Армию, Флот.
А ещё там стояли Святые Отцы,
  Католичества честь и оплот.
 
 
23.
Королева была после родов слаба,
 Но достаточно трон был высок,
Чтоб глядеть без труда и туда, и сюда
  И любой разглядеть уголок.
 
 
24.
Королева была после родов слаба.
 И со страху трясла её дрожь,
Что Иуду ей может подбросить судьба,
 От которой, увы, не уйдёшь!
 
 
25.
Но при этом надежда в Марии жила
 На нескудость небесных щедрот,
И не просто жила, но двойною была
 В ней надежда на добрый исход.
 
 
26.
На нескудость щедрот и на добрый исход
  У Марии был шанс небольшой:
Где Сантьяго сгорит, может, чуду открыт,
 Там Иаков протянет Меньшой!
 
 
27.
Начал мессу Епископ служить; отслужил;
 Вот под сводами стих его глас,
И двенадцать священников свечи зажгли,
 Засветили c почтеньем и враз.
 
 
28.
Были свечи тонки и, к тому ж, коротки,
 Но казалось под сводом дворца,
Что века и века протекли здесь, пока
 Не сгорели они до конца!
 
 
29.
Миновала пора и не стало Петра,
 Догорел Иоанн-корифей,
Догорел без остатка Апостол Матфий,
 А за ним – и Апостол Матфей.
 
 
30.
Вот погаснул Филипп (чьи-то вздохи и всхлип),
 На прощанье промолвив: «Пых-пых!»
Вот погас и Андрей, следом – Варфоломей.
 (Это скольких уж нет? Семерых!).
 
 
31.
И Симон, и Фома, прогоревши весьма,
 На последнем стоят рубеже,
И вопрос, что открыт, – кто скорей прогорит, —
 Лишь секунды решают уже.
 
 
32.
Только трое осталось! Иуда один
 Да Иаковов двое. Инфант
(Королева бледна и надежды полна)
 Обретёт золотой вариант!
 
 
33.
Королева бледна и надежды полна,
 Но она содрогнулась душой,
В ту секунду, когда, догорев, навсегда
 Их покинул Иаков Меньшой.
 
 
34.
Королева бледна и от горя страшна,
  Королева вскочила в слезах:
Ах, Иаков Старшой за незримой межой
 Начал быстро хиреть на глазах!
 
 
35.
Королева Мария от горя страшна
 (Все притихли. Вокруг – ни гу-гу).
И вскричала она: "Нет уж! Сына, грешна,
 Я Иудой назвать не смогу!
 
 
36.
Я Иудой инфанта назвать не смогу!
  Не бывало на троне Иуд!
Богоматерь, спаси, охрани в небеси,
 Ибо так Христиан не зовут!"
 
 
37.
В это время чихнул безымянный инфант,
 И раздался трагический ор:
Оглушая дворец, отозвался малец,
 Точно понял, о чём разговор!
 
 
38.
«Богоматерь, спаси!» – И в торжественный зал
 Мотылёк заурядный влетел.
Вкруг Иуды порхнул и огонь колыхнул,
 Словно дело поправить хотел.
 
 
39.
Здесь Иаков Старшой закачался в гнезде
 И упал, но ещё не угас,
А Иуда поджёг мотылька, что не мог
 Десять жизней иметь про запас.
 
 
40.
Но не сдался инсект и коварный объект,
 Умирая, крылом погасил,
А Иаков Старшой всё горел и горел
 Из последних – из тающих сил…
 
 
41.
Королева Мария – счастливая мать,
 И у счастья – особенный вкус,
Ибо имя, прекрасней которого нет,
  Получает её карапуз!
 
 
42.
Слава, слава Сантьяго – во веки веков!
 Минет время, наступит пора,
Победителя прозвище – вот он каков! —
 Сей Иаков получит – ура!
 
 
43.
 И не раз Полумесяц пребудет внизу
 Под святым христианским Крестом.
«Победитель Иаков!» – услышат грозу
 Мусульмане в названии том.
 
 
44.
Он Майорку захватит в жестоком бою,
 Завоюет Валенсию он
И от Мавров очистит он землю свою, —
 Слава, слава тебе, Арагон!
 
 
45.
Ярче, ярче гори, многозвёздный убор
 Богоматери – ах! – дель Пилар!
Буди рад на том свете, Сид Кампеадор,
 Бишь, Родриго Диас де Вивар!
 

..^..

Одна из наиболее поздних баллад «шестого тома» – она датируется 1829 г. и создана в Кесвике, где к этому времени Саути жил 16 лет. Сюжет баллады построен на легенде о рождении будущего короля Хайме I Завоевателя.

Хайме I Завоеватель (Jaime I el Conquistador) (1208–1276) – король Арагона с 1213 г., сын Педро II и Марии, дочери графа Монпелье. После того как в 1213 Педро погиб в битве с выступившими против альбигойцев крестоносцами при Мюре, где он сражался на стороне своего родича Раймунда VI Тулузского, малолетний Хайме попал под опеку ордена Тамплиеров. В 1229 он начал кампанию по завоеванию Балеарских островов и полностью ими овладел в 1232. Затем Хайме начал завоевывать маврское государство Валенсию, а в 1237 захватил и сам город. В 1247 Хайме издал новый кодекс испанских законов. Последние 20 лет своего правления Хайме провел в войнах против мавров в Мурсии. Умер Хайме I в Валенсии 27 июля 1276. Имя Хайме – видоизмененное в испанском языке имя Иаков. Король Хайме Завоеватель был назван в честь св. Иакова Старшего (Зеведеева), который является святым апостолом-покровителем Испании, но больше известен там в испанской транскрипции под именем Сантьяго (Святой Яго).

Яго – галисийская форма имени Иаков.

Комментарий Е. Витковского.

Дополнительные сведения:

* Апостол Иуда Иаковлев (известен также под именем Фаддей).

* Иаков Младший, св., один из двенадцати апостолов, упоминаемый в Новом Завете как «сын Алфеев» (Мф 10:3; Мк 3:18; Лк 6:15; Деян 1:13).

* Матфей (мытарь) – апостол и евангелист, автор первого Евангелия.

Апостол Матфей по Вознесении Спасителя был избран по жребию в число Двенадцати апостолов вместо Иуды Искариота.

Ариста[18]18
  Перевод Сэнди (Александр Лукьянов)


[Закрыть]

 
Легенды славят мастера-творца,
Кто с многих дев писал свою Венеру —
Когда пылали страстные сердца
И бились от волнения без меры.
Он отбирал на острове своём
У всех красавиц: то румянец алый,
То нежный взгляд, улыбки окоём,
То блеск очей, живой или усталый.
 
 
Прекраснейшее видя мастерство,
Народ пред ним пал ниц в молитве чистой,
Венком украсив миртовым того,
Чей дар изобразил тебя, Ариста.
Несчастлив тот художник, кто в других
Находит прелесть нежных щёк твоих.
 

Ariste

 
Let ancient stories round the painter's art,
Who stole from many a maid his Venus' charms,
Till warm devotion fired each gazer's heart
And every bosom bounded with alarms.
He culled the beauties of his native isle,
From some the blush of beauty's vermeil dyes,
From some the lovely look, the winning smile,
From some the languid lustre of the eyes.
 
 
Low to the finished form the nations round
In adoration bent the pious knee;
With myrtle wreaths the artist's brow they crowned,
Whose skill, Ariste, only imaged thee.
Ill-fated artist, doomed so wide to seek
The charms that blossom on Ariste's cheek!
 

Король Генрих V и отшельник из Дрё[19]19
  Перевод Сэнди (Александр Лукьянов)


[Закрыть]

 
Сквозь стан Отшельник быстро шёл,
Где каждый воин сник
В почтенье скромном, иль просил
Благословить в тот миг;
Вот так палатки короля
Он без помех достиг.
 
 
В палатке Генрих был один,
Сидел над картой он,
И планом будущих побед
Был сильно увлечён.
 
 
Король на гостя своего
Незваного взглянул,
Узрев Отшельника, ему
Приветливо кивнул,
Святого старца кроткий взгляд
Отвагою сверкнул.
 
 
«Раскайся, Генрих, твой захват
Моей земли жесток!
Раскайся вовремя, и знай,
Суд божий не далёк.
 
 
Я прожил сорок мирных лет,
Где протекает Блез,
Но вот под старость я скорблю,
И смех кругом исчез.
 
 
Любил смотреть на парус я,
Белеющий вдали,
В те времена вино и хлеб
Для города везли.
 
 
Теперь не вижу парус я,
Белеющий вдали;
Болезни, Голод, Смерть и Ты —
Погибель для земли.
 
 
В пути молился пилигрим,
Идя к святым местам,
И дева пела у окна,
Вняв неге и мечтам.
 
 
Умолкнул ныне пилигрим,
Его терзает страх,
И крик о помощи застыл
У девы на устах.
 
 
Юнцы резвилась на реке
Под звонкий плеск весла,
И звуки томные на брег
Виола их лила.
 
 
А ныне трупы вижу я,
Плывущие вдали!
Раскайся, Генрих, ты палач,
Уйди с моей земли!»
 
 
«Нет, я продолжу свой поход, —
Вскричал король тогда, —
Не видишь, Бог мне отдаёт
Подряд все города?»
 
 
Отшельник, это услыхав,
Свой опускает взор,
На кротком старческом лице
И хмурость, и укор.
 
 
«Увы, не ставят Небеса
Жестокостям предел,
Но разве легче на душе
От сих кровавых дел?
 
 
Покайся лучше, супостат,
Иль бойся страшных бед!
Ведь скоро ждёт тебя удар
Среди твоих побед».
 
 
Король улыбкой проводил
Отшельника во тьму;
Но вскоре вспомнил те слова,
Лишь смерть пришла к нему.
 

KING HENRY V AND THE HERMIT OF DREUX.

 
He pass'd unquestion'd through the camp,
Their heads the soldiers bent
In silent reverence, or begg'd
A blessing as he went;
And so the Hermit pass'd along
And reached the royal tent.
 
 
King Henry sate in his tent alone,
The map before him lay,
Fresh conquests he was planning there
To grace the future day.
 
 
King Henry lifted up his eyes
The intruder to behold;
With reverence he the hermit saw,
For the holy man was old,
His look was gentle as a Saint's,
And yet his eye was bold.
 
 
"Repent thee, Henry, of the wrongs
Which thou hast done this land!
O King, repent in time, for know
The judgement is at hand.
 
 
"I have pass'd forty years of peace
Beside the river Blaise,
But what a weight of woe hast thou
Laid on my latter days!
 
 
"I used to see along the stream
The white sail gliding down,
That wafted food in better times
To yonder peaceful town.
 
 
"Henry! I never now behold
The white sail gliding down;
Famine, Disease, and Death, and Thou
Destroy that wretched town.
 
 
"I used to hear the traveller's voice
As here he pass'd along,
Or maiden as she loiter'd home
Singing her even-song.
 
 
"No traveller's voice may now be heard,
In fear he hastens by;
But I have heard the village maid
In vain for succour cry.
 
 
"I used to see the youths row down
And watch the dripping oar,
As pleasantly their viol's tones
Came soften'd to the shore.
 
 
"King Henry, many a blacken'd corpse
I now see floating down!
Thou man of blood! repent in time,
And leave this leaguer'd town."
 
 
«I shall go on,» King Henry cried,
"And conquer this good land;
Seest thou not, Hermit, that the Lord
Hath given it to my hand?"
 
 
The Hermit heard King Henry speak,
And angrily look'd down;.
His face was gentle, and for that
More solemn was his frown.
 
 
"What if no miracle from Heaven
The murderer's arm controul,
Think you for that the weight of blood
Lies lighter on his soul?
 
 
"Thou conqueror King, repent in time
Or dread the coming woe!
For, Henry, thou hast heard the threat,
And soon shalt feel the blow!"
 
 
King Henry forced a careless smile,
As the hermit went his way;
But Henry soon remember'd him
Upon his dying day.