Текст книги "Привычки на миллион. 10 простых шагов к тому, чтобы получить все, о чем вы мечтаете"

Автор книги: Роберт Рингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А дело в том, что до этого времени ваш разум не был готов принять эту информацию, так что вы не придавали ей большого значения. Потом, когда она наконец стукнула вас, как кувалда, это случилось потому, что вы находились в той точке своей жизни, когда были готовы услышать ее, готовы впитать ее и действовать на ее основе. Таким образом, эта информация создала иллюзию, что она волшебным образом появилась в тот конкретный момент.

Открытая интеллектуальная парадигма

Я использую термин «интеллектуальная парадигма» для обозначения воображаемого ящика в вашем мозге, который вмещает то, что в вашем представлении является миром возможного. И наоборот, все, что находится за пределами этого ящика, представляет собой для вас мир невозможного. Сочетание того, что находится внутри и за пределами этого воображаемого ящика, составляет вашу «систему убеждений».

Что определяет, по какую сторону границ ящика расположить то или иное убеждение? Это ваш опыт, ваше окружение, ваши знания и здравый смысл – все, чему вы были открыты на протяжении своей жизни. В зависимости от того, в какой степени ваш опыт был положительным и в какой мере вы обладаете знаниями и мудростью, не только больше возможностей откроется внутри границ вашей интеллектуальной парадигмы, но и сама парадигма станет открытой; то есть ваш разум будет более открыт новым идеям, концепциям и возможностям. И в той мере, в какой верно обратное, вы будете склонны иметь закрытый разум.

Чем более позитивна ваша система убеждений, тем более вы будете уверены в своей способности управлять своей судьбой. Аналогично: чем более убеждены вы будете в том, что способны управлять своей судьбой, тем более открытой будет ваша интеллектуальная парадигма. А чем более открытой будет ваша интеллектуальная парадигма, тем меньше вы будете пребывать в плену предвзятых мнений. Все это ведет к тому, что известно как «изобретательный ум», который готов рассматривать практически все возможности.

Альтернативное мышление

Изобретательность – это не что иное, как альтернативное мышление. Под альтернативным мышлением я понимаю следование привычке искать другие варианты, столкнувшись с проблемами или препятствиями, а не застревать на том факте, что все пошло не так, как вы надеялись.

Это на самом деле позитивное мышление, и оно проявляется в форме открытой интеллектуальной парадигмы. Фактически будет правильным сказать, что позитивное мышление и открытая интеллектуальная парадигма – синонимы. Когда ваш механизм альтернативного мышления находится в хорошем рабочем состоянии, это означает, что ваша вера сильна, потому что побуждает вас искать другие варианты. Вера – в большой степени результат понимания того, что: 1) проблемы – это нормальное явление, важная и постоянная составляющая жизненного опыта; 2) существует положительный противовес каждому негативному моменту; 3) закон больших чисел гарантирует, что если вы будете продолжать попытки, то рано или поздно все получится; и 4) благодаря силе разума вы обладаете способностью притягивать к себе предметы, людей и обстоятельства, необходимые для достижения ваших целей.

Вы когда-нибудь испытывали глубокое волнение, сделав то, что, по мнению всех, сделать было невозможно? Что происходило в такой ситуации? Вы увидели возможности, которых не смогли разглядеть другие люди, потому что ваша интеллектуальная парадигма была более открыта, чем их. Это сделало вас более изобретательным, более настроенным на альтернативные способы достижения своей цели. Вместо того чтобы сказать, что, когда вы оказались готовыми к нему, решение пришло к вам само, возможно, более правильным будет объяснить это как прорыв через существующие границы вашей интеллектуальной парадигмы и открытие того, что находится вне ее. Иными словами, вы открыли возможности, которые возникли за пределами существующего периметра вашей интеллектуальной парадигмы.

Более того, так как нельзя знать обо всех возможностях, которые существуют за пределами наших интеллектуальных парадигм, наши ограничения, теоретически говоря, находятся там, где мы предпочитаем их ставить. Какая волнующая мысль! Речь идет о способности выписывать самому себе путевку в жизнь… Так-то!

Что угодно, только не мой «мерседес»!

Помню, как один мой знакомый из Беверли-Хиллз жаловался однажды на свои финансовые проблемы, а я спросил его, почему он не продал либо свой «мерседес», либо «мерседес» жены, чтобы облегчить свое бремя. Ой, можно было подумать, что я выстрелил ему в сердце.

– Продать мой «мерседес»! Вы шутите? Я не мог сделать этого.

– Почему же? – спросил я.

– Я не мог продать свой «мерседес». Что подумали бы люди в Беверли-Хиллз? Мне был бы конец.

В тот момент продажа одного из его «мерседесов» не была частью мира возможного у этого человека. Это была мысль, которая лежала вне периметра его интеллектуальной парадигмы и не была альтернативой, которую мог рассматривать его неизобретательный ум. Заметьте, я сказал «в тот момент». Изобретательность большинства людей склонна изменяться с изменением обстоятельств. Например, что, если бы тот же самый человек неожиданно оказался в тюремной камере в Мексике и охранник сказал бы ему: «Вот что я тебе скажу. Если ты продашь два своих «мерседеса», я вытащу тебя отсюда»? При таких обстоятельствах его ответ вполне мог бы быть таким: «Продать их? Шутишь? Да бери их даром!»

Мораль: чтобы постоянно добиваться положительных результатов, важно постоянно пользоваться привычкой поддерживать интеллектуальную парадигму открытой. Если вы станете ждать до тех пор, пока не впадете в отчаяние перед нешаблонной или экстремальной альтернативой, то, вероятно, так и проживете остаток своих дней – в отчаянии.

Безграничный контроль?

Как я сказал, теоретически границы, которые мы себе устанавливаем, во многом находятся там, где мы решаем их поставить. Я использую слово «теоретически», потому что позитивное мышление не дает вам всемогущества. Но в той степени, в какой привычка позитивно мыслить становится для вас образом жизни, может быть несомненно одно: вы все можете делать лучше. Позитивное мышление Виктора Франкла гарантировало ему не выживание в Освенциме и Дахау, а то, что его шансы будут выше, чем если бы его разум был скептически настроен к возможности выживания.

Иными словами, хотя мы и не свободны от неизбежных составляющих жизни – болезней, несчастных случаев, природных бедствий и тому подобного, мы свободны выбирать свое отношение к ним. И, делая это, мы можем как минимум качнуть противовес в свою пользу и решительно повысить шансы на успех, что само по себе является достаточной причиной для того, чтобы упорно трудиться над воспитанием в себе привычки позитивно мыслить каждый день своей жизни.

Глава 3
Привычка видеть вещи в их относительной значимости

Было ровно 20:10 18 марта 1988 г., когда самолет мексиканских авиалиний рейса номер 913 коснулся взлетно-посадочной полосы в аэропорте города Мансанильо. Я посмотрел в темное окно, задавая себе вопрос: не является ли мое решение сделать Мексику своим местом жительства на следующий год импульсивным? Я считал, что это идеальный момент для того, чтобы взять отпуск, стереть из памяти информацию о людях, которая затуманивала мой когда-то ясный разум, начать писать в тишине и покое и заново оценить этот непредсказуемый и таинственный опыт под названием «жизнь».

Моя жена была на шестом месяце беременности, но я рассудил, что, если будут какие-то проблемы, мы всегда сможем добраться самолетом до Гвадалахары менее чем за полчаса. И кто знает, может быть, оборудование медицинских учреждений в Мансанильо не так уж и плохо, как я думал, судя по рассказам людей. Предварительный план состоял в том, чтобы вернуться в Соединенные Штаты, когда моя жена будет на восьмом месяце, родить ребенка и затем вернуться в Мансанильо, где и провести остаток года.

Кроме того, единственный раз в моей жизни выбор времени был идеальным. Нужная ситуация сложилась в нужное время. Приблизительно восемью годами ранее один мой приятель построил на вершине горы чуть выше отеля «Лас Адас», где снимали фильм «10», виллу площадью 25 тысяч квадратных футов, но дела не давали ему проводить там много времени в последние годы.

Всякий домовладелец в Мексике знает, что долгое отсутствие сулит проблемы. Так что это была поистине взаимовыгодная ситуация: мы заключили сделку, по которой моя жена и я согласились жить на вилле приблизительно год и присматривать за всем, попытаться вселить корпоративный дух в персонал виллы и взять под контроль местную администрацию. Это казалось нам довольно простой задачей. (Если вы когда-нибудь жили в Мексике, то последняя фраза, несомненно, заставила вас улыбнуться и покачать головой.)

Жить в Мексике означает решать сотни проблем. Это окончательный тест на изобретательность. В первую неделю нашего пребывания на вилле мы испытали «мелкие неудобства»: сначала вода из всех кранов шла темно-коричневого цвета; потом ее два дня не было вообще, это означало, что ни в одном из туалетов нельзя было смыть за собой. Мы обнаружили на кухне огромных крыс, а также вполне ожидаемых тараканов, ящериц и разнообразных жуков. Несколько дней не работала система кондиционирования, отчего в комнатах с бетонными стенами создавалось ощущение, будто находишься в герметически замурованных могилах. Телефоны отключались два или три раза. Конечно, все это покажется вам мелочью, если вы никогда не жили в Мексике и не пытались вызвать мастера, чтобы отремонтировать что-то из оборудования.

Наша вилла находилась в заливе Мансанильо, приблизительно в пятнадцати милях от одноименного города. На самом деле ближе к нам была расположена парочка небольших индейских поселков – Сантьяго и Салауа, чем Мансанильо. На второй день своего пребывания на вилле мы поняли, что психологически готовы отправиться в Сантьяго и купить продуктов. Если бы кто-то заранее сказал нам, что «Камачос» – самый худший продовольственный магазин в Мексике, это все равно было бы потрясением. Но нас уверили, что «Камачос» – самый лучший магазин в округе. Когда я вошел в этот магазин и бросил вокруг себя один взгляд, немедленно начал искать в памяти подходящую шутку. Бесполезно! На меня нашло затмение.

С самым худшим ассортиментом самый захудалый продовольственный магазин в любом гетто в Соединенных Штатах показался бы магазином для гурманов в Сантьяго. И при этом в «Камачос» люди улыбались. Я решил, что чего-то не понимаю, и тоже стал улыбаться. Там и тогда я понял, что впереди еще год и у меня есть выбор: я мог жаловаться и страдать, как обычный американец, или адаптироваться к местному образу жизни.

Вскоре я даже начал с нетерпением ожидать поездку в «Камачос» (это случалось пару раз в неделю), чтобы сделать там покупки и обменяться «испано-глийскими» шуточками с господином Камачо и его служащими. Какое было событие, когда приходил еженедельный номер газеты «США сегодня»[1]1
  USA Today.


[Закрыть]или холодильник магазина оказывался полностью забитым новой партией пепси! Все дело в том, как мысленно рассматривать эту ситуацию.

После пары недель упорного труда с целью адаптации к радикально новому образу жизни моя жена и я приспособились к расслабленному течению бытия – ничего подобного я еще никогда не испытывал. Мы гуляли по пляжу, много читали, ездили на субботний рынок под открытым небом в Сантьяго, привели в порядок виллу и даже отважились съездить в город Мансанильо за покупками. Это было восхитительно, несмотря на наши параноидные опасения, что ядовитые скорпионы прячутся под постельным покрывалом, с нетерпением ожидая появления наших ног.

Однако новый образ жизни также требовал жертв от моей жены. Во-первых, вилла была такой большой и в ней имелось столько лестниц, что прожить в ней обычный день было равносильно тяжелому труду. Также улицы и дороги в сельскохозяйственной части Мексики были построены без учета того, что по ним будут ездить беременные женщины. Горная дорога до нашей виллы состояла главным образом из неровных камней, и большую часть пути длиной в несколько миль вверх и вниз по горе приходилось проезжать со скоростью не более десяти миль в час. И даже при таком темпе у вас было ощущение, словно вы сидите верхом на необъезженной лошади и еле движетесь. Улицы Сантьяго представляли собой смесь больших камней и грязи и были даже еще более ухабистыми, чем наша горная дорога.

Стояла середина апреля. Ребенок наш должен был родиться не раньше начала июля, но я решил, что на всякий случай будет неплохо посмотреть, как оборудованы медицинские учреждения, которые есть в окрестностях, на тот маловероятный случай, если в них возникнет острая необходимость. Мы расспросили нескольких людей, как американцев, так и местных, о родовспомогательных учреждениях и медицинском обслуживании в этой местности, и все единодушно сошлись на том, что «в Мансанильо никто не рожает». Там просто не было медицинских учреждений в том виде, в каком мы их знаем в Соединенных Штатах. В случае крайней необходимости последней надеждой, как нам сказали, был Морской госпиталь в маленьком городке Лас-Брисас, расположенном приблизительно в десяти милях.

В следующее воскресенье мы предприняли поездку, чтобы лично увидеть оборудование Морского госпиталя. И опять культурный шок. Нам не нужно было входить внутрь. Один взгляд на внешний вид – и стало понятно, что никто с какой-либо серьезной медицинской проблемой не выйдет оттуда живым. Мои первые слова были: «Ну, с непредвиденными случаями в Мансанильо все ясно. Младенцев здесь никто не рожает и живет, чтобы рассказывать об этом. По крайней мере, мы можем полностью исключить этот вариант как альтернативу, будь то экстренный или не экстренный случай». Мы смеялись и шутили об этом, когда уезжали оттуда, удивляясь, как люди во всем мире выживают в таких импровизированных больницах. Жуть! Быть американцем – значит иметь самую защищенную, безопасную жизнь на планете.

Лежа в ту ночь в постели, глядя в потолок, я мыслями возвращался к тому, что мы видели на военно-морской базе. «Что, если… нет, немыслимо!» Я даже не разрешал себе рассматривать такую возможность. Я просто не мог позволить этому случиться, невзирая ни на что. Я решил, что нам лучше запланировать поездку в США в конце мая, просто на всякий случай. А потом, когда все с ребенком будет в порядке, мы сможем возвратиться в Мансанильо на третьей неделе июля.

Я почувствовал облегчение, приняв такое решение, хотя моя жена продолжала настаивать на том, что на самом деле нет необходимости уезжать в

Штаты так рано. К сожалению, ее состояние не позволяло доверять ее протестам, потому что постепенно она стала испытывать все больший дискомфорт. Каждая поездка вверх и вниз по ухабистой горной дороге, казалось, искушала судьбу, пока я в конце концов не стал совершать большинство поездок в город один, чтобы избавить ее от этих тягот. Это создало некоторую проблему, потому что жена бегло говорила по-испански, тогда как я по-испански не говорил вообще. Попробуйте оказаться в такой ситуации в Мексике, если хотите узнать, что такое опасное положение.

К концу первой недели мая состояние моей жены стало ухудшаться все возрастающими темпами, и я стал всерьез подумывать об экстренной ситуации. Я решил, что нам лучше на следующей неделе улететь в Гвадалахару, чтобы там ее обследовали на хорошей медицинской аппаратуре, и тогда определиться, возвращаться ли в Мансанильо, оставаться в Гвадалахаре до рождения ребенка или попытаться добраться до Соединенных Штатов. К сожалению, компания «Аэромексико» только-только обанкротилась, в результате чего остались только два рейса в неделю авиакомпании «Мексиканские авиалинии» в Гвадалахару – наша единственная возможность путешествия по воздуху.

Хуже того, нам сообщили, что по международному закону женщине не разрешается летать на самолете, если она более чем на седьмом месяце беременности. В довершение всего все места на рейсы в Гвадалахару были полностью забронированы на ближайшие недели. Ситуация становилась совсем не смешной. Мое беспокойство усилилось, когда я попытался оценить наши варианты разумно.

Я рассмотрел возможность взять напрокат микроавтобус и обнаружил, что поездка будет длиться шесть часов при условии, что по дороге не возникнет никаких проблем (в Мексике это всегда плохое допущение), и она будет очень неудобной на многих отрезках пути. «Сможет ли она доехать?» – спрашивал я себя. У меня не было выбора; я должен был попытаться. Мысленный образ так называемого госпиталя в Лас-Брисас подгонял меня, заставляя делать выбор из имевшихся у нас не самых радужных вариантов.

Я заказал микроавтобус на субботу 13 мая и стал паковать предметы первой необходимости. Между тем я взял на себя ответственность удостовериться, что персонал будет присматривать за виллой, зарплату ему выдадут и все хозяйство не разойдется по швам, как только мы уедем. Я приехал в Мексику, чтобы расслабиться и писать, но обстоятельства менялись быстро. Но что я мог узнать от садовников и домработниц, которые не говорили по-английски? Хуже того, кондиционеры совершенно перестали работать, и их нужно было основательно ремонтировать или, возможно, заменять. В добавление ко всему периодически отключалась подача воды, а машина была на грани поломки.

Моя жена так измучилась к среде, что в четверг мы решили отправиться на прием к врачу в Мансанильо, чтобы просто удостовериться, что не стоит вопрос о жизни или смерти, если отправимся в микроавтобусе в Гвадалахару в субботу. Через нашего друга капитана Эухенио Гутигреса мы договорились о приеме у доктора Абрахана, который осмотрел мою жену в четверг утром. Доктор Абрахан сказал нам, что моя жена точно не выносит ребенка полный срок, но, вероятно, не родит еще в течение месяца. Он также диагностировал у нее большую, мучительно болезненную грыжу в верхней левой части живота. Тем не менее он высказал мнение, что нам следует ехать в Гвадалахару на микроавтобусе, если моей жене не станет хуже к субботе.

Однако в тот же вечер все изменилось в худшую сторону, гораздо худшую. Ночью моя жена стала корчиться от боли и кричать. И это притом, что она никогда не жаловалась и у нее был очень высокий болевой порог. По мере того как жене становилось все хуже, стала прорисовываться реальность. Это был не кошмар, не кино, не то, о чем я читал в газете. Это происходило с нами. Тот самый экстренный случай, который видится в кошмарах каждому цивилизованному человеку, был здесь и сейчас. Гвадалахара уже не была для нас альтернативой. Единственный вопрос состоял в том, что произойдет прямо здесь, в Мансанильо!

Я позвонил Гансу Ротлисбергеру, нашему лучшему другу в Мексике, который работал директором по связям с общественностью в гостинице «Лас Адас», расположенной по соседству. Последние пару недель он внимательно следил за развитием нашей ситуации и был в курсе, что дела идут не очень хорошо. Услышав крики моей жены на заднем плане, он немедленно запустил в действие мексиканскую цепную реакцию, позвонив нашему общему другу Энди Шрайеру, который в свою очередь позвонил капитану Гутигресу, а тот – в Красный Крест и доктору Абрахану.

Через тридцать минут приехала машина Красного Креста, медики вынесли мою жену на видавших виды носилках и поместили их в старенькую машину скорой помощи. И мы начали спуск с горы по ухабистой каменистой дороге, которая была нам так хорошо знакома. Я сидел рядом со своей женой в машине скорой помощи и крепко держал ее за руку. Ганс ехал следом в своей машине, пока мы со скоростью две мили в час спускались по долгой горной дороге, а моя жена стонала от боли.

Пока старая машина скорой помощи немилосердно подпрыгивала на ухабах, врач Красного Креста сказал моей жене, что нужно осмотреть ее по дороге в больницу. Я внимательно наблюдал за его лицом, когда он проводил осмотр, и сразу же увидел: что-то не так. Он заговорил с моей женой по-испански, и она передала мне его слова: «Ваш ребенок родится сегодня ночью».

«Невозможно, – подумал я. – Этого не может быть. Не здесь… Не в Мансанильо. Не на два месяца раньше… Не в Морском госпитале». Всего лишь несколько недель назад мы смеялись над тем, что не можем рассматривать Морской госпиталь как реальную альтернативу. Теперь же я просто хотел пробудиться от этого кошмара. Я хотел прикрепить к себе и своей жене волшебные крылья и перенестись в Гвадалахару, где мы будем защищены от неизвестности. Как-то, каким-нибудь образом я просто не мог позволить этому случиться. Но реальность была такова, что это происходило. Одна из неизбежностей жизни обрушилась на нас. Мы ехали в Морской госпиталь, где скоро будет решаться судьба моей жены и еще не рожденного ребенка.

Когда машина скорой помощи закончила свой путь по ухабам с горы и выехала на старое шоссе в направлении Лас-Брисас, все, что я мог увидеть через грязное лобовое стекло, – это калейдоскоп из темноты, потрепанных машин, людей, время от времени перебегавших дорогу, и дыма, который шел от костров, зажженных днем на полях, и стелился над шоссе. Сирена на машине скорой помощи гудела у меня в ушах, когда я пытался представить себе события, которые ждали нас впереди.

Когда мы наконец прибыли в Морской госпиталь, персонал немедленно подготовил мою жену к родам и укатил ее в родильное отделение. Мне велели оставаться за стеной высотой три фута, расположенной в дюжине шагов от этого помещения. В душном влажном воздухе я несколько часов мерил шагами пол, мучаясь от каждого стона и крика своей жены. Всю ночь мой разум бешено работал, пытаясь спрогнозировать все возможные сценарии. Продолжая шагать, как автомат, я рефлекторно прихлопывал москитов и наблюдал, как передо мной разбегаются тараканы.

Я думал, что никто не знает о родах так мало, как я. Я задавал себе вопрос: каковы шансы на то, что родившийся на два месяца раньше ребенок выживет при самых благоприятных обстоятельствах? Я понятия об этом не имел. И еще более важно: каковы шансы преждевременно рожденного ребенка при самых худших обстоятельствах? Страшные мысли безостановочно бомбардировали мой мозг, и моя голова раскалывалась на куски по мере того, как крики моей жены становились все громче и отчаяннее.

Наконец, около двух часов ночи доктор Абрахан вышел из родильной палаты и подошел ко мне с угрюмым выражением лица. Он сказал что-то по-испански, чего я не понял, а затем сделал мне знак позвать Ганса, который спал в своей машине снаружи. Побежав к машине, я подумал про себя: «Ребенок мертв. Ребенок умер». Я мог только надеяться, что с женой все в порядке. Когда я разбудил Ганса, мы вместе поспешили назад, и доктор Абрахан стал что-то ему объяснять. Прошло около минуты, прежде чем Ганс обернулся ко мне и объяснил мрачным и сочувствующим тоном, что они несколько раз пытались достать ребенка, но каждый раз затухало его сердцебиение. Очевидно, пуповина обмоталась вокруг его ножек. Была только одна надежда – кесарево сечение.

Мое лицо исказила гримаса, и я крепко прикусил губу. С нами происходил кошмар, и не было сказочных крыльев, чтобы улететь в Гвадалахару, как в кино. Настал решающий момент; на нас надвигалась катастрофа. Откладывать было нельзя. Мне дали документ – написанный, разумеется, по-испански – и ручку, чтобы его подписать. Такой ситуации боится каждый человек – вопрос жизни и смерти, над которым он абсолютно не властен. Жара… влажность… москиты… тараканы. умирающий ребенок, который еще не видел белого света. любимая жена, кричащая в нескольких футах от меня. документ на иностранном языке, который нужно подписать. Бывают ситуации в жизни, когда выбирать в конечном счете приходится между ужасным и еще более худшим. В этом случае ужасный выбор был – подписать документ; еще более худший – неминуемая смерть или, возможно, две смерти.

Когда они выкатили мою жену в коридор, чтобы отвезти в операционную, она едва слышно сказала мне: «Я люблю тебя, Роберт». Слезы потекли по моим щекам, когда я ответил хрипло: «Я тоже люблю тебя, Эстер». Я смотрел, как они катили ее по коридору, думая про себя, что могу больше не увидеть живым самого доброго, нежного, любящего, сострадательного человека, которого я когда-либо знал. Судьба самого важного человека в моей жизни была теперь полностью не в моих руках, а в руках чужих людей в стране третьего мира. «Как я мог позволить, чтобы мы попали в такую историю?» – спросил я себя.

Две медсестры, которые спали на кушетках, вскочили и поспешили в операционную вслед за моей женой, и за ними захлопнулись двери. Ожидание продолжилось. У меня было почти два часа, чтобы в уме проиграть три возможных сценария – и все они были ужасающими: моя жена может остаться в живых, а ребенок умрет; моя жена может умереть, а ребенок выжить; и моя жена, и ребенок могут умереть. Мое эмоциональное состояние было неустойчиво, я все еще цеплялся за надежду, что проснусь и выяснится, что ничего подобного не происходит на самом деле. Я то пытался сообразить, как смогу справиться с третьим и самым худшим сценарием, то разум совершенно покидал меня.

Апокалипсис продолжался: не было в наличии общепринятого обезболивающего, и потребовалось сорок пять минут приставать к анестезиологу, чтобы он вколол моей жене местный анестетик. В какой-то момент она перестала дышать, но они вовремя сумели помочь ей. Лежа на операционном столе с разрезанным животом, она могла своими глазами видеть всю операцию в зеркале, находившемся над ней. Это была напряженная, тяжелая борьба, но врачу в конце концов удалось вытащить из нее ребенка.

Наконец в 4:12 двери операционной распахнулись, и из них стремительно вышел молодой врач в хирургической маске, закрывавшей его лицо, который нес ребенка в изношенной ткани, похожей на полотенце. Он двигался быстро и прошел мимо меня, направляясь к допотопному инкубатору за стеклянной перегородкой. Младенец не кричал, но он дышал – едва-едва. Когда врач попытался положить ребенка в инкубатор, он случайно сбил с него крышку, которая упала прямо на лицо ребенка. И я снова крепко прикусил губу, глядя на разворачивающийся в нескольких футах от меня сценарий.

Не сумев должным образом приладить крышку инкубатора, молодой доктор взял на руки ребенка, понес его по коридору в другую комнату, в которой было еще несколько пустых инкубаторов. Тем временем из операционной вышла медсестра и уверила меня, что с моей женой все в порядке, так что я поспешил за молодым врачом. В палате интенсивной терапии он принимал экстренные меры, пытаясь сохранить ребенку жизнь. Мне пришло в голову, что, если ребенок не выживет, я могу так и не узнать, как он выглядел, так что, когда врач взял ситуацию под контроль, я нерешительно спросил, не могу ли увидеть своего новорожденного сына поближе. Врач с неохотой позволил мне быстро взглянуть на него.

Этот миг навсегда останется в моей памяти. Бедный малыш боролся за каждый глоток воздуха, который он мог сделать, и едва имел силы время от времени издавать почти неслышный крик. Тем не менее с учетом того, что он родился раньше времени, и всей ситуации он был, безусловно, красивым. Доктор Чагойя, который вынес его из операционной, объяснил, что дыхательная система младенца плохо развита и это опасно, особенно в течение первых двадцати четырех часов. Инфекция, пневмония, сердечная недостаточность – все было опасным для него на тот момент. Каким бы несовременным ни было оборудование больницы, медицинский персонал подключил ребенка к аппарату искусственного дыхания: в его трахеи были вставлены трубки, а в левую ручку через капельницу шло внутривенное питание; медики начали методично с ним работать.

После того как Ганс уехал в гостиницу, я продолжал мерить шагами душные тихие коридоры больницы и думал, думал, думал… Я шагал час за часом, прихлопывая москитов, которые безжалостно преследовали меня. Мой разум бесцельно метался, все время возвращаясь к двум словам – перспектива и относительность. В тот момент я думал, насколько мелкими и несущественными кажутся большинство повседневных проблем. Все эти мелкие проявления неуважения, обиды, случаи несправедливости, неудачи, финансовые потери, которые мы переживаем, идя по жизни, кажутся неважными, когда посмотришь на них с точки зрения относительности. При сопоставлении с ситуацией «жизнь или смерть» человека, которого мы горячо любим, какими абсурдными они выглядят!

Каждый раз, когда я проходил мимо палаты интенсивной терапии, доктор Чагойя стоял над моим сыном, наблюдая за каждым его движением, поправляя лабиринт трубочек, торчащих из него, делая ему массаж ручек и ножек, периодически подавая кислород, проверяя биение его сердца и – прежде всего – не отводя от него глаз. Всякий раз, когда доктор Чагойя отрывал взгляд от моего сына и видел меня, он говорил со мной глазами. Это один из самых сострадательных молодых людей, которых я знал, человек действительно неравнодушный.

Приблизительно в восемь часов утра доктора Чагойю сменил другой молодой врач – доктор Гектор Америко Баутиста. Я почувствовал беспокойство, но ненадолго. И опять бесконечное сострадание. Однажды, когда сердечко Эндрю перестало биться, доктор Америко умелыми действиями вновь заставил его работать. Этот удивительный молодой человек стоял рядом с инкубатором моего сына двадцать четыре часа без единого перерыва – поправляя трубочки, делая массаж, и все время наблюдал… наблюдал… наблюдал.

В этой чрезвычайно опасной ситуации было одно, что вселяло надежду: то, чего мексиканские врачи не имели в области оборудования, аппаратуры и технологий, они более чем компенсировали состраданием, уходом и заботой. Невозможно описать, как я обязан этим людям. Я был по-настоящему тронут их профессионализмом и сострадательностью. Многие могут обладать интеллектом, чтобы заниматься медициной, но лишь у небольшого процента людей есть характер заниматься медициной, испытывая сострадание к людям. Нам чрезвычайно посчастливилось, что рядом с нами оказались несколько таких врачей – самых лучших, которых я мог надеяться встретить в своей жизни.

Эти сострадательные, внимательные доктора вместе с несколькими такими же сострадательными, заботливыми медсестрами упорно уводили моих жену и сына от балансирования на грани смерти. То, что началось как суровое, кошмарное испытание, превратилось в не что иное, как чудо. Менее чем через неделю состояние и моей жены, и сына стабилизировалось, и мы получили возможность возвратиться на виллу вместе. В ту роковую ночь неделей раньше мы покинули виллу вдвоем; я запросто мог бы вернуться туда в единственном числе; вместо этого мы вернулись втроем. То, что чуть не положило конец нашим жизням, сделало нас безгранично сильнее и, несомненно, дало мне гораздо более здравый взгляд на будущее в моем собственном небольшом мире.