Текст книги "Голос ночной птицы"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 48 страниц)

Глава 2

– Весьма серьезное неудобство, – произнес Айзек Вудворд, когда Мэтью заглянул под покрытую соломенным матрасом деревянную кровать и обнаружил, что ночного горшка там нет. – Уверен, это недосмотр.

Мэтью в отчаянии помотал головой:

– Я думал, нам дадут приличную комнату. В сарае и то было бы лучше.

– Мы не пропадем, переночевав здесь одну ночь. – Вудворд подбородком указал на единственное закрытое ставнем окошко, заляпанное полосами дождя. – Я осмелюсь утверждать, что мы пропали бы, если бы продолжали путь в такую погоду. Так что будь, Мэтью, благодарен.

И снова Вудворд все свое внимание посвятил тому, что делал: одеванию к обеду. Он открыл свой сундук и достал чистую полотняную белую рубашку, свежие чулки, пару светло-серых бриджей, которые аккуратно положил поперек кровати, чтобы не зацепить материю соломой. Сундук Мэтью также был открыт, и чистая одежда наготове. Одно из требований Вудворда: где бы они ни были и каковы бы ни были обстоятельства, к обеду они одеваются как цивилизованные люди. Зачастую Мэтью не видел в этом смысла – разряжаться, словно кардинал, иногда для нищенской трапезы, – но понимал, что для правильного мироощущения Вудворду это жизненно необходимо.

Вудворд вытащил из сундука болванку для париков и поставил на небольшой стол, который вместе с кроватью и сосновым стулом составлял всю меблировку комнаты. На болванку Вудворд надел один из своих трех париков – тот, что был окрашен в приличный оттенок каштанового, с вьющимися локонами на плечах. При чадящей свече в кованом подсвечнике, висящем на крюке над столом, Вудворд осмотрел собственную лысину в ручном зеркальце с серебряной оправой, которое путешествовало с ним из самой Англии. На белой коже головы виднелось с десяток старческих пигментных пятен – прискорбно неприятное зрелище с точки зрения их владельца. Вокруг ушей имелся легкий седой пушок. Стоя в нижнем белье, Вудворд рассматривал эти пятна. Его пухлый живот вываливался из-под перетягивающего пояса, ноги были тонкие, как у цапли. Вудворд тихо вздохнул.

– Годы, – сказал он, – жестокая вещь. Каждый раз, глядя в зеркало, я нахожу новый повод для жалоб. Береги свою юность, Мэтью, это ценнейшее имущество.

– Да, сэр.

Произнесено было без особого выражения. Тема разговора для Мэтью была не нова – Вудворд часто впадал в поэтичность, рассуждая о невзгодах старения. Мэтью сейчас был занят тем, что влезал в свежую белую рубашку.

– А я был красив, – продолжал размышлять вслух Вудворд. – Действительно был. – Он наклонил зеркало, разглядывая старческие пятна. – Красив и тщеславен. Кажется, не без оснований тщеславен.

Он слегка сощурился. Теперь пятен было больше, чем в прошлый раз, когда он их пересчитывал. Да, больше, в этом сомневаться не приходилось. Больше напоминаний о собственной смертности, о времени, утекающем, как вода из пробитого ведра. Он резким движением отвел зеркало в сторону.

– Я ведь продолжаю стареть? – спросил он, обращаясь к Мэтью с намеком на улыбку. – Нет надобности отвечать. Сегодня самообвинений не будет. Ах, где моя гордость!

Он сунул руку в сундук и вынул – с огромной осторожностью и восхищением – камзол. Не какой-нибудь обыкновенный. Тот камзол был темно-коричневого цвета густого французского шоколада, с тончайшей подкладкой черного шелка. Украшали этот камзол – и поблескивали сейчас при свече, когда Вудворд держал его в руках, – тонкие полоски, сплетенные из золотых нитей. Два маленьких скромных кармана украшало по краям такое же золотое плетение, а пять пуговиц камзола исполнены были из чистой слоновой кости – довольно уже пожелтелой после стольких лет ношения, но все же настоящей слоновой кости. Замечательный предмет одежды, реликт прошлой жизни. Вудворду случалось иногда перебиваться сухарями, грустно созерцать пустую кладовую и еще более пустой кошелек, но никогда – хотя этот камзол принес бы приличную сумму на рынке Чарльз-Тауна – Вудворд даже не рассматривал возможность его продать. В конце концов, это было связующее звено с его прежней жизнью джентльмена со средствами, и много раз он засыпал, обернув этим камзолом грудь, будто тот мог навеять сны о счастливых лондонских годах.

Донесся раскат грома. Мэтью заметил, что угол подтекает, и вода струится по кое-как ошкуренным бревнам, собираясь лужицей на полу. Еще он заметил, что по комнате шныряют несколько крыс, и оценил их как не уступающих по размерам своим городским собратьям, если не превосходящих их. Он решил попросить у Шоукомба дополнительную свечу, и если он вообще заснет, то лишь сидя и с фонарем под рукой.

Пока Мэтью надевал пару темно-синих бриджей и черный сюртук, Вудворд натянул чулки, серые бриджи – несколько туго сидящие в талии, а потом – белую блузу. Затем он сунул ноги в сапоги, очищенные от грязи, насколько это было возможно, и только после этого надел и застегнул свой высоко ценимый камзол. Далее последовал парик, расправленный и установленный должным образом под контролем ручного зеркальца. Вудворд провел рукой по подбородку – нет ли щетины: ему удалось побриться с использованием таза дождевой воды, которую Шоукомб принес для умывания. Последним предметом одежды был бежевый сюртук – довольно мятый, зато закаленный в путешествиях. Мэтью прошелся расческой по непокорному ежику волос, и они были готовы к приему у хозяина заведения.

– З-заходите, рассаживайтесь! – заорал Шоукомб, когда Вудворд в сопровождении Мэтью вошел в общий зал. Дым очага стал еще более густым и едким, если это только было возможно. В зале горело несколько свечей, и Мод вместе с девушкой возились у котла, булькающего на крюке над красными углями. Шоукомб стоял на ногах, держа в руке деревянную кружку с ромом, и показывал вошедшим на стол. Судя по качанию тела, жидкость свое действие оказывала. Трактирщик заморгал и издал низкий присвист, к концу ставший существенно громче.

– В Бога и короля мать, это у вас золото? – Вудворд не успел отпрянуть, и грязная лапа Шоукомба, высунувшись вперед, пощупала поблескивающий камзол. – Вот это матерьяльчик, блин! Мод, ты глянь! Он золото носит на себе, ты видала такое?

Старуха, чье лицо под длинными седыми волосами в отблесках огня напоминало потрескавшуюся глину, глянула через плечо и издала звук, который можно было счесть и изуродованной речью, и просто сопением. Потом снова вернулась к своей работе – помешивать в котле и издавать звуки, которые звучали то как приказы девушке, то как неодобрение ей же.

– Ну, блин, как птички! – сказал Шоукомб, ухмыляясь во весь рот. Мэтью сравнил бы этот рот со свежим порезом от стекла. – Золотая птица и черная птица, во зрелище! – Он шумно отодвинул стул от ближайшего стола. – Давайте садитесь, пусть крылышки да перышки отдохнут!

Вудворд, достоинство которого было оскорблено подобным поведением, сам отодвинул для себя стул и опустился на него со всем изяществом, которое мог собрать. Мэтью остался стоять и, глядя прямо в глаза Шоукомбу, произнес:

– Ночной горшок.

– А?

Кривая ухмылка так и застыла на физиономии Шоукомба.

– Ночной горшок, – твердо повторил молодой человек. – В нашу комнату не поставили ночной горшок.

– Ночной. – Шоукомб глотнул как следует из кружки, и струйка рома потекла по подбородку. Ухмылка исчезла. Зрачки превратились в черные булавочные головки. – Горшок. Ночной, значит, мать его, горшок, на фиг. А на хрена, по-вашему, лес тут? Если кто ж-желает посрать или поссать, идет прямо в лес, на фиг. И ж-жопу листьями вытирает. А теперь садитесь, а то ужин щас будет.

Мэтью остался стоять, только сердце у него забилось сильнее. Ощущалось повисшее между ним и хозяином напряжение, едкое, как сосновый дым. Жилы у Шоукомба на шее надулись, налились кровью. На лице читался откровенный и грубый вызов. Он подзадоривал Мэтью нанести удар, и как только удар будет нанесен, ответ, втрое более сильный, не задержится. Минута тянулась. Шоукомб ждал, каков будет следующий ход Мэтью.

– Ну-ну, – спокойно произнес Вудворд и потянул Мэтью за рукав. – Садись.

– Я считаю, что мы вполне заслуживаем горшка, – настаивал Мэтью, не уступая в игре в гляделки. – Или уж хотя бы ведра.

– Молодой хозяин! – Голос Шоукомба сочился деланной симпатией. – Следовало бы вам понять, где вы находитесь. Тут никак не королевский дворец, да и страна тут не цивилизованная. Может, у вас там, в Чарльз-Тауне, присаживаются на всякие горшки, а у нас тут по-простому, за сараем. Уж как есть, так есть. И вообще, разве вы хотите, чтобы потом девушка за вами горшки мыла? – Он поднял брови. – Это ж не по-джентльменски!

Мэтью не ответил. Вудворд потянул его за рукав, считая, что стычка не стоит продолжения.

– Мы сумеем обойтись, мистер Шоукомб, – сказал Вудворд, когда Мэтью неохотно уступил и сел. – Что можем мы ожидать на ужин сегодня вечером?

Бах!

Раздался хлопок, как пистолетный выстрел, и оба гостя подскочили на стульях. Они посмотрели в сторону очага, откуда донесся звук, и увидели старуху, держащую в руке здоровенный деревянный молоток.

– Ветчины захотела! – выдохнула она хрипло и гордо подняла вторую руку, два пальца которой зажали длинный хвост огромной бурой крысы, дергающейся в предсмертных судорогах.

– Да выброси ты эту заразу! – сказал Шоукомб. Вудворд и Мэтью ждали, что она бросит крысу в котел, но старуха побрела к окну, отперла ставень и швырнула подыхающего грызуна в дождливую темь.

Открылась дверь, и на пороге появилась мокрая крыса другой породы, волоча за собой синий флаг ругательств. Абнер промок, с одежды и белой бороды капало, на сапоги налипли комья грязи.

– Конец этому проклятому миру, вот что! – объявил он, захлопнув и заперев дверь на щеколду. – Смоет нас всех прямо!

– Ты лошадей покормил, попоил?

Шоукомб до того велел Абнеру отвести лошадей и фургон путешественников под навес сарая и заняться заодно еще теми тремя, с просевшими спинами.

– Ну, вроде.

– Устроил на ночь? Если опять бросил тех кляч стоять под дождем, я тебе шкуру с задницы спущу!

– Да в сарае они, мать их так, а если не веришь, так соси ты у жеребца!

– Закрой пасть, пока я тебе ее не зашил! Пойди джентльменам рому принеси!

– Ни хрена никуда не пойду! – заверещал старик. – Промок так, что прямо хоть плавай в шмотках!

– Полагаю, я предпочел бы эль, – сказал Вудворд, вспоминая, как уже попробовал ром Шоукомба и чуть язык не сжег. – Или чай, если у вас есть.

– И мне то же самое, – произнес Мэтью.

– Слышал, что джентльмены сказали? – заорал Шоукомб на своего злополучного дядю. – Тащи сюда эль! Лучший, что есть в доме! Шевелись, я сказал!

Он с угрозой сделал два шага к старику, поднимая кружку, будто собираясь короновать ею Абнера, и при этом заплескал вонючей жидкостью своих гостей. Мэтью мрачно глянул на Вудворда, но тот лишь покачал головой, наблюдая недостойный комизм положения. Промокший дух Абнера сник перед гневом его племянника, и старик понесся в кладовую, однако успел оставить в кильватере злобное полувсхлипывающее проклятие.

– Тут кое-кто забыл, кто в этом доме хозяин! – Шоукомб выдернул стул и сел к ним за стол без приглашения. – Надо мне посочувствовать, джентльмены! Куда ни гляну, всюду вижу полоумного!

«И в зеркале тоже», – подумал Мэтью. Вудворд поерзал на стуле.

– Не сомневаюсь, что держать таверну – дело хлопотное.

– Видит Бог, чистая правда! Бывают здесь проезжающие, но немного. Малость торгую с трапперами и краснокожими. Ну, я здесь только три где-то, четыре месяца.

– Вы сами это построили? – спросил Мэтью. Он уже заметил с полдюжины водяных струек, капающих с неряшливой крыши.

– Ага. Каждое бревно, каждую доску.

– А больная спина не мешала вам валить и таскать бревна?

– Больная спина? – Шоукомб нахмурился. – Чё еще за больная спина?

– Ну, что вы повредили, таская тяжелые тюки. Разве вы не говорили, что на Темзе работали? Я думал, это и не позволяет вам таскать что-нибудь вроде… сундука или двух.

Лицо Шоукомба превратилось в кусок камня. Прошло несколько секунд, и высунулся язык, облизав нижнюю губу. Трактирщик улыбнулся, но напряженно.

– А, – протянул он, – спина. Да… да, был у меня напарник. Он-то как раз валил и таскал. Еще мы наняли малость краснокожих, бусами расплатились. Я-то говорил, что… спина у меня болит, когда мокро. А иногда я как огурчик.

– Что случилось с вашим напарником? – поинтересовался Вудворд.

– Заболел, – последовал быстрый ответ. Трактирщик не сводил глаз с Мэтью. – Лихорадка. Пришлось бедняге все бросить, убраться обратно в Чарльз-Таун.

– А отчего он в Фаунт-Роял не поехал? – продолжал допытываться Мэтью. Инстинкт гончей в нем встрепенулся: в воздухе повис безошибочный запах лжи. – Там же доктор есть, в Фаунт-Рояле.

– Откуда мне знать? Вы спросили, я отвечаю. Поехал обратно в Чарльз-Таун.

– Вот! Пейте, пока кишки не лопнут!

Две полные до краев деревянные кружки хлопнулись на середину стола, и Абнер – все еще бормоча и ругаясь – пошел обсыхать у очага.

– Суровая страна, – сказал Вудворд, чтобы разрядить напряжение, возникшее между двумя другими. Он приподнял кружку и с огорчением заметил, что на поверхности плавает маслянистая пленка.

– Мир суровый, – поправил его Шоукомб и только теперь оторвал взгляд от Мэтью. – Пейте на здоровье, джентльмены, – произнес он, поднося ром ко рту.

И у Вудворда, и у Мэтью хватило осторожности сперва чуть попробовать это пойло – и обрадоваться недостатку смелости. Эль, сваренный из чего-то вроде перебродивших кислых яблок, был настолько крепок, что сводило челюсти и перехватывало горло. У Мэтью заслезились глаза, а Вудворд был уверен, что ощутил под париком испарину. И все же оба проглотили жидкость.

– Я этот эль беру у индейцев. – Шоукомб утер рот тыльной стороной ладони. – Они его называют словом, которое означает «укус змеи».

– Действительно, ощущение как от укуса, – сказал Вудворд.

– Второй глоток идет полегче. Когда допьешь до половины, становишься ягненком или львом. – Шоукомб глотнул еще раз, покатал ром во рту. Потом вытянул ноги вдоль стола и откинулся на спинку стула. – А дозволено спросить, что у вас там за дело, в Фаунт-Рояле?

– Связанное с законом, – ответил Вудворд. – Я – магистрат.

– А-а, – кивнул Шоукомб, будто отлично все понял. – Это вы оба в мантиях?

– Нет, Мэтью – мой клерк.

– Это из-за той заварухи там, да?

– Есть некоторые проблемы, – осторожно сказал Вудворд, не зная, что известно этому человеку о событиях в Фаунт-Рояле, и не желая давать ему веревку, чтобы привязать эту историю к колесам других фургонов.

– О, мне известна вся информация, – заявил Шоукомб. – Никакой это не секрет. Гонцы мотались туда-сюда последние полтора месяца, они мне все рассказали. Вы мне вот что скажите: вы ее повесите, сожжете или голову ей отрубите?

– Во-первых, обвинения против нее должны быть доказаны. Во-вторых, приведение приговора в исполнение не входит в мои обязанности.

– Но приговор-то выносите вы? Так какой он будет?

Вудворд решил, что единственный способ сойти с этой дороги – пройти ее до конца.

– Если она будет признана виновной, то наказанием станет повешение.

– Ха! – Шоукомб пренебрежительно отмахнулся. – Кабы мне решать, я бы ей отрубил голову и все сжег! А потом взял бы пепел и бросил в океан! Они, знаете, соленой воды не выносят. – Он повернулся в сторону очага и рявкнул: – Эй, вы там! Где наш ужин?!

Мод что-то злобно залопотала в ответ, отчего изо рта у нее полетела слюна, и он снова заорал:

– Так быстрее давай, старуха!

И снова обернулся к молчащим гостям.

– Так вот, – сказал он, – я вот как мыслю: закрыть надо Фаунт-Роял наглухо, все там пожечь, и дело с концом. Когда Дьявол куда-нибудь пролезет, ничем его, кроме огня, не выкуришь. Можете ее повесить или чего вам захочется, но Дьявол пустил корни в Фаунт-Рояле, и от этого средства нет.

– Я бы счел это излишней крайностью, – ответил Вудворд. – Подобные проблемы бывали в других поселениях, и они выжили, и даже процвели, когда ситуация была исправлена.

– Ну, как хотите, а я лично не стал бы жить в Фаунт-Рояле или в любом другом месте, где когда-то Дьявол разгуливал, как у себя дома! Жизнь и без того чертовски трудна. И мне не надо, чтобы на меня порчу навели, пока я сплю! – Он хмыкнул, подчеркивая серьезность своих слов. – Да, сэр, говорите вы красиво, но спорить могу, не захотели бы вы свернуть в переулок и напороться там на Сатану, который вас в темноте поджидает! Так что мой вам совет, сэр – пусть я всего лишь жалкий трактирщик, – отрезать голову этой шлюхе Дьявола и приказать сжечь весь город до основания.

– Я не делаю вид, что знаю все ответы на все тайны, святые и нечестивые, – ровным голосом ответил магистрат, – но я точно знаю, что ситуация в Фаунт-Рояле весьма сомнительна.

– И чертовски опасна. – Шоукомб хотел сказать что-то еще, но из открытого рта не донеслось ни звука. Мэтью и Вудворду было очевидно, что его внимание, ослабленное крепким напитком, отвлеклось от вопроса о Фаунт-Рояле. Он снова залюбовался вышитым золотом камзолом. – Клянусь богом, отличная работа, – сказал он и снова осмелился потрогать материал грязными пальцами. – Где купили? В Нью-Йорке?

– Это… это мне подарила жена. В Лондоне.

– Я тоже был женат когда-то. Одного раза хватило. – Трактирщик коротко и невесело хохотнул. Пальцы его продолжали гладить ткань, к большому неудовольствию Вудворда. – Жена у вас в Чарльз-Тауне?

– Нет. – Голос Вудворда прозвучал несколько мрачнее. – Она… осталась в Лондоне.

– А моя на дне этой чертовой Атлантики. Умерла на пароходе, усралась до смерти. Ее завернули в холстину и выбросили за борт. Знаете, такая вот ж-жилетка… сколько она м'жет стоить, примерно?

– Более, чем любой человек мог бы согласиться заплатить, – ответил Вудворд и подчеркнуто отодвинул свой стул на несколько дюймов, оставив пальцы трактирщика ощупывать воздух.

– Место сделайте! Локти берегите!

Мод хлопнула на стол две деревянные миски, заполненные темно-коричневым варевом, перед Шоукомбом и магистратом. Миску Мэтью принесла девушка; поставила ее на стол и быстро повернулась, чтобы вернуться к очагу. При этом ее одежда зацепила руку молодого человека, а до ноздрей его донесся сильный запах – немытого тела, но и еще какой-то, перекрывающий первый. Это был мускусный сладковатый запах, жгучая острота, и, словно кулаком в грудь, оглушило Мэтью понимание, что это аромат ее тайных мест.

Шоукомб глубоко и шумно вздохнул и посмотрел на Мэтью, у которого глаза слегка расширились и следили за девушкой.

– Эй! – рявкнул Шоукомб. – На что это ты уставился?

– Ни на что. – Мэтью снова обратил взгляд к миске жаркого.

– Ну-ну.

Девушка вернулась, принесла деревянные ложки. Снова ее юбка задела руку Мэтью, и он дернулся, будто его в локоть ужалил шершень. Тот самый запах ударил в ноздри. Сердце и так билось, как пойманное. Мэтью взял ложку и почувствовал, что ладонь вспотела. Потом заметил, что Шоукомб смотрит на него пристально, видя его насквозь, как стеклянного.

Глаза Шоукомба сверкнули отблеском свеч. Он облизнул губы, прежде чем заговорить.

– Лакомый кусочек она, как тебе?

– Простите, сэр?

Шоукомб слегка осклабился в злобной издевательской усмешке.

– Лакомый кусочек, – повторил он. – Хотелось бы тебе взглянуть на ее корзинку?

– Мистер Шоукомб! – Вудворд постиг ситуацию, и она была для него неприемлемой. – Если вы не возражаете…

– Ну, вполне можете оба ее получить, если желаете. Будет стоить вам не больше гинеи на двоих…

– Совершенно неприемлемо! – Щеки Вудворда вспыхнули. – Я вам сказал, что я женат!

– Ну, так она же в Лондоне? Или вы хотите сказать, что у вас ее имя наколото на самом дрыне?

Если бы за окном не бушевала буря, если бы в сарае не стояли лошади, если бы вообще было местечко, где переночевать, Вудворд бы немедленно встал, собрав все свое достоинство, и распрощался с этим развращенным хамом. Чего ему на самом деле хотелось – это размахнуться и вмазать наотмашь по наглой ухмыляющейся роже. Но он был джентльмен, а джентльмены так не поступают. А потому он проглотил собственный гнев и отвращение, будто ведро желчи, и сухо заявил:

– Сэр, я верен своей жене. И был бы весьма признателен, если бы вы учли этот факт.

Шоукомб в ответ сплюнул на пол и снова перенес внимание на молодого человека.

– Ну а ты, юноша? Как насчет разок ее… это? За десять, скажем, шиллингов?

– Я… я хочу сказать…

Мэтью обратил к Вудворду взгляд, просящий о помощи, потому что, если честно, он сам не знал, что хочет сказать.

– Сэр, – ответил за него Вудворд, – вы ставите нас в трудное положение. Этот молодой человек… почти всю жизнь прожил в приюте. Это значит… – Он наморщил лоб, подбирая слова для своей мысли. – Вы должны понять, что его… опыт весьма ограничен. У него не было случая воспользоваться…

– Мать моя женщина! – перебил его Шоукомб. – То есть вы хотите сказать, что он еще ни разу не трахался?

– Ну… как я уже говорил, его жизненный опыт пока что не предоставил ему…

– Да говорите вы по-человечески! Он – девственник ебучий, это вы хотите сказать?

– Замечу, что в вашей формулировке заключено терминологическое противоречие, сэр, но… да, именно это я и хочу вам сказать.

Шоукомб присвистнул в восторге, и взгляд, которым он посмотрел на Мэтью, вогнал молодого человека в густую краску.

– Ну, сынок, я еще не встречал типов твоей породы! Да лопни мои уши, если я хоть слыхал о таком! Тебе сколько лет?

– Мне… мне двадцать лет, – сумел ответить Мэтью. Щеки у него горели ярким пламенем.

– Двадцать лет, и живой манды не видел? Слушай, как у тебя еще штаны не лопнули?

– Я позволил бы себе спросить, сколько лет этой девушке, – вмешался Вудворд. – Ей ведь еще нет пятнадцати?

– Какой у нас сейчас год? – спросил Шоукомб.

– Тысяча шестьсот девяносто девятый.

Шоукомб стал считать на пальцах. Мод подала на стол деревянную тарелку с коричневыми ломтями кукурузного хлеба и снова уползла прочь. Трактирщик явно путался в расчетах на собственных пальцах, потом ему надоело, и он, опустив руки, ухмыльнулся Вудворду:

– Да ладно, она давно созрела, как инжирный пудинг.

Мэтью потянулся за «змеиным укусом» и почти с жадностью его проглотил.

– Как бы там ни было, – возразил Вудворд, – мы оба отклоняем ваше приглашение.

Взяв ложку, он погрузил ее в водянистое варево.

– Никаких приглашений. Деловое предложение это было. – Шоукомб глотнул еще рома и тоже приступил к своей миске. – Черт меня побери, если я в жизни слышал подобное! – проговорил он с набитым ртом, из которого текло по уголкам. – Я сам с двенадцати лет девчонок начал пялить!

– Одноглазый, – произнес Мэтью.

Именно об этом он хотел спросить, и сейчас момент был не хуже всякого другого, тем более чтобы отвлечь Шоукомба от текущей темы.

– Чего?

– Вы недавно упоминали Одноглазого. – Мэтью обмакнул кусок хлеба в жаркое и стал есть. Хлеб по вкусу больше напоминал обожженный кирпич, чем кукурузу, но против жаркого возразить было бы трудно. – О чем это вы говорили?

– Зверюга из зверюг. – Ухватив миску обеими руками, Шоукомб шумно стал из нее пить. – Ростом футов семь или восемь. Черный, как шерсть у Дьявола на жопе. Глаз ему выбило стрелой краснокожего, но такого здоровенного разве одной стрелой убьешь? Ну нет, сэр! Он только злее стал, как говорят. И кровожаднее. Когтями разорвет вам лицо, а мозги сожрет на завтрак. Он такой.

– Одноглазый – обыкновенный, блин, медведь! – подал голос сидящий у огня Абнер. От его лохмотьев шел пар. – Только здоровенный! Больше коня! Больше кулака Господня, вот!

– Не медведь ни хрена.

Шоукомб повернулся к автору этой последней декларации, блестя потеками жаркого на подбородке:

– А? Ты чего там говоришь?

– Не медведь, говорю, он.

Мод вышла вперед, подсвеченная сзади огнем очага. Голос ее был по-прежнему визглив и неразборчив, но она старалась говорить как можно медленнее и отчетливее. Эта тема, как предположили и Вудворд, и Мэтью, была ей очень небезразлична.

– А кто, если не медведь? – спросил Шоукомб.

– Не просто медведь, – поправилась она. – Я его видела. Ты – нет. Я знаю, кто он.

– У нее тоже мозги набекрень, – пожал плечами Шоукомб, обращаясь к Вудворду.

– Видела, – повторила старуха, и голос ее зазвучал тверже. Она подошла к столу и остановилась рядом с Мэтью. Отблеск свечи падал на изборожденное морщинами лицо, но глубоко посаженные глаза оставались в тени. – У двери я стояла. Вон где, у двери. Джозеф шел домой. И наш мальчик. Я видела, они вышли из лесу, шли по полю. Меж ними олень висел. Я подняла фонарь, стала им орать… а тут вдруг эта тварь у них сзади. Ниоткуда встал. – Она подняла правую руку, костлявые пальцы сомкнулись на ручке несуществующего фонаря. – Я мужа хотела позвать, но ничего не крикнула. – Она сжала зубы. – Пыталась. Пыталась. Бог меня лишил голоса.

– Да уж скорее тебя крепкое пойло голоса лишило! – грубо захохотал Шоукомб.

Старуха не ответила. Она молчала, дождь колотил по крыше, да треснула в очаге сосновая ветка. Наконец старуха вздохнула – глубоко, прерывисто, с непередаваемой горестью и смирением.

– Мальчика нашего убил, а Джозеф и повернуться не успел, – сказала она, ни к кому не обращаясь. Мэтью показалось, что она смотрит на него, но он не был в этом уверен. – Голову ему снес, просто когтями махнул. И навалился на мужа, и ничего уже было не поделать. Я побежала, бросила в него фонарь, да только он большой. Страшно большой. Встряхнул своими здоровенными черными плечищами и поволок оленя прочь. А мне оставил, что осталось. Джозефу распороло шею, дыхательное горло и вообще. Три дня умирал.

Старуха мотнула головой, и Мэтью увидел влажный блеск в ее глазных впадинах.

– Бог мой! – произнес Вудворд. – И не было соседей, чтобы прийти вам на помощь?

– Соседей? – переспросила она недоверчиво. – Не, соседей тут нету. Мой Джозеф траппером был, с инджунами малость торговал. Так живем. Я чего тебе говорю: Одноглазый – не простой медведь. Тут, в этой земле, все темное, злое, жестокое. Когда ждешь домой мужа и сына, фонарь поднимешь и хочешь их позвать, тут что-то на них наваливается, и ничего у тебя нет. Вот это и есть Одноглазый.

Ни Вудворд, ни Мэтью не знали, что ответить на эту страшную историю, зато у Шоукомба, который продолжал хлебать варево и запихивать в рот кукурузный хлеб, нашелся ответ.

– А, блин! – завопил он, хватаясь за челюсть, и лицо его исказилось от боли. – Женщина, ты чего в этот гадский хлеб насовала? – Он полез пальцами в рот, пошарил там и вытащил какой-то небольшой коричневый предмет. – Чуть себе зуб не сломал об эту хренови… Мать твою! – Вдруг до него дошло, что он держит. – Это же и есть зуб!

– Мой небось, – сказала Мод. – Шатался у меня сегодня утром.

Она выхватила зуб из пальцев трактирщика и, не ожидая, чтобы он сказал еще что-нибудь, снова вернулась к своим обязанностям у очага.

– Проклятая старуха на ходу рассыпается! – мрачно бросил ей вслед Шоукомб.

Он дернул еще рому, покатал его во рту и снова занялся ужином.

Вудворд разглядывал кусок лепешки, который только что погрузил в свою миску. Потом очень вежливо откашлялся.

– Боюсь, у меня аппетит несколько поубавился.

– Чего? Уже не голодны? Так давайте его сюда! – Шоукомб схватил миску магистрата и перевалил ее содержимое в свою. Он решил пренебречь столовыми приборами в пользу собственных рук, жаркое капало у него изо рта, оставляя пятна на рубашке. – Эй, клерк! – промычал он, пока Мэтью решал, стоит ли рисковать найти в хлебе гнилой зуб. – Если захочешь поиграть с девкой, я тебе десять пенсов плачу за посмотреть. Не каждый день видишь, как девственник вставляет телке.

– Сэр, – перебил Вудворд голосом, в котором появилась острота. – Я уже вам сказал, наш ответ – нет.

– А чего это вы за него говорите? Вы ему кто, отец, что ли?

– Нет, не отец. Но я за него отвечаю.

– А какого черта за двадцатилетнего мужчину кто-то должен отвечать?

– В этом мире полно волков, мистер Шоукомб, – сказал Вудворд, приподняв брови. – И молодой человек должен быть очень осторожен, чтобы не попасть в их компанию.

– Да лучше уж вой волков, чем завывания святых, – сказал Шоукомб. – Может, тебя сожрут, зато от скуки не помрешь.

Мысленный образ, как волки пожирают человеческое мясо, привел на ум Мэтью другой вопрос. Он подвинул свою миску к трактирщику.

– Тут две недели назад из Чарльз-Тауна в Фаунт-Роял проезжал магистрат. Его звали Тимон Кингсбери. Он здесь, случайно, не останавливался?

– Не, я его не видел, – ответил Шоукомб, не отрываясь от обжорства.

– Он не доехал до Фаунт-Рояла, – продолжал Мэтью. – Вероятно, он мог бы здесь остановиться, если бы…

– Наверно, и сюда не добрался, – перебил Шоукомб. – Попался ребятам с большой дороги в лиге от Чарльз-Тауна, я так думаю. А может, Одноглазый его поймал. Здесь одинокий путешественник всегда в шаге от Ада.

Мэтью вдумался в эту фразу под звуки барабанящего по крыше дождя. Вода струйками втекала сквозь крышу, лужицами собираясь на досках пола.

– Я не говорил, что он был один, – произнес наконец Мэтью. Челюсти Шоукомба, кажется, чуть снизили обороты.

– Ты же только его назвал, нет?

– Да, но я не упомянул его клерка.

– Да блин! – Шоукомб грохнул миской по столу. Снова в его глазах засверкала ярость. – Так один он был или нет? И какая, на хрен, разница?

– Он был один, – спокойно ответил Мэтью. – Его клерка накануне вечером свалила болезнь. – Он посмотрел на пламя свечи, на черную нитку дыма, извивающуюся вверх с оранжевого острия. – Но я действительно не думаю, что это имеет значение.

– Действительно. – Шоукомб покосился мрачно на Вудворда. – У этого пацана зуд задавать вопросы, да?

– Он – весьма разумный молодой человек, – ответил Вудворд. – И в нем горит огонь любознательности.

– Ага. – Взгляд Шоукомба снова обратился к Мэтью, и у того возникло отчетливое и весьма неприятное ощущение, словно смотришь в леденящее дуло заряженного и взведенного ружья. – Гляди только, чтобы тебе этот огонек не задули.

Шоукомб еще несколько секунд подержал пронзительный взгляд, потом снова взялся за еду, которую отодвинул Мэтью.

Путешественники, извинившись, встали из-за стола, когда Шоукомб объявил, что сейчас Абнер будет играть на скрипке, чтобы их «поразвлечь». Вудворд давно уже прилагал усилия, чтобы подавить зов телесных отправлений, но природа заговорила повелительно, и он был вынужден надеть пальто, взять фонарь и выйти в непогоду.

Удалившись в отведенную им комнату, где по крыше стучал дождь и коптила единственная свеча, Мэтью услышал, как начала скрипеть скрипка Абнера. Кажется, им все равно исполнят серенаду, хотят они того или нет. Усугубляя ситуацию, Шоукомб начал хлопать в ладоши и подвывать сомнительным контрапунктом. В углу завозилась крыса, которой это явно нравилось не больше, чем Мэтью.