Текст книги "Голос ночной птицы"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц)

– Вы ошибаетесь. Я здесь за то, что… напал на кузнеца.

– Ну конечно. Так, чем же мне сегодня на вас навести порчу? Превратиться в ворона и летать из камеры в камеру? Или начать танцевать джигу в воздухе, пока Сатана будет играть на скрипке? А! Почему бы не превратить вас в кусок сыра, и пусть крысы вас разорвут на части! Произведет это впечатление на вашего магистрата?

– Не сомневаюсь, – ответил Мэтью спокойно. – Но никому из нас от этого лучше не будет, потому что, если к рассвету от меня останутся крошки, к полудню от вас останутся угли.

– Когда-нибудь от меня действительно останутся угли. Так почему бы не завтра?

Мэтью посмотрел через решетки на Рэйчел Ховарт, которая села, подобрав ноги.

– В этом городе не все считают вас ведьмой.

– А кто не считает?

– По крайней мере один человек. Я не могу назвать имя, чтобы не обмануть доверие.

– Один. – Она улыбнулась поджатыми губами. – И это ведь не магистрат?

– Нет.

– Тогда кто же? Вы?

– Я подхожу к таким вопросам с открытым разумом.

– А ваш магистрат – нет?

– Магистрат Вудворд, – ответил Мэтью, – человек чести и убеждений. Какова бы ни была его сегодняшняя реакция, он будет действовать умеренно. Вы пока что не увидите языков пламени у своих ног, хотя после сегодняшнего рассказа мистера Бакнера, я думаю, магистрат счел бы оправданным зажечь факел.

– Бакнер! – Рэйчел сказала это как плюнула. – Он не в своем уме. Я никогда не бывала ни в его доме, ни в саду. Я его едва знаю, вообще, наверное, десятком слов с ним не перемолвилась.

Мэтью подошел к столу и стал приводить в порядок бумаги.

– Он, похоже, хорошо знает вас. После вашей вчерашней демонстрации я должен бы подумать, не естественным ли для вас поведением было бы сбросить одежду и ходить по городу.

– Я ни для кого, кроме собственного мужа, одежду не сбрасываю, – сказала она. – Ни для кого другого. И уж точно не на людях и определенно не… не для таких мерзких целей, как вообразил Бакнер.

– То есть, вы хотите сказать, все это – воображение старика?

– Да! Именно так!

Мэтью нашел соответствующий листок и прочел написанное.

– Относительно инцидента в саду мистер Бакнер показал следующее: «Я никому ничего не рассказал, даже когда услышал, что Элиас Гаррик видал. Потом мне Лестер Крейн говорил, что Стивен Дантон тоже такое видел – три твари с ведьмой, только они свои мерзости творили в доме, где жила до этого семья Пул, рядом с фермой Дантона». – Он поднял глаза на Рэйчел. – Как это может быть воображением двух разных людей, в разное время и в разных местах?

Она не ответила. Лицо ее потемнело, она смотрела прямо перед собой.

– Показания Элиаса Гаррика в понедельник утром добавят еще дров в ваш костер, – сказал Мэтью. – Вы знаете, что он будет говорить. – Ответа не последовало. – Я так понимаю ваше молчание, что знаете. Потом мы выслушаем слова ребенка по имени Вайолет Адамс. Мне неизвестно, о чем она будет свидетельствовать. А вам? – Снова молчание. – Что бы это ни было, слова из уст ребенка будут вдвойне весомы. Магистрат весьма чувствителен к показаниям детей, и я бы вам посоветовал придержать язык, пока она будет говорить.

– Какую бы ложь она ни изрыгала? – спросила Рэйчел, все так же глядя прямо перед собой.

– если она поклянется, что видела вас в уличной уборной с тремя сотнями демонов. Держите язык на привязи.

– Может быть, вам интересно будет узнать, – сказала Рэйчел, – что мать этого ребенка – именно та женщина, которая надушила мне голову таким ароматом прямо перед церковью. Констанс Адамс не делала секрета из своих чувств ко мне. – Рэйчел повернула голову, ее глаза встретили взгляд Мэтью. – Вы – клерк магистрата, поклявшийся соблюдать его закон. Если вы здесь не для того, чтобы шпионить по его поручению, почему вам не наплевать в высшей степени, что я буду говорить и чего не буду?

Мэтью продолжал ровнять листы бумаги. Закончив, он вложил их в ящик и закрыл крышку. Столько времени понадобилось ему, чтобы сформулировать ответ.

– Я очень любопытен насчет головоломок, – ответил он, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Я могу успокоиться только тогда, когда все кусочки идеально подходят. В данном случае… я чувствую, что многие кусочки силой уложены на неправильные места и потому растрепались по краям. Есть отсутствующие кусочки, которые требуется найти. И есть кусочки вроде бы правильные, но они – по крайней мере для меня – фальшивые. В этом и состоит мой интерес.

Последовало долгое молчание. Мэтью занял его очисткой пера. Потом она спросила с нажимом:

– Вы думаете, что я ведьма?

– Я думаю, – ответил он после некоторого размышления, – что в этом городе поселилось очень изощренное зло. Воплотилось оно в человеке или демоне, оно кажется сатанинским. Большего я сказать не могу.

– Я тоже, – сказала она. – Но кто бы ни был тот, кто перерезал горло моему мужу и изобразил меня в этом грязном маскараде, гореть за это придется мне.

Спорить с этим утверждением Мэтью не мог. Сожжение казалось действительно весьма близким.

«Ложь на лжи», – говорила миссис Неттльз.

«Что ей нужно – так это защитник, боец за правду».

Как правда здесь негусто представлена, так и бойцы, подумал Мэтью. Он всего лишь клерк, не более того. Не магистрат, не поверенный… и уж точно не боец.

Но в одном он был уверен, одно ему стало ясно после отвратительного переживания свидетельства Бакнера и бурной реакции магистрата. Как только закончатся допросы, Вудворд будет вынужден немедленно вынести решение о предании смерти Рэйчел Ховарт. Через несколько дней она сгорит дотла после прочтения ей этого приговора. А чья рука напишет его?

Собственная рука Мэтью, конечно же. Ему уже приходилось это делать, ничего нового.

Кроме того, что в этот раз ему предстоит унести с собой в могилу загадку кусочков, которые не укладываются в картину, и сойти в нее, мучаясь неразгаданными «почему».

Он закончил чистить перо, положил его вместе с чернильницей в коробку, после чего коробка отправилась в один из выдвижных ящиков стола, которые Уинстон, очевидно, очистил перед тем как везти в тюрьму, потому что стол был абсолютно пуст – свободен для дальнейшего использования.

Затем Мэтью растянулся на соломе – свежей, спасибо мистеру Грину, – закрыл глаза и попытался заснуть.

Только потом до него дошло, что он бессознательно отодвинулся как можно дальше от решетки, отделявшей его от камеры Рэйчел Ховарт, и что в правой руке он сжимает Библию, отгораживаясь ею.

Глава 13

Когда магистрат добрался до лазарета доктора Шилдса – выбеленного мелом дома на улице Гармонии, он шел уже будто в тумане. И это ощущение давящей и слепящей тяжести связано было не только с физическим состоянием; это была еще и душевная тяжесть.

Вудворд только что ушел из дома Лукреции Воган. Миссис Воган была приглашена к двери симпатичной белокурой девушкой лет шестнадцати, которую старшая дама представила как свою дочь Шериз. Возвращая корзину с чайником и чашками, Вудворд поинтересовался, зачем миссис Воган хотела, чтобы красновато-коричневую чашку разбила Рэйчел Ховарт.

– Вы-то, человек городской и утонченный, понимаете, – сказала миссис Воган, – что теперь эта чашка стала куда ценнее, чем раньше.

– Ценнее? – спросил Вудворд. – Каким образом осколки чашки могут быть дороже целой?

– Потому что чашку разбила она, – был ответ, который только сильнее озадачил магистрата. Очевидно, это отразилось у него на лице, потому что миссис Воган пояснила: – Когда ведьму предадут смерти, а Фаунт-Роял снова успокоится, жители города захотят иметь что-то в память о том страшном времени, которое нам пришлось пережить. – Она улыбнулась, и Вудворд мог бы назвать эту улыбку только ледяной. – Конечно, на это уйдет время, но, если правильно подать осколки разбитой чашки, они пойдут дорого, как амулеты, приносящие удачу.

– Простите? – Вудворд чувствовал, что туман обволакивает мозг.

– Я специально выбрала оттенок самый близкий к кровавому, какой только нашла, – сказала миссис Воган, и в ее голосе прозвучала интонация быстро соображающего человека в разговоре с тугодумом. – Кровь ведьмы. Или алые слезы ведьмы. Я еще не решила, так говорить или этак. Это же вопрос воображения, понимаете?

– Я… боюсь, что у меня воображение не так хорошо развито, как у вас, – сказал Вудворд, и густой ком закупорил ему горло.

– Спасибо, что вернули так быстро. В свое время я смогу сказать, что осколки чашки, разбитой ведьмой, передал мне собственными руками магистрат, предавший ее казни. – Тут у миссис Воган появились небольшие морщинки на лбу. – А скажите мне, что станет с соломенными куклами?

– С соломенными куклами? – повторил он.

– Да. Вам же они не нужны будут, когда ведьмы не станет?

– Извините, – сказал тогда Вудворд. – Мне действительно пора.

И вот в таком виде – с туманом в голове, под серым небом – он потянулся к дверному колокольчику доктора Шилдса. Над дверью виднелась вывеска, окрашенная в красный, белый и синий цвета медицины, и она объявляла, что здесь принимает «Бендж. Шилдс, хирург и цирюльник». Вудворд потянул за шнурок и стал ждать. Вскоре дверь отворила крупная широколицая женщина с курчавыми темно-каштановыми волосами. Магистрат представился, спросил, нельзя ли видеть доктора Шилдса, и был проведен в скудно обставленную гостиную, украшением которой служила позолоченная клетка с двумя желтыми канарейками. Женщина, пышная фигура которой была облечена бежевым платьем и фартуком, вполне пригодным к службе в качестве палатки переселенца, вышла в дверь на другой стороне комнаты, оставив Вудворда в обществе птиц.

Однако почти сразу, через минуту ил и две, эта дверь открылась вновь, и появился сам доктор, одетый в белую блузу с закатанными рукавами, винного цвета жилет и угольно-серые бриджи. На носу у него сидели очки с круглыми стеклами, длинные волосы болтались по плечам.

– Магистрат! – воскликнул он, протягивая руку. – Чем обязан такой радости?

– Хорошо бы, если бы радость была моей целью, – ответил магистрат. Голос его, довольно сиплый, готов был совсем пропасть. – Боюсь, что я пришел с жалобами на здоровье.

– Откройте рот, пожалуйста, – попросил Шилдс. – Чуть наклоните голову назад, если не трудно. – Он заглянул внутрь. – Ну и ну, – сказал он, едва успев глянуть. – Горло у вас сильно опухло и воспалено. Подозреваю, что у вас оно болит.

– Да. Очень.

– Не сомневаюсь. Пойдемте со мной, посмотрим получше.

Вудворд последовал за доктором в ту же дверь, через коридор, мимо комнаты, где стояли чашка с водой, кресло и кожаный ремень для правки бритв при выполнении обязанностей цирюльника, мимо второй комнаты, где стояли три узкие кровати. На одной лежала молодая женщина с гипсовой повязкой на правой руке и вялым лицом, покрытым синяками всех цветов и размеров. Ее кормила супом из миски женщина, открывшая Вудворду дверь. Он понял, что это, должно быть, злополучная жена Ноулза, пострадавшая от ярости выбивалки для ковров.

В третьей по коридору комнате дверь была открыта, и Шилдс сказал:

– Присядьте вон туда, – и показал рукой на кресло возле единственного окна.

Магистрат сел. Шилдс распахнул ставни, впуская туманный серый свет.

– С рассветом взмыла моя душа, – сказал доктор, отвернувшись, чтобы приготовить все для осмотра. – Потом она упала вновь на землю и сейчас лежит в луже грязи.

– У меня так же. Неужто никогда не засияет снова полный солнечный день над Новым Светом?

– Это, похоже, вопрос темный.

Вудворд рассмотрел комнату, в которую его привели. Очевидно, она служила кабинетом и врачу, и его аптекарю. По одну сторону располагались видавшие виды стол и кресло, рядом висела на стене книжная полка, и книги на ней казались старыми медицинскими томами, если судить по толщине и мрачности кожаных переплетов. Напротив стоял длинный верстак на высоте примерно в половину роста доктора Шилдса. На верстаке, вдоль которого были вделаны с десяток выдвижных ящичков с ручками из слоновой кости, расположился кошмар пьяного стеклодува в виде таинственных бутылочек, мензурок, банок и тому подобного, а также набор аптекарских весов и каких-то еще приборов. На стене также висели полки, и на них тоже стояли бутылки и банки, во многих темнели какие-то жидкости и зелья.

Шилдс вымыл руки с мылом в миске с водой.

– Это у вас недавно такое состояние? Или вас оно беспокоило еще до прибытия в Фаунт-Роял?

– Только недавно. Началось с легкого першения, но сейчас… едва могу глотать.

– Гм! – Доктор вытер руки тканью и открыл один из ящиков верстака. – Надо залезть вам в горло. Он повернулся к магистрату, и Вудворд с некоторым испугом заметил, что у Шилдса в руках ножницы, вполне пригодные для обрезки деревьев.

– А! – произнес Шилдс, слегка улыбнувшись тревоге Вудворда. – Я хотел сказать, что надо посмотреть вам в горло.

Своими страшными ножницами он разделил свечку пополам, потом отложил их и вставил один из обрубков свечи в металлическую держалку с зеркалом позади пламени для усиления света. Он зажег свечу от спички, взял из ящика другой инструмент и поставил кресло напротив пациента.

– Откройте пошире, пожалуйста.

Вудворд повиновался. Шилдс поднес свечу ко рту магистрата и стал внимательно изучать.

– Похоже, весьма сильно воспалено. Скажите, дыхание у вас не затруднено?

– Знаете, дышать действительно стало тяжким трудом.

– Запрокиньте голову, чтобы я посмотрел вам в ноздри. – Шилдс хмыкнул и стал глядеть в этот внушительный хобот. – Да, и здесь все опухло. Больше справа, чем слева, но прохождение воздуха одинаково затруднено. Откройте снова рот.

На этот раз, когда Вудворд подчинился, доктор ввел длинный металлический зонд с квадратным клочком ваты на конце, зафиксированным зажимом.

– Пожалуйста, не глотайте.

Вата стала тереться по задней стенке горла Вудворда, и магистрату пришлось зажмуриться и подавить позыв поперхнуться или закричать – такая острая была боль. Наконец зонд вышел, и Вудворд увидел – сквозь слезы, – что вату пропитала пастозная желтая жидкость.

– Я с этой болезнью уже сталкивался в разных степенях се серьезности, – сказал доктор. – Ваше состояние примерно в середине. Такова цена, которую платит человек за жизнь на краю болота, за испорченный воздух и влажные испарения. Эта перетяжка горла и дренирование вызвали у вас в глотке крайнее раздражение. – Он встал и отложил зонд с пожелтевшей ватой на верстак. – Я смажу вам горло лекарством, которое должно почти полностью снять боль. Также я дам вам средство для облегчения дыхания.

Говоря все это, он убрал измазанную вату из зажима и вставил туда свежий кусок.

– Слава Богу, хоть какое-то облегчение будет! – сказал Вудворд. – Чистая пытка была – говорить сегодня во время снятия свидетельских показаний!

– Ах да, показания. – Шилдс выбрал на полке бутыль и вытащил пробку. – Первым свидетелем был Джеремия Бакнер? Мистер Уинстон мне сказал, что вы собирались с него начать.

– Это верно.

– Я знаю его историю. – Шилдс вернулся к креслу, неся с собой бутылку и зонд, но оставив на этот раз свечу с зеркалом. – От такой истории на парике волосы могут встать дыбом, не находите?

– Ничего более мерзкого никогда не слышал.

– Откройте рот, пожалуйста. – Шилдс обмакнул вату в бутылку с темно-коричневой жидкостью. – Немного пощиплет, зато снимет воспаление. – Он ввел зонд, и Вудворд напрягся. – Спокойнее.

И тут пропитанная жидкостью вата коснулась горла. Вудворд чуть не откусил зонд, руки его сжались в кулаки, и он поймал себя на мысли, что это похоже на сожжение на костре, только без дыма.

– Спокойно, спокойно! – сказал доктор, остановившись, чтобы снова макнуть вату в жидкость. Вновь наступила борьба с ужасной болью, и Вудворд понял, что у него голова свинчивается с шеи в непроизвольных попытках уйти от ваты. Это, подумал он с горячечным юмором, будто тебя не только жгут, но еще и вешают.

Однако через секунду страшная боль стала отступать. Шилдс продолжал макать вату в коричневую жидкость и щедро мазать заднюю стенку горла.

– Сейчас уже должно быть немного лучше, – сказал он. – Чувствуете?

Вудворд кивнул. Слезы текли у него по щекам.

– Моя собственная пропись: кора хинного дерева, лимониум, опиум, на основе оксимеля для придания твердости. В прошлом показана очень хорошие результаты. Я даже подумываю подать на патент. – Он еще несколько раз приложил лекарство, проверил, что горло магистрата хорошо обработано, и сел, улыбаясь.

– Ну, хотел бы я, чтобы все мои пациенты были такими же стойкими, как вы, сэр. Ох, одну минутку. – Он поднялся, подошел к одному из ящиков и вернулся с льняной салфеткой. – Может быть, стоит ею воспользоваться.

– Спасибо, сэр, – прохрипел Вудворд.

Он воспользовался салфеткой так, как это и подразумевалось, – вытер слезы.

– Если в ближайшие дни вам станет хуже, нам придется повторить смазывание лекарством большей крепости. Но я рассчитываю, что вам уже завтра к вечеру будет намного легче… Ваш следующий свидетель – Элиас Гаррик?

– Да.

– Он же уже рассказывал вам свою историю. Зачем надо его вызывать?

– Его показания должны быть записаны.

Доктор Шилдс посмотрел поверх очков, невероятно похожий сейчас на сову-сипуху.

– Должен вас предупредить, что долгий разговор нанесет вашему горлу дальнейший вред. Вы в любом случае должны дать ему отдых.

– Гаррика я вызывал на понедельник. Воскресенье будет для меня днем отдыха.

– Даже понедельник может быть слишком рано. Я бы сказал, что вам абсолютно необходимо воздержаться от речей по крайней мере неделю.

– Невозможно! – возразил Вудворд. – Что же я за магистрат буду, если не смогу говорить?

– Это не мне решать, я только даю вам профессиональный совет. – Шилдс вновь подошел к верстаку, отложил зонд и открыл синюю керамическую баночку. – Это средство поможет вашим ноздрям, – сказал он, возвращаясь с банкой к Вудворду. – Возьмите одну.

Вудворд заглянул в банку и увидел что-то вроде дюжины небольших коричневых палочек, каждая длиной дюйма в два.

– Что это?

– Растительное лекарство из листьев конопли. Я сам ее выращиваю, поскольку это, кажется, одно из немногих растений, которые выживают в этом зверском климате. Давайте, вы увидите, что это полезное лекарство.

Вудворд выбрал одну палочку, на ощупь довольно маслянистую, и потянул было в рот, намереваясь разжевать.

– Нет-нет! – остановил его Шилдс. – Ее курят, как трубку.

– Курят?

– Да. Только с одним различием: дым надо втянуть глубоко в легкие, там подержать и медленно выдохнуть. – Доктор пододвинул свечу. – Вложите между губами и потяните через нее воздух.

Магистрат так и сделал, и Шилдс коснулся пламенем свечи закрученного кончика палочки. Вверх пошла тоненькая струйка синеватого дыма.

– Втягивайте, – велел Шилдс. – Иначе никакой пользы не будет.

Вудворд вдохнул изо всех сил. Горький дым обжег легкие, и от приступа кашля слезы выступили на глазах. Вудворд согнулся пополам, задыхаясь и стеная.

– Первые несколько затяжек действительно трудны, – признал доктор. – Смотрите, я покажу, как это делается.

Он сел, взял одну из конопляных палочек и зажег. Потом вдохнул с привычной легкостью. После небольшой паузы он выпустил дым изо рта.

– Видите? Требует некоторой практики.

Вудворд заметил, что глаза у доктора заблестели. Он снова попытался затянуться, и снова его скрутил кашель.

– Возможно, вы вдыхаете слишком много дыма, – предположил Шилдс. – Лучше это делать малыми дозами.

– Вы настаиваете, чтобы я подвергся этому лечению?

– Да. Вам станет намного легче дышать.

Шилдс снова затянулся, задрал подбородок и выпустил клуб дыма к потолку.

Вудворд сделал третью попытку. Кашель был уже не такой суровый. На четвертый раз он кашлянул всего два раза. К шестой затяжке давление в голове стало слегка слабеть.

Доктор Шилдс уже докурил свою палочку почти до половины. Он разглядывал тлеющий кончик, а потом перевел взгляд прямо на магистрата.

– Знаете, магистрат, – сказал он после долгого молчания, – вы очень хороший человек.

– И в чем это выражается, сэр?

– В том, что вы без жалоб выносите бахвальство и напор Бидвелла. На это способен только очень хороший человек. Видит Бог, вы, наверное, почти святой.

– Думаю, что нет. Я всего лишь слуга.

– О нет, больше чем слуга! Вы хозяин закона, что ставит вас выше Бидвелла, поскольку ему так отчаянно нужно то, что только вы можете ему дать.

– Но то же можно сказать и о вас, сэр, – возразил Вудворд. Он глубоко вдохнул, подержал дым внутри и выдохнул. Выдыхаемый дым расходился, сходился и снова расходился, как картинки в калейдоскопе. – Вы – хозяин исцелений.

– Хотел бы я им быть! – Шилдс гулко засмеялся, потом наклонился вперед и прошептал заговорщицким шепотом: – Как правило, я вообще не знаю, что делаю.

– Вы шутите!

– Нет. – Шилдс снова затянулся и выпустил изо рта клуб дыма. – Это горькая, но правда.

– Похоже, ваша укромность потеряла гвоздичку. То есть… – Вудворду пришлось остановиться, чтобы собрать разбегающиеся слова. Уменьшение давления в голове будто растрясло его словарь. – Ваша скромность потеряла уздечку, я хотел сказать.

– Быть врачом здесь… в этом городе и в это время… гнетущее занятие, сэр. Иногда при посещении больных я прохожу мимо кладбища. И порой возникает такое чувство, что лучше бы мне расположить свой кабинет среди могил, тогда ходить было бы ближе. – Он зажал конопляную палочку губами и довольно резко затянулся. Количество дыма, хлынувшего у него изо рта, внушало почтение. Глаза за очками покраснели и стали печальными. – Конечно, все дело в болоте. Люди не предназначены для того, чтобы жить так близко к миазмам. Они отягощают душу и ослабляют дух. Добавьте к этой печальной картине непрерывный дождь и наличие ведьмы, и я ради спасения своей жизни не мог бы найти для Бидвелла способ, как этому городу выжить. Люди каждый день покидают Фаунт-Роял… так или иначе. Нет, – он покачал головой, – считайте, что этот город обречен.

– Если вы действительно так думаете, почему вы не возьмете свою жену и не уедете?

– Мою жену?

– Да. – Вудворд тяжело заморгал. Ноздри почти прочистились, но туман в голове остался. – Женщина, которая мне открыла. Это ваша жена?

– А, вы про миссис Хейссен! Она работает у меня сестрой. Нет, моя жена и два сына – то есть один сын – живут в Бостоне. Моя жена – белошвейка. У меня было два сына. Один из них… – он затянулся, как показалось Вудворду, жадно, – …старший… был убит разбойником на Почтовой Филадельфийской Дороге. Это было уже… э-э… восемь лет назад, кажется, но некоторые раны не поддаются лечению временем. Если ваше дитя – не важно, какого возраста, – отнимут у вас таким образом… – Он выпустил дым, наблюдая за струями и вихрями, поднимающимися к потолку. – Извините, – прервал он себя, поднимая руку, чтобы вытереть глаза. – Я отвлекся.

– Если это не слишком бестактный вопрос, – начал Вудворд, – почему ваша жена осталась в Бостоне?

– Ну вы же не предлагаете, чтобы она приехала сюда? Кровь Христова, я даже слышать об этом не хочу! Нет, ей куда лучше в Бостоне, где к ее услугам вся современная медицина. Там соляные болота и приливные лужи укротили, поэтому испарения совсем не так вредны. – Шилдс приложился к конопляной палочке и медленно выпустил дым. – По той же причине Уинстон оставил семью в Англии, а Бидвелл даже и думать не смеет о том, чтобы его жена проделала весь этот путь – пусть даже на одном из его кораблей! Вы знаете, жене Джонстона здесь так не понравилось, что она вернулась в Англию и решила больше океан не переплывать. Можете вы это поставить ей в вину? Эта страна не для женщин, уж поверьте мне!

Вудворд, хотя его разум быстро заволакивало туманом, вспомнил, что хотел порасспрашивать доктора Шилдса.

– Кстати, про учителя Джонстона, – сказал он, хотя язык у него будто распух и покрылся кошачьим мехом. – Мне надо выяснить, хотя, я знаю, это должно очень странно звучать, но… вы когда-нибудь видели его деформированное колено?

– Колено? Нет, не видел. И не думаю, чтобы хотел видеть, поскольку врожденные деформации не входят в круг моих интересов. Но я ему продавал бинты и мазь, которые ему нужны были в связи с этой болезнью. – Шилдс нахмурился. – А почему вдруг такой вопрос?

– Просто я любопытен, – ответил Вудворд, хотя на самом деле здесь любопытен был больше Мэтью, чем он. – А… не слишком ли невероятно, чтобы мистер Джонстон мог… скажем, сбежать или взбежать по лестнице?

Доктор посмотрел на него так, будто у магистрата только что слетела крыша.

– Я так понял ваш ответ, что не мог бы.

– Абсолютно не мог бы. Ну, быть может, он мог бы подняться по ступеням с трудом, по одной, но с заметным трудом. – Он склонил голову набок, совиные глаза блеснули. – К чему все эти вопросы, Айзек? Можно мне вас так называть?

– Да, конечно. А мне можно называть вас Бенджамин?

– Естественно. Итак, друг мой Айзек, к чему все эти вопросы насчет колена Джонстона?

– Сегодня под утро дом мистера Бидвелла посетил вор. – Вудворд подался вперед. Дым волной заколебался между ним и доктором. – Кто бы он ни был, он украл золотую монету из комнаты моего клерка…

– А, да, – кивнул Шилдс. – Эта знаменитая монета. Я слышал про нее от Малкольма Дженнингса, когда он приходил прокалывать нарыв.

– Я столкнулся с вором в прихожей, – продолжал Вудворд. – Это был крупный мужчина и силен как бык. Я сражался изо всех сил, но был в невыгодном положении, поскольку он напал на меня сзади. – Сейчас в его воспоминаниях ему казалось, что именно так и было, и кто мог бы сказать, что это неправда? – Все случилось очень быстро, – сказал Вудворд, – я даже лица его не видел. Он выбил у меня из руки лампу и сбежал по лестнице. Я, конечно, знаю, что у мистера Джонстона увечье серьезное, но… мой клерк хотел узнать, смотрели ли вы его колено и способен ли он на подобные действия.

Шилдс захохотал:

– Ну не может быть, чтобы вы такое всерьез думали! Алан Джонстон – вор! Я бы сказал, что во всем Фаунт-Рояле нет человека, который бы меньше годился на эту роль! Он же из богатой семьи!

– Я так и предполагал, поскольку он посещал колледж Всех Святых в Оксфорде, но, знаете ли, угадать нельзя.

– Я сам видел его золотые карманные часы с его инициалами. Он владеет золотым кольцом с рубином размером с ноготь! – Шилдс снова засмеялся довольно бессмысленным смехом. – Ничего себе вор! Нет, для Алана невозможно было бы сбежать по лестнице. Вы же видели, как он серьезно опирается на трость.

– Да, видел. Но теория, которую, насколько я понял, выдвигает мой клерк – и учтите, прошу вас, что он молод и его воображение не знает пределов, – состоит в том, что колено мистера Джонстона выглядит как деформированное, а на самом деле – по его теории – такое же нормальное, как у меня и у вас.

Шилдс заморгал, сделал затяжку, снова моргнул, потом лицо его расплылось в веселой усмешке.

– Теперь вы решили надеть шутовской колпак?

Вудворд пожал плечами:

– Мой клерк вполне серьезен. Именно поэтому мне пришлось предпринять это расследование.

Улыбка доктора исчезла.

– Это самое… опрометчивое суждение, которое я в жизни слышал! Увечье этого колена отлично видно сквозь чулок! Джонстон живет в Фаунт-Рояле три года! Зачем, ради всего святого, понадобилось бы ему это притворство?

– Понятия не имею. Еще раз прошу вас понять, что Мэтью – молодой человек с весьма острым умом, но иногда этому уму не хватает узды здравого смысла.

– Это уж точно! – Шилдс затянулся своим лекарством, и магистрат последовал его примеру. Ему стало лучше, боль в горле почти прошла, и дыхательные пути прочистились. Колыхание дыма завораживало, а свет, льющийся в комнату через окно, стал шелковисто-серым. – Но кое-что я вам могу рассказать про Алана, и это вам может быть интересно, – вдруг доверительно произнес Шилдс. – Точнее, про его жену. – Он слегка понизил голос. – Ее звали Маргарет. И с нею было… как бы это сказать… не все просто.

– В каком смысле?

– Красивая женщина, без сомнения. Но… не совсем все в порядке под черепом. Я сам не видел ее припадков, но слышал из надежных источников, что она превращалась в настоящую фурию, швырялась всем, что под руку попадет. Уинстон это видел однажды вечером в доме Бидвелла. Женщина пришла в ярость и грохнула об стену целое блюдо цыплят. И еще и другое бывало.

Шилдс оставил эти слова висеть в воздухе, затягиваясь конопляной палочкой – она уже догорела почти до его пальцев.

– Одну минутку. – Он встал, отошел к верстаку и вернулся, держа зонд с зажатым в зажиме окурком, как недавно был там зажат ватный шарик.

Доктор снова сел, и глаза его лукаво заблестели.

– Миссис Джонстон и муж той бедной женщины, что лежит в лазарете, – он кивком показал в направлении другой комнаты, – у них неоднократно бывали тайные свидания.

– Ноулз и жена Джонстона?

– Именно. И достаточно смело себя вели, насколько я помню. Многие знали, что происходит, в том числе жена Ноулза. В какой-то момент кто-то сказал Алану, но я думаю, это вряд ли его удивило. И вообще Маргарет презирала и ненавидела Фаунт-Роял, не делая из этого секрета, так что Алан отвез ее в Англию, к ее родителям. Она тоже из богатой семьи – отец ее ткацкий фабрикант, – но, боюсь, была слишком избалована. Через пару месяцев Алан вернулся, и дело это забылось.

– Супружеская измена – серьезное преступление, – сказал Вудворд. – Он не пожелал предъявлять обвинение?

– Честно говоря, я думаю, он был рад избавиться от этой женщины. Она была угрозой его репутации и явным нарушением декорума. Алан – человек спокойный, задумчивый, держащийся, как правило, сам по себе, хотя язык у него бывает острее бритвы.

– Наверное, он влюблен в работу учителя, раз вернулся так скоро в Фаунт-Роял.

– Это правда. Он взял на себя задачу учить не только детей, но и многих их отцов, которые читать не умеют. И, конечно, того жалованья, что платит ему Бидвелл, вряд ли хватило бы на иголку с ниткой, но, как я уже говорил, у нашего учителя есть свои деньги.

Вудворд кивнул, снова припав к своей конопляной палочке. Она уже почти догорела, и жар ее ощущался между пальцами. И не только – ему теперь было тепло во всем теле, он вспотел. Но это было хорошо. С потом выходят плохие жидкости. Веки магистрата отяжелели, и он вполне был бы сейчас готов лечь и прикорнуть пару часиков.

– А Уинстон? – спросил он.

– А что Уинстон?

– Я спрашиваю, что вы о нем знаете?

Шилдс усмехнулся, выпуская дым между зубами.

– Я на трибуне свидетеля, сэр?

– Нет, и я не хотел говорить, как в суде. Я просто хочу побольше узнать о местных людях.

– Понимаю, – ответил Шилдс, хотя по голосу было ясно, что он все-таки предполагает, будто продолжается заседание суда. – Эдуард Уинстон – верный мул. Вы знаете, что Уинстон был у Бидвелла правой рукой в Лондоне? Он превосходный администратор, организатор и финансист. И он тоже держится сам по себе. Однако это он предложил привезти сюда балаганщиков.