Текст книги "Танцы с саквояжем Вуду"

Автор книги: Роберт Рэнкин

Петушиные шпоры

 
По улицам с воплями мчатся юнцы.
Грозят кулаками святые отцы.
Дым сизый клубится – пропало пиши.
Асфальт почернел от протекторов шин.
Рычат и ревут лошадиные силы;
Кресты – светофоры, дороги – могилы…
На белых «мустангах» во весь опор,
А сзади – петушиные шпоры.
Пройдя нависающей скальной стеной,
Грустят скалолазы о жизни иной,
О модном парфюме, витых мундштуках,
Унизанных кольцами тонких руках,
О коле холодной на пляже в жару.
Закуски, вино, легкий флирт ввечеру…
Покорители Анд грустят,
А сзади – петушиные шпоры.
Латино с подносами в клубах ночных
Глядят, будто целятся врезать поддых.
Салонные дамы трещат без умолку.
Собачки мечтают удрать в самоволку.
Вишневые ягоды в огненном бренди.
В бокалах девиц – абрикосовый шенди.
Латино бранятся себе под нос,
А сзади – петушиные шпоры.
Невзрачные клирики снова и снова
Идут проповедывать Божие слово
В компании сытой расфранченных наци,
Где всяк – голубая мечта папарацци.
От «роллсов» и «мерсов» не протолкнуться;
На «фордах» и «фольксах» туда не суются.
Невзрачные клирики внакладе не останутся,
А сверху – петушиные шпоры.
Не то чтобы я жаловался…
 

4

Крутые долго не живут.

Настоящий мачо Рэнди Сэвидж

– Кукареку, шеф! Подъем!

Я открыл веки и почти сфокусировал взгляд на потолке.

Почти.

– Вставайте, шеф! День-то какой классный! Что сначала: позавтракаем у Тиффани или прошвырнемся по ювелирным магазинам?

– Пошел вон, гаденыш! Затесался в мою голову!

– Перестаньте, шеф. Я ведь ваш ангел-хранитель.

– Скорее демон-мучитель.

Я снова приоткрыл веки и, прищурившись, посмотрел на потолок. Тот же обитый войлоком потолок, который я, просыпаясь, вижу вот уже почти три месяца.

– Выбраться бы отсюда, – сказал я Барри. – Очень надо.

– Знаю, шеф. И сочувствую. Но если хотите отсюда исчезнуть, придется отточить технику собеседования.

– Ты прав. Но что еще придумать? Если я лгу, он лепит мне «отказ», а если говорю правду, начинает думать, что я безнадежно спятил.

– Да, трудные времена, шеф.

– Ишь ты, какой заботливый.

– Для этого здесь и нахожусь.

– Ну-ну. – Я потянулся, насколько позволяла смирительная рубашка. Сильно хотелось в туалет. – Между прочим, мог бы замолвить за меня словечко перед ангелом-хранителем доктора.

– Перед Виком-клубнем? Жаль, но это против правил. Вы подумали над моим предложением, как можно было бы поспособствовать вашему освобождению?

– О каком именно предложении ты говоришь? О том, чтобы стать худым как щепка и пролезть сквозь оконную решетку? Или о том, чтобы выкопать лаз иглой от шприца? Или о том, чтобы вынуть из подушки перья и склеить из них крылья? Или…

– Я говорю о предложении уговорить кого-нибудь сверху подписать ваше освобождение, шеф.

– Что-то новенькое.

– Я выдвигал это предложение много раз, но вы меня не слушали.

– К черту твои откровения, Барри! Мне что, послать факс папе римскому? У тебя есть номер его личного телефона?

– Я много думал о вашем дяде Брайене, шеф. Он ведь занимает какую-то секретную должность в правительстве?

– Разумеется, я о нем уже думал.

– Разумеется, шеф. Когда вновь наступит ваш черед пользоваться телефоном в рекреации, могли бы вместо секса по телефону позвонить дяде.

В эту минуту отворилась дверь моей обитой войлоком палаты и вошел санитар Сесил.

– Доброе утро, красавчик, – сказал он. – Кем мы сегодня себя чувствуем?

– Надо полагать, «как»?

– Нет, «кем». Карлосом-Тараканом-Хаоса, Ласло-Вудбайном-Доверенным-Оком или Барри-Говорящим-Кочаном? Или же…

– Сегодня – просто мистером Рэнкином. Я бы хотел сходить в туалет, позавтракать и сделать телефонный звонок, если не возражаете.

– Не рановато ли для секса по телефону?

– Никогда не рано… Что?! Негодяй! Ты подслушивал!

– Таковы правила. Ты удивишься, если я скажу, сколько пациентов пытаются убедить какую-нибудь шишку из правительства приехать и подписать их освобождение.

– Лучше откажитесь от завтрака, если хотите пролезть сквозь оконную решетку, шеф.

Сесил снял с меня смирительную рубашку и вывел в коридор. Я сходил по-большому, что доставило мне огромное удовольствие, и принял холодный душ, напротив, удовольствия мне не доставивший. Затем мне дали вытереться и одеться, после чего погнали на завтрак.

Я взял поднос и встал в очередь.

– Что будешь? – спросил меня здоровенный, жирный, неприятной наружности тип за стойкой.

– Перепелиные яйца-пашот, тосты, рыбу с рисом и черный кофе. Сегодня колумбийский, если можно.

Верзила зачерпнул порцию холодной каши, шмякнул ею о треснутую тарелку и сунул мне.

– Олух, – сказал он.

Я выудил из корзины чистую ложку и пошел к свободному столу.

Пока я сидел и сосредоточенно жевал, мне подумалось, что ведь никогда не было золотого века душевнобольных.

Все другие категории граждан переживали свой золотой век. Гангстеры – в двадцатых годах, мафия – в тридцатых, летчики-истребители – в сороковых, поклонники рок-н-ролла – в пятидесятых, хиппи – в шестидесятых, кто-то еще – в семидесятых, яппи – в восьмидесятых. Но пациенты-психи никогда не знали раздолья. Смирительные рубашки и холодные ванны сменялись для них лечением электрошоком и хирургическими экспериментами. Никакого просвета… Никакого…

– Свободно?

Передо мной стоял пациент и показывал в сторону стоящего рядом со мной свободного стула. В другом, внешнем мире, на подобный вопрос было бы ответить нетрудно. Но только не здесь.

– Сам не видишь?

– Вижу, свободно.

– Отпад.

Пациент сел. Самый что ни на есть обычный пациент. Молодой, поджарый, с узким прыщавым лицом, стеклянным взглядом, жирными волосами и неприятным запахом изо рта.

– Расслабься, – сказал пациент. – Гляди, какая у меня клевая улыбка.

Он продемонстрировал мне свою «клевую улыбку». Почерневшие зубы, желтый язык…

– Я говорю, расслабься.

– Извини, – сказал я. – Просто подумал вслух.

– Со стороны – так по тебе психушка плачет.

– Ха-ха-ха, – сказал я, продемонстрировав еще не потерянное чувство юмора.

– Рад, что ты не потерял чувство юмора, – сказал парень, уминая кашу. – Я – Дэн, между прочим.

– Рад познакомиться, Дэн.

– Нет, я сказал «Дэн-между-прочим», – сказал Дэн-между-прочим. – Дэн я только для друзей.

– И много у тебя друзей?

– Пока ни одного.

– Тогда не станем бить этот рекорд. – Впрочем, можешь звать меня Дэном, если хочешь.

– Твое здоровье, Дэн.

– Я сказал «Дэн-если-хочешь». Ты мочу глушишь, что ли?

– Просто хочу доесть свой завтрак.

– Лады, не будем ссориться.

– Замечательно. – Я выковырял из зубов кусок чьего-то ногтя с большого пальца ноги и отбросил в сторону.

– За что тебя? – спросил Дэн.

– Серийные убийства, каннибализм и некрофилия, – сказал я. После такого ответа разговор обычно быстро заканчивался.

– Проблемы с этим?

– Никаких, – ответил Дэн, заглатывая кашу. – Меня самого упекли сюда за это.

– Шеф, доедаем и сматываемся?

– Никаких проблем.

– Никаких, – повторил Дэн.

Затем Дэн сказал:

– На самом деле я здесь не за серийные убийства. Хотя в какой-то степени, конечно, да. Но, если честно, я здесь не поэтому. Я здесь потому, что мне известно такое, о чем, по их мнению, никто не должен узнать.

– Их мнению?

– Их, их. По мнению властей.

– Знакомая ситуация, – сказал я. – У меня у самого с ними проблемы.

– Я раскрыл ужасную тайну, – продолжал Дэн. – Знаешь, на плечах у каждого из нас – мужчины, женщины, ребенка – сидит пришелец и манипулирует нашим сознанием.

– Типа паразит.

– Вот именно. Но мне никто не верит. Ведь пришельцы манипулируют сознанием людей.

– Сложная ситуация.

– А еще мне известно о заговоре против Иисуса.

– Это как заговор против Кеннеди?

– Примерно так.

– Значит, дело не в том, что Иисуса на самом деле не распяли, а пронзили стрелой, пущенной с покрытого травой холмика?

– Нет, я говорю о втором пришествии.

– Да? И тебе известна дата и все такое?

– Двадцать седьмого июля.

– Этого года?

– Конечно, нет. Не идиотничай.

– Извини.

– Двадцать седьмого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.

– Шеф, как насчет прогуляться во дворе?

– Минуту, Барри. Дай поговорить.

– Барри? – удивился Дэн.

– Черт с ним, с Барри. Так ты говоришь, двадцать седьмого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года? Интересно, как я не заметил?

– Может, ты хипповал, или тусовался в Вудстоке, или читал Джонни Куинна, или еще что-нибудь.

– Да, наверное.

– Но не только поэтому. – Дэн стукнул ложкой по столу. – Газеты не напечатали ни слова. Это заговор. Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему случилось «лето любви»? Почему тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год отличался от всех других лет? А потому, что в этот год вновь родился Иисус. В Сан-Франциско. ЦРУ знало об этом, поскольку владело копиями пропавших из Библии страниц, изъятых папой, прежде чем книга была переведена на английский язык для короля Якова. На этих страницах была дата второго пришествия. ЦРУ взяло Иисуса под свою опеку, и его воспитали на ферме в штате Висконсин. Он родился в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом, значит, ему будет тридцать три – именно в этом возрасте он умер первый раз – когда наступит новое тысячелетие.

– Вселяет надежду.

– Трепло, – сказал Дэн.

– А я думал, мы славно поладили.

– Лакай свою мочу, если хочешь. Но когда с облаков, окутанный сиянием, спустится Иисус – я полагаю, в вертолете, – ты и все остальные неверующие будете выглядеть весьма кисло.

– Насчет меня ты ошибаешься. Я не неверующий. Могу растолковать. «Библейский пояс» Америки называет «лето любви» оскорблением Бога, а «свободную любовь» – происками дьявола. Ты не допускаешь мысли, что твои друзья из ЦРУ схватили не того парня? Возможно, он совсем не Иисус, а антихрист.

Дэн задумался.

– Давай вернемся на два шага назад, – наконец проговорил он. – Может, все-таки расскажешь, почему ты здесь на самом деле?

– За распространение теории заговора. Так же, как и ты. Мы ведь находимся в исправительном учреждении для теоретиков заговора, не правда ли? Мы все здесь по одной причине: «Устное распространение слухов и толков, способных вызывать независимые суждения и нарушить статус кво». Статья 23 Закона о пресечении ложной информации. Я профессиональный сочинитель. И всего лишь болтал с посетителями баров. К несчастью, один из них оказался служащим министерства интуитивной прозорливости. На следующий день в шесть часов утра ко мне ворвалась группа людей в сером. И вот я здесь. Вкушаю дары принудительного лечения.

– Таблетки помогают?

– Таблетки всегда помогают. На то они и таблетки.

– А ты думал отсюда сбежать?

– Оригинальная мысль.

– Так да или нет?

– Конечно нет! Вот пристал!

– Прости. А я подумываю. – Дэн наклонился ко мне. Да плевать – и на его прерывистое дыхание, и на запах изо рта, и вообще на все. – Я мастерю крылья, – прошептал Дэн. – Из перьев от подушки. Улечу отсюда, и поминай как звали…

– Привет Иисусу. – Я встал. Пора было размяться, погулять во дворе.

– … а могу сегодня ночью уйти через тоннель вместе с остальными.

Я снова сел.

– Что ты сказал? – спросил я.

– Шеф, – сказал Барри, когда я совершал пробежку по больничному двору. – Шеф, не думаю, что следует слишком сильно полагаться на этого сопляка Дэнни.

– И почему же, Барри?

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Слишком много дыму без огня.

– Он же сказал, что таблетки помогают.

– Таблетки всегда помогают, шеф. Но он остался таким же психом, как и был. Ему нельзя доверять. Кончится плачевно.

– Не кончится, Барри. Я не собираюсь ни в какой тоннель.

– Не собираетесь?

– Нет, Барри. Я тут пораскинул мозгами и понял, что подходил не с того конца. Тоннели, крылья из перьев, протискивание сквозь решетку – все это слишком очевидные способы побега. Мы забыли о Законе очевидности Руна. Надо было думать о наименее наиболее вероятном способе смыться отсюда.

– Наверное, о наименее наиболее очевидном из наименее наиболее очевидных способов, шеф. Потому что наименее наиболее очевидный способ был бы наиболее очевидным способом, что делало бы его наиболее очевидным способом, а…

– Заткнись, Барри.

– Извините, шеф.

– Наименее наиболее очевидный способ исчезнуть – это просто уйти отсюда среди бела дня.

– Здесь я предвижу пару проблем, шеф.

– Замечательно.

– Замечательно, шеф?

– Замечательно, Барри. Чем больше проблем, тем невозможнее задача. А чем она невозможнее, тем больше она оказывается наименее наиболее очевидным способом побега.

– Когда вы объясняете, шеф, все сразу становится понятно.

– Всегда ли?

Я вернулся к себе в палату один. Неплохое начало, поскольку обычно меня туда сопровождали. Дело в том, что санитар Сесил самозабвенно дубасил Дэна палкой и кричал что-то насчет тоннеля. Поэтому, когда я проходил мимо, он меня не заметил.

Я уложил вещи в чемодан, надел уличную одежду и вышел в коридор. Мимо прошел уборщик, споткнулся, упал, поднялся на ноги и пошел дальше. Я поднял оброненные им ключи и отпер дверь, отделяющую исправительное учреждение для теоретиков заговора от остальной части больницы.

Там я столкнулся с медсестрой, которая приняла меня за посетителя.

– Вызвать вам такси? – поинтересовалась она.

– Да, пожалуйста, – ответил я.

– Увы, я пошутила.

– Весьма мило.

– Но если хотите, я могу вас подвезти. У меня как раз закончилась смена.

Я оглядел медсестру с ног до головы. Очень недурна. Великолепные белокурые волосы, проникновенный взгляд карих глаз, чувственный рот, шикарная грудь…

– Не возражаете? – спросила медсестра.

– Извините, – сказал я. – Просто подумал вслух.

– Со стороны – так по вам психушка плачет.

– Ха-ха-ха. – Я зашагал прочь.

– Так вас подвезти или нет?

– Да. Пожалуй.

Мы с медсестрой прошли к ее машине – одной из тех современных, что работают на солнечных батареях. Шикарной. Высокотехнологичной. Сам я вожу «Кадиллак Эльдорадо» 1958 года выпуска, цвета голубой металлик, с большими вертикальными стабилизаторами и все такое. Надо видеть.

Я уселся рядом с медсестрой.

– Итак, – сказала она, – куда изволите? Надо подумать. Самое очевидное место – мой офис. Когда Сесил и компания меня хватятся, они в первую очередь отправятся туда. Какое же наименее наиболее очевидное место? И еще: мне необходимо продолжить ведение дела о саквояже вуду и спасти мир так, как это могу сделать только я. Но не самым очевидным способом. Очевидно.

– Почему бы не поехать ко мне домой? – спросила медсестра.

– Очевидный шаг.

– Но я хочу попросить вас об одной услуге.

– Продолжайте.

– Мне нужен помощник, чтобы выгрести хлам с чердака. Не откажите в любезности.

– Согласен. Что за хлам?

– Просто хлам, – сказала медсестра. – Вещи, принадлежавшие моей тетушке, тряпье, картины, зонты и саквояж вуду…

По дороге я все время улыбался и с благодарностью думал о Хьюго Руне. Когда мы подъехали к дому, я был приятно удивлен его внешним видом. Шикарный особняк эпохи Георгов. Никогда не скажешь, что в нем живет простая медсестра.

Умопомрачительно.

Медсестра проехала по широкой покрытой гравием подъездной дороге, въехала в гараж и остановилась рядом с уже стоявшим там «роллс-ройсом».

– Идем, – сказала медсестра, и я последовал за ней к большой парадной двери. Она оказалась открытой.

– Странно, – сказала медсестра. – Я уверена, что запирала ее, когда уходила.

– Позвольте мне, леди, – сказал я. – Я профессионал.

Может быть, вы не заметили, но я обронил слово «леди». Я сказал: «Позвольте мне, леди», хотя мог бы просто кинуть: «Позвольте мне». Конечно, я мог бы сказать: «Позволь мне, дорогая» или «Позволь мне, любовь моя», но я этого не сделал, а ограничился словами «Позвольте мне, леди». А сказал я так потому, что входил в роль. В очень специфическую роль американского частного сыщика образца примерно 1958 года (того самого, в котором был выпущен мой «Кадиллак Эльдорадо», что отнюдь не случайно).

В те времена ваш американский частный сыщик был прагматичным, чисто выбритым, элегантным, попивающим бурбон, курящим сигареты с фильтром, одиноким, вооруженным и очень опасным ловеласом, любящим к тому же решать всякие головоломки и пострелять.

Именно таким, как Ласло Вудбайн.

Вудбайн, охарактеризованный сэром Артуром Конан Дойлом как «детектив детектива», – детище английского писателя П. П. Пенроуза. Вудбайн – классический частный сыщик Америки пятидесятых годов двадцатого века. Рабочих мест у него было четыре: его кабинет, где он принимал клиентов, бар, где он проводил время в непринужденных беседах, переулок, где он попадал в различные переделки, и крыша, где происходили его финальные схватки с преступниками. Первая глава всегда заканчивалась тем, что он получал сзади удар по голове и проваливался в небытие. Ни в одном из своих ста пятидесяти восьми захватывающих приключений он ни на шаг не отошел от этого столь выигрышного формата.

Вудбайн был настоящим мужчиной.

Он не разменивался по мелочам, был основателен и всегда доводил дело до конца. Его окружала атмосфера, насыщенная сексом и насилием, он оставлял после себя горы трупов, а в финале – эффектная развязка на крыше. Ни одного промаха, ни одной упущенной возможности. И все от первого лица. А литературный стиль, а язык, а образы! Завораживает.

Но для полноты картины вернемся к «Позвольте мне, леди».

– Позвольте мне, леди, – сказал я. – Я профессионал.

Леди сделала шаг в сторону, и я внимательно осмотрел замок. Это был «Давстоун Уилберфорс» – трехрычажный врезной замок с блокировкой. Пять реверсивных механизмов плюс один дополнительный мультифасетный. Я знал этот замок. Каждый хороший детектив должен его знать.

– У кого-нибудь еще есть ключ от этого замка? – спросил я.

Хозяйка лишь бросила на меня острый как нож взгляд и покачала своей красивой головкой.

– Тогда позвольте осмотреть помещение. Ждите здесь.

Я просунул в проем ногу и распахнул дверь настежь. Затем ворвался в прихожую, перекатился по полу и приготовился к стрельбе.

И уже затем я получил сзади удар по голове и провалился в небытие.

А все так хорошо начиналось.

Кочегары и носильщики

 
И Том —
Кочегар из Ньюкасла,
И Тим —
Грузонос из Даиди —
Они для меня
Все равно что семья,
Мне с ними всегда по пути.
 
 
Со Свином,
Который с свистулькой.
С Корытом,
Который ворчун, —
Мне с ними легко.
Мы идем далеко,
И выпивки: пей – не хочу.
 
 
Вон Джек,
До крольчатины падок,
Вон Ник,
Что как дьявол космат,
И пьяненький Джиме,
И Аластер Симе,
И Джок-Санитарный Халат
 
 
Приблизительно в это время вся компания поддала жару,
Поэтому я извинился и ушел.
 

5

Мой дорогой мальчик, забудь о побуждении. Считай повороты и не натыкайся на препятствия.

Яоэл Кауард

Был Том, был Тим, был Ник и был Билли. Кочегар, носильщик, парикмахер и Билли. Билли Барнес. Билли на вечеринку не пришел, потому что у него были дела где-то на стороне. У Билли всегда были дела на стороне. Никто не знал, где эта «сторона» находится, но Билли знал и всегда устраивал свои дела там. С Билли было что-то не так. Трудно сказать, что именно, но тем не менее. Я помню, что он был очень умным. Даже слишком умным. В начальной школе я сидел рядом с ним. Время от времени его ум пробивался наружу и выплескивался прямо на нас.

Я вспоминаю, как однажды в пятницу наша учительница, мисс Мун, задала классу вопрос. Он звучал так: «Какое расстояние может пройти человек в глубь пустыни?» Все сосредоточенно загрызли карандаши. Вопрос казался неподъемным. Что за человек? Какого возраста? Насколько физически выносливый? Сколько у него с собой пищи и воды? Большая ли пустыня? Руку поднял Билли.

– Да, Билли? – сказала мисс Мун.

– Ответ готов, мисс, – сказал Билли.

– Так говори же его скорее.

– Ровно половину пустыни, мисс. Потому что, пройдя половину пустыни, человек начнет из нее выходить.

Конечно, Билли был прав. Ответ оказался верным, однако он будто бы не порадовал мисс Мун. Наверно, она надеялась, что над ее вопросом дети будут думать до конца дня. Класс тоже недолюбливал Билли.

Потому что никто не любит умных выскочек.

В возрасте двадцати трех лет Билли исчез. Он ушел прогуляться и не вернулся. Те из нас, кто помнил его еще с начальной школы, считали, что он ушел в пустыню. Ходили также слухи, что он автостопом добрался до Брайтона, упал с мола, и его унесло в море.

Впрочем, никто не знал наверняка, где он, поэтому тайна исчезновения Билли так и осталась тайной. Через много лет – в ту пору я жил близ Брайтона – я услышал историю, вполне способную пролить свет на то, что же случилось с Билли.

Я излагаю эту историю здесь по двум причинам. Во-первых, если бы не исчезновение Билли, я бы никогда не расследовал дела о саквояже вуду. Во-вторых, у меня большие подозрения, что история правдива.

Историю мне рассказал коммивояжер. Однако поскольку сама по себе эта профессия у многих вызывает недоверие, я взял на себя смелость изменить род занятий рассказчика.

Пусть он будет бродячим нищим.

Селение, в котором я живу, называется Брэмфилд. Оно находится примерно в десяти милях к северу от Брайтона, в стороне от шоссе А23, соединяющего Брайтон с Лондоном. Довольно милое селение, а его жители счастливы тем, что занимаются в основном охотой на лис. Они держатся друг друга и стараются не приваживать туристов. Мальчишки встречают заезжих мотоциклистов камнями, а фермеры отпугивают случайно забредших на их поля ружьями. Коммивояжеров в наших краях можно встретить часто, а вот бродячий нищий здесь гость редкий.

Как– то в среду был обеденный час – в «Веселый садовник» вошел настоящий нищий. Прямо как с картинки. Маленького роста, босой, оборванный, с грубыми чертами лица, диким взглядом и длинной бородой. Стуча узловатой палкой, он подошел к стойке и потребовал пинту горького пива.

Энди едва удостоил его взглядом и приказал убираться прочь. Такое обращение мне показалось несколько грубым, и я тут же заявил об этом.

– Несколько грубо, – сказал я Энди.

– Ничего не попишешь, – ответил тот. – В таком виде сюда нельзя.

Я оглядел нищего. Традиционная хламида из мешковины, на поясе перетянутая узловатой веревкой. От хламиды исходило зловоние, ее края давно иссеклись в бахрому, а локти протерлись.

– Так в чем проблема? – спросил я у Энди.

– В галстуке, – ответил тот. – Он не надел галстук.

Люди знают мою щедрость. Меня уже несколько раз называли живым святым. Я сжалился над жаждущим и повел его к своей машине, надеясь отыскать что-нибудь, что могло бы сойти за галстук для бедняги. В отделении для перчаток и под сиденьями у меня чего только не было, но кроме куска провода большого сечения [Применяется для запуска двигателя от постороннего источника энергии], найденного в багажнике, ничего похожего на галстук, как назло, не оказалось. Я повязал провод вокруг шеи нищего, и мы вернулись в бар.

– Теперь нормально? – спросил я Энди. Энди покосился на провод.

– Ладно, – сказал он нищему. – Только не надо ничего здесь запускать. Мы расхохотались.

– Пинту горького пива, пока у вас не испортилось настроение, – сказал нищий.

– Почему у меня должно испортиться настроение? – поинтересовался Энди.

– Потому что у меня нет денег, чтобы расплатиться.

– Я заплачу, – сказал я и заплатил.

Я сел в своем любимом углу. Нищий сел рядом.

– Вы ведь Телстар, не так ли? – спросил он, пригубив пива.

– Я – что?

– Телстар. Родившийся под знаком Телстара. Я астролог и разбираюсь в этом.

– Но «Телстар» – искусственный спутник, запущенный в пятидесятых годах.

– Это небесное тело, а астрология занимается тем, что изучает влияние небесных тел.

– Звезд и планет – да, но никак не телекоммуникационных спутников.

Нищий сделал еще один глоток.

– Тут-то вы и ошибаетесь, – сказал он, вытирая с бороды пену. – Астрология занимается всем, что находится близко к нам. Космические объекты находятся в состоянии взаимовлияния. Мы тоже влияем на космос. У звезд и галактик свое влияние, но они от нас за многие тысячи световых лет. Искусственные же спутники намного ближе и оказывают гораздо большее влияние.

– Верится с трудом.

– Ничего, дело поправимое. Вы ведь Телстар. Посмотрите на сегодняшнюю молодежь. Фирменные обувь и шмотки спортивного покроя, гамбургеры, поп-музыка. Как вы думаете, откуда это?

– Чтоб я знал.

– В их гороскопах присутствует спутник «Скай-ти-ви».

– Чтоб мне сдохнуть!

– Не надо. Я скажу вам кое-что еще.

– И что же?

– Я бы не прочь еще пивка.

Я заплатил еще за одну пинту горького пива для нищего и сделал заказ себе.

– По дороге сюда со мной произошел странный случай, – сказал нищий. – Не угодно ли узнать, какой именно?

– Неплохо бы.

– Смотрите, не пожалейте. Но я вам все равно расскажу. Сколько, по-вашему, мне лет?

Я взглянул на его седые волосы.

– Шестьдесят – шестьдесят пять.

– Мне шестьдесят шесть.

– Вам не дашь.

– Просто я держу себя в форме. Я прохожу примерно двадцать пять миль в день вот уже в течение тридцати лет. Я был хиппи в шестидесятых, участвовал в фестивале в Вудстоке…

– Не могли бы вы перейти непосредственно к рассказу о том, что с вами произошло? Мне уже надо уходить. У меня назначен прием к врачу.

– Вы больны?

– Нет. Мне нужно выписать снотворное для моей жены.

– Зачем?

– Она просыпается от собственного храпа. Мы снова расхохотались.

– Так и быть, – сказал нищий. – Я расскажу вам эту историю. Но предупреждаю, она необычная, поэтому отнеситесь к ней со всем вниманием.

– Валяйте.

– Так вот. Как я уже сказал, постранствовал я немало. Днем – в пути, ночью сплю; сверху – звезды, снизу – матушка-земля, и все такое… На прошлой неделе присел отдохнуть на окружной дороге близ Брайтона.

– На А23?

– На той самой. Там всегда кто-нибудь ловит попутку до Лондона. Видели, наверное.

Я кивнул.

– Ну вот, сижу я и вижу молодого парня с картонкой в руках, на которой накарябано «До Лондона». Голосует. Останавливается старенький кремовый с желтым оттенком фургон «фольксваген», парень садится, и я слышу, как водитель спрашивает: «Лондон?», получает ответ: «Да, пожалуйста», и они уезжают.

– И что? – спросил я. – Что здесь необычного? Такое видишь сплошь и рядом.

– Не спорю, но через час фургон вернулся. Тот же самый. Посадил еще одного парня. Опять тот же вопрос: «Лондон?» и тот же ответ: «Да, пожалуйста». И уехали.

– Через час?

– Через час. А еще через час фургон снова вернулся.

– И посадил еще одного?

– Еще одного. Я наблюдал весь день. Он посадил восемь человек.

– Но за час невозможно доехать до Лондона и вернуться обратно. Может быть, он довозил их только до автострады?

– Может быть… Выбранное мной место для отдыха оказалось удачным, и я решил задержаться там еще на день. На следующее утро, ни свет ни заря, старенький фургон «фольксваген» тут как тут и снова сажает попутчика до Лондона!

– _Наверное, междугороднее сообщение или что-нибудь в этом роде.

– _То ли еще будет! Я проторчал там до конца дня и насчитал еще шестерых, уехавших на «фольксвагене». Затем мне пришлось уйти, потому что приехал какой-то парень из муниципалитета стричь траву. Я спросил его о «фольксвагене», и он ответил, что машина примелькалась, поскольку вот уже пять лет как берет попутчиков.

– Я же говорил, междугороднее сообщение.

– Не спешите. В пути чего только не услышишь и не увидишь. Просто голова кругом. Так вот, поскольку я сам двигался в сторону Лондона, то вдруг подумал, почему бы не найти картонку, нацарапать на ней название города, остановить тот «фольксваген» и посмотреть, куда он меня привезет.

– И?

– Что «и»? Задумано – сделано.

– И он отвез вас в Лондон?

– Ну что вы!

– Продолжайте. Рассказывайте же.

– Ну вот. Я увидел, как он подъезжает, поднял руку и выставил картонку с надписью. Он остановился и через окно спросил: «Лондон?» Я ответил: «Да». «Залезай», – сказал он, и мы поехали. Салон «фольксвагена» был обшарпан, водитель в основном молчал, был хмур, и от него не очень хорошо пахло. «Не могли бы вы довезти меня до самого Лондона?» – спросил я. «Разумеется», – ответил тот. – Нам как раз по пути. Мотаюсь туда каждый день». Я спросил, чем он занимается, и он ответил, что «утилизацией».

– Утилизацией чего? – спросил я.

– Отходов, – последовал ответ.

– Через двадцать минут пути он сказал: «Здесь мне надо свернуть. Хочу кое-что сбросить. Вы ведь не возражаете?» Я ответил, что не возражаю, и спросил, что он хочет сбросить. «Письмо», – ответил он. Тут я заметил, что на заднем сидении у него большая коробка запечатанных конвертов. Он свернул с А23, и мы некоторое время ехали по проселочным дорогам, пока не оказались у заброшенной фермы. Водитель затормозил, повернулся через плечо и взял один из конвертов. «Не откажите в любезности, – сказал он. – Отнесите это в дом. Постучите, и, если никто не ответит, положите письмо на стол в прихожей». «Нет проблем», – ответил я, взял конверт и вышел из машины.

От машины до фермерского дома было ярдов тридцать, не больше. Я раза два обернулся и заметил, что водитель не сводит с меня глаз. Я постучал в дверь и стал ждать. Вдруг услышал лай. Обернулся и увидел большую серую собаку, прыгающую вокруг автомобиля. Воспользовавшись тем, что внимание водителя отвлеклось, я юркнул за листы гофрированного железа. Что же дальше? Водитель шикнул на собаку, и та ретировалась. Затем он посмотрел в мою сторону, не заметил меня, улыбнулся и уехал.

– Все это очень странно, – сказал я.

– Очень странно, – подтвердил нищий, – и очень подозрительно. Поэтому я решил осмотреться. На мой стук в дверь так никто и не ответил. Казалось, кругом ни души, и я решил посмотреть за домом. Там я и увидел первую гору.

– Первую гору?

– Футов десять высотой. Сотни или даже тысячи гниющих картонок. Те, что лежали в основании, казались совсем старыми, а наверху – гораздо новее. На всех было написано одно и то же: «До Лондона».

– До Лондона?

– Затем я увидел вторую гору – из рюкзаков и спальных мешков.

– О боже.

– Вот именно. Обдумывая дальнейшие действия, я вернулся к входной двери. Что, если приоткрыть дверь и заглянуть внутрь? Только я протянул руку к ручке, как словно ниоткуда на меня бросилась давешняя собака, норовя вцепиться прямо в горло. Я отшатнулся, и она со всего маху врезалась в дверь, распахнув ее настежь. Я полетел в глубь помещения,а собака приземлилась на лапы в прихожей. Пол под ней вдруг наклонился, словно открылась невидимая дверь, раздался неприятный звук поворотного механизма, и, истошно взвыв, собака исчезла среди хищно вращающихся ножей. Затем пол вернулся в прежнее положение, входная дверь закрылась, и стало очень тихо.

– Силы небесные! Нищий допил вторую пинту.

– «Утилизация» – так это назвал водитель «фольксвагена». Я уже говорил, что слышал много всяких историй. Говорят, такие автомобили можно встретить во всех уголках Англии. И действительно, старые фургоны марки «фольксваген» снуют там и тут. Подчищают улицы, собирают бездомных. Правительство проворачивает свои дела. Рубленое мясо идет на корм животным в исследовательских лабораториях.

– Но ведь надо что-то делать. Где эта ферма?