Текст книги "Крик"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Ричард опустился на постель и взял Рэчел за руку.

– Со мной тоже было плохо, – сказал он. – Мы с Чарльзом дошли до моря, и, когда он ушел от меня вперед и стал взбираться на самую высокую дюну, я почувствовал дурноту и упал на груду камней, а когда пришел в себя, то был весь в поту от страха и скорее поспешил домой. Прибежал домой бегом, один. Все это произошло примерно полчаса назад, – добавил он.

Больше он ничего не сказал Рэчел. Только спросил, нельзя ли ему лечь в постель и не приготовит ли она ему завтрак. А такого еще не случалось никогда за все время их брака.

– Я не менее больна, чем ты, – сказала Рэчел. Между ними существовало молчаливое соглашение, что Ричард должен быть здоров, если Рэчел больна.

– Нет, ты не больна, – сказал он и снова потерял сознание.

Она, хотя и не слишком заботливо, все же уложила его в постель, оделась и не спеша спустилась с лестницы. В ноздри ей ударил запах кофе и жареной ветчины, и она увидела Чарльза, который уже разжег огонь и поставил два готовых завтрака на поднос. Рэчел почувствовала такое облегчение, оттого что ей не нужно готовить завтрак, и так растерялась, что горячо поблагодарила Чарльза и назвала его «мой дорогой», а Чарльз торжественно поцеловал ей руку и пожал ее. Завтрак он приготовил в точности по ее вкусу: очень крепкий кофе и яичница, поджаренная с обеих сторон.

Рэчел влюбилась в Чарльза. Она часто и до замужества и уже во время брака влюблялась в мужчин, но, когда это случалось, обычно рассказывала об этом Ричарду, а он в ответ обещал рассказать ей, если нечто подобное случится и с ним; это давало выход ее страсти и вместе с тем спасало их от ревности, так как она обычно говорила (а ему было дано право, если потребуется, сказать то же самое):

– Да, я влюблена в имярек, но люблю я только тебя.

И дальше этого она никогда не заходила. Но на сей раз было по-другому. На сей раз Рэчел, сама не зная почему, не могла признаться, что влюблена в Чарльза, а дело было в том, что она больше не любила Ричарда. Его болезнь раздражала ее, она называла его лентяем и притворщиком. Около полудня он встал, но так стонал, бродя по спальне из угла в угол, что Рэчел в конце концов приказала ему снова лечь в постель и стонать там.

Чарльз помогал ей по дому и сам стряпал обед, но не поднимался наверх, чтобы проведать Ричарда, так как его туда не приглашали. Рэчел было очень неловко, что Ричард так грубо обошелся с Чарльзом, убежав и оставив его одного, и она просила за мужа прощения, но Чарльз кротко ответил, что он ничуть не обижен; он тоже чувствовал себя как-то странно в то утро, когда они пришли на дюны, казалось, что-то тяжелое было разлито в воздухе. Рэчел сказала, что такое же жуткое ощущение было и у нее.

Потом она узнала, что весь Лэмптон толковал о том же. Доктор утверждал, что это было землетрясение, но все местные жители сходились на том, что мимо их поселка пролетел дьявол. А прилетал он, чтобы унести душу Соломона Джонса, лесничего, которого в то утро нашли мертвым в его домике возле дюн.

Настал день, когда Ричард, собравшись с силами, спустился вниз и уже мог двигаться по дому без стонов и охов, и тогда Рэчел послала его к сапожнику, чтобы тот сделал новую пряжку для ее туфли. Она вышла проводить Ричарда до садовой калитки. Дорожка вилась по краю крутого обрыва. Ричард казался совсем больным и тихонько стонал, шагая по тропинке, и Рэчел то ли со злости, то ли шутя столкнула его вниз с обрыва, и он упал в заросди крапивы, куда сваливали старый железный лом. А Рэчел, громко смеясь, побежала обратно к дому.

Ричард вздохнул и хотел, обратив все в шутку, посмеяться над собой вместе с Рэчел, но она уже исчезла, и он выбрался из крапивы, поднял туфли и потихоньку начал взбираться на откос, потом вышел за калитку и побрел по дороге под необычно палящим солнцем.

Добравшись до сапожника, Ричард тяжело опустился на стул. Сапожник был рад возможности поболтать с ним.

– Вы что-то неважно выглядите, – сказал сапожник.

– Да, – сказал Ричард, – в пятницу утром со мной случился какой-то нервный припадок. До сих пор все никак не приду в себя.

– Подумать только! – воскликнул сапожник. – Так с вами случился припадок? А что, вы думаете, случилось со мной? Мне было так худо, словно с меня живьем содрали кожу. Словно кто-то вынул из меня душу и принялся вертеть ее и подбрасывать, будто камушек какой, а потом как швырнет наземь! Я этого утра, умирать буду, не забуду.

Странная мысль мелькнула тут у Ричарда в голове: а что, если там, на берегу, он держал в руках не камень, а душу сапожника? «Быть может, – подумалось ему, – душа каждого мужчины, каждой женщины, каждого ребенка, живущего в Лэмптоне, лежит там». Но он ничего не сказал об этом сапожнику, попросил у него пряжку и пошел домой.

У Рэчел уже были наготове и шутка и поцелуй. Ричард мог бы ответствовать на это хмурым молчанием, ибо, если он молчал, Рэчел всегда становилось немножко не по себе. «Но, – подумал Ричард, – к чему мне это? Сначала ей становится совестно, а потом, чтобы чувствовать себя правой, она затевает ссору из-за чего-нибудь другого, и получается еще в десять раз хуже. Надо обратить все в шутку и держаться весело, как ни в чем не бывало!»

Нo он чувствовал себя несчастным. А Чарльз водворился в доме, деятельный, обходительный и неизменно принимающий сторону Ричарда всякий раз, как Рэчел принималась за свои издевки, что безумно уязвляло Ричарда именно потому, что Рэчел эта защита не возмущала.

[– Дальше, – сказал Кроссли, – там происходят неожиданные и забавные вещи, отчего напряжение несколько ослабевает. Дело в том, что Ричард отправляется снова на дюны к той самой груде камней, и ему удается распознать среди них души доктора и ректора, потому что душа доктора – это камень в форме бутылки из-под виски, а душа ректора – камень, черный как первородный грех, и тут Ричард убеждается в том, что все его домыслы имеют под собой почву. Но я не стану это подробно описывать и сразу перейду к тому моменту, когда Рэчел два дня спустя внезапно снова стала заботлива и нежна к Ричарду и заявила ему, что любит его еще сильнее, чем прежде.]

А причина крылась в том, что Чарльз исчез: никто не знал, куда он подевался, но магическая сила пряжки на время ослабела. Чарльз допустил это, зная, что по возвращении он сможет вернуть все обратно. Словом, через несколько дней Ричард совсем оправился и у них все пошло по-старому и было так до тех пор, пока как-то под вечер не отворилась дверь и на пороге не появился Чарльз.

Он вошел и, ни с кем не здороваясь, повесил свою шляпу на крючок. Затем сел у камина и спросил:

– Когда будет готов ужин?

Ричард удивленно поднял брови и вопросительно поглядел на Рэчел, но та как зачарованная смотрела на Чарльза.

– В восемь часов, – прозвучал в ответ ее грудной, глуховатый голос, и, наклонившись к ногам Чарльза, она сняла его перепачканные глиной башмаки и подала ему домашние туфли Ричарда.

Чарльз сказал:

– Прекрасно. Сейчас семь часов. Через час – ужин. В девять часов мальчишка принесет вечернюю газету. В десять часов мы с тобой, Рэчел, ляжем в постель.

Ричард подумал было, что Чарльз рехнулся.

Но Рэчел ответила покорно:

– Ну конечно, мой дорогой, – и, вся ощетинившись, повернулась к Ричарду. – А ты убирайся отсюда, козявка! – крикнула она и что было мочи закатила ему пощечину.

Ричард стоял как громом пораженный, потирая щеку. Невозможно было вообразить, чтобы и Рэчел и Чарльз оба вдруг одновременно сошли с ума. Значит, по-видимому, сошел с ума он сам. Но так или иначе, Рэчел была исполнена решимости, а между ними существовал тайный уговор, что в случае, если кто-нибудь из них захочет расторгнуть брак, другой должен убраться с его пути. Они уговорились об этом, чтобы чувствовать, что их связывает только любовь, а не брачные узы. Поэтому Ричард ответил спокойно, как мог:

– Ну что ж, Рэчел. Я оставлю вас вдвоем.

Чарльз запустил в него башмаком и крикнул:

– Если ты сунешь нос в дверь, прежде чем мы утром сядем завтракать, я крикну так, что у тебя отлетят уши!

На этот раз Ричард покинул дом не угнетенный страхом, а в холодном бешенстве, но вполне владея собой и своими мыслями. Он вышел за калитку и зашагал по дороге, направляясь к травянистой полоске земли между дюнами. До захода солнца оставалось еще часа три. Он пошутил с ребятишками, игравшими в крикет на школьном поле. Пошвырялся немножко камнями. Потом вспомнил о Рэчел, и слезы прихлынули у него к глазам. Тогда, чтобы слегка подбодриться, он принялся петь.

«Нет, я положительно схожу с ума, – сказал он себе. – И куда, черт побери, девалась моя удача?»

Наконец он добрался до груды камней.

«Вот что, – подумал он. – Я разыщу свою душу в этой груде и разнесу ее вдребезги молотком». А он, уходя из дому, прихватил с собой молоток, лежавший под навесом для угля.

После этого он принялся отыскивать свою душу. Однако человек может распознать душу другого мужчины или женщины, но только не свою собственную. И Ричард не мог разыскать своей. Но по случайности он наткнулся на душу Рэчел и узнал ее – это был гладкий зеленый камушек с вкраплениями кварца, – узнал ее потому, что в эту минуту он был сильно отчужден от нее. Рядом лежал другой камень – безобразный, бесформенный пятнисто-коричневый кусок кремня. Увидав его, Ричард воскликнул в исступлении:

– Я уничтожу его. Это, несомненно, душа Чарльза!

Он поцеловал душу Рэчел, и ему показалось, что он прикоснулся к ее губам. Затем он нацелился молотком на душу Чарльза:

– Я разобью тебя на сто кусков!

Его рука застыла в воздухе. Ричард был человек совестливый. Узнав, что Рэчел любит Чарльза сильнее, чем его, он обязан был действовать согласно их уговору. Третий камень (конечно, это была уже его собственная душа) лежал по другую сторону души Чарльза; это был гладкий серый гранит величиной примерно с крикетный мяч. Ричард подумал: «Я разнесу свою душу на куски и этим положу конец всем своим мучениям». В глазах у него зарябило и потемнело, и он едва не лишился чувств. Но он справился со своим волнением и с отчаянным криком обрушил молоток раз, другой и третий на серый камень.

Камень распался на четыре куска, в воздухе слегка запахло порохом, и, когда Ричард обнаружил, что он по-прежнему жив и невредим, он расхохотался и долго не мог успокоиться. «Да я же спятил, просто спятил!» Он отшвырнул молоток, в изнеможении повалился на камни и уснул.

Он пробудился, когда уже садилось солнце, и в полном смятении направился домой, думая: «Все это какой-то ужасный сон, но Рэчел поможет мне освободиться от этого наваждения».

На окраине города кучка людей оживленно беседовала возле фонарного столба. Один из них сказал:

– Примерно часов в восемь это произошло, верно?

И другой ответил:

– Да-да.

А третий сказал:

– И представьте, он был как есть полоумный. «Только троньте меня, – говорит, – и я закричу. Я закричу так, что вам не поздоровится! И вам и всей вашей полицейской своре. Стоит мне закричать, и все вы сойдете с ума». А инспектор говорит: «Брось, Кроссли! Руки вверх! Кончай валять дурака! Теперь тебе от нас не уйти». А тот говорит: «Предупреждаю в последний раз, убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое, не то я так крикну, что все вы упадете замертво».

Ричард остановился и стал прислушиваться.

– И что же потом случилось с Кроссли? – спросил он. – А женщина что сказала?

– «Бога ради! – сказала она инспектору. – Уходите, или он убьет вас».

– Ну а тот закричал?

– Нет, он не закричал. Он перекосил всю рожу и вобрал в себя побольше воздуху. Богом клянусь, сколько ни живу на свете, а такой страшной рожи еще не видывал. Я потом, пока не пропустил три-четыре стаканчика, все никак не мог прийти в себя. А инспектор выронил револьвер, и он выстрелил, но ни в кого не угодил. И тут вдруг с этим самым Кроссли что-то случилось, его как подменили. Он схватился руками за сердце и за бок, и лицо у него снова стало спокойным и словно мертвым. А потом он принялся смеяться, пританцовывать и дурачиться по-всякому. А женщина уставилась на него, словно глазам своим не верила, и тогда полиция его увела. Если поначалу он был буйный сумасшедший, то тут вдруг стал совсем безобидный дурачок, и они забрали его как миленького. И в санитарном автомобиле отправили прямо в Королевскую психиатрическую лечебницу Западного графства.

И тогда Ричард пошел домой к Рэчел и рассказал ей все, и она тоже рассказала ему все, хотя рассказывать было, в общем-то, нечего. Она никогда не была влюблена в Чарльза, сказала Рэчел, просто дразнила Ричарда, и никогда не говорила Чарльзу ничего такого, и он тоже никогда не говорил ей ничего хоть сколько-нибудь похожего на то, что якобы сказал в тот вечер, о котором рассказывает Ричард. Все это, верно, привиделось Ричарду во сне. Она любит его и всегда любила только одного его, невзирая на все его недостатки, которые она тут же и перечислила: скупость, болтливость, неряшливость. Они с Чарльзом тогда спокойно поужинали, но она при этом, конечно, думала, что Ричард поступил очень скверно, когда вдруг ни с того ни с сего, ни слова не говоря, убежал из дому и пропадал неизвестно где целых три часа. А ведь Чарльз мог ее убить. Он и в самом деле принялся вдруг немного ее тормошить – ну, конечно, просто в шутку – и хотел, чтобы она потанцевала с ним, но в эту минуту раздался стук в дверь, и они услышали голос инспектора: «Уолтер Чарльз Кроссли, именем короля я арестую вас за убийство Джорджа Гранта, Гарри Гранта и Ады Колман, проживавших в Сиднее, в Австралии». И вот тут Чарльз совсем свихнулся. Он вытащил из кармана пряжку от туфли и приказал ей: «Постереги ее для меня». А потом заявил полицейским, чтобы они убирались подобру-поздорову, иначе он их всех умертвит криком. Он сделал ужасное лицо и вдруг весь распался точно на куски, будто его что пришибло.

– Он славный человек, – сказала Рэчел, – и лицо у него такое симпатичное, мне очень жаль его.

* * *

– Ну как, понравилась вам эта история? – спросил Кроссли.

– Да, понравилась, – сказал я, торопливо подсчитывая очки. – История что надо, в духе лучших ирландских саг. Примите мои поздравления, Луций Апулей!

Кроссли обратил ко мне встревоженное лицо и крепко стиснул задрожавшие от волнения руки.

– Это все правда, от слова до слова. Душа Кроссли была разбита на четыре куска, и я попал в сумасшедший дом. О, я не жалуюсь на Ричарда и Рэчел. Это двое милых, симпатичных дурачков, любящая супружеская пара, и я никогда не желал им зла. Они частенько навещают меня здесь. Так или иначе, теперь, когда моя душа валяется разбитая на куски, я потерял свое могущество. Только одно и осталось у меня, – добавил он, – мой крик.

Я был так углублен в подсчет очков – да еще в это время приходилось слушать его россказни, – что даже не заметил надвигавшейся на нас огромной черной тучи, пока она не заволокла все небо и не закрыла солнце. Упали теплые капли дождя, сверкнула молния, ослепив нас, и тут же раздался оглушительный удар грома.

В мгновение ока все смешалось. Хлынул грозовой ливень, игроки разбежались и попрятались кто куда, а больные принялись неистово визжать, вопить и подняли драку. Высокий молодой человек, тот самый Браун, который играл когда-то в хентской команде, мгновенно разоблачился и стал бегать нагишом. А какой-то бородатый старик отчаянно взывал к грому, стоя возле нашей будки:

– Ну давай, давай, давай!

Кроссли горделиво прищурился.

– Да, – сказал он, указывая на небо, – вот он каков, этот крик, вот какое действие он производит, но мой крик еще страшней. – Затем его лицо внезапно сделалось встревоженным и жалким, и он заскулил жалобно, как ребенок: – О господи, он снова будет на меня кричать, этот Кроссли. От его крика кровь стынет у меня в жилах.

Капли дождя так барабанили по оцинкованной крыше, что я едва расслышал его слова. Снова сверкнула молния, снова раскатился гром, еще более оглушительный, чем прежде.

– Но это лишь в полсилы, – прокричал Кроссли мне в ухо. – А только в полную силу он убивает. – А, – сказал он снова. – Я вижу, вы не понимаете. – Он глуповато улыбнулся. – Я ведь теперь Ричард, и Кроссли должен меня убить.

Тот, нагишом, все еще продолжал бегать, размахивая спицей от крикетных ворот и что-то визжа, – зрелище было довольно отталкивающее.

– Давай! Давай! Давай! – взывал старик; струи дождя стекали со сдвинутой на затылок шляпы прямо ему на спину.

– Вздор, – сказал я. – Будьте мужчиной, вспомните, что вы – Кроссли. Вы стоите дюжины таких, как Ричард. Вы проиграли на этот раз, потому что Ричарду просто повезло. Но у вас же по-прежнему остался ваш крик.

Я и сам уже чувствовал себя не вполне нормальным. И тут в судейскую кабину ворвался врач: его фланелевый костюм промок до нитки, на нем все еще были перчатки для крикета и защитные подушки, а очки куда-то исчезли; он услышал наши возбужденные голоса и отпихнул от меня Кроссли, который уже успел вцепиться мне в плечо.

– Живо! Марш к себе в спальню, Кроссли! – приказал он.

– А я не пойду, – сказал Кроссли, снова становясь горделивым. – Слышите, вы! Вы, ничтожество… змеи и яблочные пироги!

Доктор схватил его за шиворот и попытался вытолкнуть из кабины.

Кроссли вырвался, в глазах его сверкнуло безумие.

– Пошел вон, – сказал он, – оставь меня в покое, или я закричу. Слышишь? Я закричу. И убью всю вашу проклятую свору. Я снесу с лица земли вашу лечебницу. Даже трава пожухнет на ваших лужайках. Сейчас я закричу. – Ужас исказил его лицо. На скулах выступили два красных пятна и начали расползаться по всему лицу.

Я заткнул уши пальцами и выскочил из судейской кабины. Вероятно, я отбежал уже шагов на двадцать, когда неописуемой силы ожог заставил меня закрутиться на месте, лишив на миг зрения и языка. Однако каким-то чудом я избежал смерти. Быть может, я тоже везучий, как этот Ричард. Молния, ударив в будку, уложила доктора и Кроссли на месте.

Труп Кроссли нашли застывшим и прямым, как палка, а доктор лежал в углу скорчившись, зажав руками уши. Никто не понимал, как это могло произойти, ибо смерть наступила мгновенно, а доктор был не такой человек, чтобы затыкать уши перед ударом грома.

Пожалуй, будет недостаточно эффектно закончить мой рассказ сообщением о том, что Рэчел и Ричард были те самые мои друзья, у которых я гостил (Кроссли обрисовал их характеры весьма точно), но могу прибавить еще, что, когда они услышали от меня, как некий человек по имени Чарльз Кроссли был убит молнией вместе с их ириятелем-доктором, смерть Кроссли сравнительно мало взволновала их, о докторе они сокрушались куда больше. У Ричарда вообще ничего не отразилось на лице, а Рэчел сказала:

– Кроссли? Это, должно быть, тот человек, который называл себя Австралийским Иллюзионистом и как-то на днях показывал изумительные фокусы. У него, в сущности, не было даже никаких атрибутов, кроме черного шелкового носового платка. Мне очень понравилось его лицо. О да, а Ричарду оно вовсе не понравилось.

– Нет, мне просто не понравилось то, как он все время пялил на тебя глаза, – сказал Ричард.