Текст книги "Мечтатели"

Автор книги: Роберт Музиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Штадер. Стало быть, пока неясно?! Вы должны немедля устроить мне встречу с ним. Я – детектив его превосходительства, но я готов продать все мои секреты, даже подарить, лишь бы он меня выслушал! Пожалуйста, предложите ему мои услуги, не откажите в любезности!

Регина. Но это невозможно.

Штадер. Невозможно? Вы думаете, из-за... Что было, то прошло. У мужчин есть интересы поважнее. Послушайте, мой институт работает по новейшим научным методикам. Мы обращаемся к графологике, патографике, наследственности, теории вероятности, статистике, психоанализу, экспериментальной психологии и прочая. Отыскиваем научные элементы преступления; ведь все происходящее в мире подчинено законам. Вечным законам! Они – основа доброго имени моего института. На меня работает великое множество молодых ученых и студентов. Я не спрашиваю о нелепых подробностях того или иного дела, дайте мне официальные сведения о человеке – и я скажу, что он должен был сделать в данных конкретных обстоятельствах! Понимаете? Современная наука и детективика все больше сужают сферу случайного, хаотичного, якобы индивидуального. Случайностей не бывает! Фактов тоже! Есть только научные взаимосвязи... Вот что получилось из вашего "маленького неаполитанца", из вашего "уличного певца"!.. Его превосходительство, ваш супруг, привлеченный высокой репутацией, какую наш институт имеет среди специалистов, оказал нам честь, предложив выполнить некое поручение. И я почел своим долгом тщательнейшим образом выполнить поручение лица, занимающего столь высокое положение в научном мире: вот письменный отчет. (Гордо показывает толстую папку, которую не выпускает из рук.)

Регина. Отчет? Неужели вы хотите сказать, что... О ком?!

Штадер. Конечно, наряду с упомянутыми современными методиками мы используем и слежку, и подкуп, и женщин, и алкоголь, и прислугу, и выкрадывание улик – словом, все классические методы сыскной науки. Хотите взглянуть? (Открывает папку.) Вот почтовая открытка, посланная доктором Ансельмом Морнасом портному, речь в ней идет о заказе зимнего костюма. Обратите внимание, открытка написана в августе, что подтверждается датой на почтовом штемпеле, а также тем обстоятельством, что здесь перед нами так называемая прямая целевая ориентация, в чистейшем виде, и вводить портного в заблуждение нет никакого резона.

Регина (вконец смутившись). Не понимаю, но какие же отсюда следуют выводы?

Штадер. О-о!.. Заказ зимнего костюма в августе может означать многое предусмотрительность; бережливость, потому что летом зимние ткани дешевле; отсутствие шика, потому что ткани следующего зимнего сезона в продажу еще не поступили; в-четвертых, тайное намерение. Педантично предусмотрительным его не назовешь, бережливым – тоже, в отсутствии шика вроде бы упрекнуть нельзя, значит, что остается? Тайна. Человек перед вами весь как на ладони!.. Анализ содержания согласуется с анализом почерка. Вы только посмотрите на этот устремленный вверх крючок: явный авантюризм. Приземистое "и" – тайные страсти. О, какое удовольствие вот так играючи "раскладывать" перед собою всю сокрытую человеческую сущность. Взгляните сюда! Удвоенная черта – мысль о самоубийстве! А в середине буквы чуть что не наползают одна на другую вагабундизм; это почерк человека, который иногда исчезает, пустив слух, что решил умереть. Я даже не останавливаюсь на том, что иные слова у него прочитываются совсем не так, как надо, я и без того знаю, он страстно хочет жить. Волосяные линии поднимаются вертикально! В целом у него ощущение, что он жить не может без особы, с которой встретится зимой в этом костюме.

Pегина. А знает ли он эту особу?

Штадер. Это вы!

Регина. Откуда вам это известно?

Штадер. Как доверенное лицо его превосходительства я ведь не могу не знать, когда доктор Ансельм впервые появился в доме. (Смотрит на свои часы.) Простите, времени у меня в обрез; вот, благоволите взглянуть на этот документ, и все.

Регина. Мой почерк!

Штадер. Совершенно верно. Это ваша расходная книга. Я в свое время прихватил на память.

Регина. И что же по ней можно увидеть!

Штадер. Я ее лично проанализировал. Надо сказать, научный анализ лишь подтвердил то, что я уже знал. (Листая книгу.) Бессердечная. Долго спит. Сумасбродка. Короче говоря... (Со спокойным, давно заготовленным торжеством.) ...с научной точки зрения личность отнюдь не полноценная. И еще... (Наконец отыскав нужное место, показывает ей, но так, чтобы она не могла выхватить книгу.) А здесь написано "Фердинанд" и рядом: "двоеточие, маленький неаполитанец". Или вот: "Йоханнес, когда ты вернешься?"!

Регина. Отдайте.

Штадер. И не подумаю. (Дружелюбно.) Кстати, я тут немного подслушал, не сказать чтобы специально, но дама, которая была с вами, воскликнула: "Святая!". Вы что, так до сих пор и продолжаете? Ведь в свое время вы мне рассказывали, что-де ваша любовь предназначалась, собственно, покойному господину Йоханнесу, а меня вы дарили ею лишь как своего рода заместителя. Я тогда был в полном восторге. Наивный мальчик... извините, что я смеюсь, вы рассказывали все это мне, будущему "Ньютону и Штадеру", и я вам верил. Однако ж выдумка была красивая, она-то позднее и сделала меня психологом. Правда, этакие странности не всякий поймет. А если их повторяют слишком часто, да еще примешивают к делу весьма недостойных лиц – вас ждут серьезные неприятности! А между прочим, вы знаете, что ваш теперешний жених уже состоит в браке и развода у жены не требует, чтобы не пришлось жениться на вас.

Регина (успев взять себя в руки). Да, знаю.

Штадер. Я установил сей факт, подвергнув анализу его письмо к законной супруге, где это написано черным по белому.

Pегина. Я хочу взглять на это письмо. Покажите.

Штадер (пряча письмо в папку и тщательно ее запирая). Вы же его порвете.

Регина. Итак, вам поручено выведать все обо мне?

Штадер. Как его превосходительство господин профессор, так и я всю свою зрелую жизнь служим истине, хотя и по-разному!

Регина (вставая). Вы мошенник! И ничего вам не известно! Я знать вас не знаю! Готова заявить под присягой, хоть сейчас, хоть немного погодя.

Штадер. Я показал вам далеко не все, у меня есть и другой материал. У вас ничего не пропало?

Pегина. А что у меня могло пропасть?

Штадер. Записная книжка, например? Маленькая желтенькая книжица, в ней вы записали свою историю и историю доктора Ансельма.

Регина. Но она же у меня!..

Штадер. То-то и оно, что не у вас.

Регина. Она в чемодане, я точно помню.

Штадер. Возможно. Однако не только среди простых натур, в благоприличном обществе тоже... Короче говоря: даже в научных кругах попадаются ловкачи!.. Оставим это. Сами видите, вспыльчивостью нас не удивишь. Я на вас не в обиде.

Регина (приняв решение). Хорошо, оставим!!

Штадер. Истина всегда объект нападок, но она выше их.

Регина. Если истина такова, то она страшный грязный человечий капкан... Смотрю на вас – ведь сущее привидение! Вот так же могли бы стоять... я подумаю и назову вам точную цифру, а вы приобщите ее к делу. Как бы вам объяснить, что по правде всего этого никогда не было?!

Штадер (недовольный таким поворотом разговора). В объяснениях нет нужды.

Регина. Но это же было по правде! Вы не помните?! Забыли уже мою собачью преданность?

Штадер (успокаивая). Все давно миновало.

Регина. Так просто вам не уйти! Я видела вас прежнего, видела и потом такого же, но в промежутках мне было просто невмоготу от омерзения к вам.

Штадер. Да-да-да, в подобных обстоятельствах неизменно слышишь что-нибудь в таком духе.

Регина. Но я ведь без конца перед вами унижалась! Иной раз, когда я одна в комнате, мне и на собственный шкаф смотреть невмоготу; иной раз я замечаю, как он меняется и корчит рожи. Тогда надо быстренько его открыть и глянуть внутрь, не то бы я и его стала звать Йоханнесом.

Штадер (предостерегающе, но и с решимостью добиться своего). Могу вам только посоветовать, доверьтесь вашему кузену, профессору Томасу. Ему вполне можно довериться. Я слышал, высочайшая репутация в научном мире, а вдобавок прекрасно разбирается в людях! У ученых господ это редкость; именно человеку моей профессии случается воевать с их пренебрежением. Конечно, с их стороны это несправедливо, потому что детектив в наше время ничуть не ниже исследователя, а пожалуй, и выше, если учесть, что он изучает людей. Так или иначе без поддержки тут не обойтись. (Встает.) Мне необходимо увлечь его великой идеей. Не сомневайтесь, общение со мной отнюдь не оскорбляет вашего достоинства. Я прошу совсем немного: мягко и сердечно обратите внимание профессора Томаса на мою скромную персону, дескать, он не пожалеет, если завяжет со мной постоянный контакт. Сделайте так – и все останется строго между нами тремя!

Регина. Нет, не сделаю. Мне это уже не по силам.

Штадер. Регина, не надо так! Тогда вы плохо со мной обошлись, однако на отступное, которое вы мне дали, я основал мой институт. Я желал вам добра. Но с той минуты, как услышал о профессоре Томасе, я себе места не нахожу. Я на все способен! Во мне горячая кровь артиста! Без нее я бы в сыскном деле не преуспел. Ну же, будьте человеком!

Pегина. Я не хочу!

Штадер. Но ведь я могу очень и очень вам навредить!

Регина. Пожалуйста. Вы же знаете, какова я по правде; я у вас в руках. Так вот: отдайте эту папку его п ревосходительству.

Штадер. Извольте, но неужели у вас нет ни капли стыда? Ведь это все будут подробно рассматривать в суде! Если вы еще не начисто растеряли стыд, то не станете так себя компрометировать! Ну, может, хоть страх-то у вас остался?!

Регина. Слушайте, "Фердинанд": внутренне можно быть не менее святым, чем кони солнечного бога, а внешне – под стать вашим досье. И эту тайну ваш институт никогда не раскроет. Совершаешь поступок, и внутреннее его значение абсолютно не совпадает с внешним. Но со временем внутреннее как бы исчезает, остается только внешнее. И нет сил все это изменить!

Штадер. Ну, я лично под присягой мог бы только заявить, что вы всегда производили впечатление человека трезвого и реалистичного.

Регина. О? Да, вы правды. В этом весь ужас. Но вам пора уходить, здесь больше оставаться нельзя.

Штадер. Да, мне в самом деле пора, поезд ждать не будет. (Делает последнюю попытку.) Профессор Томас в опасности! Мрачные тучи сгущаются над его головой. Вы ведь не догадываетесь, что написано в письме, которое вы только видели: Ансельм здесь не ради вас, он здесь затем, чтобы сманить жену у друга!

Регина. Вот как? Прошу вас сюда. Там будет дверь в ванную, потом в коридор и еще несколько ступенек... лучше я вас провожу. (Идет впереди.)

Штадер (на пороге спальни). Я сейчас еду к его превосходительству. И отдам ему папку. Но прежде меня еще можно отыскать на станции. Да и потом, наверно, тоже... Ничего не понимаю! Мужская логика тут отказывает. Я думал, вы сделаете все возможное, чтобы получить эту папку. (Уходит.)

С минуту сцена пуста; затем в другую дверь входит Ансельм. Осторожно осматривается, быстро подходит к двери спальни и, прислонясь к косяку, с благоговейным видом погружается в созерцание. Внезапно он отскакивает назад,

точно застигнутый на месте преступления, и пытается взять себя в руки:

ничего, мол, не произошло. Регина возвращается через спальню, входит и

оказывается с ним лицом к лицу.

Ансельм. Ты была в комнате?

Регина. Нет, вошла с улицы, но ты не сразу меня заметил.

Ансельм. Да-да, я тебя искал, ушел от нее и искал, а тебя нигде не было.

Регина. Это неправда.

Ансельм (с удивлением смотрит на нее; потом спокойно). Мария? Вот уж придумала! Она меня забавляет.

Регина. Она ждет тебя?

Ансельм. Вообще-то я пришел за ее шалью, ну и пускай подождет. Я для нее романтический герой, от которого требуется средневековая куртуазность; крупные женщины в большинстве не очень понятливы.

Регина (притворно). Ты видел, как она ест? Жует медленно, точно корова. И ужасно любит цветистые беседы, просторные словесные лужайки для пастьбы, а ты по этой части просто волшебник.

Ансельм (стараясь перещеголять ее; а так как после предшествующих страстных сцен с Марией находится в полярно противоположной стадии духовного отвращения, говорит поначалу гораздо убедительнее.) Да, без лирики она никак не может, лирика для нее будто сливочный крем. Просто зло берет. Томас после нее сух и прекрасен, как ветер пустыни. Знаешь, по-моему, коли на нее найдет стих, она с легкостью оставит мужа, ведь этакие увесистые души – шутка ли, восемьдесят с лишним килограммов! – если уж падают, то кулем.

Регина. Ты был бы рад увидеть ее такой? Глядя на нее, ужас до чего хочется как-нибудь ее подперчить, чтоб до потолка скакала, а потом сказать: Милая Мария, вы купаетесь в гигиеническом аромате добродетели, как больничный санитар в чистом запахе карболки, – этакие прыжки вам не подобают!

Ансельм. Не скачите так, старуха добродетель! Вот бы увидеть тогда ее лицо.

Регина. Помнишь, какие у нее были тощие ноги, а штанишки у этой пай-девочки вечно сидели мешком. Теперь этого не увидишь, но с первого же дня, как мы сюда приехали, я все время спрашиваю себя: а что, ноги у нее по-прежнему тощие?

Ансельм (сдаваясь). С утра до ночи вместе... Давайте не будем говорить о ней, меня трясет при одной мысли.

Регина. Ну вот, ты лжешь! И как!

Ансельм. Да смог ли бы я так о ней говорить?

Регина. Ой, не надо! Ты ведь отзываешься о людях хорошо, только пока они тебе безразличны. Но стоит тебе что-то к ним почувствовать, и ты сразу же начинаешь поливать их грязью, чтобы спрятать свои чувства. (Резко умолкает.) Пора в дорогу!

Ансельм (невольно). Почему?!

Регина. Пора в дорогу, Ансельм! Мы уезжаем! Спасаемся бегством! Чтоб Йозеф нас уже не застал. А ты увяз, не можешь расстаться с Марией.

Ансельм. Ну, незачем сразу так малодушничать. (Размышляет.) Наоборот, ты должна бы уговорить Марию присоединиться к ним.

Pегина. И что?

Ансельм. Если мы будем жить вдвоем вне этого дома, твой муж устроит нам кучу неприятностей; а вот если ты уедешь вместе с сестрой, он ничего сделать не сможет.

Регина. Да?! Выбрось это из головы. Я больше не намерена вас прикрывать.

Ансельм. Стало быть, ты воображаешь, будто вырвала у меня тайну. Ну да: сестра у тебя замечательная! Замечательная и пресная, как вода. И пахнет словно гладильная мастерская; если угодно, так же затхло.

Pегина. А я?

Ансельм. Собственно, Йозеф тоже замечательный человек. Мы позволили себе глянуть на него сверху вниз. Н-да, эти люди вызывающе неповоротливы, и душевно, и умственно. Но вот что я тебе скажу: непривычное переживание – это всего лишь привычка наизнанку. Даже в воловьей упряжке жизнь и то богаче, чем в голове у Томаса, и кучер, уснувший возле лошадей, знает о мире больше, чем ты и он!

Регина. Итак, я должна вернуться к Йозефу?

Ансельм. Господи, я имею в виду, для начала надо вырваться на свежий воздух. Здесь мы никогда не отвяжемся от этих прокисших историй с Йоханнесом. Тут как в комнате наутро после попойки.

Регина. Стало быть, очертя голову нырнуть в "замечательную" свежую воду! А я не хочу. Лучше уж покончить с собой. Слышишь? Но не из-за тебя.

Ансельм. Так говорит любая женщина, решив, что ее бросили!

Регина. Сколько ж я вытерпела унижений! Это ты долго вынашивал?

Ансельм. О чем ты?

Регина. Не ты ли вынул из чемодана нашу маленькую желтую книжицу и отложил ее для Йозефа?

Ансельм. Так ты знаешь? Я мог бы отпереться, ведь ты всегда все разбрасываешь. Но не стану. Да! Я это сделал, так как уже понимал, что мне с тобой предстоит. Ты меня совсем замучила. Шагу ступить не даешь! Не под силу мне тебя спасти, не под силу. Твои чертовы слабости перевернули вверх дном все казематы моей души!!

Pегина. А перед Йозефом ты готов предстать нагишом? Эти замечательные люди, похоже, возымели над тобой большую власть. Раньше тебе казалось невыносимо, если кто-то знал про тебя хоть самую малость, как будто ты сразу становился его рабом. Ты ведь предпочитал возвести на себя напраслину, лишь бы не признаться в чем-то и вправду хорошем.

Ансельм. К тому времени, когда Йозеф это уразумеет, мне бы хотелось убраться куда подальше. Сменю имя и начну все сначала. Я хочу начать все сначала, пойми! Я должен начать все сначала! Ты меня не удержишь!

Регина. Ага, ты решил начать новую жизнь. В тот самый день, когда сам поставил себе синяк под глазом и чуть не плакал. (Таинственно передразнивает его.) "Чудо, что я нашел тебя! Это поразило меня, как чудо... Я такого не переживу – лучше смерть!"

Ансельм. Да, какой был день! Я чувствовал, что надо спасаться. Мы были так непостижно едины. Моя жизнь так повторялась в тебе. Ты стояла на моем пути как мое второе "я", а кругом трепетала зыбкая тишина, и внезапно мы скользнули в этот океан, что был внутри и вокруг нас, и я вдруг ощутил: случись кораблекрушение, до берега доплывет лишь один из нас... Как пошло все это звучит сейчас. Как унизительны эти тщетные потуги.

Pегина. О, я запомнила каждое слово и смогла повторить их сыщику, так что Томас и Йозеф сегодня же все узнают.

Ансельм. Что такое? Ты бредишь?

Регина. Здесь был один человек, как раз перед твоим приходом. Детектив, в прошлом лакей. Когда-то он был моим любовником и бросил меня, наверно, тоже ради неких высших мужских целей! Обо мне он знает все; гораздо больше, чем требуется, чтобы вооружить Йозефа; у него все собрано в толстой папке, а остальное я сама ему сказала. Впрочем, он и о тебе знает много больше, чем ты хотел открыть Йозефу, чтобы отдать меня в его власть. У него твои письма к жене, твои исповеди. Он знает всю твою жизнь. А чего не знал, я ему сообщила.

Ансельм. Ты сошла с ума. Надо немедля заткнуть этому сыщику рот. Куда он подевался?

Регина. Нет! Пусть Йозеф все узнает!

Ансельм. Что значит "нет"?! Ты хочешь, чтоб мы оба ползали тут как жабы, перед Томасом и Марией?

Регина. Да!

Ансельм. Из-за дурацкой ревности! Из-за любовной интрижки, черт подери! Ты вообще соображаешь, что делаешь? Все эти глупости, которые только в темноте и возможны между двумя людьми, теперь, когда они давным-давно себя исчерпали, должны стать всеобщим достоянием?!

Регина. Ансельм, ты отступаешься. Ты выдал Йозефу не меня, а нас обоих! Ведь тогда у тебя хватило смелости. Ты сумел вырваться из каземата рассудка! Сразу, как только приехал! Когда я спросила, как сложилась твоя жизнь, ты прямо сказал: не жизнь, а сплошные унижения. И из тяжелых туч воспоминаний, из этого козлиного стада, вонючее блеянье которого застило мне небеса, грянула молния: терпеть унижения – это и есть мы!

Ансельм. Не говори "мы"! И незачем льнуть ко мне, словно я – это ты! Ненавижу твои унижения!.. Да-да, помню, ты рассказала мне историю про Йоханнеса и я тебя поддержал.

Pегина. А верил ты в нее не больше, чем я.

Ансельм. Он несказанно меня растрогал! Этот призрак, который вечно следит, как ты отдаешься другим, был наш призрак. Страх перед одиночеством.

Регина. И страх перед не-одиночеством. Перед чужим взором. Перед грязью! Ты разве не дрожал всю жизнь, лежа в засаде, и не бросился, как щука, чтобы вырвать у них кусок плоти, прежде чем они тебя поймают? Робкий ты, пугливый. Каждый человек в ужасе подходит к своему собрату, как рыба к покойнику. И у каждого вокруг море!

Ансельм. Ты заразила меня этими своими фантазиями! Я только так на все и смотрел. Будто все симпатии, вся первозданная природа – это лишь страх и погибель.

Регина. Но у тебя-то сердце замирает всего-навсего от страха перед Томасом и Марией. И от стыда за все, что ты наделал. Ох и скотина же ты! Ансельм! Мы же нереальны! Врем ли мы, нет ли, добры ли мы, испорченны ли мы живем ради какой-то цели, которую не можем правильно понять. Ты это знал и пожертвовал всей нашей реальностью. В тот единственный миг, когда у тебя хватило смелости!

Ансельм. Все, с меня довольно. То, что так вопиет против рассудка, невозможно сох ранить навеки. Оно сейчас нестерпимо лживо и неестественно. Где этот сыщик?!

Регина (глядя на часы). Не знаю.

Ансельм. А, ты просто-напросто гнойная рана, которая не желает заживать!

Регина. Когда-то у тебя хватило смелости. Опять вернуться к прежнему? Давай лучше пойдем на унижения. Если нет сил стать другим, не притворяться, значит, ты уже не человек.

Ансельм. Где сыщик?!! Говори сейчас же!!

Регина. Шаль, Ансельм! Ищи шаль. Ты ведь пришел за Марииной шалью!

Ансельм. Я хочу знать, где сыщик!!!

Регина (снова глядя на часы). Та-ак, вот ты и опоздал. Йозеф уже на станции, и сыщик прямо на платформе вручает ему папку. (Не выдержав, начинает плакать.)

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На сцене кабинет Томаса. Стены в странных узорах книжных корешков. На заднем плане сбоку – большое открытое окно. Парк. Сгущаются сумерки. Поначалу горит только небольшая лампа.

При постановке этой сцены действуют те же принципы, что и в первом действии. Только мебели здесь мало и она весьма громоздка – душевно тяжеловесна. Поверху и даже кое-где среди книг – звездная ночь.

Ансельм (отходя от открытого окна). Как шумят деревья. Впору подумать: не море ли это?

Мария. Мы ждем напрасно, Томаса что-то задержало.

Ансельм. Почему он на самом деле поехал в город?

Мария. Он не сказал. Поговорил с Йозефом и сразу уехал.

Ансельм. Встреча была жалкая – а еще праздник называется! От ворот парка и до своей комнаты Йозеф шел по аллее разочарования! По аллее компаративного столетия! Почему тогда Томас не расставил в кустах граммофоны, чтобы они нашептывали любовные клятвы на давным-давно мертвых языках?! Муляжи прекрасных женщин, распадающиеся во прах от первого же взгляда?! Не выпустил на волю своих мышей и лягушек?! Не вывесил в приемной рентгеновский портрет красавицы Регины?! Не увил деревья кишками?!

Мария. Фу, мерзость! Как вам не надоест в этом копаться!

Ансельм. Это от злости! Захоти я думать как Томас, не веря в бессмертный компонент, – я бы сумел еще лучше. Без конца изрыгал бы грязь! (Снова идет к окну.)

Мария. И так уж с лихвой хватило. Только все без толку, он сам чувствовал, но был рассеян. Виноваты вы, Ансельм! Вы же обещали заранее с ним поговорить.

Ансельм (оборачиваясь, на полпути к окну). Вы говорите, Йозеф вообще не обратил внимания на весь этот антураж, вообще ничего не заметил?

Мария. Он сразу сказал: я имею кое-что тебе сообщить, и это в корне изменит твою позицию. Впечатление было такое, будто он ничего не видел и не слышал.

Ансельм. Он сказал: "кое-что _важное_"?

Мария. Не помню. Вероятно, да.

Ансельм. Он ведь мог сказать: _ужасное_. Или: _отвратительное_...

Мария. Перестаньте себя терзать! Чего ради вы мне-то внушаете, что в этой папке недостойные вещи? Напрашивается подозрение... будто вы хотите меня подготовить...

Ансельм. А после Томас вас отстранил? Нельзя было этого допускать!

Мария. Не горячитесь. Йозеф хотел говорить с ним.

Ансельм. Папка получена от детектива? Томас должен был рассказать нам о ее содержимом, прежде чем ехать в город и заниматься выборочной проверкой правильности информации!

Мария. Но кто говорит, что он занят именно этим? По-моему, предполагать такое нелепо и недостойно!

Ансельм (пренебрежительно). Он завидует!

Мария. Трусит он сверх всякой меры, вот что.

Ансельм. Он завидует моим идеям. И выбрал чисто филистерский путь: задумал меня уничтожить, обвинив в аморальности!

Мария. Потому только, что вы секретничаете.

Ансельм. Дайте мне папку!

Mapия. Я не имею права.

Ансельм. Она здесь, в столе?

Мария. Да. Но ключ от ящика у Томаса.

Ансельм. Откройте ящик!

Мария. Тайком, не поговорив с ним, я ничего делать не стану. (Сердито встает, идет к открытому окну.)

Ансельм (у стола). "Не стану, не стану"! Мы в потемках, в безымянном кошмаре – сделайте, как я говорю!

Mapия. Я не хочу брать на себя вину!

Ансельм. Кружной путь требует мужества. Бездействуя, вы как раз и будете виноваты.

Мария. Это же воровство!

Ансельм. По-вашему, все, что ни делаешь, непременно должно быть названо, да еще и вслух. Томасова беда! А действовать надо, не рассуждая, не думая, даже не понимая, – просто делать, и все. Нынче никто действовать не умеет.

Мария отворачивается, но тотчас же опять устремляет взгляд на него.

Мария. Где Регина?

Ансельм (упрямо). Не знаю... Нет, знаю: сидит запершись в своей комнате.

Мария. До сих пор? Плачет и кричит? Никого не впускает?

Ансельм. Наверно.

Мария. Прислушайтесь!.. По-моему, я и раньше слышала крики, (? смятении отходит от окна.) Это невыносимо – деревья шумят, так бестолково.

Ансельм. Как вода!

Мария. Нет, ветер пробегает по ветвям, будто ногами, – бежит, бежит. Ужасно бестолково.

Ансельм. И все же это происходит? На свете много чего происходит. Будто в пространстве кругом развешаны часы и на всех разное время.

Мария. Бежит, бежит, не переводя дух, слышите! Прямо страх берет.

Ансельм. Верно, еще и страх берет! Почему этот листочек, падая, пролетел мимо окна? Не воображайте, что кому-то сие известно. Повсюду на два-три шага впереди – ответ, а дальше – туман. Каждую секунду к вам плывут претензии, факты с красными, зелеными, желтыми огнями и сиренами туманных горнов. Решения надвигаются и уходят в туман. (Обхватывает голову руками.) Господи, моя жизнь, если вдуматься, так в ней полным-полно таких огней!

Мария. Что это за приступ у Регины?

Ансельм. Малодушие. Нервы... Необузданное бессилие!

Mapия. А попросту говоря – истерия!

Ансельм. Или распущенность. Не могу я об этом думать!

Мария. Вы наверняка знаете: всему виной только эти записки?

Ансельм. Видимо, их у нее выкрали, а они ее компрометируют.

Mapия. И что там написано?

Ансельм. Я не читал.

Mapия. А о вас? О вас... там ничего нет?

Ансельм. Ну, разве что какие-нибудь пустяки. Или выдумки, которых я не знаю.

Mapия. И, стало быть, они здесь, в ящике?

Ансельм. Я же все вам сказал.

Мария, вооружившись связкой ключей, пытается отпереть замок. Стемнело, и

Ансельм, чтобы ей было лучше видно, включает полный свет.

Мария (вдруг замирает). Давайте я с ним поговорю.

Ансельм (резко). Нет!.. Вы должны действовать тайком. Должны уехать. Принять решение, схватить его покрепче, чтоб никуда не делось. Представьте себе: в непроглядной черной пустоте вы сжимаете вашу прекрасную руку и вдруг ощущаете в ладони нечто вполне материальное, неожиданное и чудесное!

Мария. Неестественно это все. (Снова умолкает.) Даже если б вы сказали, что мы будем жить вместе как муж и жена, я и тогда могла бы поговорить с Томасом. А так вроде ничего не делаешь, и все-таки это ужасно... Неужели нам нельзя быть просто друзьями?

Ансельм. Да я ведь ничего и не требую! Поймите, глядя на вас, я еще мальчишкой, чистым, простодушным ребенком, переполнялся счастьем, оно охватывало все мое существо, никакого спасу не было. Это чувство намного сильнее, чем... у мужчины – у мужчины оно локализуется и прорывается, как нарыв.

Mapия (с волнением). Не могу отделаться от мысли, что все это происходит по одной простой причине: вы за что-то ему мстите!..

Ансельм. Поверьте, я пришел в его дом не ради этого. Если хоть кто-то на всем белом свете, точно далекий огонь маяка, заставляет меня грезить о родных пенатах, так это он. Если чье-то лицо заключало в себе силу всех человеческих лиц... Но ненависть? Да, может, и ненависть, вопреки всему! Ненависть – может, как раз поэтому? Порой мне кажется, зло можно причинять только тем, кого любишь; иначе оно столь же грязно, как любовь, которую мужчины несут в бордель!

Мария. Не дело – говорить о любви, пока вас обуревают яростные, грязные и злые чувства!

Ансельм (с отчаянием). Но как? Как мне это назвать?! Без людей невозможно! Человек не может так вот просто висеть в сетях собственных мыслей, как Томас! Ему нужно побеждать, быть любимым, вдохновляться! Сообща достигать успеха! Это же мучительная потребность?! Не быть одиноким, Мария! Быть одиноким – значит не видеть выхода. Угодить в невыносимую путаницу истин, желаний, чувств! Имейте же снисхождение к обману, злу, лжи, которые понадобились, чтобы унять неописуемый страх, совершенно вам незнакомый.

Мария. Тише! Лучше прислушайтесь, кажется, она опять кричала?

Ансельм. Она кричит без передышки, только слышно не все время.

Мария. Но ей нужна помощь. Отчего вы ей не поможете?

Ансельм. А вы?..

Mapия. К чему вы меня склоняете? Вы совершенно переменились! Уже и меня втянули; я ему сказала, что вы его друг.

Ансельм. Иногда я кажусь себе беглецом, который неудержимо катится в пропасть. Но подумайте сами, сколько горя и страданий существует в мире каждую минуту! Целый океан горя и неуверенности, в котором все мы едва не захлебываемся, – разве так уж важно, завершится ли это, одно из многих, грубо или мягко? Важно лишь, какое место оно займет в нашей мозаике.

Мария. Вы полагаете, что состояние Регины не ухудшится, если мы уедем втроем?

Ансельм. Да, но эту папку необходимо уничтожить. Тогда все преувеличенные эмоции потихоньку улягутся. Постепенно произойдет обособление; вы как бы выпрямитесь, я вам обещаю.

Мария. Слышите? Опять!

Ансельм (страстно хватает ее руку). Вы ведь тоже чувствуете, как она страдает! Как она цепляется коготками, точно котенок, которого хотят утопить!

Вместе подходят к окну.

Мария. Как бы она не наложила на себя руки.

Ансельм (сжимает ее пальцы). Думаете, такое возможно?! Ну да, я ведь ухожу от нее! И чувствую ее мнимые права на меня, будто ее сердце, ища выхода, трепыхается в моем.

Прислушиваются.

Мария. Что она кричит?

Ансельм. "Йоханнес".

Мария. Бред какой-то.

Ансельм. Ничего подобного. Она зовет меня. Она всех звала Йоханнес. Увертка такая. Уловка, навязанная правдой!

Похоже, больше ничего не слышно. Мария высвободила руку и вернулась к столу.

Она довела его до самоубийства, вы же знаете; он ведь совершенно потерял веру в себя, поскольку Регина твердила, что любит его исключительно как сестра.

Мария (опять пробуя замок). Регина? Любит как сестра?! Вы это серьезно?

Ансельм. Да, в ту пору она была именно такая. А он был крайне впечатлителен, куда ранимее, чем Регина.

Мария. По-моему, Регине ранимость вообще не свойственна; иначе разве она бы выдержала все то, о чем вы мне рассказали? (С досадой.) Ни один ключ не подходит.

Ансельм. Попробуйте этот. (Дает ей еще один ключ.)

Мария. Нет-нет. Больше не стану.

Ансельм (тщетно сам пробуя ключ). Возьму-ка я ножик. (Открывает перочинный нож.)

Мария. Давайте лучше бросим это занятие.

Ансельм (отстраняя ее). Нет, я хочу попробовать! (Пытается взломать замок.)

Мария (стараясь помешать ему). Перестаньте, я больше не хочу! (Вздрагивает, точно от жуткого крика.) Ну вот опять!..

Оба прислушиваются.

Нет, это дверь. Томас! Кошмар. Ступайте. Вы слышите? Шаги.

Ансельм быстро прячет нож.

Mepтенс (врываясь в комнату). Господи! Я от мадам Регины, она меня не впускает! Да вы послушайте!