Текст книги "Приключения Гомера Прайса"
Автор книги: Роберт Маклосски
Жанры:
Детские приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
– Помочь-то помогло, да несколько капель попало, как видно, на ту самую пружину, которая скрипела громче всех... Ну, и она стала – представляешь себе? – и еще более скрипучей! Глаз не мог сомкнуть всю ночь... Привет, шериф!
Да, это сам шериф поспешно, словно боялся, что без него что-то произойдет, входил в кафе.
– Джентльмены, – сказал судья торжественно, – я хочу сделать заявление. Боюсь, что и во мне происходят какие-то серьезные изменения – внутренние, а также внешние. Я такой же, как всегда, но только и еще более...
А шериф печально добавил:
– Почу хризнаться, воследнее премя я и еще более сутаю плова и састо чам не догу могадаться, что я сакое тказал.
– Да, тут что-то не так, – мрачно заметил дядюшка Одиссей. – Спросим-ка у Далей.
Он тоже был с нами.
На счастье. Далей как раз в это самое время шел по городской площади, прямо по газону. Он споткнулся о столбик с вывеской "По газонам не ходить!", чертыхнулся, сплюнул, выдернул столбик из земли и швырнул его прямо в монумент. Потом зацепил ногой мусорную урну и уж только после этого направился в сторону кафе. Далей Дунер после истории с гигантскими сорняками и в самом деле стал очень нервным.
– Он такой же, как всегда, и даже еще более, – сказал дядюшка Одиссей. – Наверно, весь день поливал себя этим веществом. Может, даже пил его.
А судья и шериф закивали головами. Бам! – грохнула дверь, пропустив через себя Далей Дунера. Гомер и его друг Фредди были тут же и с любопытством смотрели на еще более сонного дядюшку Одиссея, еще более важного судью, еще более подозрительного шерифа и на еще более невыносимого из горожан по имени Далей Дунер и по прозвищу Дунер-Плюнер.
– А как себя чувствуешь ты, Гомер? – спросил дядюшка Одиссей.
– Очень хорошо, – ответил Гомер. – А вот у вас ужасно сонливый вид. Может, сенная лихорадка?
– Что ты сделал со своей банкой этого "иещеболее"? – спросил дядюшка Одиссей, с трудом отгоняя сон.
– А, с этим... – сказал Гомер. – Мы с Фредди побрызгали как следует радиоприемник, чтобы слышимость была лучше. Вроде немного помогло, но зато стало больше помех и избирательность хуже. Тогда мы взяли отвертку и вскрыли эту банку с "иещеболее".
– Ну? – спросили все.
– Ну, и вот, – сказал Гомер.
– Она была пустая, – сказал Фредди и пожал плечами.
– Вещество невидимое, – напомнил судья.
– Она пустая была! – повторил Фредди с вызовом.
– Пустее пустого, – сказал Гомер. – И еще более!
– Выходит, нас окунули, то есть обманули! – закричал шериф. – Я все время так думал!
– Наше богатейшее воображение, – сказал судья, – увело нас немного в сторону.
– Профессор здорово облапошил нас, – произнес дядюшка Одиссей несколько более оживленно.
– Вот, судья, – сказал Далей, вручая ему свою банку с "иещеболее", теперь мы в расчете, и я больше не должен вам пятьдесят центов.
– Угощайтесь пончиками, ребята, – ласково предложил дядюшка Одиссей Гомеру и Фредди.
Чаще всего он делал это, прежде чем попросить о чем-нибудь.
– Вот что, ребята, – сказал он потом, – главное, смотвите, чтоб не узнал папаша Геркулес. А то нам всем житья не будет.
Гомер немного поколебался, но не очень долго, и как только он и Фредди запаслись пончиками в достаточном количестве, Гомер тихо сказал:
– Он уже знает.
– Что?! – вскричали шериф и дядюшка Одиссей. – Ага. Когда мы приделали обратно крышку, я подумал, лучше отдать банку дедушке Геркулесу. Он ведь любит такие цтуки, вы знаете.
– Ну, и что сказал этот карый стозел... то есть старый козел? – спросил шериф.
– Он сказал... – ответил Гомер, – что, когда он был молодой, эта штука продавалась навалом и куда дешевле. И никому в голову не приходило собирать ее в банки и закрывать крышкой...
– Так-так, продолжай, молодой человек, – сказал судья.
– Еще он говорил, – продолжал Гомер, – что никогда жизни не пробовал это самое "иещеболее" и что он хочет осмотреть, не сделалось ли оно слабее, чем раньше...
Ну, и продал ему свою банку за доллар...
– Да, ты мой племянник! – воскликнул дядюшка Одиссей. – И еще более!
– Нас всех обманули! – повторил шериф. – Жаль, я не упрятал его за решетку!
– У нас нет такого закона, – сказал судья. – У нас свобода торговли.
– Привет всем! – услыхали они, и в дверях кафе появился сам папаша Геркулес.
– Как поживаете? – спросил его судья.
– Лучше всех, – ответил папаша Герк.
– Куда вы ее девали? – спросил Далей.
Папаша Герк удивленно посмотрел на него, а потом сказал:
– А, ты, наверно, про эту банку с "иещеболее". Я долго думал... Ведь такой старый человек, как я, не может израсходовать эту вещь как попало. Он должен истратить ее на самое, самое, пресамое главное... И вот, после долгих раздумий, я понял, что же мне делать... И я вышел в сад и нашел там свободный кусочек нашей доброй, старой земли. И я стал трясти эту банку над землей, пока у меня рука не заболела. А потом я снял крышку и налил в банку воды, и эта вода была, конечно, и еще более мокрая, и еще более влажная, чем всякая другая...
– Ну, и что же? – спросил дядюшка Одиссей.
– После этого, – сказал папаша Герк, – я полил этой и еще более мокрой водой кусочек нашей доброй, старой земли, и земля промокла почти насквозь, до Китая...
А потом я с трудом выпрямился и поглядел вокруг. И я увидел, как все кругом прекрасно – как зеленеет трава, и цветут деревья, и поют птицы. И мне стало так радостно... так хорошо... И еще более! И я подумал:
В каком хорошем мире мы живем! Только сделать бы нам его еще лучше... и еще более. Привет всем. И папаша Геркулес вышел из кафе.
Глава 9. «РЕЖЬТЕ БИЛЕТЫ».
Дядюшка Одиссей стоял почти у самого выхода из своего кафе, небрежно облокотившись на блестящий корпус новенькой автоматической музыкальной машины.
Пока он так стоял, глядя через витрину кафе на потонувшую в сумерках центральную площадь города Сентерберга, лицо его потеряло вдруг свой обычный розовый оттенок и сделалось багровым, как свекла. Но и этот цвет продержался недолго, его сменил бледно-лиловый, который, в свою очередь, уступил вскоре место зеленому и сочному, как первая весенняя трава.
Нет, не подумайте, что дядюшка Одиссей почувствовал тошноту или что-нибудь в этом роде. Вовсе нет! Просто уже несколько дней, с тех пор как в кафе привезли и установили новейший музыкальный автомат, уже несколько дней дядюшка Одиссей почти не отходил от этого автомата... А в автомате все делается автоматически:
ставится и начинает вращаться пластинка, опускается на нее игла, а полукруглое стеклянное окошко, за которым все это происходит, автоматически освещается разного цвета лампочками, свет от которых и падает на лицо дядюшки Одиссея, как, впрочем, и на все другие лица, находящиеся не дальше футов десяти от музыкальной машины...
Итак, дядюшка Одиссей не ощущал никакой тошноты, но зато чувствовал некоторое нетерпение, потому что ему давно уже хотелось отлучиться в парикмахерскую, но Гомера все не было и не было. А ведь обещал прийти пораньше.
И только когда лицо дядюшки Одиссея в семнадцатый раз приобрело бледно-лиловый оттенок, только в этот момент, и ни на секунду раньше, отворилась дверь, и в кафе ворвались Гомер и Фредди.
– Здравствуйте, – сказал Гомер, – Мы немного опоздали, извините. Были в библиотеке, набрали уйму книг. Она ведь закрывается на целых две недели.
– Библиотекарша уходит в отпуск, – объяснил Фредди. – Поэтому мы и взяли побольше. А пока выбирали...
– Я слышал, она уезжает в Еллоустонский парк. – пеЬебил его дядюшка Одиссей, который знал в городе все и про всех. – Вместе с одной вашей учительницей, с той, что работает в шестых классах.
– Да, – сказал Гомер, – и они обещали прислать нам оттуда красивые открытки.
– Это очень хорошо с их стороны, – одобрил дядюшка Одиссей и, не теряя времени, добавил: – Вот что, ребята. Мне нужно ненадолго сходить в парикмахерскую. Так что вы тут орудуйте сами. Можете поесть пончиков... Только смотрите, чтобы все было в ажуре.
– Не беспокойтесь, дядюшка Одиссее – заверил Гомер. – В первый раз, что ли?
И он без видимого нетерпения стал наблюдать за тем, как, прежде чем уйти, дядюшка Одиссей прошел по всему фронту своего автоматического войска: по нескольку раз включил и выключил каждую машину, начиная с пончикового автомата и кончая кофеваркой, похлопал их по блестящим бокам, что-то отвернул, подвернул. И все его действия были разноцветными: похлопывание – розовым, отвертывание – синим, завертывание – багровым.
У дядюшки Одиссея появилась эта немного раздражающая привычка все проверять, с тех самых пор как его пончиковый автомат сошел с ума и никак не хотел остановиться.
С трудом оторвав зеленую руку от зеленого бока кофеварки, дядюшка Одиссей подошел к музыкальной машине, которая недолго думая сделала его лимонно-желтым, и погладил ее особенно нежно. (Нежность дядюшки Одиссея была на этот раз оранжевого цвета.) Затем дядюшка Одиссей нажал кнопку № 5 (пластинка под названием "Симфония буги-вуги") и опустил в машину монетку (синего цвета).
Раздался щелчок, и после этого медленно и важно пластинка № 5 выскользнула из кучи других пластинок, легла на диск и завертелась вместе с ним.
– Ух ты, – сказал Фредди. – Как живая!
Дядюшка Одиссей фиолетово улыбнулся, и все трое стали слушать "Симфонию буги-вуги" в исполнении знаменитого оркестра.
– Здорово! Просто гипнотизирует, – сказал Гомер, глядя словно завороженный на черный вращающийся диск и на игру красок.
– А музыка как запоминается! – воскликнул Фредди. – сто раз лучше, чем при одном цвете.
Дядюшка Одиссей с гордостью кивал головой, кивал почти все время, пока играла музыка, и особенно когда она закончилась и автоматические пальцы медленно и важно подхватили пластинку № 5 и убрали на принадлежащее ей место среди других пластинок.
– Ну ладно, – сказал дядюшка Одиссей. – Работает прекрасно и останавливается тоже хорошо! Вот вам несколько монет, ребята, можете послушать музыку, когда я уйду. Только осторожней!
Гомер и Фредди сказали "спасибо" и, после того как дядюшка Одиссей направился в сторону парикмахерской, сразу пододвинули стулья поближе к музыкальной машине, уселись и некоторое время молча наблюдали за медленной сменой красок внутри автомата.
– Ух, – сказал Фредди, первым нарушив молчание, – ну и страшный ты в синем цвете!
– Сам не лучше, – ответил Гомер. – Посмотрел бы на свою зеленую рожу!.. Ладно, Фредди, хватит любоваться, давай бери пончик, и будем делить библиотечные книжки.
Ребята прикончили по паре пончиков и стали разбирать книги, в жарких спорах решая, какие интересней, что читать сначала, а что потом, и какие именно каждый из них заберет к себе домой.
Как вдруг дверь в кафе открылась, и сквозь нее проник незнакомый мужчина.
Ребятам показалось, что вошел он как-то крадучись, но это, наверно, им только показалось.
– Добрый вечер, – тихо сказал незнакомец, потрясав пло– ским бумажным свертком, который он держал в руке^ {^постепенно меняя свою окраску (вместе со свертком) – с темно-фиолетовой на лимонно-желтую. – У меня тут с собой одна пластинка, – продолжал незнакомец, отчаянными усилиями распутывая веревку и разрывая на свертке бумагу. – Так вот, хочу ее проиграть на вашей музыкальной машине. Это будет, увидите, лучшая пластинка сезона. Включишь – и будешь ты на волосок от...
Незнакомец внезапно оборвал фразу и, видно, очень разволновался. Некоторое время он стоял молча, меняя окраску вместе со своим свертком и постепенно приходя в себя и успокаиваясь.
Гомер и Фредди тоже меняли окраску и тоже молчали, ожидая, чтобы незнакомец договорил. И он договорил, когда пришел в себя настолько, что почти без дрожи в голосе мог произнести:
– Сами услышите, тогда поймете.
Одновременно он развернул наконец свой сверток, достал пластинку и ребята просто обомлели! – кинул эту пластинку под потолок. Но и после этого он вовсе не стал даже пытаться ее поймать, а наоборот – сунул руки в карманы пальто и спокойно стоял, глядя, как она вот-вот упадет и разобьется.
Она действительно упала с громким стуком прямо посреди кафе. Гомер и Фредди вскрикнули, а незнакомец горько рассмеялся.
– Небьющаяся, – сказал он с печальным видом. Он поднял пластинку с пола и согнул ее пополам. – И неломающаяся, – добавил он. – Да, – заговорил он опять, – крепкая до безобразия! Небьющаяся до отвращения! Неломающаяся до... до... не знаю до чего!
Он опять страшно разволновался, а когда немного успокоился, подошел к музыкальной машине и открыл верхнее полукруглое стеклянное окошко над панелью с кнопками.
– Я поставлю ее, – сказал он, – между "Симфонией буги-вуги" № 5 и "Полькой буги-вуги" № 6. Ладно?
И он быстро втиснул свою пластинку в общую кучу.
– Вот, – сказал он, вздыхая с огромным облегчением и меняя в это же самое время цвет лица с желтого на синий. – Вот, значит, таким образом...
Ребята тоже почувствовали себя легче. Уж ьчень странно повел себя незнакомец с самого начала, а вот сейчас, кажется, успокоился наконец, перестал дергаться и переживать неизвестно из-за чего. Гомер вспомнил о своих обязанностях, прошел за прилавок и оттуда спросил:
– Хотите чего-нибудь поесть, сэр? Сандвич? Чашечку кофе? Или, может, вкусный свежий понч...
– Нет! Нет! Нет! – отчаянным голосом завопил незнакомец, прежде чем Гомер успел произнести "ик". – Нет! Нет! Ни за что! – Он извивался всем телом, кашлял и грозил пальцем. – Я никогда, ни при каких обстоятельствах не ем их, – объяснил он, когда немного успокоился. А затем облокотился на прилавок и таинственно прошептал: – Ведь в них, вы это прекрасно понимаете, очень много дырок! Просто полным-полно дырок!
Гомер с минуту подумал, оценивая это заявление, потом по-кал плечами и сказал:
– Ну, может, томатный сок? Он у нас очень...
– Молчи! – трагическим шепотом произнес незнакомец. И громко икнул. Умоляю, ни слова больше! – Он снова икнул. – Я не пью томатный сок! Никогда!
Он замолчал и снова икнул. Гомер быстро наполнил стакан водой и протянул незнакомцу со словами:
– Задержите дыхание, когда будете пить, и сосчитайте до десяти. Я всегда так делаю.
– А еще лучше, – вмешался Фредди, – сказать про себя, например, так: "Икота, икота, перейди на мистера Скотта, со Скотта на кого-то, с кого-то на того-то..."
Или спеть...
– Не нужно! – закричал незнакомец. – Ради бога, не нужно!
– А вообще я не понимаю, – продолжал Фредди, – почему, когда Гомер сказал вам про пончики и про...
– Ни слова больше! – зашипел незнакомец и чуть не выронил из рук стакан. – Умоляю, ни слова! Иначе... Я ведь уже говорил вам, что никогда не ем пончиков...
Он с укором посмотрел на Фредди, потом повернулся к Гомеру и сказал:
– Спасибо. Спасибо за угощение... За воду то есть... Икота у меня почти прошла... А теперь я, пожалуй, пойду. Всего хорошего!
Он ринулся к двери так, словно убегал от чего-то страшного, что вот-вот должно было произойти...
– Одну минуту, мистер! – крикнул ему Гомер. – Вы ведь хотели послушать пластинку... И потом, как она называется?
– Ах да, – сказал незнакомец, останавливаясь в дверях. – Как называется?
Называется она "Пон... сим... пон"... Впрочем, у нее нет названия... И вообще скажу вам, ребята, по правде: не ставьте вы ее! Не надо! Прошу вас... и даже умоляю! Пусть никогда, – голос незнакомца зазвучал торжественно, – пусть никогда не опустится иголка на ее небьющуюся и неломающуюся поверхность, и пускай ни один звук не исторгнет ваща чудесная, ваша прекрасная машина из этой... "Пон...
сим...".
Он внезапно замолчал, а ребята закивали головами и с трудом перевели дыхание.
Они были взволнованы и напуганы поведением незнакомца и особенно последними его словами.
Так же внезапно, как замолчал, незнакомец расхохотался, но при этом лицо его оставалось совершенно серьезным.
– Ха, ха, ха, – произнес незнакомец, и все эти "ха" музыкальная машина немедленно окрасила в зловещий фиолетовый цвет.
– Ха, ха, ха... – И, перейдя на свистящий шепот, добавил: – Но она исторгнет! Вы совершите это своими руками! – Приобретая на прощание кроваво-красный оттенок, он закончил так: – А теперь прощайте, мои милые, чреватые бедами Пандоры' в штанах!
Под эти слова дверь за ним бесшумно закрылась, озарившись зеленым цветом, и ошеломленные мальчишки остались одни.
Долгое время никто из них не произносил ни слова. Потом наконец Фредди повертел пальцем около висками произнес:
– А он все-таки, наверно, того, этот мужчина^А? Как ты думаешь? И потом, что он хотел сказать, когда обозвал нас "чреватыми Пандорами в штанах"?! Наверно, это животное какое-ни-"удь? Почему же этот псих решил назвать нас животными , штанах?
– Чепуха, – сказал Гомер. – Ты думаешь от слова "панда"? то, правда, енот. Живет в Гималаях. А здесь никакая не "панда", "Пандора"... По-моему, это просто девчачье имя.
– Значит, этот тип обозвал нас девчонками! – закричал Фредди, сжимая кулаки. – Да еще сказал, что мы в штанах и чреватые бедами! А что такое "чреватые бедами"?
То же, что "угреватые"?
– Думаю, что нет, – неуверенно сказал Гомер. – И он вовсе не назвал нас девчонками. Во всяком случае, не совсем девчонками. Пандора, мне кажется, это что-то такое знаменитое... Древнее... Вроде какогй-нибудь Навуходоносора или Пенелопы [3]3
Навуходоносор – царь Древнего Вавилона. Пенелопа – жена Одиссея, легендарного героя древнегреческого эпоса.
[Закрыть]... Где-то я чего-то читал про нее, но вот не помню где и что... Я знаю одно, – голос Гомера сделался увереннее, пока мы не выясним, что за женщина эта Пандора и что она сделала, загадки нам не разгадать! Поэтому начнем с Пандоры, а там доберемся и до этого «чреватого» с его «бедами». Согласен?
Тогда давай разыграем, кому бежать в библиотеку и разыскивать это слово в каком-нибудь словаре.
И Гомер взял одну из монеток, оставленных дядюшкой Одиссеем, и двумя пальцами подбросил ее над прилавком.
– Орел! – сказал он, накрывая монетку рукой.
– Ладно, теперь я, – сказал Фредди. – Тоже орел. Потом они отняли ладони от прилавка и увидели, что обе монеты лежат решкой кверху.
– Еще раз, – сказал Гомер. – Решка! И снова монетки одна за другой блеснули над прилавком. На этот раз Гомер угадал, а Фредди нет.
– Тебе идти, – сказал Гомер.
– Ладно, – ответил с неохотой Фредди. – Пойду, конечно, если надо. Только я все-таки уверен, что этот тип сбежал из сумасшедшего дома... Ладно, пойду, – повторил он. – "Чреватый" я посмотрю в словаре, а вот где я найду "Пандору"? – Наверно, в энциклопедии, – посоветовал Гомер. – Или спросишь у библиотекарши.
Должна же она знать.
– Тьфу! – с отвращением сказал Фредди. – Сколько хлопот из-за этой дурацкой женщины! И он пошел к дверям, со злостью бормоча про себя:
– Милые чреватые бедами Пандоры... Чреватые бедами... Пандоры... Тьфу, язык сломаешь! Пусть он подавится своей Пандорой! Тоже свалился нам на голову! Псих несчастный...
Гомер уселся за прилавком, и выражение лица у него было удивленно-выжидательное.
С таким выражением он и досидел до возвращения Фредди.
– Ну что?! – закричал он, когда Фредди, едва волоча ноги, ввалился в кафе. – Нашел? Говори скорей!
– Да, нашел, – расслабленным голосом сказал Фредди и уселся на стул с видом человека, только что принесшего жертву ради своих ближних. Конечно, нашел, а как же иначе? Действительно, она была не девчонка, а взрослая, из Древней Греции, и у нее был такой ящик, который она ни за что не должна была открывать, хоть ты тут не знаю что!.. А она все-таки взяла да открыла – и оттуда посыпались разные беды и несчастья... Только они, наверно, сейчас уже не существуют, – утешил Фредди, – потому что все это случилось страшно давно.
– А "чреватый"? – спросил Гомер.
– Ну, это самое легкое. Это значит "наполненный чем-то и готовый что-то произвести". Так сказано в словаре. Я точно запомнил... Так что видишь, Гомер, сначала он сказал нам "не надо", потом сказал, что мы все равно сделаем, потом – что мы не должны, а потом этот тип обозвал нас "чреватыми" и значит, мы вроде готовы что-то произвести... Разве не ясно, что он просто сумасшедший... Давай бросать монету – кто первый поставит пластинку!
Гомер ответил не сразу.
– А может, – сказал он потом, – может, лучше не надо? Подождем, пока дядюшка Одиссей вернется?
– Испугался? Так и скажи. А я вот ни капли не боюсь, – сказал Фредди. Да и что может быть от пластинки? Самое худшее, это если она будет хрипеть или завывать каким-нибудь козлетоном! Ну, а тогда мы закроем уши ладонями или просто остановим. Чего тут страшного?
Страшного, в самом деле, как будто ничего не было, поэтому Гомер не нашел что ответить Фредди, а тот продолжал:
– Взрослые всегда так, ты сам знаешь не хуже меня! Говорят: "Не смей смотреть по телевизору про убийства", а сами постоянно включают только про них. Или запрещают читать комиксы, а сами продают их на любом углу, как горячие пирожки... Наша учительница только и знает говорить, что "ни один порядочный человек не должен жевать резинку". А ее муж в своем кондитерском магазине продает, наверно, не меньше ста штук в день этой самой жевательной резинки...
Поэтому я не знаю, чего мы должны бояться.
– Я и не боюсь! – крикнул Гомер, глубоко оскорбленный повторными предположениями о его трусости. – Откуда ты взял?!
С этими словами он сунул руку в карман, достал монету и проследовал прямо к музыкальной машине. Затем решительным движением нажал кнопку на панели под полукруглым стеклянным окошком, ту самую кнопку, которая без номера, и уже менее решительным движением опустил в прорезь монету.
Раздался громкий щелчок, и после этого медленно и важно пластинка без номера выскользнула из кучи других пластинок, легла на диск и завертелась вместе с ним.
Гомер и Фредди напряженно ждали, какие же звуки раздадутся из недр музыкальной машины. Будет ли это что-нибудь таинственное и сверхъестественное, непонятное для нормального уха, или просто какая-то какофония, от которой зажимай уши и беги вон, или, наконец, один только грохот... Ребята стояли выжидательно, как на старте, готовые в любую минуту молниеносно прикрыть руками уши или, если надо, выскочить из кафе на улицу.
Машина издала первые звуки, и то, что мальчики услышали, заставило их вздохнуть с облегчением и улыбнуться. А услышали они всего-навсего веселую легкую мелодию в танцевальном ритме.
– Вот пожалуйста, и ничего особенного, – сказал Гомер, подошел еще ближе к музыкальному автомату и остался стоять там, автоматически меняя цвет лица и покачивая в такт музыке головою.
– А что я говорил? – сказал Фредди и начал притопывать ногой под музыку. – Ух ты, какая хорошая мелодия, правда?
Он еще сильнее стал притопывать ногой, а также кивать головой, и через минуту нога Гомера тоже не удержалась на месте,так что вскоре оба они уже дергались, как в танце, и даже что-то мурлыкали про себя.
Но вот музыкальное вступление окончилось и послышались слова песни вот такие:
Ем я только пончики,
Симпо-симпомпончики!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Тесто ем сперва я,
Дырку – на закуску,
Красота какая,
Очень это вкусно!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Откусив один кусок
И глотнув томатный сок,
Будешь ты на волосок
От счасть-я!
Откусив другой кусок,
Распусти-ка поясок
И ложись ты на часок
В пос-тель-ку!..
Здесь голос немного передохнул, дал поиграть музыке, а потом продолжал:
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!
Мы облепим дырки тестом,
Будет дыркам в тесте тесно,
Будет тыркам в десте десно,
Будет просто расчудесно!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Голос умолк, послышались заключительные аккорды, и пластинка остановилась.
И сразу Фредди закричал:
– Это, наверно, лучшая пластинка, какую я только слышал! И слова что надо! Давай еще заведем!
Он схватил с прилавка монету, опустил в щелку автомата, и снова они с Гомером стали слушать песню, кивая, притопывая и отбивая ритм пальцами по воздуху и по прилавку. И прежде чем игла дошла до половины пластинки, Гомер и Фредди уже во все горло распевали вместе с музыкальной машиной:
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!..
– Эта пластинка просто симпо-симпомпончик! – сказал Гомер.
– Да, – сказал Фредди, – откуси один кусок и глотни томатный сок. Вот здорово будет!
– Лучше знаешь что? – сказал Гомер. – Откуси другой кусок, распусти-ка поясок и...
– Ой, Гомер! – Перебил его Фредди. – Тебе не кажется, что мы как-то странно говорим?.. Пончики, пончики – целые вагончики!..
– Чики-пон, чики-пон, – подхватил Гомер, – нет для пончиков препон!
– Это все верно, – согласился Фредди, – но все-таки как-то не так... А в общем, чтоб они не кончились, чтоб они не пончились...
– Собирайте дырки в чистые пробирки, – завершил его мысль Гомер и тут же с удивлением сказал: – Что это получается, а? Как мы разговариваем?
– А что такого? – ответил Фредди. – Тесто ем сперва я, "дырку – на закуску...
– Красота какая, – сказал Гомер, – очень это вкусно!
– Пончики, пончики, – запел Фредди, – целые вагончики! И в ответ ему Гомер тоже запел в полный голос:
– Чики-пон, чики-пон, нет для пончиков препон! После этого они уже подхватили дуэтом:
Мы облепим дырки тестом,
Будет дыркам в тесте тесно,
Будет тыркам в десте десно,
Будет просто расчудесно!
Пончики, пончики
Целые вагончики! ...
Ребята закончили песню и замолкли, удивленно тараща друг на друга глаза.
Фредди первым прервал молчание.
– Здорово! – Хотел сказать он, но получилось так, что это слово он не сказал, а спел: – 3до-ро-во!
– Да, – пропел Гомер, – будем мы на волосок от счасть-я! Они пропели все это и с испугом взглянули один на другого.
– Слушай, Гомер, – печально запел Фредди, – что же это... нет для пончиков препон... делается?
– Ох, Фредди, – с не меньшей печалью спел в ответ Гомер, – Я и сам ничего... откусив один кусок... не понимаю... Распусти-ка поясов – повысил он вдруг голос до фортиссимо, – и ложись ты на часок в пос-тель-ку!
– Да, действительно, – чуть слышным пиано пропел Фред-ди, – Будет дыркам в тесте тесно, будет тыркам в десте десно...
– Будет просто расчудесно, – закончили они, снизив голоса до грустного пианиссимо.
А тем временем парикмахер выложил свою карту на стол, за которым, кроме него, сидели дядюшка Одиссей, почтарь Прет и мэр города, и подошел к зазвонившему телефону. Он, наверно, целую минуту с удивленным видом держал трубку возле уха и потом крикнул через плечо:
– А ну, ребята, потише! Ничего не могу понять... Линия, что ли, испортилась?..
Ох, это ты, Гомер, – сказал он наконец. – Никак не мог разобрать... Наверно, радио подсоединилось... Да, он здесь. Сейчас позову.
Парикмахер поманил пальцем дядюшку Одиссея и сказал ему:
– Твой племянник звонит. Говорит про какие-то там вагончики и чтобы ты собирал что-то в чистые пробирки и шел скорей домой... А в общем, поговори сам.
– Алло, Гомер, – сказал в трубку дядюшка Одиссей. – Да, да, слушаю... Что?
Чего?.. Что ты там поешь?! Говори по-человечески! Как не можешь? Что значит не можешь?! – Он помолчал, слушая Гомера. – Постой! – крикнул он потом встревоженным тоном. – Скажи, а машина остановилась или продолжает играть? Что?
Давно остановилась? Ну и слава богу. – Дядюшка Одиссей успокоенно улыбнулся. – Тогда нечего волноваться... Тогда распусти-ка поясок и ложись ты на часок в пос-тель-ку!.. Послушай, Гомер! – опять закричал Одиссей. Что это за песню ты все время поешь? Какой номер пластинки? Что? Спой ее, пожалуйста, еще раз, с самого начала!
И все, кто смотрел сейчас на дядюшку Одиссея, увидели, как он прижал телефонную трубку поплотнее к уху и стал внимательно слушать, раскачиваясь и выбивая такт сначала одной ногой, а потом обеими и еще свободной рукой.
А вскоре, к удивлению присутствующих, дядюшка Одиссей запел:
Ем я только пончики,
Симпо-симпомпончики!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!
Мы облепим дырки тестом,
Будет дыркам в тесте тесно,
Будет тыркам в десте десно,
Будет просто расчудесно!
Пончики, пончики
Целые вагончики!
Дядюшка Одиссей взял верхнюю ноту, сделал паузу, а затем на тот же мотив поблагодарил Гомера.
– Ой, Гомер, прощай, спасибо! Это просто расчудесно, – пропел он, положил трубку и повернулся к своим друзьям. – Лучше дел в мире нет, как с друзьями спеть квартет! – заверил он их на мотив "чики-пон, чики-пон".
И друзья дядюшки Одиссея вполне одобрили его инициативу. После трех всего репетиций, из которых одна была генеральной, они уже вовсю распевали песню о пончиках – и не как-нибудь, а в склад и в лад, и представляли собой вполне спевшийся, почти профессиональный квартет. К тому же они повторяли эту песню очень много раз и с каждым разом пели все лучше и лучше.
Ко времени, когда дядюшка Одиссей и почтарь Прет начали смутно осознавать, что они уже не в состоянии перестать петь первым и вторым тенором, и когда то же самое стали понимать парикмахер и мэр, певшие соответственно басом и баритоном, к тому самому времени они уже поставили рекорд беспрерывного пения для мужских квартетов в закрытых помещениях. Но мало того, что они поставили рекорд, они продолжали, уже совершенно не по своей воле, увеличивать и увеличивать свое рекордное время и, наконец, увеличили его настолько, что уже сами не выдержали и выскочили из парикмахерской на улицу, ни на минуту не прерывая стройного, гармонического и даже полифони– ческого пения.
Когда дядюшка Одиссей ворвался со своими "симпо-симпом-пончиками" и "целыми вагончиками" в двери кафе, ему пришлось сразу же взять на полтона выше и перейти из мажора в минор. Это ему удалось со второго раза, и тогда его голос зазвучал в унисон с голосами Гомера, Фредди и человек двадцати клиентов, уже набившихся в кафе после окончания сеанса в кино и распевающих ту же песню. Этих людей сразу, как только они вошли выпить по чашечке кофе, поразила и привлекла приятная мелодия с не менее приятными словами, которую непрерывно напевали Гомер и Фредди.
А затем уже по одному, по два, по три посетителя и посетительницы стали присоединяться к поющим, и к приходу дядюшки Одиссея приятная мелодия с не менее приятными словами захватила всех.
Сопрано из церковного хора залезла на самую вершину до-бемоль и заставляла дрожать и звенеть всю посуду на полках кафе, когда произносила слово "вагончики-и-и". И ей неплохо помогал смешанный хор мужских и женских голосов с хористами всех возрастов, а также всевозможных оттенков кожи – благодаря беспрерывно сменяющемуся световому оформлению за стеклянным окошечком музыкальной машины.