Текст книги "Жизнь Вудхауза"

Автор книги: Роберт Маккрам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Он сел на скамью возле второго столба с доской для ведения счета и посмотрел через поле на павильон. Впервые за этот день он испытал настоящую ностальгию. <…> Часы на башенке центрального корпуса снова и снова отбивали четверти, но Майк все сидел и думал. Было уже совсем поздно, когда он встал и поплелся к Акация-роуд. Он чувствовал, что окоченел, окостенел и очень несчастен[27]27
  Перевод И. Гуровой.


[Закрыть].

В переписке с Джимми Джорджем Вудхауз не проявляет подобной жалости к себе, а прямо заявляет, что решил добиться успеха. «У меня 2 года на то, чтобы утвердиться [нрзб] на вершине литературной славы… Будем надеяться, что и денежки потекут».

На самом деле, денежки уже текли. Вудхауз всерьез решил стать писателем еще в Далвиче. В феврале 1900 года, выиграв премию «Журнала частных школ» – полгинеи за эссе под названием «Некоторые аспекты капитанства в команде», – восемнадцатилетний Вудхауз завел что-то вроде дневника поступлений под заголовком «Деньги за литературный труд». Предварял этот скрупулезный список эпиграф из «Иоланты» У. С. Гилберта:

 
Я с детства роскоши не знал,
Но уверять готов вас непреклонно:
Я, право, интеллектуал
И мыслю совершенно нешаблонно.
 

Юный Плам Вудхауз во многом был обычный мальчик из английской частной школы (застенчив, помешан на спорте, неловок в обращении с девушками, перекормлен античностью), но, приняв решение преуспеть как художник, он нисколько не сомневался в своем будущем. Молчаливый, задумчивый, целеустремленный и сосредоточенный, он был подготовлен к писательской карьере. Его новое отношение к жизни, деятельное и лишенное иллюзий, точно передано в мемуарах: «Думаю, лучше всего пропустить детство и юность и сразу перейти к осени 1900-го».

Перевод Игоря Мокина

Военные годы

«Закуска на пиру судьбы» (1940)

Юноши, начинающие строить жизнь, нередко спрашивают меня, как бы им попасть в концентрационный лагерь? Для этого, говорю я, существуют разные приемы. Я лично воспользовался таким: покупаешь виллу в Ле-Туке на побережье Франции – и жди, пока придут немцы. По-моему, этот способ самый верный и самый необременительный. Ты покупаешь виллу, а все остальное делают они[28].

П. Г. Вудхауз. Первая передача на немецком радио, 28 июня 1941 года

Зима 1940-го выдалась на редкость суровой; это оказалась одна из самых холодных зим за весь XX век. Вудхаузы впали в спячку в Лоу-Вуде[29]29
  Дом во французском приморском городке Ле-Туке, который чета Вудхаузов купила в середине 1930-х. 30-е гг. Вудхаузы провели в основном во Франции.


[Закрыть] и мечтали уехать в Америку. «По-моему, чтобы выехать из Франции, нужно разрешение, – писал Вудхауз Болтону. – Пожалуй, можно было бы полететь „клипером“[30]30
  «Боинг-314-клипер» – дальнемагистральный авиалайнер (точнее, летающая лодка), совершавший в те годы трансатлантические рейсы.


[Закрыть], но у меня на этот счет имеются опасения». Вудхауз так ни разу в жизни и не сядет в самолет, а Европу покинет только в 1947-м.

Во время «странной войны» (или, как говорили французы, drôle de guerre) Ле-Туке в «мертвый сезон» уже не казался тем «необитаемым островом», который так полюбил Вудхауз. В городе стояли французские части, и Вудхауз писал Тауненду, что его вклад в дело войны сводился к устройству «ночлежки для французских офицеров» – в свободной комнате виллы были расквартированы два военных врача. Английские газеты приходили с опозданием на день, в остальном жизнь в Ле-Туке изменилась мало. Этель[31]31
  Этель Вудхауз – жена П. Г. Вудхауза.


[Закрыть] разъезжала повсюду на своей синей «лянче»; в марте она врезалась в автобус на обледенелом шоссе по пути в Монтрей, но не пострадала. Вместе со своей хорошенькой секретаршей Жаклин, дочерью жившего в тех местах гольфиста-профессионала Артура Гранта, она ездила в предместье Пари-Пляж и приглашала симпатичных британских офицеров на ужин; она воображала, что этим поднимет боевой дух армии. Этель любила быть в центре внимания и вовсе не стеснялась ни с того ни с сего приглашать к себе совершенно незнакомых людей.

Однажды зимним вечером молодой капитан Рекс Кинг-Кларк из 2-го батальона Манчестерского стрелкового полка, стоявшего на франко-бельгийской границе, сидел и отогревался в кафе «Белая звезда» после артиллерийских учений в дюнах; Этель, назвавшись миссис Вудхауз, завела с ним беседу и уговорила поехать с ней в Лоу-Вуд. Вскоре Кинг-Кларк обнаружил, что у нее есть и другие новые друзья. Молодые пилоты «харрикейнов» из 85-й эскадрильи Королевских ВВС, стоявшей в Ле-Туке, регулярно заходили к Вудхаузам на чай, коктейль и импровизированные танцы, а возможно, и ради мимолетной встречи с юной мисс Грант, которая была не прочь, по ее выражению, «попрактиковаться в кокетстве». Кинг-Кларк рассказывал: «Я провел несколько чудесных вечеров в компании летчиков и друзей семьи Вудхаузов» – то есть других британцев, которые оказались вдали от родины и теперь собирались, чтобы запросто пообщаться в Лоу-Вуде, где верховодила Этель, обожавшая праздники. Жаклин Грант вспоминает: «Из решетчатых окон в уютной гостиной видны были сад и дальние дюны, граммофон играл ‘Моим сердцем завладел папаша’, а с пола уже убрали ковер, чтобы потанцевать».

Вудхауз, лысый, с очками на носу, высовывался из дверей и спрашивал с улыбкой: «Весело вам?» – «Да, сэр, – отвечали молодые люди хором. – Не хотите к нам присоединиться?» Но он всегда вежливо отказывался и возвращался через холл в свой маленький кабинет. Вудхауз трудился над новыми рассказами: «измучившись войной», он находил успокоение за письменным столом. «Я работаю по утрам, перед завтраком гуляю с собаками, еще немного работаю после завтрака, а потом до обеда читаю, – рассказывал он Тауненду. – Удивительно, как быстро проходит время».

Хотя Вудхауз все силы отдавал писательству, с молодыми солдатами, гостившими в Лоу-Вуде, он был ласков. Рекс Кинг-Кларк вспоминал: «Однажды я пил чай с Вудхаузом в их чудесной гостиной; он привел собаку. Вудхауз больше молчал и казался задумчивым, и было трудно поверить, что передо мной создатель милых чудаков Псмита, Дживса и Берти Вустера. Помню, мы говорили о войне… и я ушел с ощущением, что он не так уж верит в победу союзников». Вудхауз говорил Тауненду, что речи Черчилля его успокаивают, но во многом его взгляд на европейский кризис определяло, по выражению Оруэлла, «мировоззрение ‘Алмаза’ и ‘Магнита’» – журналов для мальчиков, которые Вудхауз читал в школьные годы:

В кабинете уютно потрескивает камин, а за окнами свищет ветер. Старые седые камни заросли густым плющом. Король сидит на троне, а за фунт дают фунт, ни больше ни меньше. Там, на континенте, потешные иностранцы тарахтят без умолку, размахивая руками, но в Проливе стоят под парами мрачные серые линкоры британского флота… [а] у нас впереди чаепитие, и на столе горы сосисок, сардин, оладьев, жаркого, пончиков и джема… Все спокойно, незыблемо и непреложно. Ничто не изменится – во веки веков.

Если Вудхауз и представлял себе общеевропейскую войну, то разве что Первую мировую, которая на мирный ход тыловой жизни французов почти не влияла.

Весной 1940-го в пятистах километрах от Ле-Туке, на бельгийской границе, сосредоточивались панцербригады вермахта, и Роммель заканчивал подготовку своего молниеносного наступления. Однако удивительным образом об опасности вторжения не задумывались ни летчики британских ВВС, ни французские военные, ни британское консульство в Булони. Вудхауз, как и его друзья и соседи, только слегка удивлялся происходящему. «Не представляю, что будет дальше, – пишет он из Лоу-Вуда Тауненду. – Думаешь, все начнется весной? Не вижу смысла, ведь тогда нас точно будет не одолеть». Такова была линия британского правительства, Вудхауз придерживался официальной точки зрения. В марте 1940 года Чемберлен назвал «главным оружием» против Гитлера морскую блокаду со стороны Британии. Вудхауз шутливо заметил: «Боюсь только, Германия на нынешних своих запасах протянет еще много лет. Мне кажется, немец в состоянии питаться крапивой и щепками бесконечно».

Вудхаузу было не до жалоб: нужно было возиться с собаками и заниматься писательскими делами. «Переплет» предложили поставить в виде мюзикла и спрашивали согласия автора. Герберт Дженкинс планировал 26 апреля выпустить сборник рассказов о клубе «Трутни» и его членах под названием «Яйца, бобы и сдоба»: надо было узнать, как идут продажи в условиях войны. В «Сатердей ивнинг пост» печатали по главам один из его любимых романов «Раз – и готово», а журнал «Лайф» хотел заказать ему статью о том, как он относится к войне на континенте. Требовали внимания животные: Вудхауз присматривал за соседским попугаем и семью собаками, а в гараже поселилась бездомная кошка, которая принесла котят, и он боялся, что его пекинес их покусает. И все это время Вудхауз трудился над новым романом. Так появилась «Радость поутру»; немногочисленные ярые поклонники этой книги считают ее вершиной творчества писателя. Хотя его мысли были в первую очередь поглощены рукописью, Вудхауз, все еще надеявшийся уехать в Америку, стал строить гипотетические планы: они будто бы сядут на пароход в Генуе, где еще открыт порт (его закроют 10 июня, когда Италия объявит войну Франции). «Уезжать – это целое дело, – жаловался он Рейнолдсу, – так что я сижу себе тихонько и пишу новый роман о Дживсе[32]32
  Имеется в виду «Радость поутру». (Прим. автора.)


[Закрыть]; уже закончил первые четыре главы». За сорок лет его подход мало изменился. В письме Рейнолдсу он объяснял, что все так же сочиняет комичные сцены про запас:

Я написал рассказ, потом его продолжение[33]33
  Имеется в виду рассказ «Амброз выходит из игры». (Прим. автора.)


[Закрыть], и получилось смешно. Только собрался послать его тебе, как меня осенило: развязка подойдет, чтобы вытащить из какой-нибудь передряги Берти Вустера, а поскольку такие финалы сочинять тяжело, я решил выбросить рассказ и придумать сюжет про Дживса, который закончится на этой сцене.

Вудхауз готов был обсуждать с Рейнолдсом предстоящий совместный ланч, но сомневался, что сможет отправиться в Америку до конца лета; в беседе он заметил: «Думаю, [роман] выйдет удачный, но какая же мука была выбрасывать рассказ». Европу почти накрыло катастрофой, а он все строил планы и донимал Тауненда вопросами о сюжете «Радости». Он спрашивал: «Может ли обедневший молодой лорд стать деревенским полисменом? Лондонским – пожалуй, но мне нужна именно деревня… (И нужен полицейский, потому что Берти стащит у него форму, чтобы пойти на костюмированную вечеринку.)» Так шли недели, война все приближалась, но Вудхаузы не двигались с места, 9 апреля, воспользовавшись метелью, немецкие войска смели оборону побережья Норвегии. Ответный ход Британии обернулся разгромом и завершился 2 мая бесславным отступлением всех британских частей, а затем отставкой Невилла Чемберлена. 9 мая премьер-министром стал Черчилль, вернувшийся во власть из оппозиции. В своей речи перед Палатой общин он заявил: «Я могу предложить вам лишь кровь, труд, слезы и пот… Вы спрашиваете: какова наша цель? Отвечу одним словом: победа. Победа любой ценой; победа назло всем ужасам войны; победа, каким бы долгим и тяжким ни оказался наш путь». Новый, резкий и бескомпромиссный тон британской политической риторики был совершенно оправдан во время смертельной схватки с нацистской Германией, но как же далек от всего этого мир клуба «Трутни» из книги «Яйца, бобы и сдоба», в котором всегда есть время обменяться шуточками перед завтраком, а молодые люди в безупречных костюмах убивают время за игрой в бильярд и в «персидского шаха»[34]34
  Выдуманная Вудхаузом карточная игра, в которую играют персонажи цикла о замке Бландинг.


[Закрыть]!

Черчилль получил свой пост, когда медлить было уже нельзя. Рано утром 10 мая Германия без объявления войны с невиданной доселе скоростью и ударной мощью вторглась в Голландию и Бельгию. Не прошло и недели, как голландская армия сложила оружие. Немцы прорвали слабую оборону Арденн, преодолели линию Мажино, и к 15 мая панцербригады Роммеля наступали так стремительно, что даже обгоняли на своем пути отходившие французские части. В Париже чиновники на набережной Орсэ принялись жечь архивы. Теперь наконец заволновался и Вудхауз. Жаклин Грант рассказывала, что они с Этель устроили на террасе Лоу-Вуда костер из его «антигерманских» статей и записок. Если не считать первые строки «Потаенного сокровища», едва ли не единственная откровенная сатира на Гитлера у Вудхауза – это «Большой прорыв», слабенький рассказ для «Панча», в котором рассказчик повествует о совещании на Вильгельмштрассе:

В приемной было тесно – как в любом помещении, куда заходит фельдмаршал Геринг… Через несколько минут ворвался фюрер.

– Ну что, все в сборе, – сказал он. – Итак, насчет объявления войны. У кого какие идеи?

– Я тут думал… – начал Риббентроп.

– Чем? – перебил его Геринг, большой мастер неожиданных вопросов.

– Ну же, мальчики, мальчики… – произнес фюрер ласково. – Мне тут по дороге пришла в голову одна мыслишка. Давайте уничтожим Британию.

Возможно, обеспокоенная ходом событий Этель решила не оставлять ничего компрометирующего, даже такой мелочи, на случай, если мужа захватят в плен, и потому сожгла рукописи. «Сонное оцепенение», овладевшее ими в те весенние деньки, грозило вскорости обернуться кошмаром.

В восьмидесяти километрах к северу от Ле-Туке командир британских экспедиционных сил генерал Горт отступал к побережью у Дюнкерка, отчаянно пытаясь уйти из немецкого окружения. В понедельник 20 мая, когда отовсюду приходили лишь дурные вести, Вудхаузы предприняли первую запоздалую попытку убежать на юг. До сих пор они верили обещаниям властей, будто немецкое наступление захлебнется, и даже попросили британского вице-консула в Булони заранее их предупреждать об угрозе приближения немцев. Но на деле никого из живших в Ле-Туке англичан консульство так и не предупредило – в первую очередь потому, что никто не знал о происходящем, даже Би-би-си. Впоследствии Этель рассказывала Денису Макейлу, что Би-би-си для них «была в ту пору все равно что Библия», но радио тревогу не поднимало. Всякий раз, когда Леонора писала из Англии, она уговаривала родителей уехать, пока это еще возможно, их умоляла спасаться и подруга по Ле-Туке леди Дадли. Однако Вудхаузы упрямствовали, наивно полагая, будто подлинная английская доблесть – не двигаться с места, верить в британскую армию, защищать свою собственность и не поддаваться панике. Не в последний раз во всей этой истории Вудхауз совершенно не вовремя встанет в позу героя. Впрочем, помимо героизма имелись две более объективные причины не уезжать в Британию, даже перед лицом опасности: собаки и новый роман. Если ехать на родину, то любимую собаку нужно отдать в карантин, чего Вудхауз перенести не мог. К тому же он вынужден был бы прервать работу над «Радостью поутру»; об этом тоже не могло быть и речи. Для Вудхауза-писателя творчество было превыше всего. Впоследствии нежелание поступаться этим принципом приведет Вудхауза к катастрофе.

Дурные вести сменялись слухами. Говорили, будто целые орды французской колониальной пехоты уже отбили немецкое наступление, якобы одержав ряд решительных побед вдали от побережья, и будто бы прорванный фронт восстановлен. Позже Вудхауз вспоминал: «Все полагали, что их [немцев] остановят еще до Амьена», – однако, когда Амьен пал, стало ясно, что дело плохо, и Вудхаузы наконец стали планировать эвакуацию. 20 мая никто еще точно не знал, куда движется немецкая армия, но судя по изредка падавшим бомбам и по отзвукам зенитного огня, долетавшим со стороны Арраса, положение все ухудшалось. Этель Вудхауз поехала в английский военный госпиталь в Этапле, здание которого, потихоньку разрушаясь, стояло с Первой мировой, и спросила коменданта о последних разведданных. Более вредный совет дать было трудно: военный уверенно заявил, что немцы еще далеко и можно не беспокоиться. Поэтому Вудхаузы и их соседи после жарких споров решили отложить отъезд до завтра – до 21 мая. Ночью супруги погрузили все самое необходимое в свою «лянчу», закопали несколько канистр бензина в саду и отдали вторую машину поменьше швейцарке-домоправительнице, их соседке леди Фернесс. Они спали «на чемоданах»; утром предстояло прорываться на свободу, то есть на юг: у Вудхаузов возник скороспелый план ехать в Португалию, а оттуда плыть в Америку.

Побег не задался с самого начала. После мартовской аварии «лянчу» плохо починили: включались только вторая и третья передачи. Небольшой караван Вудхаузов двинулся через сосновые леса Ле-Туке, но на дороге в Берк, проехав всего километра три, машина сломалась окончательно. Вудхауз чинить авто не умел и поэтому решил оставить «лянчу» и вернуться на второй машине в Лоу-Вуд. Дома они с Этель встретили Артура Гранта, его жену Рут и дочь Жаклин, которые тоже собирались бежать вместе с еще одним пожилым британцем, мистером Лори. У Грантов были две машины – маленькая «симка» и старый фургон «форд» Красного Креста, который они взяли еще у одного соседа, мистера Кемпа. После длительного прощания с соседями, согласившимися приютить многочисленных собак, второй караван тронулся в путь: впереди Вудхаузы, за ними Жаклин Грант в фургоне, а следом ее отец на «симке». Вторая попытка побега, уже в виду неумолимо наступавших немцев, была так же бесплодна, как и первая.

Из Ле-Туке шли дороги только местного значения. Когда Вудхаузы добрались наконец до шедшего вдоль берега шоссе, их встретил хаос: машины с матрасами, привязанными к крышам, повозки, заваленные мебелью телеги, велосипеды, тачки – и множество людей, уходивших от врага пешком. Это невероятное переселение, которое позже прозвали Исходом, станет в XX веке привычной картиной, но современники были поражены. Антуан де Сент-Экзюпери писал, что с воздуха казалось, будто великан растоптал муравейник. Исход случился не только на побережье: в дни, когда пала Франция, от нацистов спасались бегством от шести до десяти миллионов человек. Многие запомнили на всю жизнь, как быстро рушился привычный уклад. Посреди людского моря, не зная куда идти и боясь обстрелов с воздуха (фордовский фургон сразу сломался), Гранты потеряли Вудхаузов из виду. Только к вечеру Жаклин смогла привести механика – одного из знакомых летчиков с местного аэродрома. Вудхаузы напрасно прождали Грантов, а затем вернулись и рассказали, что дорогу на юг – к Берку, к Аббевилю, к спасению – запрудили беженцы и по ней ведут огонь немцы. Вудхауз предложил вернуться в Лоу-Вуд, а Этель стала умолять всех переночевать у них. Когда кто-то напомнил, что дом могут бомбить, она сказала, что тогда можно будет спуститься в гостиную и накрыть головы подушками. Неудивительно, что Гранты решили ночевать у себя.

На самом деле город никто не бомбил. Ле-Туке не представлял стратегического интереса. Победоносная германская армия просто двинулась дальше, на Булонь. «Палящее солнце сменили сумерки, затем наступила темнота, а мы все ждали, но ничего не происходило, – писал Вудхауз позже. – Вместе с криками кукушек до нас доносился далекий гром битвы возле Булони. Долгий, нескончаемый рев, а потом тишина». С 22 мая Вудхаузы находились за линией фронта, и бежать стало невозможно. На другом берегу Ла-Манша Ивлин Во записал в дневнике: «Читал П. Г. Вудхауза (который потерян вместе с портами в Проливе)… и позабыл о войне». Сам Вудхауз наверняка был бы рад позабыть о войне, однако действительность вторгалась в его жизнь самым бесцеремонным образом.

«Моя первая встреча с захватчиками произошла при довольно неудачных обстоятельствах, – писал Вудхауз в неопубликованной „Апологии“, пытаясь объяснить свое поведение в годы войны. – Все вышло как-то… неловко. Я не попал под пулю, но едва не сгорел от стыда». Так он характеризует страшную встречу с немецким патрулем, описанную на первых страницах «Апологии». Прошло всего несколько дней, и улицы Пари-Пляжа оказались наводнены солдатами в сером. Немцы установили комендантский час (с девяти вечера), расставили часовых и реквизировали виллы. В Лоу-Вуде объявились немецкий сержант и трое пехотинцев в тяжелых сапогах, забрали все запасы Вудхаузов, а потом пришли за машинами и велосипедом. Вудхауз попытался было протестовать, когда забирали велосипед, но не добился ровным счетом ничего, так как по-немецки мог сказать разве что «Es ist schönes Wetter»[35]35
  «Какая прекрасная погода!» (нем.)


[Закрыть]. Положение было далеко от идеала, и Этель пребывала в бешенстве (что неудивительно); тем не менее Вудхауз все еще мог работать над книгой, и постепенно в доме воцарился странный порядок. «Интересно, как человек реагирует, вдруг оказавшись в оккупации у иностранной державы», – пишет Вудхауз.

Когда впервые видишь в собственном саду немецкого солдата, первая реакция – подпрыгнуть на три метра; что ты и делаешь. Однако чувство неловкости скоро проходит. Через неделю обнаруживаешь, что подпрыгиваешь уже только на полтора метра. И в конце концов привыкаешь так, что уже не дрожишь, когда люди в стальных касках утюжат мотоциклом твой газон или пара-тройка ребят забредает к тебе в ванную помыться.

Всю свою жизнь Вудхауз умел стойко переносить удары судьбы. Даже теперь он, казалось, не мог стряхнуть с себя какую-то беспечную отрешенность. На людях он «носил маску», как его герой Берти Вустер, и утверждал, что «ощущает себя униженным». Однако в кругу друзей он не сдерживал гнева. Много лет спустя он втолковывал Тауненду, что вовсе не «зазывал этих чертовых немцев мыться в своей ванне», как думали некоторые. На самом деле, спустя две недели после вторжения, в соседнем доме поселилась толпа рабочих из Имперской службы труда, которые повадились ходить к Вудхаузам мыться. «Я возмутился, – писал он, – да только не очень-то мне это помогло: назавтра они пришли снова и привели с собой друзей». Вудхауз рассказывал: когда немцы вошли в город, он боялся, что его отправят в лагерь; однако «неделя шла за неделей, ничего не происходило, и снова исподволь стал проклевываться оптимизм». И все же он ощущал, что обречен, хотя и не подавал виду: «Как бы я ни храбрился, рядом со мной всегда стояла Тень и нашептывала: ‘Будет еще хуже’». Скверные предчувствия Вудхауза только обострились, когда в Пари-Пляж назначили военного коменданта – немца со стеклянным глазом, к которому все британцы мужского пола должны были каждое утро являться для проверки. Он поселился в самом центре Пари-Пляжа, в мэрии – кирпичном здании в неоренессансном стиле, похожем на крепость. Оставшись без велосипеда, Вудхауз решил, что воспользуется случаем и будет поддерживать форму, для чего стал ходить в комендатуру пешком – по три с лишним километра в день через пустоши (что составляло лишь часть его моциона). Позже, оглядываясь назад, он понял, что устрашающие манеры коменданта – это лишь предвестие или, как он сам выразился, «закуска на пиру судьбы»: тогда комендант просто пугал его.

После того как дюнкеркское отступление вселило в англичан новые надежды, а падение Франции стало свершившимся фактом, близкие Вудхауза приняли сложившиеся обстоятельства хладнокровно. 28 мая на взволнованную телеграмму Рейнолдса Леонора ответила: «Сожалею новостей нет. Полагаю опасность невелика». Воспрянув духом после ее ответа и почуяв, как и полагается хорошему литературному агенту, запах прибыли, Рейнолдс написал в Лоу-Вуд. Он выразил надежду на то, что «нынешние обстоятельства не чересчур тяжелы», и спросил, не напишет ли Вудхауз журнальную статью о своих приключениях. Две недели спустя Рейнолдс извещает Этель: «Здесь составляют петицию на имя германского посла, просят его употребить все его влияние и добиться освобождения Вудхауза». За этой просьбой освободить писателя в первые годы войны последуют и другие, что в конечном счете заставит немецкие власти задуматься о ценности пленника для пропаганды. Пока никаких более срочных дел не было, Рейнолдс попросил Леонору дать согласие на постановку «Переплета» в виде мюзикла. И тут судьба нанесла удар.

Воскресным утром 21 июля, в особенно ясный, погожий денек, Вудхауз совершил обычную прогулку по длинному прямому шоссе в комендатуру, но придя обнаружил, что его наихудшие опасения сбылись: «Мой старый желудок заплясал бешеную чечетку, – писал он позже тоном бродвейского комика, – а сердце зашлось барабанной дробью». Прямо перед ним стоял живший в городе англичанин по имени Гарольд – с вещами. Всех англичан в возрасте до шестидесяти лет должны были немедленно интернировать. Позже Вудхауз описывал случившееся тоном Берти Вустера: «Я задрожал от головы до ног, как желе во время землетрясения», – но на самом деле это была ужасная минута. Он признавался: «Меня больше всего пугала абсолютная безвыходность положения». Ловушка захлопнулась. Вудхауз, по обыкновению, умел найти нечто смешное и в такие отчаянные минуты; он заметил, что в подобной ловушке оказывался лишь трижды: когда, закончив Далвич, пошел работать в банк, когда приехал в Голливуд в 1930-м и когда, готовясь получить степень доктора, облачился перед церемонией в университетскую шапочку и мантию.

Вудхауза под конвоем отвели обратно в Лоу-Вуд и дали ему десять минут на сборы. Этель гуляла с собаками в саду, не подозревая о происходящем и не зная, в каком ужасе ее муж. Он тем временем собрался с духом и принял решение не брать с собой рукопись «Радости поутру» (почти законченную – оставалось написать только четыре главы), а с собой взять полное собрание сочинений Шекспира, табак, карандаши, три блокнота, четыре трубки, пару ботинок, бритву, мыло, рубашки, носки, нижнее белье, пол фунта чаю – и томик Теннисона. В суматохе он забыл дома паспорт, из-за чего немало натерпелся в дальнейшем. В последний момент появилась Этель и положила ему холодные бараньи ребрышки и плитку шоколада. Позднее, перефразируя «Троих в лодке» Джерома, он говорил, что жена предлагала ему еще и фунт масла, но оказалась недостаточно настойчива. Затем Вудхауза отконвоировали обратно в комендатуру Пари-Пляж.

Спустя некоторое время его и еще с десяток интернированных из Ле-Туке, в том числе некоторых его товарищей по гольфу и Артура Гранта, увезли оттуда на автобусе – неизвестно куда и неизвестно чему навстречу. Все были напуганы, но Элджи, бывший клоун, который держал популярный в Ле-Туке бар «У Элджи», не давал им пасть духом. В Этапле и Монтрее автобус останавливался и брал все новых пленных; Вудхаузу и остальным разрешили там купить вина и сигарет, после чего автобус прибыл в пункт назначения – город Лилль, километрах в ста оттуда. Путь занял восемь часов, и после девяти вечера они въехали в ворота мрачной тюрьмы в Лоосе, предместье Лилля, известном тем, что в Первую мировую там произошло несколько крупных сражений. Чиновник, «внешне напоминавший кого-то из фильма о Чертовом острове[36]36
  Чертов остров – остров у побережья Гвианы, где находилась знаменитая французская тюрьма; в ней, в частности, содержался Альфред Дрейфус. Об этой тюрьме был снят фильм 1939 года «Чертов остров» с Борисом Карловым в главной роли.


[Закрыть]», записал в списке фамилию Вудхауз как «Видхорз» («состав преступления: англичанин»). Вудхауза поместили в камеру номер 44 вместе с Элджи и неким мистером Картмеллом, пожилым настройщиком пианино. Так начался первый этап плена.

Вудхаузу довелось испытать то же, что и большинству «граждан враждебного государства» во Вторую мировую. Женевская конвенция 1929 года об обращении с военнопленными не распространялась на гражданских лиц, и Международный комитет Красного Креста заключил соглашение со странами Оси, что под Конвенцию подпадают гражданские лица и команды торговых судов. Поэтому лагеря для интернированных граждан были устроены по образцу лагерей для военнопленных. Они разительно отличались от нацистских концлагерей, но по-своему тоже были серьезным испытанием для заключенных, многие из которых были уже не молоды. Например, лишь через несколько недель пришло окончательное решение отпустить всех интернированных старше шестидесяти лет (Вудхаузу скоро исполнится 59); а между тем среди заключенных стали ходить самые невероятные слухи. Не вполне понимая статус подобных пленников, немецкие власти не могли решить, что с ними делать. Должны они соблюдать военный режим или гражданский? Положение осложнялось еще и тем, что продрогшие, одетые как попало англичане по пути из лагеря в лагерь обзаводились списанной военной формой, так что на вид могли сойти за истрепанный в боях полк.

Между тем у Этель были свои приключения. Что она делала в конце войны, не вполне ясно, но в эти первые месяцы ее действия легко отследить. Она говорила, что «едва не лишилась рассудка», когда Вудхауза забрали. На вилле, реквизированной немцами, оставаться было невозможно, и через пару дней ей удалось достать ордер на комнату – у некоей мадам Бернар в местном рыбохозяйстве, километров за пятьдесят от побережья. В «довольно мрачный дом посредине запущенного поля» ее с несколькими чемоданами, попугаем Коко и пекинесом Золотце подвез немецкий солдат. Там ей выделили маленькую спальню, окнами на задний двор, где она «просидела около часа, пытаясь понять, как не пасть духом окончательно, и безумно волновалась за Пламми». Несмотря на то что Францию захватили нацисты, жизнь в стране шла на удивление спокойно. Этель просто каждый день выводила собаку на прогулку и ждала, когда придет почтальон. Дней десять спустя, как она рассказывала Дэнису Маккейлу, пришла открытка: «Пламми писал, чтобы я не волновалась, у него все хорошо, он в Лилле». Весь год вынужденной разлуки Вудхауз с женой слали друг другу письма и открытки, на наш взгляд – удивительно часто.

В молодости, желая поупражняться в писательском ремесле, Вудхауз бродил по лондонским улицам в поисках впечатлений и записывал все в блокнот. Теперь новые впечатления грозили захлестнуть его, и уже пожилым человеком он вспоминает старую привычку и заводит дневник, известный теперь под названием «лагерного». Дневник послужил основой для утерянной впоследствии рукописи о военных похождениях Вудхауза, которую автор сам иногда называл «Вудхауз в Стране чудес». Эти карандашные заметки – практически единственный источник сведений о его жизни с июля 1940-го по июнь 1941 года. Из-за внезапного потрясения обострились его инстинкты журналиста. «Хотя для респектабельного джентльмена на склоне лет встряска оказалась нешуточная, – говорил он позже, – но все происходящее было весьма интересно, и я с нетерпением ждал завтрашнего дня».

Оказавшись в тюрьме Лооса, Вудхауз по-рыцарски уступил единственную кровать в 44-й камере Картмеллу, старшему из них, и провел первую ночь в плену на тонком соломенном матрасе прямо на полу, укрываясь грубым одеялом и не снимая одежды. Заснуть не удалось. Трое взрослых мужчин едва умещались в камере; в блокноте Вудхауз описал эти суровые условия:

Камера четыре метра на три, беленые стены, в углу под окном кровать. Окно большое, полтора метра на метр, воздух довольно свежий. Пол гранитный. Стол и стул привинчены к полу, туалет в углу у двери. Дверь деревянная, внизу на ней новые панели – в них во время бомбежки стучали ногами заключенные. Одно из стекол в окне разбито шрапнелью, на стенах выбоины от шрапнели… Возле туалета в стене маленький умывальник с краном, вода совсем чистая. Наверху две скобы… В углу у двери дубовая полка, наполовину разломанная заключенными, чтобы бить в дверь. Один деревянный крючок.

Узников поднимали в семь утра и кормили завтраком: миска водянистой похлебки и буханка черствого хлеба. В полдевятого их вели на задний двор на получасовую зарядку. Остаток дня они проводили в камере, только в одиннадцать был обед («овощная похлебка»), а в пять ужин («овощная по-1 хлебка, но чуть погуще»). Для Вудхауза плен – это одновременно неуверенность в завтрашнем дне и тупое однообразие быта. Из канализации шла жуткая вонь – как везде во Франции, говорили немцы. Со свойственным ему оптимизмом и оглядкой на школьные годы в Далвиче, Вудхауз записывал: «В тюрьме все проявляют себя с наилучшей стороны». Три дня спустя интернированные подали прошение коменданту; узнав, как французские тюремщики обращаются с английскими узниками, он устроил разнос и значительно смягчил режим: даже разрешил заключенным свободно передвигаться по тюрьме.