Текст книги "Сезон штормов"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Да и имело ли это значение, была она Эзарией, как ему казалось, или же богиней? Она превзошла все самые смелые его ожидания, и ночь прошла просто замечательно.

Позже он пришел к выводу, что это все-таки была Эзария, а не Эши (во сне, разумеется, – напомнил он себе), потому что Эши скорее всего не стала бы есть так много чеснока.

* * *

Когда она ушла от него утром, он продолжал лежать, блаженно улыбаясь и вспоминая о своем сне, время от времени удивленно покачивая головой.

С кровати Ганс увидел плащ, тунику и бутыль с вином. Это заставило его окончательно проснуться, и он тут же полез под кровать за сапогами. Осмотрев их, вор убедился, что серебряные монеты все еще на месте. Резким движением сбросив с себя простыню, Ганс внимательно осмотрел постель, что не составило большого труда. Убедительные и выразительные доказательства того, что Эзария была у него, утратив при этом невинность, были налицо.

* * *

Так я не спал! – подумал он, а вслух сказал:

– Я сделаю это, о Быстроногий бог наш, Отец наш небесный Илье! Я сделаю это, о святая из святых леди Эши и преподобная богоматерь леди Шипри!

Раздался голос, доносившийся откуда-то изнутри» из глубин подсознания Ганса:

– Теперь все зависит от тебя, сынок!

«Не все зависит, – лишь позже осознал Ганс, – а все зависят». – Имея в виду: «все боги илсигов и весь народ илсигов!»

Взяв в руки сосуд с адским зельем, к которому он пристрастился с той самой кошмарной ночи, когда побывал у Керда, он вылил остаток его на простыню, валявшуюся на полу и хранившую следы недавнего, хотя и несколько иного рода жертвенного возлияния.

– Возлияние на алтарь богов илсигов, – решительным тоном и со значением сказал Ганс.

Из надежно укрытого тайника, устроенного им чуть более месяца тому назад, он достал сверток, каким-то чудом уцелевший и не проданный им во время его алкогольного марафона.

В свертке, который он принес сюда, прихватив с собой в ту самую ночь, был очень ценный набор блестящих хирургических инструментов, принадлежавших ранее Керду-вивисектору, которого Темпус вскоре после боя перевел в иное состояние бытия или небытия. Вопрос о воровстве, таким образом, не стоял, и, с удовольствием подумав о том, что за этот великолепный инструментарий можно было бы получить кучу денег, Ганс, все еще не одетый после сна, начал разворачивать ценный пакет на небольшом шатком столике.

И глаза его полезли на лоб.

Хирургических инструментов не было и в помине. Вместо них в пакете оказались примерно сорок футов тонкой, шириной в один дюйм, гибкой кожаной ленты черного цвета; великолепная кольчуга, тоже черного цвета; простой черный шлем с накладками для защиты висков, носа и шеи. И – кольцо. Но не черное, как все остальное, а отливающее чистым золотом, из которого оно было сделано, с вделанным в него крупным камнем «кошачий глаз» в золотой оправе и окружении мелких бледно-голубых камешков.

Он потратил уйму времени в тот день на то, чтобы тщательно обернуть и затем как следует затянуть кожаную ленту вокруг ножен серебряного меча, который дал ему тот, кого называли пасынком. И все это для того, чтобы скрыть от посторонних глаз богатую отделку. Он примерил кольчугу, изумившую его своей необыкновенной гибкостью и податливостью, а потом долго возился, пытаясь снять ее через голову, ведь это была не просто туника. Попробовал бы кто поднять у себя над головой это изделие из дубленой кожи с нанесенной на нее тысячью мелких колец из каленого металла около сорока фунтов весом!.. И шлем, конечно, тоже оказался ему впору.

Кольцо примерять он не собирался. Оно принадлежало Эши и было ее условным знаком. Ганс не мог считать его своей собственностью. Кольцо вместе с пятью серебряными монетами он тщательно спрятал, перед тем как уже под вечер решил выйти из дома, чтобы чего-нибудь поесть. На нем была старая, обтрепанная по краям туника цвета верблюжьей шерсти.

Он очень основательно поел, но пил только ячменный отвар.

– Ты, я видел, выходил вчера из дома, – тихо сказал трактирщик, с вожделением глядя на серебряную монету и в то же время пытаясь делать вид, что она его совершенно не волнует. – Хорошая, должно быть, была ночка, а?

– Да, не жалуюсь! Эй, не забудь про сдачу!

Уже поздно было что-либо предпринимать. Он немного послонялся по улицам, надеясь случайно где-нибудь встретить Темпуса. Но не встретил, и ему пришлось вернуться домой, делая при этом вид, будто он не торопится, хотя на самом деле ему не терпелось проверить, на месте ли его недавние приобретения.

Дома Ганс убедился, что все в полном порядке. Сдача, полученная в трактире, лежала у него в кошельке, который он не стал, конечно, пристегивать к ремню – не такой он дурак! И те припрятанные им пять серебряных монет.

Присев на краешек кровати, Ганс стал размышлять об этом.

Похоже на то, что мои бессмертные союзники не хотят, чтобы у меня были проблемы с финансами. Возможно, они просто не желают, чтобы в услужении у них был воришка, каковым я и являюсь на самом деле, о чем мне в свое время пришлось напомнить и принцу Кадакитису, – а может быть, являлся ?

В последующие несколько дней он швырял деньгами направо и налево, великодушно подарив одну из этих серебряных монет своей дорогой старушке Лунному Цветку («Да ты же просто прелесть, разве нет?»), еще две – какому-то однорукому бродяге, у которого к тому же не хватало двух пальцев на другой руке и в котором он безошибочно распознал одну из жертв Керда.

И еще кому-то. Торговец наркотиками с большим подозрением посмотрел на протянутую ему Гансом большую серебряную монету Рэнке («Да под залог, на всякий случай!.. Только смотри запомни мое лицо!»), однако все же взял ее.

И когда бы Ганс, это порождение сумрачных теней, ни вернулся в свое жилище над таверной, всегда к его услугам оказывались в тайнике кольцо и пять серебряных монет.

А Темпус хоть и выразил удивление, но сразу же согласился взять его в ученики. Тренером он назначил Никодемуса по прозвищу Стеле. И так вот все пошло-поехало – изнурительные тренировки изо дня в день, непросыхающий пот и непрерывный поток ругательств, но зато сегодня Нико сказал, что он молодец, истинный талант! Расчувствовавшись, Ганс засадил этому парню в его щит один из своих смертоносных ножей, притворившись, конечно, будто просто пошутил. А затем, отсалютовав на прощание, ушел и скрылся за углом, в то время как Нико с совершенно измученным видом чувствовал себя после этого побитым щенком. По дороге домой Ганс спустил еще одну серебряную монету, не считая той, которую он уже потратил в этот день. Само собой разумеется, дома у него опять оказалось пять монет.

Ганс открыл глаза. У него не было ни малейших сомнений в том, что он спал без задних ног и вдруг проснулся. Уже некогда было размышлять о том, почему так вышло. Ему достаточно было повернуть голову к окну, чтобы увидеть, что совсем еще темно и далеко до рассвета, а также то, что в комнате есть кто-то еще.

Это оказалась Мигнариал, выглядевшая чуть повзрослевшей и невыразимо прекрасная в своем изумительном наряде в белых и нежных бледно-желтых тонах. От ее фигуры исходило едва заметное сияние, создававшее в сумерках впечатление легкого ореола.

– Пора!

Случись это много дней тому назад, когда он только вернулся домой после ночи, проведенной в Орлином Гнезде, его затрясло бы от этих слов. Теперь же – нет. Теперь он стал искусным и опытным бойцом, многое передумал за это время и вполне подготовился к этому моменту. Он, правда, не знал, что это случится именно сегодня, но, поднимаясь с постели, был даже рад тому, что это произошло. И уже не было времени раздумывать о том, что ждет его впереди. Наступил решающий момент, и Ганс чувствовал себя готовым к нему.

Он натянул на себя узкие кожаные брюки, обернул ступни шерстяными портянками и надел мягкие, на легкой подошве «воровские» сапоги. Затем надел новую полотняную сорочку, а поверх нее – такую же, но кольчужную. Комнату по-прежнему освещало легкое сияние, исходившее от Мигнариал, той Мигнариал, которая из хорошенького мотылька превратилась в прекрасную бабочку. Кольчуга на нем зазвенела – это он пристегнул меч. Но не тот, с которым он упражнялся на занятиях, а меч пасынка, с ним он тренировался отдельно. Его гостья протянула ему руку.

– Идем, Ганс! Пора, Сын Теней!

Он поднял шлем.

– Мигнариал! У тебя есть.., брат? Близнец!

– Ты же знаешь, что есть.

– А как ты его зовешь?

Он взял ее руку в свою. Рука у нее была прохладная, нежная.

Пожалуй, слишком нежная для Мигнариал.

– Ты знаешь, как я его называю, Ганс! Я зову его Тенью из-за теней, которые он порождает и которыми он повелевает!

Идем, Ганс! Идем, Крестник!

Надев шлем, он двинулся в путь.

Естественно, в эти ранние часы наверняка кто-то бодрствовал и видел эту странную пару. Однако вряд ли этот кто-то смог бы узнать воришку Ганса в этом роскошном наряде, со шлемом на голове, ведь тому, кто знал его или знал о нем, и в голову не могло прийти, что он может появиться в такой экипировке и в таком сопровождении.

Когда, направляясь к Орлиному Гнезду, они покинули сначала Лабиринт, а потом и Санктуарий, их путь пролегал под мрачно нахмурившимися небесами, через мир беспредельного безмолвия, вынести которое под силу лишь ничтожным насекомым. И вот они уже в Орлином Гнезде, объятом мраком и дышащем стариной месте, посещаемом ныне лишь привидениями да небожителями. Путь их освещало сияние нимба вокруг богини, чья нежная ручка все еще покоилась в руке Ганса.

На самом деле это место оказалось пристанищем богов. Когда, беспрепятственно пройдя через особняк, они оказались на противоположной его стороне, перед ними предстал совершенно иной мир.

Нависшее над ними сверхъестественно мрачное небо как будто прорезали широко распростертые по нему яркие полосы золотого, бледно-желтого и дымчатого цвета, а нижние края теснящихся и подпирающих эти полосы облаков были окрашены в какой-то необычный розовато-лиловый цвет. Фантастическое отражение причудливых видений из кошмарных снов! Череда громоздящихся вдали каменных утесов самой невероятной формы то плавно опускалась к земле, извиваясь над ней, как змея, то вновь взмывала вверх, под самые облака. В уродливых контурах огромных скал, окрашенных по краям в красные тона и всевозможные оттенки цвета охры, просматривались очертания виноградных лоз, словно стремившихся пробиться сквозь незримую каменную стену, а может быть, каких-то неведомых растений, мучительно изогнувшихся и искривленных.

Устремляясь вдаль, причудливые скалы смыкались наконец с фантастически окрашенными в перламутровые тона небесами и сразу превращались в обычные серые тени. И – ни единого звука, ни малейшего шума, выдающего присутствие случайного насекомого или ночной птицы, ни малейшего шороха затихающих вдали чьих-то шагов или хотя бы легкого шелеста листьев, перешептывающихся при каждом дуновении ночного ветерка.

Не было там ни солнца, ни ночной тьмы, ни флоры, ни фауны – царство мертвой тишины и покоя!

Был там один только Ганс в полном боевом снаряжении, готовый к бою, да еще Мигнариал, но вот вскоре появился Вашанка, тоже закованный в латы и готовый к битве. Доспехи Вашанки, как и его остроконечный шлем с крючковатым выступом над переносицей, были ярко-алого цвета. Только щит и клинок меча были черным-черны – во избежание появления отблесков света от их поверхности, могущих предупредить врага о готовящемся выпаде.

Ганс встрепенулся, поспешно поставил в нужное положение свой круглый щит и лишь мельком подумал о Мигнариал, понимая, что теперь ему некогда будет оглядываться по сторонам.

К нему неумолимо приближался грозный бог в боевых доспехах и с мечом в руках, решительно настроенный на то, чтобы покончить с ним разом.

Каждый выжидал, кто начнет первым. Но вот искры дождем посыпались от скрестившихся клинков, тяжело шаркнули ноги по земле… Вашанка промахнулся, и Ганс остался невредим.

Вашанка проявил высокомерную опрометчивость небожителя, вознамерившегося одним ударом уничтожить этого нахального смертного! Одним взмахом своего черного клинка! Вот только его удар был умело отражен противником с помощью щита, и черный клинок с резким дребезжащим звуком отскочил от щита. А владелец щита, этот сопляк, изловчившись, в тот же момент нанес Вашанке ответный удар клинком, чуть было не поранив ему ногу! Но Вашанка все не принимал всерьез этого крепкого невысокого ублюдка в не бывавшей еще в бою новехонькой кольчуге и, все еще придерживая щит у ноги, снова бросился в атаку. Ганс на этот раз выставил свой щит таким образом, что черный клинок, скользнув по нему, резко ушел в сторону, а вместе с ним и рука Вашанки, который, пошатнувшись, чуть не упал, и лишь его прекрасные доспехи спасли его от сокрушительного удара, нанесенного Гансом. Бог пробормотал что-то о том, что полученный им удар не достиг, мол, цели, а Ганс в ответ на это удовлетворенно оскалил зубы, а затем, то отступая назад, то отскакивая в сторону, начал под прикрытием своего щита делать ложные выпады, явно настроенный на то, что Вашанка великодушно поддержит эту игру.

Вашанка ясно понял, что ему следует относиться с уважением к своему сопернику.

Так они и кружили на месте, прикрываясь щитами до самых глаз. Отскакивали, не отводя взгляда от противника, и снова сходились. Каждый из них – живая мишень для другого, и каждый – движущаяся смертельная угроза для соперника. Каждый старался не выпускать противника из виду, следя за каждым его движением.

Луна уже давно изменила положение в темном небе, и тень переместилась в солнечных часах, а эти двое все еще кружили на месте, следя друг за другом, топтались, бросая свирепые взгляды на противника, отступали и делали ложные выпады, как это принято у сражающихся мужчин, когда каждый знает цену противнику. Снова и снова пели, со свистом рассекая воздух, клинки, то и дело раздавался лязгающий звон удара металла о металл и звуки тупого соприкосновения мечей с непробиваемой поверхностью деревянных щитов. Время от времени нечленораздельные восклицания срывались с губ то бога, то человека. И немудрено: при каждом стремительном броске противника и увертывании от его непрерывных ударов на их телах появлялись болезненные синяки и ссадины от одного только прикосновения к телу тяжелых доспехов, которые при этом сами оставались целыми и невредимыми.

Они бились так уже больше часа. Хочешь остаться живым – будь постоянно настороже. А быть все время настороже – значит не иметь ни минуты на то, чтобы подумать о времени или усталости. Успевай только нападать и отражать удары, отступать и отскакивать, выискивая и используя любую возможность ударить самому. Но вот от удара мечом бога, вонзившимся в щит Ганса, кожа на его щите вдруг ослабла и беспомощно обвисла.

Не успел он отпрянуть, как Вашанки уже не было и в помине, а прямо на него бросился неизвестно откуда взявшийся огромный леопард, протягивая к нему с рычанием свои страшные когти. Но…

Но.., перед ним оказался медведь, в которого превратился Ганс. Громадный медведь на лету схватил и сжал в своих объятиях гигантскую кошку, отшатнувшись назад, стараясь увернуться от ее ужасных когтей и пытаясь отшвырнуть ее от себя, сбросить на землю. Тела их переплелись в рычащий и завывающий, извивающийся и катающийся по земле страшный клубок, прямо на глазах превратившийся в.., кобру. Все вокруг было забрызгано кровью, как и сама змея, с угрожающим шипением откинувшая голову назад, готовая к нападению…

Но не было уже ни человека, ни медведя, на которых она могла бы напасть, перед ней оказался небольшой безжалостный комок из меха, острых зубов и неукротимой скорости, с какой это крохотное существо, сумев увернуться от нападения, яростно набросилось на ненавистного врага, вонзая в его тело беспощадные зубы.

Но стоило мангусту прикоснуться к кобре, как та начала раздуваться, расти и стала такой огромной, что крошечный ее соперник просто сник перед ней. Все еще увеличивающаяся в размерах кобра вдруг снова оказалась залитой кровью, а затем превратилась в коня, которого оседлал Вашанка, и конь этот легким галопом пустился вскачь, поднимаясь высоко над землей и без труда перепрыгивая через скалы с уродливо-причудливыми очертаниями, чтобы затем, развернувшись, таким же галопом вернуться обратно. Тяжелой мерной поступью, высекая копытами искры, перелетал он через громоздящиеся под ним искореженные скалы, сначала превращаясь в почти исчезающую из виду точку, а затем так же стремительно возвращался.

На полном скаку резвый конь запутался ногами в ленте кожаной тесьмы, которую Ганс, собрав в клубок, бросил ему под ноги. Споткнувшись, конь заржал и по воздуху умчался прочь, так что Ганс едва успел посторониться и с трудом избежал мощного столкновения. Круто развернувшись, он бросился назад со щитом наперевес, угрожающе размахивая своим мечом, готовый на бегу сокрушить все, что встретится ему на пути.

Но ему пришлось замедлить свое стремительное движение.

Прямо перед собой он увидел мужскую фигуру, явно поджидающую его, – бога в полном боевом снаряжении и шлеме, напоминающем голову крючконосой хищной птицы, который, прикрывшись щитом и зажав в кулаке свой смертоносный меч, уже приготовился к нападению. Щит Ганса терпеливо принимал на себя удар за ударом, но вдруг своей нижней кромкой больно ударил хозяина. Удар пришелся в солнечное сплетение, так что Ганс, вскрикнув, согнулся чуть ли не пополам и зашатался, изо всех сил стараясь удержаться от падения, и все же начал со стоном медленно заваливаться назад, становясь отличной мишенью для смертельного удара бога, с которым ни за что ему не надо было связываться! Падая, он задел локтем зазубренный острый край охряно-желтой скалы, и его прекрасный меч вылетел из его руки.

«Ведь знал я, – как бы издеваясь над собой, подумал Ганс, – что ни в коем случае не следовало мне делать это». Катаясь по земле и корчась от мучительной боли, он видел, как неумолимо приближается к нему Смерть с занесенным над головой мечом. Но ей помешала Мигнариал, кинувшаяся на бога с отчаянным воплем. Ганс, едва живой, со стенаниями пытающийся заставить себя подняться на ноги, почти потерявший уже всякую надежду на это, увидел, как безжалостным ударом в область талии она была разрублена пополам ужасным черным мечом.

Бог оскалил зубы в злорадной усмешке, достойной самой подлой и низкой твари, и,

размахивая мечом, ринулся на Ганса, чтобы нанести врагу свой молниеносный смертельный удар, в этот миг совсем уж было отчаявшийся Ганс пришел в себя. Резко вскинув вверх левую руку, чтобы освободить ее от рукава туники, и дернув плечом, он распрямил руку на всю длину и, собрав последние силы, швырнул длинный плоский нож.

И очень внимательно следил за его стремительным полетом, как никогда не следил раньше, хотя занимался метанием ножей не тысячу, а десятки тысяч раз. Всего несколько мгновений хватило этому листку сверкающего металла, чтобы, пролетев через вечность, достигнуть цели в лице стремительно приближающегося к Гансу бога, который хоть и спешил, но все же чуть замешкался. Невиданная молния расколола небеса, и послышался оглушительный гром, который на самом деле оказался разъяренным, но явно торжествующим голосом Вашанки в роскошных доспехах.

Меня нельзя убить оружием, применяемым в этой плоскости бытия, дурак ты безмозглый, вор несчастный, полубессмертный ничтожный, насек…

Поток слов прервал нож. Великолепно изготовленный и искусно заточенный, он угодил прямо в ямку под адамовым яблоком. Вашанка пронзительно вскрикнул, затем крик сменился неясным бормотанием. И невероятная плоскость пространства ожила в лучах ослепительно сверкнувшего сияния…

* * *

…В тот день в Санктуарии те, кто проснулся на рассвете, увидели, как сразу исчезла поздно появившаяся луна, и небеса внезапно осветились ярко вспыхнувшей молнией, и стало светло как днем…

…И на этом ослепительном фоне почти исчез из виду Вашанка. А его боль и гнев проявились как гром и молния. Напоровшись на нож Ганса, он отлетел назад, и его стало уносить сильнейшим, разбушевавшимся словно на море штормовым ветром. Он постепенно исчезал вдали, пока не стал совсем крохотным, после чего и вовсе скрылся из виду.

Перед Гансом во всем своем величии предстал излучающий свет бог Илье. Внешне он практически ничем не отличался от своего скульптурного изображения в разрушенном храме.

Ганса удивил тот факт, что сияние, исходившее от Ильса, показалось ему каким-то тусклым, померкшим. Почему же нет в сияющем свечении его божества никакого торжества?

– Черт, я не могу даже повернуть голову, черт!

– В конечном счете, – заговорил Илье, – Вашанка был прав, хотя и недостаточно благоразумен. Он не солгал, сказав, что его невозможно убить каким бы то ни было оружием из этой плоскости пространства. Но, с другой стороны, он все-таки прилетел, этот смертоносный нож – обычный, здешний, из этого самого измерения, одного из многих измерений бесконечности, и нанес ему роковой удар, в результате чего он начал слабеть. Хотя именно этого не должно было случиться. В этом-то и заключается парадокс. Это выходит за рамки природы вещей, Ганс, так как высшая божественная сила, создавшая весь окружающий мир и меня самого в том числе, эта божественная сила есть сама Объективная Реальность. Раз Вашанка, сын моего божественного кузена, не мог быть убитым с помощью оружия из данного измерения, то он не мог и умереть в этом месте, в одной из палат храма Беспредельности, храма Повелителя Вселенной.

Ясное дело, Ганс без обиняков заметил:

– Мне лично все это непонятно.

– Хм!.. Я и не удивляюсь. Тут у бога и то голова идет кругом… Вот уже сотни веков. Сын Теней, так и не удается вашими стараниями, кстати, найти приемлемое объяснение всему этому!

Достаточно уже одного того, что Вашанке удалось уйти отсюда, из чего следует, что значение понятия «здесь» на самом деле очень широкое! Вашанки нет здесь потому, что, он не может, ему не позволено существовать здесь, в этом месте Вселенной. И он был переправлен обратно через случайно появившуюся «щель» в космосе, хотя это, конечно, понять тебе нелегко, так ведь? Придется, Ганс, принять это за истину: Вашанка теперь находится где-то еще! И хотя количество возможностей, размерностей и конкретных мест в пространстве бесконечно велико, одно из них навсегда им утрачено. Это место пребывания уже не может быть занято им, оно просто не существует для него. Комбинация его с Вашанкой просто-напросто невозможна в данной плоскости Объективной Реальности. Его не может быть здесь, так как он умер, хотя боги не могут умереть от руки смертного. И никогда больше он не сможет вернуться в эту палату храма Объективной Реальности.

Ганс чувствовал, что одну и ту же мысль бог Илье изложил в трех разных вариантах и что в каждом из этих вариантов была своя железная логика и, казалось, не было парадокса, но… «щель» во Вселенной?.. На самом деле это не так уж его и беспокоило, да и вряд ли должно было беспокоить. Вашанки больше нет. А Ганс, похоже, вышел победителем. Просто замечательно, если не думать о том, что он, кажется, не в состоянии двинуть головой, а может, и вообще что-либо чувствовать. Но так или иначе, как истинный герой, он задал традиционный вопрос:

– А Мигнариал?

– Она еще в постели, спит. Сейчас она встанет и займется малышами. А в Санктуарии уже рассвело. Я и все мое существо полны энергией, переполняющей нас!..

И Эши поднялась, живая и невредимая, и бросилась к неподвижно лежащему Гансу.

Она опустилась рядом с ним на колени, и он почувствовал, точнее, увидел ее руки на своем теле. Эши взглянула на Повелителя всех Повелителей.

– Я хочу его, папа! Я так хочу его!

– Что со мной? – спросил Ганс.

Илье посмотрел на него своим божественным взглядом.

– Ты, о любимый наш Сын Теней, одержал победу над богом и вернул меня народу моему, моим почитателям в Санктуарии. А поскольку Вашанка был одним из самых могущественных богов Рэнке, сила и мощь рэнкан начнут постепенно ослабевать.

Империи погибают не сразу, но это уже началось, с этого самого момента.

– Да, – как-то растерянно сказал Ганс, не осознав еще полностью, какую услугу оказал он всем небожителям, богу Ильсу, а, может быть, и всему миру. – А.., теперь? Что будет со мной теперь?

– Папа, ну, папа!!! – сказала Эши с легким упреком. – Он же себе шею сломал!..

Но Илье спокойно произнес:

– Да, Ганс, герой наш, ты умираешь!..

– Но!..

– Он ударился головой об этот проклятый камень, и его всего, с головы до пят, парализовало! И теперь он ничего не чувствует, ничегошеньки!

Как бы не слыша ее, Илье продолжил:

– С другой стороны, этого не может быть. Ты не можешь умереть, так как не можешь стать мертвым, потому что того, из-за кого ты умираешь, в этом измерении не существует. Но если ты все же начнешь умирать, значит, парадокс налицо. Нет, ты не можешь умереть.

Ганс вдруг почувствовал боль во всем теле, тело его ожило.

Он смог, повернув голову, посмотреть на прижавшуюся к нему Эши, приятную тяжесть тела которой он явственно чувствовал на себе, и это было единственным овладевшим им чувством, так как вся боль исчезла вместе с воспоминаниями о всех его синяках и ссадинах.

– Прошу прощения, о божество мое, – пробормотал Ганс, и ему пришлось повернуться, чтобы взглянуть на лик появившегося бога, продолжая чувствовать при этом, как льнет к нему дочь верховного божества, тоже, естественно, богиня.

– А теперь? После всего случившегося, боже милостивый, что будет со мной?

– Теперь, Ганс, ты вернешься к жизни. Через десять оборотов планеты вокруг.., я хотел сказать, через десять оборотов солнца, у тебя будет все, чего тебе захочется. Все, о чем ты мечтаешь. Спустя некоторое время ты снова узреешь мой лик и скажешь мне, драгоценный мой Ганс, о чем мечтаешь.

– Но…

Эши прижалась к нему, но вдруг отпрянула, пальцы ее разжались, и она была вынуждена оторваться от этого закованного в латы героя илсигов. А виною тому был ветер бога Ильса, мощным порывом которого Ганса забросило обратно в Санктуарий, в жалкий и несчастный, но обожаемый им воровской мир.

Даже ему, Сыну Теней, которому с недавнего времени невероятность происходящих событий стала казаться чуть ли не банальностью, показалось просто невозможным то, что он, взглянув вверх, увидел над головой. Небо выглядело точно так же, как в тот момент, когда он покидал эти места для выполнения своей миссии. И даже маленькое облачко с причудливыми очертаниями, которое он сразу узнал, точно так же неторопливо проплывало над вершиной Джулавейн Хилл. Оно очень напоминало…

Пока он вышагивал по тесным улочкам Лабиринта, облако ни на миг не оставалось тем же самым, непрерывно изменяя свою форму и очертания.

Гансу предстояло еще осмыслить ту информацию, которую он получил, наблюдая за облачком, а именно, тот факт, что, тогда как для грандиозного сражения в одной из палат храма Объективной Реальности потребовалось как минимум несколько часов, а может, и дней, в Санктуарий время практически остановилось.

Когда в полной темноте продолжал он свой путь по набережной, за ним увязался некто, казавшийся одной из теней, крадущихся вдоль стен домов, преследуя его по пятам. Этот некто оказался крепким на вид парнем.

– Да не торопись ты так, малыш, – с издевкой в голосе сказал он. – Кошелек с тобой?

– Не сегодня, – ответил Ганс, выходя из темноты на светлое пространство между ними.

И тут же выхватил длиннющий клинок из блеснувших серебром ножен, пристегнутых поверх его великолепных доспехов, издавших тихий звон в тот момент, когда его защищенная кольчугой рука поднялась вверх. Оскалившись, Ганс вскинул сверкнувший на свету клинок, и развернувшегося на месте грабителя как ветром сдуло.

Прочистив горло, Ганс продолжил свой путь, направляясь к Серпантину.

Все-таки небожители, с которыми у него сложились такие близкие отношения, довольно странным образом напоминают о себе… Он очень хорошо запомнил слова Ильса о том, что он, Ганс, сможет получить все, что только пожелает… Но что же все-таки он имел в виду? Десять оборотов солнца вокруг оси – это требовало разъяснения. Бог имел в виду десять дней? Ну, не о десяти же годах говорил он тогда?!

«Ну и пусть. Пусть будет десять дней, или десять месяцев, или даже лет – я постараюсь не упустить возможности получить свое! В каждом из этих случаев», – лениво подумал он и широко зевнул.

«Для начала очень хотелось бы сбросить с себя усталость, а затем осуществить еще одно заветное желание», – усмехнулся он .про себя. И когда он вошел в свое жилище, она уже была там, в его постели, и ожидала его с желанием во взоре, дрожа от нетерпения и возбуждения.

(Потом уже они, уснувшие в объятиях друг друга, были разбужены ошеломляюще яркой вспышкой молнии, залившей небо ослепительным светом, так что молодая луна просто исчезла из виду. Но такого рода парадокс мог возникнуть лишь при обоюдном согласии Объективной Реальности и таких верховных небожителей, как бог Вашанка и бог Илье, и с их благословения, конечно. Тут любой проснулся бы в холодном поту, хоть и было совсем еще рано, но Гансу-то было чем заняться!)