Текст книги "Душа города"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Джанет Моррис
ОГНЕННЫЙ СТОЛП

Дующий из гавани вонючий ветер нес с собой смерть. Это почувствовал даже тресский жеребец Темпуса, когда конь и всадник направлялись по Главной дороге к верфи, в сторону покачивающегося невдалеке на якоре императорского корабля.

Фыркая, Трес грациозно летел по мостовой, высекая копытами искорки из старинного булыжника, которые вились вокруг ног жеребца подобно насекомым, а потом исчезали в клубах дыма, который плыл к морю от сиявшего между небом и развалинами дома Пелеса огненного столпа. Адские пылинки вились вокруг одежды Темпуса и больно жалили его, касаясь обнаженных ног и рук. Пылинки танцевали подле ноздрей жеребца, и Трес, обладавший большим разумом, чем многие из обитателей Мира Воров, наклонял голову ниже, чтобы не вдыхать эту адскую пыль, которая вспыхивала искрами и, подобно горячим иглам, вонзалась в его бока.

Адская пыль меньше всего волновала Темпуса этим тусклым утром, ибо солнце предпочло спрятаться от битвы между небом и землей. На самом деле солнце, как обычно, встало в урочный час над горизонтом и осветило простертую в небо огненную колонну и грозовые облака, из которых вылетали молнии, но очень быстро облака, огонь и молнии скрыли его. От дома Пелеса поднималось пламя, а разъяренные небеса с одинаковой яростью хлестали по ведьмам и вырвавшимся из Ада демонам.

Именно отсутствие утра и нехватка природного света больше всего занимали сейчас Темпуса, человека, который привык по полочкам раскладывать знамения и был слишком хорошо знаком с психологией небожителей. Темпус направлялся на встречу с Тероном, которому помог сесть на императорский трон, и Верховным жрецом Вашанки Брахисом. А в городе по-прежнему бушевала война и царил хаос.

Даже Трес своим поведением недвусмысленно показывал, что с задачей водворить спокойствие и порядок в Санктуарии, пусть даже всего на один день, Темпус не справился.

Не многие решились бы в подобной ситуации взять на себя ответственность, возложив неудачу на наличие в Санктуарии всех наивозможнейших видов греха, но Темпус сделал это почти с радостью, ибо его мрачное пророчество касательно города и не любимых им людей исполнилось.

Он был по-настоящему тронут унынием Треса, ведь животные чисты и честны в сравнении с лживой и пронырливой человеческой расой. Да, возможно, это не по его вине (Крит был в этом уверен) Стратон угодил в самое пекло восстания и не то погиб, не то находился в плену, и это не Темпус по кличке Риддлер посодействовал тому, что Нико превратился в игрушку в руках демонов и злобных ведьм. Вполне вероятно, что это не Темпус явился первопричиной того, что его собственную дочь Каму разыскивали пасынки и дворцовая стража как смутьянку и убийцу, тем самым создав пропасть в отношениях между Третьим отрядом и всеми остальными частями в городе, и если Каму казнят, то никаким дипломатам не навести потом мосты через эту пропасть.

Пожалуй, не было смысла записывать на его счет и тот факт, что член Священного Союза Рэндал, единственный маг, которому доверял Темпус, ныне сжег дотла все свои силы, и то, что Нико теперь беспомощно глядел на огненный столп, в котором горел Джанни, некогда партнер Нико, принесший Темпусу клятву верности. И разве он один был в ответе за то, что Джюсан лишилась всех способностей Дочери Пены и превратилась в простую женщину, или за то, что его собственный сын Гискурас глядел на него с ужасом в глазах и даже всякий раз пытался защитить своего побратима Артона от отца, когда тот ненадолго заходил в детскую.

Да, вполне возможно, что именно он послужил первоосновой и катализатором всего насилия в городе, как утверждал Молин Факельщик, этот нисийский стервятник в ранканском обличье, ведь именно таким было его проклятие: привычка, как считал все тот же Молин, или же проявление ревности богов, или результат чуждой магии. Он не знал и знать не хотел о том, что хорошо, а что плохо.

Вокруг занимался тусклый день, который под стать его настроению смешал в себе утратившие силу черное и белое, добро и зло.

Темпуса заботил факт, что Трес выглядел нервным, расстроенным и обливался потом, Темпус даже решил поехать по боковой улочке, надеясь, что там будет меньше пыли, поскольку знал, что пыль эта и есть настоящая чума, ведь каждая ее частичка являла собой остановки уничтоженных Сфер нисийского Могущества, магический талисман крохотного размера.

Темпус не мог даже и помыслить, что должен ждать Санктуарий от этого плаща из пылинок нисийской магии, которые летали по всему городу.

Увидев, что невдалеке от него, в тенистой аллее повстанцы из НФОС сражаются с ранканскими солдатами, Темпус немедля обнажил свой меч, решив, что сейчас как раз этого ему и не хватает.

Уличные бандиты, безусловно, не могли тягаться с ним, с человеком, который не мог умереть и регенерировал ткани, но, учитывая их количество, бой обещал быть честным, ведь четверо ранканцев противостояли не менее чем тридцати бандитам, пытаясь защитить от них какую-то женщину с ребенком.

Из толпы послышались крики, а Трес, встав на дыбы и издав боевой клич, поскакал вниз по аллее.

– Отдайте ее нам, это все она натворила! – прохрипел кто-то из нападавших.

– Правильно! – пронзительно завизжала какая-то женщина. – Отродье С'данзо! Это она выносила в чреве приятеля для игр Сына Бури! Эти чертовы С'данзо лишили нас солнца и повернули против нас проклятье богов!

Прозвучал и третий голос, мрачный, умело чувствующий настроение толпы, который Темпус не мог не узнать:

– Уэлгрин, отдай ее нам и можешь идти со своими парнями на все четыре стороны. Сегодня мы убиваем только ведьм и ведьмино отродье!

– Придержи язык, Зип, – отозвался один из ранканцев. – Тебе придется отбить ее у нас, но вы рискуете заплатить за это своими жизнями – уж ты-то точно, я тебе обещаю.

Темпус понял, что одним из ранканцев был капитан гарнизона Уэлгрин, и по обрывкам разговора сообразил, что на сей раз предметом традиционной уличной разборки в Санктуарии стала сестра блондина Иллира.

Стоявшие в арьергарде нападавшие заметили Треса, и толпа распалась на части, хотя и не рассосалась.

В Темпуса полетели камни, горшки из-под вина, глиняные тарелки для хлеба и несколько дротиков.

Кто-то выстрелил в него из арбалета, но Темпус на лету схватил крашенную синькой стрелу, направленную в его сердце.

Тресу засветили помидором между глаз. Жеребец видел, как тот летел, но даже не стал пригибаться, а лишь повел ушами, точно прислушиваясь к толпе. В конце концов, он ведь был боевым конем.

Такое поведение толпы показалось Темпусу непочтительным, но он решил для начала ограничиться запугиванием. Держа левой рукой поводья, Темпус поднял над головой перехваченную в нескольких дюймах от сердца стрелу и, что делал весьма редко, явил толпе свою сверхчеловеческую сущность. Поднявшись в стременах, Риддлер разломил стрелу пополам, точно соломинку, и прорычал своим могучим командным голосом:

– Эй, Зип, немедленно прикажи своим бандитам разойтись, или будете иметь дело со мной, с тем, кто будет преследовать вас до самой смерти, а для некоторых моя ярость перейдет по наследству и на потомков.

Зип отозвался ему из тени, в которой все бледные лица выглядели одинаково, а смуглого риггли разглядеть было практически невозможно:

– Попробуй возьми меня, Темпус. Твоей дочке это уже удалось.

Темпус так и поступил, хотя и сделал он это не раньше, чем толпа ринулась вперед, прижав четверку солдат и женщину к стене.

Темпус направил коня в толпу, обнажил свой меч с рукояткой из акульей кожи и принялся рубить направо и налево, сея смерть. Сознание умолкло после того, как Темпус предупредил бандитов, так что жажду крови в нем теперь не сдерживало ничто. Повстанцы валились под его мечом, точно колосья под серпом жнеца, ибо этот меч был освящен богом войны в бесчисленных битвах и был омыт кровью огромного количества людей.

Но когда толпа наконец-то начала разбегаться и больше никто не хватался за его седло, не пытался укусить его или выколоть лошади глаза палкой, когда обладатели кухонных ножей рванули в разные стороны, Темпус понял, что спасение пришло слишком поздно.

Нет, Уэлгрин, с лицом, осунувшимся до такой степени, что Темпус узнал его только по светлым кудрям, остался жив, поскольку был ближе всех к Иллире, провидице С'данзо, которой следовало бы предвидеть все, и он закрывал ее своим телом. Увы, трое других солдат были мертвы: одному проломили череп, второго удушили, а третьего разорвали на куски.

Внимание Темпуса привлекли тем не менее не солдаты, а женщина и ребенок, которых они пытались защитить. Одетая в потяжелевшие от крови юбки С'данзо, Ил-лира качала ребенка и плакала так тихо, что лишь по скорбному выражению лица Уэлгрина Темпус понял, что ребенок наверняка погиб.

– Лиллис, – Уэлгрин сам едва сдерживал слезы, погибла невинная девочка, его племянница, – Лиллис, о боги, нет… она жива, Лира, она жива, поверь мне.

Но даже самые отчаянные мольбы не могли воскресить девочку, и гадалка С'данзо, чьи глаза были мудры, а лицо преждевременно состарилось, узнала Темпуса. Топор, которым зарубили девочку, ранил в живот и мать, и маршал почувствовал тяжесть на сердце.

– Темпус, ты ли это? Верхом на своей прекрасной лошади? – В голосе Иллиры чувствовалось веяние морского бриза, а светлые глаза потемнели от летающей всюду дьявольской пыли. – Следует ли мне предсказать твое будущее, о кровавый повелитель, или же ты предпочтешь не читать письмена на стене?

– Не надо, госпожа, – ответил Темпус и глянул на стену, где на грязных кирпичах горела кровавая надпись. – Не рассказывай мне сказки о Даре, ведь если бы проклятья можно было избежать, у тебя на руках был бы живой ребенок.

Темпус повернул коня и снова направился к верфи и Главной дороге, заставив себя сосредоточиться перед предстоящей аудиенцией у Терона, гоня мысли прочь от кровавой надписи на стене позади женщины.

«Чума на наших душах, а не в нашей судьбе. Да здравствуют илсиги! Смерть ведьмам и жрецам!»

Идея показалась ему хорошей, но Темпус не мог поддержать бунтовщиков, поскольку заключил договор с магией ради спасения своих солдат и помирился с богами ради спасения души.

Да и сам исчезнуть Темпус не мог. Временами ему приходила в голову мысль, что даже если его каким-то образом съедят рыбы или порубят на мелкие куски, то существует немалый процент того, что все его части снова соберутся вместе или, что еще хуже, – из каждой частички восстанет целый человек.

Жить вечно в регенерирующем теле не самое хорошее состояние, но Темпус и слышать не хотел о том, что его можно многократно воспроизвести. Вот почему Темпус подавил в себе желание присоединиться к бунтовщикам и выяснить, а правда ли то, что армия, за которую он сражается, непобедима.

Он был связан клятвой Терону, молчаливым торжественным соглашением с некроманткой Ишад, пактами с Буреносцем и Энлилем, который стал покровителем армий с тех пор, как Вашанка ушел в другое измерение. Темпус успел даже провести время с Матерью-Богиней рыбоглазых, в результате чего выяснил, что страсть Матери Бей ничуть не уступает по накалу северным божествам.

Вот почему только он один, лично знакомый со многими участниками событий и могущий на равных общаться с небожителями, был способен умиротворить небеса через земные воплощения богов и земных правителей, проводивших волю своих богов.

Выполнению этой задачи ничуть не помогала, а, наоборот, только мешала предстоящая женитьба Кадакитиса на правительнице бейсибцев, правда, из-за прибытия Терона приготовления к ней были на время отложены, а обстановка в городе такова, что люди губили свои души в Аду, встречаясь с силами, которых не понимали.

Темпус решил, что его не волнует судьба города, главное – выполнить свои задачи: защитить души пасынков и тех, кто его любит, сохранить постоянство там, где оно было достигнуто, пусть даже среди магов и некромантов, и очистить, насколько возможно, свое сознание перед отъездом на север

Правда, до отъезда ему необходимо было повидать Нико, выполнить то, что посоветовал ему Абарсис, и завершить множество других начинаний.

Необходимо избавиться от этого трижды проклятого огненного столпа, который с новой силой засиял над городом, разбрасывая огненные шары и отражая летящие к нему молнии в море, где начинался шторм. И избавиться раньше, чем разразится буря.

Если шторм начнется в самый разгар этого хаоса, сила Джихан восстановится и он навечно окажется связанным с ней, в то время как сейчас у него был шанс ускользнуть от нее и дать возможность ее отцу, могучему Буреносцу, сдержать слово и подыскать Джихан другого любовника.

Темпус спешил и перевел Треса в галоп, направляясь к верфям, где штандарт с ранканским львом реял на ветру, предвещавшим начало бури.

Чувствуя запах моря и читая мысли Темпуса, Трес довольно фыркнул, словно чувствовал, что скоро хозяин освободится от Джихан.

Если шторм прибьет к земле пыль вместе с остатками нисийской магии, эта проблема отпадет сама собой.

***

Впервые Крит был благодарен колдовской погоде, которая сделала Санктуарий более зачумленным, нежели того могли добиться воюющие стороны.

«Вытащить Страта» вовсе не представлялось для него увеселительной прогулкой, но Крит не спорил с тем, что это должен был сделать именно он, и никто другой. Туз был его партнером, их души были слишком тесно связаны, чтобы он позволил Страту умереть, безотносительно, к какой ведьме в руки тот угодил.

Страт не умрет в огне горящего дома, который на самом деле только сияет странным огнем.

Здравый смысл не подсказал ему ничего другого, как только идти туда, где теперь волны горячего воздуха лизали его лицо, несмотря на то что он то и дело смачивал его. Глядя на дымоход в надежде выработать более четкий план действий, Крит припомнил, что клятва Священного Союза не делает различий между естественным и магическим огнем, и Крит был готов бороться за Страта, пока смерть не разлучит их.

Клятва есть клятва.

Наблюдая за яростным шквалом, сравнить с которым он мог лишь колдовские ливни или циклон, разыгравшийся во время последней битвы у Стены Чародеев, Крит пытался определить, есть ли у пламени границы, летят ли молнии из облаков абы как или же бьют в одну точку и вообще каким образом можно туда прорваться.

Страт должен быть там. Все указывало на это, в этом был уверен Рэндал, да и НФОС не выставлял никаких требований относительно выкупа. Он получил приказ найти Стратона и Каму.

С точки зрения Крита, Кама могла подождать, даже если Ад низвергнется на землю, а Санктуарий утонет в море. Правда, ему хотелось бы познакомиться более близко с дочкой Темпуса, но Страт был его партнером, и он хотел спасти его первым.

То, что они спорили, было вполне естественным, так будет и впредь… тем паче когда спор касается женщин. Споры касались их отношений, и, чтобы доказать Страту свою правоту, он был готов даже побить его. Как только он доставит напарника в безопасное место, они разберутся…

С мертвым же говорить уже бесполезно, если только мертвец не превратился в нежить, подобно гнедому жеребцу, который на призрачных копытах кружил вокруг дома. Шкура жеребца переливалась язычками пламени, а сама лошадь была уже практически неосязаемой, хотя, возможно, если ему удастся ее поймать, он, может быть, сможет въехать на ней в дом.

На жеребце когда-то ездил Страт, и этого человека воин и конь не могли бросить на произвол судьбы.

Крит решил последовать за лошадью, а по пути осмотреть остатки ограждавшей сад кирпичной стены, в тени которой он притаился.

Испускаемые вращающейся огненной колонной горячие волны били в лицо жаром. Крит чувствовал, что у него обгорели ресницы и начали саднить губы. Если бы дом просто сгорел дотла, огонь погас бы и Криту осталось бы только приступить к погребению.

Крит подумал, было о том, что это ненормальное действие можно расценить как итог земной жизни Страта, вызвать подкрепление и превратить усадьбу Пелеса в могилу для пасынка. Конечно, кое-кто стал бы требовать проведения траурных церемоний, но разве такая смерть не есть уже сама по себе жертвоприношение?

Так поступить Крит мог только в том случае, если убедился бы, что его напарник мертв, по-настоящему мертв, и воскрешать его Ишад не собирается.

Именно этого Крит больше всего боялся. А вдруг Ишад, привязавшаяся к своему любовнику, не оставит его в покое и воскресит из пепла, превратив его в нежить, как поступила она с бедным Джанни . Крит не мог представить как и почему, но он то и дело видел во сне, как мертвый, но сохранивший в целости тело пасынок стоит под водопадом в жару, от которой плавятся кости.

Сражаясь против магии, а иногда сражаясь вместе с магией, Крит понял, что не стоит задавать вопросы, если не хочешь услышать ответы, а потому оставил Джанни на совести тех, кто не дал его душе умереть. Вопрос касался Ишад, которая воскресила его тень после траурной церемонии, и Абарсиса, который спустился с небес, чтобы самому вознести дух Джанни на глазах соратников. Насколько правильно они поступили, решать было не ему, простому воину, не искушенному в магии. Если бы Джанни не был в свое время пасынком и партнером Нико, то поступок Ишад вообще не имел бы к ним никакого отношения. Теперь же всем, кто когда-либо знал Джанни, оставалось только молиться за его душу.

Крит был озабочен этим, поскольку то же самое могло произойти и со Стратом, если Ишад того пожелает.

Следуя за привидением коня вдоль поместья Пелеса, Крит легкомысленно подумал о том, а можно ли убить некромантку. Если Страт не выйдет живым из нынешней стычки, нужно будет разузнать об этом. Возможно, Рэндал знает, если, конечно, он способен на большее, чем просто глотать кашу, которую кладут ему в рот.

Он знал, что в течение нескольких минут Рэндал и Нико вполне успешно противостояли Роксане и демону.

Однако у плоти, пусть даже у плоти мага или адепта Бандарана, есть предел возможностей. Они выжили, но сохранят ли они свою физическую силу и умение, покажет время

Когда Крит повернул за остатки выжженной стены, он не сразу почувствовал, что жара значительно спала, так что он даже смог поднять голову.

Справа от него по-прежнему маячила лошадь-призрак. Стоило Криту остановиться, как тут же замер и жеребец.

Крит вытащил платок и смочил его из фляги на поясе, а жеребец вытянул шею и стал прядать ушами, точно интересовался, чем это решил заняться воин.

Гнедой так и остался гнедым, у него были черные грива и хвост (которые при порывах горячего ветра скорее напоминали обугленные ветки), медно-красная полоса на морде, которая казалась в свете пламени огненной и мерцающей, и черные чулки, напоминавшие сгоревшие пеньки деревьев. Сейчас, когда сила огня ослабла, лошадь стала значительно более реальной

Подойдя чуть ближе, лошадь замерла, по-прежнему не сводя с Крита огненных глаз.

Приглашающий взгляд и постукивание передним копытом были жестами, понятными любому наезднику. Жеребец приглашал Крита поторопиться и сесть в седла Жеребец рвался внутрь дома.

– Нет, – вслух сказал Крит. – Я прибыл сюда один, без подкрепления и помощников. Никто другой не должен рисковать, жертвовать жизнью, если такое случится… поскольку это дело касается только нас, двух связанных клятвой партнеров.

Лошадь недовольно фыркнула, словно напоминала Криту, что он лишь пытается скрыть собственный страх, а затем повернулась к нему мордой и сделала несколько шагов

Страт и мой тоже, ибо лошади и люди партнеры, садись, хватит играть в игры, он ждет, словно говорили ему огромные, влажные огненно-красные глаза.

Крит шепотом выругался в адрес Страта и потряс головой, чтобы очистить ее от мыслей о преданности лошади. Это ведь была даже не живая лошадь, а просто призрак, нечто сотворенное Ишад из мертвой плоти.

И тем не менее лошадь продолжала идти на него, высоко подняв голову и тщательно ступая, чтобы не наступить на волочащиеся поводья.

Поводья! Разве они были раньше? Крит что-то не мог припомнить.

Подойдя на расстояние вытянутой руки, лошадь замерла, моргая и точно говоря: я тоже его люблю. Нетерпеливо стукнув копытом, лошадь добавила: у нас мало времени, – а затем, в манере прекрасно воспитанных коней типа Треса, жеребца Темпуса, поставила одну ногу на колено, вытянула другую и, опускаясь, выгнула шею в поклоне так, что даже раненый или высокородная дама могли сесть в седло без особых затруднений.

– Ладно, ты победил, – заметил сквозь зубы Крит и решительно пошел навстречу призрачному коню, пытаясь особенно не думать над тем, что он делает. А вдруг ему все это только кажется, вдруг на него упало бревно или кусок стены так стремительно, что у него не было времени осознать это, и теперь он тоже стал мертвецом, но мертвецом, лишенным покоя. Вдруг он пойман в некоем подземном мире вместе с этим жеребцом и обречен вечно блуждать там в поисках своего лучшего друга?

Но нет, небо блистало молниями, и где-то недалеко слышались проклятия и крики сражавшихся. Санктуарий и впрямь охватила чума, но не та чума, от которой синеют губы и стынут конечности, а чума человеческих неудач, смятения, страстей и жадности.

Крит вскочил в седло жеребца, который для призрака оказался на редкость осязаемым, и еще раз подумал, что чуму на город наслала не магия богов, а человеческие страсти и что чародейство повинно в случившемся ничуть не более меча, копья или обломка скалы. Но ни камень, ни копье, ни магическая нить или нисийская Сфера не убивают и не порабощают сами по себе. Оружие нужно взять в руку, а истинная подоплека катастрофы крылась в человеческой жадности и стремлении к власти. Убийства были всегда, и от того, что люди убивали друг друга во имя бога, чародейства, чести, национализма, прогресса или свободы, суть убийства не менялась.

Так было и так будет всегда, именно потому Крит решил взять в руки оружие, считая, что ради собственной безопасности лучше стать нападающим, чем быть потом жертвой.

Вот почему Крит был так разъярен, когда Стратон связался с Ишад и превратился в жертву, оставив напарника наедине с ужасом одиночества. Даже если Страт был просто влюбленным дураком, Крит по-прежнему считал, что поступил правильно, когда пустил ночью с крыши стрелу. Если бы Страт после этого пришел в себя, Криту не понадобилось бы взбираться в призрачное седло странного, привязавшегося к Страту гнедого и мчать неизвестно куда ради абстрактных понятий долга и чести, которые нисколько не помогут ему спастись, когда дымящаяся конюшня, а именно туда, несомненно, мчался гнедой, обрушится ему на голову.

Конюшни еще не горели, но по крыше уже прыгали искры, а внутри наверняка находились сено, ячмень и солома.

Крит попытался было схватить поводья, но жеребец и при жизни отличался «стальным» ртом, так что глупо было надеяться, что, воскресший, он даст хоть малейшую слабину.

Воин еще раз безуспешно попытался натянуть поводья и бросил это занятие как раз вовремя, чтобы пригнуться, поскольку жеребец влетел в распахнутые ворота конюшни и направился к широким ступеням, которые вели на чердак.

Воин с проклятиями пригнулся к шее жеребца, когда тот понесся по скрипящим и дрожащим ступеням лестницы, которая явно не была предназначена для такой тяжести.

Лестница заканчивалась площадкой, и едва над ней появилась голова жеребца, как послышался женский крик.

Скачка по лестнице оказалась настолько неожиданной, что Крит никак не мог привыкнуть к темноте, и перед его опаленными огнем глазами все было мутно-зеленым.

Тем не менее слух воину не отказал, и пасынок с мечом наголо соскользнул с коня.

Вдвоем жеребец и Крит двинулись в глубь полутемного чердака. Жеребец низко опустил голову, а воин настороженно смотрел по сторонам.

– Боги, что за запах, – не удержался Крит.

– Страта или мой? – отозвались из темноты. – Крит, чей запах ты имеешь в виду?

Критиасу был знаком голос Стилчо, которого некогда считал за одного из лучших среди пасынков. Моргая, Крит пытался разглядеть бесплотную тень нежити, некогда бывшую солдатом, а ныне превратившуюся в одного из подручных Ишад. Он должен был предвидеть, что ведьма так или иначе, но попытается удержать Страта.

Крит собирался уже было рвануться с мечом наголо вперед, чтобы снести одноглазую призрачную голову с плеч Стилчо, надеясь, что хоть так сумеет предоставить бедной душе покой, которого лишила его некромантка (Крит не надеялся, что его меч, выкованный не из самой лучшей стали, сумеет достойно бороться с заговорами, но у него, солдата, иного выхода не было), однако тут взор воина прояснился, и он разглядел лицо Стилчо, которое, на удивление, не было ни бесплотным, ни враждебно настроенным.

Теплая рука опустилась на плечо Крита. Пульс горячей крови был настолько очевиден, что Криту снова показалось, что он попал в нереальный мир.

– Все правильно, – тихо заметил Стилчо, – я снова жив. Не спрашивай…

Крит как раз собирался было спросить: как, но Стилчо сам ответил ему:

– -Друг, это слишком долго объяснять. Спроси о Страте, если ты пришел за ним… или это он? – Стилчо кивнул в сторону гнедого жеребца, который, пофыркивая и опустив голову, медленно и осторожно шел туда, где лежал на соломе человек, над которым склонилась женщина.

– Ты прав, Стилчо, я пришел за Стратом. Мне нужен только он, а не ты и не ведьма. – Наверняка это Ишад рядом со Стратом. Все они: нежить, лошадь-призрак и сама некромантка опутывали Страта сетями магии.

Криту впервые пришло в голову, что он может погибнуть здесь. Он не верил в это до того самого момента, пока Стилчо оказался не менее «живым», чем Крит.

– Это он? – спросил Крит Стилчо. – Если он жив и в состоянии двигаться, я заберу его…

– Стилчо, он убьет меня, – послышался голос Страта. Чья-то рука, наверное его, слабо махнула, отгоняя лошадь, которая склонилась над ним, не понимая, что Страт тяжело ранен и не может сам взобраться в седло, пусть даже жеребец создаст ему для этого все условия.

Крит почувствовал, как на глазах его навернулись слезы. Невольно ему захотелось просто сесть, скрестить ноги и отдаться на волю судьбы, пусть даже он сгорит в этой чертовой конюшне вместе с бывшим напарником, который слишком слаб, чтобы двигаться, но слишком хорошо помнит, кто стрелял в него.

– Нет, – сказал Крит. – Я пришел помочь тебе, – хрипло заметил он, уставившись на лежащую под ногами солому. Женщина пыталась помочь пасынку, который сознавал, что на лошадь ему самостоятельно не забраться.

Крит спрятал меч в ножны и пошел к месту, где лошадь пофыркиванием пыталась подбодрить своего хозяина.

С трудом приподнявшийся Страт уставился на него, держась рукой не то за живот, не то за грудь. Крит не мог точно разглядеть, поскольку гигант был весь в крови.

Лошадь-призрак нетерпеливо захрапела и ухватила губами всадника за плечо. Рядом стояла женщина по имени Мория из дома Пелес. Крит с трудом узнал ее, поскольку сегодня на ней были какие-то лохмотья.

– Страт, – начал Стилчо, – может быть, ты лучше… здесь оставаться небезопасно. Они сумеют позаботиться о тебе лучше нас…

– Стилчо, – зашептала Мория, – отойди, дай им поговорить.

– Поговорить? – Страт расхохотался и закашлялся, а когда отнял от лица руку, она была вся в крови. – Мы уже поговорили

Раненый воин взял Крита за руку:

– Так что, ты поможешь или будешь только смотреть на меня?

– Страт… – Забыв о возможных врагах, Крит обнял партнера, пытаясь определить, насколько серьезно тот ранен и надолго ли хватит у него сил. – Несчастный дурак, когда ты поправишься, я вобью немного разума в твою башку, – добавил он, пытаясь нарочитой грубостью скрыть нахлынувшие чувства.

– Договорились, – ответил Страт. Жеребец нетерпеливо забил копытом, и Крит, взвалив Страта ему на спину, осторожно повел гнедого из конюшен в более безопасное место, в казармы Священного Союза.

***

Ишад сумела погасить пламя на волосах и одежде, но огонь продолжал бушевать у нее внутри. Возможно, именно этот внутренний огонь воспламенял дома в аллеях, по которым Ишад направлялась к усадьбе, где находился Тасфален, хотя представлялось не менее вероятным, что это из-за огненного столпа и разбрасываемых им огней улицы верхнего города, на которых никогда не отражались беды Санктуария и где никогда не появлялись повстанцы, превратились сейчас в дымящееся подобие Лабиринта.

По пути Ишад то и дело попадались мародерствующие крестьяне. Нагруженные награбленным добром риггли бросались к ней, но, разглядев, с кем имеют дело, немедленно ретировались.

Ишад оказалась свидетелем изнасилования с последующим убийством и едва не остановилась, чтобы пополнить силу, ибо убийцы понапрасну теряли самое драгоценное, что было в жертве, – энергию, душу. Схватка в доме Пелес ослабила Ишад.

Ведьма продолжила свой путь. С моря надвигался шторм, и, глядя, как темнеет небо и блистают молниями грозовые тучи, Ишад подумала, было о том, пришел ли шторм сам собой или был вызван намеренно, но решила, что это не имеет значения, поскольку в любом случае он только способствовал делу.

По пути Ишад попался на глаза закрытый бейсибский фургон, перевернутый бандитами. Несколько бейсибцев были обезглавлены, и их лежавшие отдельно лысые головы напоминали шары из некой дьявольской игры. Увидев, какая страшная смерть настигла двух бейсибок, ведьма стала размышлять, а чего же, собственно, хотели достичь повстанцы. Если бы они продолжали вести бои только в Низовье, то могли бы и победить, но здесь, в верхнем городе, только посеют вражду на многие поколения.

Заслышав впереди громкие крики, Ишад остановилась и закрыла глаза, мысленно произнося укрывающее заклинание. Завершив заклинание, Ишад твердой, решительной поступью пошла вперед, чувствуя, однако, как заныло сердце оттого, что ей приходится вести себя точно контрабандистке. Тем не менее, на войне пренебрегать личной безопасностью не стоило.

В небе загрохотали громовые раскаты, и Ишад с признательностью, хотя и несколько устало подняла голову. Она успела бы завершить свои дела и до вмешательства Богов Бури, ведь за ней оставался лишь долг Темпусу и должок Хауту. Она дала себе слово отныне нести только добро.

Незаметно проникнуть днем в дом к Тасфалену было вовсе не простым делом. Джанни, один из ее окружения, был по-прежнему заточен в огненном столпе, где некогда находилась канувшая в небытие Роксана и из-за которого воевали Буреносец и демоны.

Нужно освободить Джанни, чтобы душа его успокоилась навсегда. Он уже давно заслужил это, такой храбрости Ишад еще не находила ни в одном из смертных. И все это ради Нико, а может, ради чего-то более абстрактного, размышляла Ишад.

Отыскав путь к Тасфалену, она переключила мысли на Хаута и Роксану, походя расправляясь с простыми магическими ловушками. Стоило ей открыть последнюю двойную дверь и подчинить своей воле последний портал, как с очередным раскатом грома на землю упали первые тяжелые капли дождя. Шторм прибьет пыль и погасит огни, и это будет величайшая удача для Санктуария, самого несчастливого города из всех, какие только доводилось видеть Ишад.