Текст книги "Кровные узы"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Теперь Сивени разгуливала по миру смертных без доспехов, без меча, уничтожающего одним взмахом целые полчища, и возводила городские стены, обдумывая, как бы отомстить Молину Факельщику. Отчасти все случившееся было его виной. Харран никогда не пришел бы к мысли призвать Сивени из жуткой успокоенности илсигских небес, если бы Факельщик не прогнал ее жрецов из Санктуария. А теперь, думала богиня, оглядывая возводимую стену, – теперь ему придется заплатить за это. Возможно, не прямо сейчас, но, с точки зрения богов на время, достаточно скоро.

– Эй, Сероглазая! – донесся крик одного из каменщиков. – Мы готовы продолжать!

Она состроила гримасу, радуясь, что каменщик не может видеть выражение ее лица сквозь клубящуюся в знойном воздухе пыль. Все называли ее Сероглазой – в шутку. Этим людям нельзя было открыться, кто она есть на самом деле. Совсем недавно она сидела, холодная и спокойная, в своем дворце на небесах, слышала, как почтительно произносят ее имя, вдыхала поднимающиеся благоухания щедрых жертвоприношений, спускалась вниз, полная могущества, чтобы помочь обратившимся к ней. Теперь ничего подобного.

Любовь к ней была, это да. Но хорошо ли это?..

– Хорошо, – крикнула она в ответ. – Киван, – прокричала она, обращаясь в другую сторону, – поворачивай кран, парень, раствор уже мокрый! Вон на те три ряда. Да, на эти. Давай на подъемник! Где чернорабочие?

Сивени проследила, как указанный ею камень втащили на место и обвязали веревками подъемника. Пока рабочие ворчали, она позволила себе на мгновение рассредоточиться и прислушаться. Она «услышала» звук натачиваемых ножей; кто-то закричал, когда внутрь его проникли уверенные руки, в то время как другие руки прижали этого человека к ложу. Сивени улыбнулась про себя. Она всегда была единым божеством, вечно придумывая что-нибудь, чтобы избежать расслоения личности, образования двуединых, триединых и каких там еще богов. Но теперь, после заклятия Харрана и их пути к вратам Ада и обратно, она стала единой в четырех лицах. Интересно. И очень неуютно.

Она стояла, опираясь на только что уложенный камень, когда рядом с ней легла тень.

– Молин, – сказала Сивени.

– Как вам это удается, госпожа? Я хотел сказать, как вы узнаете, что кто-то приближается к вам сзади? Сивени напряглась.

– В такую солнечную погоду, – сказала она, – надо быть просто слепой, чтобы не увидеть вашу тень. Новые камни уже поставили? Для сооружения укрытий – для лучников потребуется более мягкая порода.

– Все готово. Зайдите, выпейте чашку чего-нибудь прохладительного.

Сивени отошла от камня, гадая по поводу странных интонаций в голосе жреца и призывая себя не показывать виду. Она беззаботно прошла мимо Молина в шатер, разбитый для него на строительной площадке так, чтобы можно было с уютом присматривать за рабочими, да и за Сивени тоже. Откинула полог. Шелк, обратила она внимание. И вовсе не потому, что шелк лучше всего подходит для палаток.

Внутри было лишь два стула, стоявших слишком близко друг к другу, на взгляд Сивени. Сев на тот, что получше, она подождала, пока Молин нальет ей. Массивный и величественный, жрец сел на другой стул и долго смотрел на Сивени перед тем, как протянул руку к графину и двум чашам, стоявшим на столике между стульями. «Тревога!» – пропел Сивени мозг Молина. Любопытство нарастало. Мысли вились друг вокруг друга и душили, словно плющ, растущий на голых камнях…

– Почему вы живете в этой крохотной дыре в Лабиринте? – спросил Молин, наполнив чашу и передав ее Сивени. – Думаю, вы могли бы позволить себе нечто получше на те деньги, которые я плачу вам.

Сивени приняла у жреца чашу и серьезно посмотрела на него, жалея, что у нее нет копья, извергающего молнии, тогда Молин не посмел бы задавать такие вопросы.

– Слишком хлопотно заниматься переездом в самый разгар работы, – ответила она.

– Ах, да. Позвольте еще один вопрос, по поводу вашего несомненного опыта. Какие работы вам уже приходилось вести?

Получше, чем то, чем ты занимаешься сейчас, подумала Сивени, поднимая чашу и принюхиваясь. В самой глубине букета она уловила запах знакомой травы. Это она открыла ее и такого ее применения не одобряла.

– Стипия, – сказала Сивени, одновременно и отвечая на вопрос жреца, и называя дурман. – Стыдитесь, Факельщик. Приготовления надо начинать за несколько недель, если вы собираетесь напоить кого-то, чтобы выпытать у него самые сокровенные тайны. Хотя, возможно, вы думали лишь о том, чтобы я не страдала от следующего превращения. Трогательная мысль. Но я справлюсь с этим сама. Мне больно, что вы мне не доверяете.

– Вы живете вместе с простым цирюльником и женщиной, бывшей когда-то безумной, – сказал Молин. – Теперь она нормальна Как это произошло?

– Хорошее общество? – усмехнулась Сивени. О, где мои молнии, о, хотя бы один приличный раскат грома среди ясного неба, чтобы повергнуть ниц это наглое создание! – Я не колдунья, если вы подумали об этом А если бы и была, какой от этого прок в настоящее время? Большинство волшебников сейчас рады тому, что могут превращать молоко в сыр. А все ваши беды оттого, – добавила она, – что я пришла ниоткуда и у вас нет надо мной власти… и в то же время никакого выбора, кроме как довериться мне, ибо я уже четырежды спасла вашу стену от зыбкой почвы, на которой ее пытались построить, и буду продолжать делать это до завершения строительства.

Молин постарался как можно спокойнее посмотреть на нее и нарочито беззаботно отпил из своей чаши.

– Подозреваю, что вы приняли артикум, – сказала Сивени. – Проследите за тем, чтобы в ближайшие день-два не есть ничего, приготовленного из овечьего молока последствия будут печальными. По крайней мере, весьма неудобными для человека, которому приходится долгие часы проводить без возможности отойти облегчиться.

– Кто вы? – совершенно безучастно проговорил он.

– Я – зодчий, – сказала Сивени, – и дочь зодчего. Если мне доставляет радость творить шедевры, живя в грязи, то это мое дело. Если вам угодно, считайте, что я делаю это для того, чтобы моя семья в будущем жила в безопасности. У вас есть какие-либо жалобы по поводу моей работы?

– Никаких, – сказал Молин Это прозвучало так, словно жрец предпочел бы иметь жалобы.

– Разве вы каждый день и ночь не проверяете соответствие проводимых работ чертежам? И разве ваши соглядатаи обнаружили хоть один камень, уложенный не на место, или вообще хоть что-нибудь не так, как должно быть?

Молин Факельщик молча глядел на нее.

– Тогда позвольте мне заняться своим делом и оставьте мое жалованье в покое, – она весело посмотрела на него. – Нам нужно проследить за закладкой новой части стены, – добавила она

Осушив чашу, Сивени с оценивающим видом поставила ее.

– Это действительно добавляет кое-что к букету, – сказала она, поднимаясь. – Идемте.

И она вышла в жаркий солнечный день, Молин последовал за ней. Тревога по-прежнему пела у него в голове; теперь и у нее тоже.

Он что-то подозревает… хотя подозревать-то нечего. Если потребуется, жрец причинит зло Харрану и Мриге, чтобы узнать правду. Жалкий смертный! Почему он не может не вмешиваться?

Я должна что-нибудь придумать.

У меня никогда не было таких проблем, пока я была одна!

– Эй, Сероглазая, ты готова?

– Иду, Киван, – откликнулась Сивени, направляясь вдоль каменной стены под взглядом Факельщика, похожим на копье, только без молний.

***

– Извините, что я не могу усыпить вас на время операции, – сказал Харран мужчине, которого оперировал. – Рана на руке очень глубокая, я могу задеть нерв и не узнать об этом, если вы будете спать, и тогда после того как зелье выветрится, от руки не станет никакого проку.

Плотник – Харран забыл его имя, как всегда забывал имена своих пациентов, – застонал и уселся на стул с помощью своей жены. Харран отвернулся, занявшись мытьем инструментов и не замечая окружающей обстановки. Он был жрецом, привыкшим к чистым просторным храмам, свежему воздуху, надраенным столам, свету. Оперировать кого-то на столе, на котором за пять минут до этого лежал куриный помет, не было делом необычным – перестало быть таким, – но нравиться оно ему никогда не будет.

В этой убогой лачуге по полу разгуливали куры, почесываясь, весело кудахча и не обращая внимания на кровь и боль в последние полчаса. Плотник во время работы вогнал себе в кисть гвоздь, выдернул его и, выбросив, продолжил заниматься своим делом. Потом рана загноилась, появились первые признаки тризма челюсти, и лишь тогда он обратился к Харрану. Тому пришлось очертя голову нестись к пойме реки за растениями, необходимыми для приготовления снадобья для лечения. К счастью, даже сейчас мелкая магия, похоже, работала. Затем, когда снадобье было уже внутри плотника и беднягу от его действия бросило в жар, Харран приступил к операции. Харран никогда не испытывал особой любви к операциям такого рода, но загноившуюся рану надо было вскрыть. Он ее и вскрыл, но при этом его едва не вывернуло наизнанку.

Теперь рука была перевязана чистой тряпкой, а инструмент Харрана вымыт и сложен в мешочек. Голова плотника норовила упасть набок – последствия снадобья против тризма челюсти. Тимидли, его жена, подойдя к Харрану, предложила ему горсть медяков. Она пыталась вести себя непринужденно, но по ее глазам он хорошо понял: это все, что у них имелось. Харран для порядка взял одну монету, затем изобразил большой интерес к цыпленку, весьма тощему рыжему созданию, годному разве что на суп, да и то с натяжкой.

– Как насчет этой курочки, а? – сказал он. – Выглядит она неплохо.

Жена плотника сразу же поняла, к чему клонит Харран, и начала протестовать. Но ее возражения были слабыми, и через некоторое время Харран вышел из лачуги с медяком, курицей медного цвета и с благословениями, льющимися в спину. Он постарался как можно скорее покинуть этот уголок Лабиринта. Как всегда, больше всего его смущали благословения.

Единственная польза от них, думал Харран, пробираясь к бараку, состоит в том, что отпадает надобность зычно кричать на всю улицу об оказываемых им услугах. В прежние времена, когда он был жрецом Сивени, люди знали, куда приходить за исцелением, и делали это без особого шума. Даже когда он обитал в бараках пасынков, они знали это. После возвращения из Ада его раздражало, что за больными и искалеченными ему приходилось охотиться, словно какому-то непоседливому вору, разграбляющему могилы…

Могилы… Это мысль. У Харрана был один давний друг, с которым последний раз он виделся сразу же по возвращении из Ада. Он заглянул в винную лавку и купил кувшин дешевого красного вина, затем направился на другой конец города, к скотобойне.

День клонился к полудню; солнце палило, и под его лучами улицы наполнялись зловонием. «Что вообще я видел в этой проклятой дыре?» – гадал Харран по дороге. Ответ был достаточно очевиден: жреческое служение Сивени было смыслом всей его жизни. А потом Молин Факельщик принялся целенаправленно изгонять второстепенных илсигских богов. После этого Харран попытался сделать наилучший выбор из тех, что ему оставались, и начал работать у пасынков, а затем у их жалких заместителей до тех пор, пока настоящие не нагрянули в бараки и не убили их всех.

И Харрана заодно с ними.

Снова живой, в новом теле, он предпочел бы, чтобы воспоминание о том, что он был мертвым, исчезло из его памяти. Но вместо этого оно стало сильнее. Бледные и холодные образы Ада налагались на залитый светом день Санктуария: клубящаяся холодом река, тишина, нарушаемая только бессвязными стонами бродящих во сне проклятых. Менее отчетливо, посредством связи, которую он делил с Сивени и Мригой и даже с Тирой, Харран видел то, чего сам никогда не видел. Огромная черная масса замка правителей Ада; врата Ада, распахнутые изнутри копьем, мечущим молнии; зловещая Ишад, спокойно ведущая всех по тропе во мрак; Тира, восхитительная в своей ярости, вцепившаяся в горло чудовища в десять раз больше ее И один образ, кратковременный, но отчетливый: холодный черный мрамор дворца мрака, увиденный так, словно лежишь на нем распростертый .. а совсем рядом лежит сияющий шлем Сивени, скатившийся с ее головы, когда она склонилась, смирив свою гордыню и прося Харрану жизнь.

Ему… все это было сделано ради него. Харран не мог к этому привыкнуть. И независимо от того, сколько раз Мрига и Сивени заверяли его, что все это пустяки и снова они поступили бы так, Харран не мог поверить в это. О, сами они верили в то, что говорили. Но их лица день изо дня, когда Сивени возвращалась домой, измученная и недовольная той работой, которую взвалила на себя, когда Мрига с жалостью смотрела на свою сестру-богиню и на Харрана с печальной беспомощной любовью, – их лица выдавали их. Женщины оказались изгнанными из Рая, которому принадлежали, и теперь были обречены на пребывание в этой убогой дыре – из-за Харрана.

«Должно же быть что-то, что я могу сделать», – подумал он.

Он раздраженно вздохнул, увидев в отдалении скотобойню. В свое время Харран был кем-то вроде чародея – таковым являлось большинство жрецов Сивени, так как в деле исцеления и строительства колдовства было не меньше, чем в прочих других. Но с тех пор, как появился Буревестник, могущество всех остальных богов ослабло – это еще полбеды, а после разрушения Сфер заклятия стали рассыпаться на мелкие кусочки или же производили нежелаемые результаты.

Из переулка прямо перед Харраном появился оборванный человечек с затравленным, беспокойным выражением лица. Посмотрев на Харрана, он осторожно огляделся и прошептал:

– Пыль? Вам не нужна пыль, господин?

Отступив назад, Харран сверкнул глазами на спекулянта пылью, испуганно смешавшегося под этим взглядом.

– Мне не нужно ничего, имеющего отношение к Буревестнику, – сказал он. – Даже если бы от этой дряни был какой-либо прок… чего на самом деле нет.

И двинулся дальше, к скотобойне.

Сильные запахи этого места быстро выветрили из головы Харрана все, включая раздражение на спекулянта пылью. Окрестные крестьяне приезжали сюда за навозом, а цирюльники и лекари приходили, чтобы попрактиковаться на трупах. У Харрана была другая цель. Задыхаясь, он прошел через низкое длинное здание, страстно желая, чтобы у него заложило нос.

В самом конце здания, у больших чанов, куда сбрасывались внутренности перед тем, как захоронить их, Харран нашел Гриана. Когда-то Гриан работал на жрецов Сивени, поставляя им трупы для занятий по анатомии, и знал последнего оставшегося в Санктуарии жреца Сивени лучше, чем Харрану хотелось бы. Оглядев Харрана с ног до головы, Гриан заметил кувшин с вином в одной руке и цыпленка в другой, в его взгляде появилось радостное выражение. Бросив нож для потрошения на стол, где лежало его нынешнее творение, Гриан сказал:

– Парень, ты не появлялся месяц с лишним! Я решил, что ты умер. Опять.

Харрану пришлось рассмеяться.

– Не уверен, что смогу.

Гриан опустил свою здоровенную рыжеголовую тушу на скамью, на которой ждали колбасников банки с желудками и кишками. Он сдвинул банки в сторону, и Харран, усевшись рядом, предложил ему кувшин с вином. Отпущенный цыпленок с любопытством принялся клевать соломинку на полу.

Некоторое время друзья провели в благостном молчании, попивая вино.

– Тебя поглотили домашние дела? – сказал затем Гриан.

– Не столько домашние. Работа. В этом городе слишком много больных, а я один, – Харран сделал глоток. – Как всегда. А ты как?

– Дела, дела, – махнул рукой Гриан, указывая на десяток мужчин и женщин, занимавшихся дневным урожаем покойников. – На лето пришлось нанять подручных. Роем новую помойную яму и строим новую кремационную. Старая забита. И из нее течет через край. Соседи жалуются. – Гриан рассмеялся грубым веселым смехом, но Харран заметил, что его друг, смеясь, все же старался не делать особенно глубоких вдохов. – Этот чертов «навоз», они снова засуетились, пытаясь вернуть все на круги своя. Но ничего у них не выйдет. Стоит им кого-нибудь убить, как знать и имперские войска как один обрушиваются на них, словно град камней. Половина из тех, кого доставили сегодня утром, «навоз». Убитые стрелами, зарезанные, удушенные. Жителям города они наконец надоели. Давно пора.

Харран кивнул и передал кувшин Гриану. Тот сделал большой глоток.

– А это новое тело, – сказал он, тыча Харрана локтем под ребра, – работает нормально? Любопытно будет как-нибудь заглянуть внутрь, узнать, что приводит его в действие.

Харран снова улыбнулся. Юмор Гриана никогда не распространялся за пределы его работы.

– Иногда я сам задумываюсь над этим.

– Сам-то я не очень одобряю подобные штучки, – выразил веселое неодобрение Гриан. – Магия, да кому она нужна? Слышал, она протухла, оно и к лучшему. В этом городе столько колдунов, что не плюнешь, чтобы не попасть в одного из них. Противоестественно. Давно уже нужно было бы что-то предпринять. Но теперь-то порядок, да? – Гриан снова приложился к кувшину. – Теперь в них наливают меньше. Твоя сероглазая дамочка – слышал, она сдружилась с Молином. Со строительства стены сегодня доставили еще несколько человек, погибших от сердечных приступов, так вот, говорят, видели, как она сидела в его шикарной палатке, распивая вино.

У Харрана оборвалось сердце. Не ревность – разумеется, нет – забота. Посредством связывающих уз Харран чувствовал, и слишком часто, ясный холодный взгляд Сивени, обращенный на Молина Факельщика. А она могла таить зло лучше всех живущих.

– Эй, – сказал Гриан, снова толкая друга. – Ты будешь осторожен, а? Жизнь наша и так весьма трудна.

– Гриан, – спросил Харран, удивляя самого себя – возможно, дело в вине, – ты когда-нибудь попадал в такое положение, когда получал все, что только желал, все, а затем обнаруживал, что от этого нет никакого прока?

Гриан с легким изумлением взглянул на Харрана и почесал голову.

– Я так давно не получал что-либо, чего желал, – тихо произнес он, – что не могу сказать, не знаю. У тебя неприятности дома?

– Что-то вроде того, – сказал Харран и огромным усилием воли сдержался, чтобы не сказать ни слова, пока Гриан пил вино.

Это он все начал. Мысль вернуть илсигскую богиню назад на землю, чтобы она исправила положение вещей, – это была его мысль. И позднее, еще более безумная мысль служить лично этой богине – какой бред! – это тоже была его мысль. Это ему пришло в голову забрать с базара полоумную девчонку, точившую ножи, и сделать ее служанкой, временами согревающей его постель. Теперь у этой девушки пробудился рассудок, и она стала менее счастливой; и богиня была здесь, смертная и еще менее счастливая; а его собака находилась в Аду, и хотя была вполне счастлива, скучала по хозяину, а он жестоко скучал по ней. Да и сам Харран перестал быть полностью смертным, к тому же стал причиной того, что у обеих женщин прямо из-под носа украли Рай. Его вина, все это его вина. В этом мире, где смерть побеждает во всех состязаниях и все движется только к упадку, все его бредовые мысли осуществились, а затем быстро превратились в мусор.

Что-то нужно предпринять.

Что-то будет предпринято. Он предпримет это.

– Я должен идти, – сказал Харран. – Оставь вино себе.

– Эй, эй, а как насчет сросшихся близнецов, которых я оставил для тебя в растворе? Срослись интересным местом, удели минутку…

Но Харран уже ушел.

– Эй, постой! – довольно беспомощно крикнул ему вдогонку Гриан. – Ты забыл цыпленка!

Вздохнув, он допил вино и снова взял нож для разделки туш.

– Ну что ж, сегодня вечером будет суп. А, цыпа?

***

В обед они не встретились, и в ужин тоже. Сивени вернулась уже за полночь, вся перепачканная пылью и известью, и, усевшись за стол, одна ножка которого была короче других, задумчиво уставилась на столешницу. Мрига и Харран лежали в постели. Сивени не обращала на них внимания.

– Поешь чего-нибудь, ради Бога, – произнес из-под одеяла Харран. – Ужин на очаге.

– Я не голодна, – ответила Сивени.

– Тогда ложись в постель, – сказала Мрига.

– Этого я тоже не хочу.

Харран в мягком изумлении переглянулся с Мригой.

– Это впервые.

Стряхнув с плеч овечью шкуру, Сивени бросила ее на стул.

– Какой смысл мне терять невинность, – сказала она, – если утром она снова возвращается ко мне?

– Некоторые люди готовы ради этого убивать, – сказала Мрига.

– Только не я. Мне бывает больно, и это начинает надоедать. Если бы я знала, что это такое – быть здесь богиней-девственницей, я вместо этого стала бы божеством распущенности.

Мрига уселась в постели, завернувшись в простыню и свесив ноги.

– Сивени, – очень тихо проговорила она, – тебе не приходило в голову, что мы, может быть, уже больше не богини?

Сивени подняла глаза, не на Мригу, а на трухлявую картину, где танцевала облаченная в газ Эши, ослепительной божественностью сиял Илье и все были молоды, роскошны и полны чудодейственного веселья. Ее ВЗЕЛЯД был мертвым.

– Тогда почему, – так же тихо произнесла Сивени, – мы разделяем эти несчастные узы, словно добрая троица, так что я целыми днями слышу, как вы оба думаете, насколько вы несчастны, и как вам жалко меня, и как вы скучаете по собаке, и о том, что мы навеки застряли здесь?

Харран тоже сел, укрыв колени другим концом простыни.

– Все смешалось. Божества, не попавшие на небеса, смертные, не…

– Я хочу вернуться.

Эти слова упали в тишину.

– Когда закончим это дело, – сказала Сивени. – Харран, извини. Я не одна из тех умирающих и возрождающихся богинь, которые заставляют расти злаки, шляясь туда-сюда между божественностью и миром смертных, я не такая! Истина в том, что я создана для места, где мысли мои в одну секунду становились реальностью, где я сияла, где я стоила того, чтобы мне молились. Я была создана, чтобы иметь могущество. А теперь его у меня нет, и вы страдаете из-за этого.

Она облокотилась на стол. Тот качнулся под ее весом, и осколок тарелки, подложенный под короткую ножку, лопнул с щелчком, заставившим их вздрогнуть.

– Я должна вернуться, – сказала Сивени. Мрига с убитым лицом посмотрела на нее.

– Как? – спросила она. – Ничто не действует. Сейчас ты не в силах даже сотворить молнию.

– Да, – ответила Сивени. – Но пробовали ли мы что-нибудь по-настоящему значительное?

– После того, что случилось с Ишад… Сивени холодно пожала плечами.

– У нее свои трудности. Они необязательно касаются нас.

– И Буревестник… – сказал Харран.

Сивени выругалась. Пыль на столе взметнулась от ее яростных слов. Заметив это, Сивени одобрительно улыбнулась.

– Ну же, Харран, – сказала она. – Положение ничем не отличается от того, когда ты призвал меня с небес: в то время делами заправляли Саванкала и убогие ранканские божки. Ты спустил меня на землю невзирая на них. Это новое божество слишком поглощено изгнанием Матери Бей, чтобы обращать хоть каплю внимания на нас, второстепенных богов. – Улыбка ее окрасилась горечью. – И почему он должен обращать внимание на то, что мы делаем? Мы ведь покинем его дурацкий город, а не завязнем в нем еще глубже. Думаю, он будет рад увидеть наши спины.

– Мы? – спросил Харран, внезапно трезвея. Мрига и Сивени потрясение посмотрели на него.

– Ну разумеется, ты отправишься с нами, – сказала Мрига.

Некоторое время Харран молчал.

– Харран!

– Здесь тебя ничто не ждет, – сказала Сивени. – Ты сотни раз размышлял об этом, ты плакал, когда думал, что мы этого не замечаем. Ты увидел Ад, нашими глазами мельком взглянул на Рай – ну как после этого мир смертных может удовлетворять тебя? Больше, чем он удовлетворяет меня? Или ее. – Она, кивнула на Мригу.

***

Мрига молча смотрела в пол.

– Ну же! – воскликнула Сивени, находясь на грани отчаяния. – Ты была рождена хромоногой дурочкой, жила всю жизнь рабыней и подстилкой, вела животный образ жизни – и что, сейчас стало лучше? Ты точишь ножи на базаре, чем занималась и прежде, и берешь за это жалкие медяки, но где же в этом радость? Где жизнь, которую ты собиралась вести с ним в Полях по Ту Сторону? Где спокойствие, где радость? Ты думаешь получить это в Санктуарии?

Харран и Мрига переглянулись.

– Позволь сказать кое-что в защиту жизни, – произнес Харран так, словно сам сомневался в словах, которые покидали его уста. – На небесах все склоняется, чтобы ублажить тебя. А здесь склоняешься ты, но иногда распрямляешься, став более сильным…

– Или ломаешься, – возразила Сивени. Молчание. На картине дрожит свет пламени очага и свечей. Такое впечатление, что Эши покачивается.

– Я возвращаюсь, – сказала Сивени. – Я знаю заклятья. Я переписала их. А вы двое? Вы собираетесь сидеть здесь и влачить жалкое существование всю свою короткую жизнь, тешась слабой надеждой, что это сделает вас сильнее?

Мрига тяжело выдохнула.

– Харран?

Его взгляд обратился к Сивени, как уже неоднократно бывало прежде, – к изваянию и к плоти.

– Я хотел тебя, – сказал он.

Они ждали.

– Наверное, это эгоистично – хотеть, чтобы все время было по-моему, – сказал он. – Хорошо. Мы попробуем.

Мрига снова села на кровать. Сивени опять облокотилась на стол, и снова тот заскрипел и закачался.

– Когда будет закончена стена? – спросил Харран.

– До окончания еще пройдет много недель, – задумчиво ответила Сивени. – Строительство должно быть завершено до морозов, иначе раствор не будет схватываться. Но чертежи уже готовы. Вряд ли я нужна для того, чтобы воплотить их.

Она залилась тихим смехом, и стол вновь зашатался.

Харран и Мрига переглянулись.

– Вы должны знать, – сказала Сивени. – В этих стенах уже есть потайные ходы, которые я сделала и которые не отражены на чертежах. Стены полны пустот, словно кусок сыра. Никто не знает об этом, даже Молин. Я действовала в высшей степени осторожно. Он считает себя в полной безопасности, и так будет до тех пор, пока я не вздумаю шепнуть словечко на ухо какому-нибудь ясновидцу. Наступит день – и Санктуарий посмотрит на свои стены.

– Хорошо, – сказал Харран, – Осталось только одно. Что будем делать с Тирой? Она находится в Аду. И, как я слышал, больше никто не сможет спуститься туда.

– Но ведь оттуда можно выйти, – сказала Сивени. – А она – одна из нас. Куда пойдем мы, пойдет и она, если захочет.

Харран счел это весьма вероятным.

– В любом случае, – продолжала Сивени, – я не стану ждать завершения строительства. Вся работа, которую я должна была проделать я, закончена. Давайте соберем все, что нам потребуется, и завтра же ночью переместимся. Это не будет заклятие с мандрагорой, Харран, а более древнее, то, для которого у тебя в прошлый раз не было необходимых материалов: использующее хлеб, вино и кровь бога. На этот раз не будет никаких случайностей. Мы возьмем приступом небеса и обоснуемся там раз и навсегда, предоставив эту сифилитичную дыру самой себе.

Харран передернул плечами. Вздохнув, Мрига забралась в постель.

– Тогда иди к нам, отдохни, – сказала она.

– Ну хорошо, – сказала Сивени, и ее взгляд стал озорным. Похоже, что мысли об отдыхе покинули ее голову.

Молодое ироничное лицо Харрана также приняло более озорное выражение. Скользнув под одеяло, он сказал:

– Что ж, так как это моя последняя ночь на земле… Накинув ему на голову свою хламиду, Сивени задула свечи.

***

Древний храм Сивени-Серые Глаза в конце Дороги Храмов был уже не тот, что прежде. Его бронзовые двери, сорванные копьем разгневанной богини, утащили и переплавили. Древние кладовые были обчищены, сначала убегавшими жрецами, а затем теми в Санктуарии, кто не мог устоять перед соблазном открытых дверей. Даже огромное изваяние Сивени из золота и слоновой кости, в роскошных доспехах и с оружием, было похищено. Грязный пол покрывали яркие осколки стекол, выпавших из высоких окон; в каждом углу завелись пауки, тут и там шныряли крысы. Стены покрывала копоть костров бродяг, в углях от которых валялись кости зажаренных голубей и кошек.

На полу в свете единственного потайного фонаря был виден старинный чертеж, выполненный чем-то черным – битумом, судя по отпечаткам ног любопытных, побывавших здесь за прошедший год. На чертеже были выведены непонятные знаки, цифры и буквы древних языков, а в его середине на белом мраморе виднелось бурое пятно, будто там пролилась кровь.

Харран опустил фонарь, убедившись, что его заслонка открыта не больше чем на толщину волоса и он повернут от улицы.

– Жаль, что нет дверей, – сказал он.

Фыркнув, Сивени опустила сумку, которую принесла.

– Поздно горевать об этом, – сказала она. – Займемся делом, на это уйдет немало времени.

Шагнув к ним, Мрига поставила на пол другую сумку и молча начала перебирать ее содержимое.

– С вином возникли некоторые трудности, – сказала она. – Сивени, вы должны мне два сребреника.

– Что?

– Я полагала, что эти расходы мы делим на троих. Сивени каким-то образом удалось изобразить негодование, хотя света было недостаточно.

– Глупая, там, куда мы отправляемся, деньги нам не потребуются! Когда мы попадем туда, я сделаю тебе дворец из серебра.

– Негодница.

Харран начал тихо смеяться.

– Прекратите. Что ты достала?

– «Колдовская Стена», красное, – сказала Мрига. – По полбутылки на каждого. Хватит?

– С лихвой. Виноторговец что-нибудь сказал?

– Я объяснила ему, что мы будем праздновать день рождения. Как насчет хлеба?

– Тесто подходит. Об этом можно не беспокоиться. Сложнее всего было молоть эту гадость. Боюсь, в муке окажется кремневая пыль.

Колокол одного из храмов в начале Дороги пробил полночь, и его торжественное слово отразилось эхом в тишине летней ночи.

Не ощущалось ни дуновения ветерка, казалось, что с заходом солнца жара усилилась, вместо того чтобы ослабнуть. Мирная распухшая луна, всего за день до полнолуния, сияла высоко в небе, и ее бледный свет падал сквозь разбитые окна, заставляя переливаться самоцветами осколки на полу. Сивени смахнула их ногой, и высокие потолки откликнулись позвякивающим эхом.

Харран глянул на нее, стряхивая осколок стекла, попавший в него после удара Сивени.

– Сивени… ты действительно уверена, что у нас получится?

Богиня высокомерно посмотрела на него.

– Все эти неудавшиеся заклятья пытались сотворить простые ремесленники от магии. Не ее творцы. Я помогала Отцу Ильсу писать это заклятье; я научила хлеб и вино постичь то, что они должны означать. Все умирающие божества, периодически возвращающиеся на небеса, клянутся этим. Знаешь, Харран, мы никогда не сможем сделать из тебя приличного чародея, если ты не научишься доверять своим материалам.

– А ты-то творила это заклятье? Сама? – едва слышно выдохнула Мрига, доставая из сумки тряпье и начиная стирать с пола прежние чертежи.

– Сама – нет. Я дала проверить Шильсу, все сработало. Больше того, многие небожители пожалели, что я отдала ему заклятье. Шильс – ужасный зануда, а теперь от него нет избавления. Только изгонишь его с небес, он уже снова тут как тут.