Текст книги "Возвращение Борна"

Автор книги: Роберт Ладлэм

Соавторы: Эрик ван Ластбадер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Двигатели снова взревели, внутренности самолета задрожали, и машина начала разбег. Борн поскользнулся, а Хан взмахнул рукой, как дубиной, но только для того, чтобы отвлечь внимание противника от ножа. Борн раскусил этот маневр и нанес ответный удар по тыльной стороне руки, которой Хан сжимал лезвие. Это не помогло, и Борну пришлось отступить, сделав шаг назад и влево. При этом он нечаянно задел ворот, которым закрывался люк. Поскольку самолет уже начал взлет, сила гравитации заставила люк распахнуться настежь.

В открывшемся отверстии, под ними, с огромной скоростью мчалась серая лента взлетной полосы. Чтобы не вывалиться наружу, Борн распластался подобно морской звезде, обеими руками ухватившись за края дверного проема. Сопротивляясь силе тяготения и ветру, которые на пару пытались вырвать его наружу, его тело сотрясалось. С жуткой улыбкой маньяка Хан сделал выпад в сторону противника. Лезвие ножа очертило короткую дугу, готовое проделать огромную рану в животе Борна. Единственное, что оставалось тому, – разжать левую руку и позволить своему телу вывалиться наружу.

Самолет только-только начал отрываться от взлетной полосы. Борн висел снаружи, вцепившись в край люка одной рукой. От невероятных усилий плечо было готово вывернуться. А Хан, не достав цель, по инерции крутанулся вокруг своей оси и вывалился в отверстие люка. Борн проводил его взглядом, увидев, как тело врага упало на бетон и покатилось по ходу самолета.

Машина поднялась в воздух. Борн раскачивался все сильнее. Струи дождя резали его лицо, как бензопила, ветер врывался в легкие, не давая дышать. Но вместе они сделали благое дело: ветер сдул с его лица остатки авиационного керосина, а дождь промыл истерзанные болью глаза. Самолет дал крен вправо, фонарик Хана покатился по палубе грузового отсека и замер, уткнувшись в переборку. Борн понимал: если не забраться внутрь, то через пару секунд он – пропал. От чудовищных усилий рука онемела и была готова разжаться.

Взмахнув левой ногой, Борн сумел зацепиться ею за нижний край люка, затем вцепился в него левой рукой и, прилагая неимоверные усилия, начал подтягиваться, втаскивая свое тело внутрь. Когда ему это удалось, осталось только задраить крышку люка.

Измученный, кровоточащий, изнемогающий от боли во всем теле, Борн рухнул на пол, словно куча тряпья. В пугающей темноте содрогающегося чрева крылатой машины он как будто бы снова увидел маленькую фигурку Будды, вырезанную из камня. Они с женой подарили ее Джошуа, когда тому исполнилось четыре года. Дао хотела, чтобы Будда оберегал сына с самого раннего возраста. Их Джошуа, который вместе с Дао и своей маленькой сестренкой погиб под огнем вражеского самолета.

Джошуа мертв. Дао, Алисса, Джошуа – они все мертвы, изрешеченные огнем пулеметов пикирующего бомбардировщика. Его сын не может быть живым, просто не может! Думать иначе – значит отдаться во власть безумия. Так кем же является Хан на самом деле и зачем он затеял эту жестокую игру?

Ответов на эти вопросы у Борна не было.

Самолет завершил взлет и лег на курс. Стало заметно холоднее, и дыхание вырывалось из губ облачками пара. Борн обхватил себя руками, его трясло. Но не только от холода. В его мозгу вертелось только одно: этого не может быть, это невозможно!!!

Из последних сил он издал тоскливый звериный вой, в котором звучали боль и отчаяние, уронил голову на колени, и по его щекам потекли слезы горечи, неверия и утраты.

Часть вторая

Глава 11

В забитом различными грузами брюхе рейса 113 Борн крепко спал, однако его подсознание бодрствовало, вновь прокручивая бобину той жизни, которую он давным-давно похоронил. Его сны были переполнены образами, ощущениями, звуками, которые он на протяжении многих лет пытался засунуть на чердак своего сознания, чтобы никогда более к ним не возвращаться.

Что произошло тем жарким летним днем в Пномпене? Этого не знал никто. По крайней мере, никто из живущих сегодня. Уж этот-то факт был неопровержим. Пока Дэвид Вебб, изнывая от скуки и с тревогой на сердце, сидел в прохладе приемной консульства США, где у него была назначена деловая встреча, его жена Дао, взяв обоих детей, отправилась искупаться в широкой мутной реке, протекавшей прямо напротив их дома. И вдруг, откуда ни возьмись, в небе появился вражеский самолет и стал поливать градом пуль воду, в которой плескались и играли дети и жена Дэвида Вебба.

Сколько раз впоследствии он рисовал себе эту страшную картину! Была ли Дао первой, кто увидел самолет? Ведь он подлетел почти бесшумно, на бреющем полете. Если так, она, должно быть, привлекла к себе обоих детей и в бесплодной попытке спасти толкнула их под воду, прикрывая собственным телом. Их крики эхом отдавались в ее ушах, их кровь брызгала на ее лицо, не позволяя ей ощутить боль от собственной смерти.

Именно так он представлял себе произошедшее, поверив раз и навсегда, что так все и было. Именно эта картина являлась ему каждую ночь, именно она привела его на грань безумия. Крики, которые Дао, как ему казалось, слышала за секунду до смерти, звучали в его мозгу каждую ночь, после чего он просыпался в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем. Эти кошмары заставили его покинуть свой дом и все, что когда-то было ему дорого, поскольку вид любого предмета напоминал о страшной утрате и душа выворачивалась наружу. Вебб бежал из Пномпеня в Сайгон, где его и нашел Александр Конклин.

Если бы он только мог оставить в Пномпене вместе со всем остальным и свои кошмары! В плачущих дождем джунглях Вьетнама они возвращались к нему снова и снова, словно кровоточащие раны, которые он наносил сам себе. Потому что превыше всего оставалась одна истина: он не мог простить себе то, что его не было с ними, что он не сумел защитить свою жену и детей.

Вот и сейчас, на высоте в десять тысяч метров над бушующей Атлантикой, он плакал в голос, мучимый все тем же непрекращающимся кошмаром. Он в тысячный раз спрашивал себя: какой прок от мужа и отца, который не способен защитить свою семью?

* * *

Директор ЦРУ был разбужен в пять часов утра звонком телефона спецсвязи. Звонили из офиса помощника президента по национальной безопасности. Директору было велено явиться в ее кабинет не позже чем через час. «Господи, да спит ли когда-нибудь вообще эта сука?» – подумал он, кладя телефонную трубку. Директор сел на кровати, отвернувшись от спящей Мадлен, которая уже давно научилась не реагировать на телефонные звонки, не смолкавшие ни утром, ни днем, ни ночью.

– Просыпайся! – потряс он ее за плечо. – Я должен ехать по делам, и мне нужно выпить кофе.

Без единого слова упрека женщина встала с кровати, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы и пошла на кухню.

Потерев лицо ладонями, Директор прошлепал в ванную и запер за собой дверь. Уже сидя на унитазе, он позвонил своему заместителю. С какого хрена Линдрос будет дрыхнуть, когда его начальник уже на ногах! К его удивлению, Мартин Линдрос не спал, и голос его звучал весьма бодро.

– Я провел всю ночь, изучая архивы «четыре – ноль». – Линдрос имел в виду самые засекреченные досье на служащих и агентов ЦРУ. – Теперь, как мне кажется, я знаю все об Алексе Конклине и Джейсоне Борне.

– Замечательно! В таком случае найди мне Борна.

– Сэр, узнав так много о них двоих, о том, насколько они были близки, как часто рисковали своими жизнями, чтобы спасти друг друга, я считаю крайне маловероятной версию, согласно которой Алекса Конклина убил Борн.

– Меня вызывает Алонсо-Ортис, – раздраженным тоном произнес Директор. – Неужели ты полагаешь, что после позорного фиаско в туннеле под площадью Вашингтона я буду готов воспроизвести ей то, что ты мне сейчас сообщил?

– Конечно, нет, но…

– Ты чертовски прав, сынок! Я должен предоставить ей факты. Факты, из которых складываются хорошие новости!

Линдрос прокашлялся.

– В данный момент у меня таковых не имеется. Борн словно испарился.

– Испарился? Господи всемогущий! Мартин, ты, в конце концов, разведчик или сантехник, черт бы тебя побрал?!

– Этот человек – настоящий волшебник. Он просто взял и испарился.

– Он сделан из плоти и крови, как и все мы! – гремел Директор. – Как ему удалось просочиться у тебя между пальцев? Причем не в первый раз! Я полагал, что вы перекрыли все пути отхода.

– Так мы и сделали. Он просто…

– Испарился! Я это уже слышал! И ничего больше ты мне сообщить не можешь? Алонсо-Ортис отгрызет мне башку, но сначала я отгрызу твою!

Директор отключил связь и в бешенстве запустил трубкой в дверь туалетной комнаты. К тому времени, когда он принял душ, оделся и выпил чашку крепкого кофе из кружки, которую Мадлен поднесла ему, словно преданная наложница своему падишаху, возле дома его уже ждала служебная машина.

Сквозь затемненное пуленепробиваемое стекло автомобиля он смотрел на фасад своего дома – из темно-красного кирпича, с углами, выложенными светлыми камнями, и прочными ставнями на каждом из окон. Когда-то это здание принадлежало русскому тенору, Максиму какому-то там… Директору оно понравилось некоей математически выверенной элегантностью, аристократическим духом, какого уже не встретишь в постройках более позднего периода. Но самым лучшим в этом доме был словно бы привезенный сюда из Старого Света дух уединенности, витавший на внутреннем дворе, вымощенном булыжником, затененном старыми тополями и отгороженном от внешнего мира кованой решеткой ручной работы.

Директор откинулся на плюшевые подушки сиденья «Линкольна» и стал угрюмо смотреть на раскинувшийся вокруг спящий Вашингтон. «Твою мать, в такое время не спят только чертовы уборщики! – вертелось у него в голове. – Неужели, отслужив столько лет и занимая такой пост, я не заслужил право поспать подольше?»

Автомобиль проехал Арлингтонский мост, под которым змеилась лента Потомака – серая и унылая, как взлетная полоса аэродрома. По другую сторону реки, немного напоминая очертаниями постройку в дорическом стиле, неясно вырисовывался Мемориал Линкольна и памятник Вашингтону – темный и пугающий, как копья спартанцев, направленные в сердце врага.

* * *

Всякий раз, когда вода смыкалась над его головой, он начинал слышать мистические звуки, напоминающие перезвон колоколов, в которые, предупреждая друг друга об опасности, звонили монахи с вершин поросших лесом гор – те самые монахи, на которых он охотился, когда был с «красными кхмерами». И запах… Что же это был за запах? Ах да, корицы! Злобно бурлящая вода – будто живая. Она несет с собой звуки и ароматы, которые неизвестно где подобрала. Она пытается затянуть его вниз, и вот он снова начинает тонуть. Как бы отчаянно он ни боролся, как бы ни рвался обратно на поверхность, он ощущает, что, переворачиваясь вокруг своей оси, опускается ко дну, будто к ногам его привязан свинцовый груз. Его пальцы скребут по толстой веревке, привязанной к левой лодыжке, но она настолько скользкая, что пальцы срываются, не в состоянии развязать узел. Что же там, на другом конце веревки? Он вглядывается в наполненную тенями глубину, которая неотвратимо затягивает его. Ему кажется жизненно важным выяснить, какая именно сила тянет его на дно, словно это сможет избавить его от ужаса, которому нет названия. Он опускается, опускается, все глубже погружаясь во тьму и не понимая, чем заслужил эту страшную участь. Глубоко внизу, на дальнем конце веревки, он видит неясные очертания какого-то предмета – того самого, который станет причиной его смерти. От ужаса у него перехватывает горло, будто он проглотил пучок крапивы, и, пока он пытается получше разглядеть своего бездушного убийцу, в его ушах снова раздаются те же самые звуки. Теперь они звучат чище и не похожи на колокольный звон. Это что-то иное – более близкое и давно забытое. Внезапно ему удается рассмотреть, что тянет его вглубь. Это – человеческое тело. Он пытается плакать, и…

Хан проснулся и рывком сел в кресле, из горла его вырывался тоненький стон. Он с силой прикусил губу и оглянулся вокруг. В салоне самолета царил приглушенный полумрак. Он снова заснул, хотя и обещал себе не делать этого, заранее зная, что опять окажется во власти навязчивого кошмара. Поднявшись с кресла, Хан прошел в туалетную комнату, где с помощью бумажного полотенца отер пот с лица и рук. Сейчас он чувствовал себя даже более усталым и разбитым, чем тогда, когда крылатая машина совершала взлет. Пока он смотрел на свое отражение в зеркале, пилот объявил, что самолет приземлится в аэропорту Орли через четыре часа и пятьдесят минут. Для Хана это было равнозначно вечности.

* * *

Когда Хан вышел из туалета, возле двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, уже томилась целая очередь страждущих. Борн отправился в определенный город и с определенной целью. Хан узнал это от портного Файна. Кроме того, Борн взял пакет, который предназначался для Александра Конклина. Может ли статься, что он попробует выдать себя за Конклина? – размышлял Хан. Сам он на месте Борна поступил бы именно так.

Глядя сквозь стекло иллюминатора на черное небо, Хан ощущал, что Борн находится где-то там, в огромном мегаполисе, раскинувшемся впереди. И в то же время он не сомневался в том, что Париж для Борна – всего лишь промежуточный пункт, а вот конечный пункт его назначения еще предстояло выяснить.

* * *

Помощник президента по национальной безопасности негромко прочистила горло, и Директор поглядел на свои часы. Роберта Алонсо-Ортис, эта тварь, заставила его дожидаться в приемной почти сорок минут! Мериться важностью в вашингтонских политических кругах было обычным явлением, но, Боже милостивый, она же – женщина! Кроме того, разве они оба не являются полноправными членами Совета по национальной безопасности? Но при этом сука назначена на должность личным указом президента, и он прислушивается к ней, как ни к кому другому!

Выдавив фальшивую улыбку, Директор отвернулся от окна, куда был устремлен его взгляд, пока он находился в раздумьях.

– Госпожа Алонсо-Ортис готова вас принять! – воркующим голосом проговорил секретарь. – Она только что закончила телефонный разговор с президентом.

«Эта стерва не упустит ни единой возможности утереть мне нос и лишний раз продемонстрировать, кто из нас главнее!» – злобно подумал Директор.

Госпожа помощник по национальной безопасности восседала за своим письменным столом – огромным антикварным сооружением, которое она велела установить здесь, купив за собственные деньги. Директору это казалось диким, тем более что на столе не было ничего, кроме бронзового набора для письма, подаренного ей президентом по случаю ее вступления в должность. Директор не доверял людям, на рабочем месте у которых царил идеальный порядок.

Позади нее на искусно сделанных золотых подставках были установлены два флага: американский и штандарт президента Соединенных Штатов, а между ними висела картина с пейзажем парка Лафайетт. Возле стола стояли два кожаных стула с высокими спинками – для посетителей. Директор ЦРУ бросил на один из них многозначительный взгляд, однако сесть ему так и не предложили. Роберта Алонсо-Ортис, одетая в темно-синий вязаный костюм и белую шелковую блузку, выглядела бодрой и энергичной. В ушах у нее были золотые, покрытые эмалью сережки с изображением американского флага.

– У меня только что состоялся телефонный разговор с президентом, – без предисловий начала она. Ни тебе «Доброе утро», ни «Присаживайтесь».

– Ваш секретарь уже сообщил мне об этом.

Алонсо-Ортис смерила Директора раздраженным взглядом, словно желая напомнить о том, что она не выносит, когда ее перебивают.

– Мы говорили, в частности, и о вас.

Несмотря на все усилия Директора держать себя в руках, к его лицу прилила кровь.

– Может, в таком случае при этом разговоре стоило присутствовать и мне?

– Нет, это было бы неуместным. – Прежде чем он успел что-либо сказать в ответ на эту словесную оплеуху, помощник президента продолжила: – Саммит по проблеме терроризма состоится через пять дней. Все уже готово к его проведению, и от этого мне еще более неприятно, что снова приходится повторять вам: мы ходим по лезвию ножа. Ничто не должно помешать проведению встречи на высшем уровне, и тем более – штатный убийца ЦРУ, который спятил и превратился в маньяка. Президент кровно заинтересован в том, чтобы этот саммит прошел более чем успешно. По замыслам президента, это событие должно стать краеугольным камнем его переизбрания на следующий срок. Более того, он должен стать его даром человечеству. – Алонсо-Ортис положила ладони на полированную поверхность стола. – Чтобы вы поняли меня с предельной ясностью, скажу так: саммит является для меня приоритетом номер один. В случае его успеха нынешнее президентство будут прославлять даже грядущие поколения.

В течение этой лекции директор ЦРУ, которому так и не было предложено сесть, был вынужден стоять чуть ли не по стойке «смирно». Учитывая подтекст, словесная оболочка сказанного делала это еще более унизительным. Старика не пугали угрозы, особенно завуалированные, но он чувствовал себя учеником начальной школы, которого отчитывает строгий учитель.

– Мне пришлось сообщить ему об инциденте, случившемся в туннеле под площадью Вашингтона, – сказала она таким тоном, будто по милости директора ЦРУ ей пришлось принести в Овальный кабинет ушат с дерьмом. – Этот постыдный провал непременно повлечет за собой вполне определенные последствия, можете мне поверить. Вы обязаны вбить кол в сердце этой истории, чтобы похоронить ее как можно скорее. Это вам понятно?

– Абсолютно.

– Потому что само по себе все это не рассосется, – добавила госпожа помощник по национальной безопасности.

На виске Директора забилась горячая жилка. Ему страстно хотелось запустить в эту гнусную бабу чем-нибудь тяжелым.

В течение некоторого времени Роберта Алонсо-Ортис не спускала с собеседника взгляда, словно пытаясь решить, дошел ли до него смысл сказанных ею слов. Затем, после долгого молчания, она спросила:

– Где сейчас Джейсон Борн?

– Он покинул страну. – Кулаки Директора были стиснуты так сильно, что костяшки пальцев побелели. Сказать этой суке, что Борн попросту испарился? Это было выше его сил. Ему вообще с огромным трудом удавалось выдавливать из себя хоть какие-то слова. Но, встретившись с ней взглядом, Директор понял, что допустил промах.

– Покинул страну? – Алонсо-Ортис привстала. – Куда он направился?

Директор ЦРУ промолчал.

– Понятно… Если Борн всплывет где-нибудь поблизости от Рейкьявика…

– Зачем ему это?

– Не знаю, но он не в себе, вы, надеюсь, не забыли об этом? Он свихнулся! Но при этом наверняка понимает, что, сорвав саммит, буквально закопает всех нас!

Ярость рвалась из этой женщины с такой неудержимой силой, что Директор впервые по-настоящему испугался ее.

– Я хочу, чтобы Борн умер! – произнесла она стальным голосом.

– И я – не меньше вашего. – Директор тоже кипел от злости. – Он убил уже двоих, причем один из убитых был моим старым другом.

Помощник президента обошла вокруг письменного стола.

– Глава государства тоже хочет, чтобы Борна не стало. Спятивший агент, превратившийся в маньяка, да к тому же не кто иной, как Джейсон Борн, представляет собой настолько страшную угрозу, что ее необходимо ликвидировать немедленно. Я ясно выражаюсь?

Директор кивнул.

– Можете считать, что Борн уже мертв, испарился, как если бы его никогда не существовало.

– Ну-ну… Не забывайте, президент лично следит за вашими действиями.

На этом она закончила разговор – так же резко, как и начала его.

* * *

Джейсон Борн прибыл в Париж промозглым, хмурым утром. Париж, этот светлый город, выглядел сейчас не лучшим образом. Крыши с окнами мансард были серыми и тусклыми, обычно оживленные уличные кафе вдоль городских бульваров пустовали. Жизнь словно притаилась, и в эти часы город был не похож на самого себя, каким он бывает в ярких лучах солнца, когда на каждом углу слышны разговоры и радостный смех.

Измученный и физически и морально, Борн спал в течение почти всего полета, лежа на боку и свернувшись клубком. Сон, пусть и прерываемый время от времени тревожными видениями, был необходим ему, чтобы хоть немного унялась боль, которая раздирала все его тело в течение первого часа после взлета. Замерзший, с окостеневшим телом, он проснулся, не переставая думать о маленьком, вырезанном из камня Будде, висевшем на шее у Хана. Это видение словно дразнило его. Еще одна загадка, требующая разрешения. Он понимал, что таких статуэток может быть очень много. В магазине, где они с Дао купили для Джошуа этого Будду, их было не меньше десятка! Он также знал, что очень многие буддисты в Азии носят такие амулеты, полагая, что они дают защиту и приносят удачу.

Перед мысленным взором Борна вновь предстал Хан, его лицо с написанными на нем ненавистью и предвкушением расправы. Он снова услышал его голос: «Ты же знаешь, кому это принадлежит, не так ли?» А потом – с болезненной горячностью: «Это принадлежит мне, Борн! Это мой Будда!» Но Хан – не Джошуа Вебб, твердил себе Борн. Хан умен и жесток, он – убийца, лишивший жизни многих людей. Он не может быть его сыном!

Несмотря на то что, когда рейс 113 авиакомпании «Раш-Сервис» оставил позади побережье Соединенных Штатов, дул сильный встречный ветер, самолет приземлился в международном аэропорту Шарля де Голля с минимальным опозданием. Борн испытывал сильное желание выбраться из грузового отсека, когда самолет еще бежал по взлетной полосе, но одернул себя. На посадку заходил еще один самолет. Если он выберется наружу прямо сейчас, то окажется на открытом пространстве, где его сразу же заметит персонал аэродрома. Поэтому он терпеливо ждал в течение всего времени, пока машина выруливала к месту стоянки.

Когда ход самолета замедлился до минимума, Борн понял, что пора действовать. Самолет с гудящими двигателями еще двигался по бетону, так что никто из обслуживающего персонала не должен был оказаться поблизости. Борн открыл люк и спрыгнул на рулежную полосу как раз в тот момент, когда мимо проезжал топливозаправщик. Он ухватился за какую-то железяку на задней части цистерны и повис на ней и тут же, вдохнув запах авиационного керосина, испытал чудовищный приступ тошноты – напоминание о недавнем нападении Хана. Через полминуты он уже соскочил с грузовика и вошел в здание авиатерминала.

Оказавшись внутри, Борн якобы случайно налетел на проходившего мимо грузчика и тут же рассыпался в извинениях на французском, приложив ладонь к голове и сославшись на мучительную мигрень, сделавшую его столь рассеянным. После этого столкновения он оказался обладателем принадлежавшей грузчику персональной идентификационной карточки, которую и использовал, чтобы миновать две двери с электронными замками и проникнуть в здание аэропорта. В неприглядном помещении, представлявшем собой слегка переделанный ангар, было совсем мало людей, но, по крайней мере, он избежал общения с таможенниками и представителями иммиграционных властей.

При первой же возможности он бросил украденную карточку в мусорный бак. Ему вовсе не хотелось быть пойманным с нею, когда грузчик заявит о пропаже. Остановившись у больших настенных часов, Борн перевел стрелки на своих, выставив местное время – шесть утра с минутами. Затем он позвонил Робиннэ и объяснил, где находится. Министр слегка удивился.

– Вы прилетели чартерным рейсом, Джейсон?

– Нет, на грузовом самолете.

– Bon, это объясняет, почему вы оказались в старом Третьем терминале. Теперь вас необходимо вывезти из Орли, – сказал Робиннэ. – Оставайтесь там, где находитесь, mon ami. – Министр хихикнул. – Кстати, добро пожаловать в Париж – и всяческих неудач вашим преследователям!

Борн отправился в мужской туалет, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Глядя на свое отражение в зеркале, он не узнавал самого себя. На него глядело осунувшееся лицо с затравленными глазами, шею пересекала полоса засохшей крови. Он стал бросать пригоршни холодной воды себе в лицо и на голову, смывая пот, грязь и то, что осталось от наложенного им ранее грима. Затем, смочив бумажное полотенце, Борн протер успевшую потемнеть рану на шее. Он понимал, что должен как можно скорее обработать ее какой-нибудь мазью с антибиотиком.

Его внутренности были завязаны в узел, и хотя голода он не испытывал, но понимал, что поесть необходимо. Время от времени на него снова накатывало зловоние авиационного керосина, и тогда глаза начинали зудеть и слезиться. Чтобы размять мышцы, избавить их от спазм и судорог, Борн устроил для себя десятиминутную зарядку. Выполняя разнообразные упражнения, он не обращал внимания на боль, сосредоточившись только на том, чтобы глубоко и ровно дышать.

К тому времени, когда он вышел в общий зал, там его уже ждал Жак Робиннэ. Это был высокий, необычайно элегантный мужчина, одетый в темный костюм в полоску, сияющие ботинки и стильное твидовое пальто. Он немного постарел, в волосах появилось больше седины, но все же это был тот самый человек – из отрывочных воспоминаний Борна.

Робиннэ тут же заметил Борна, и его лицо расплылось в радостной улыбке, но тем не менее он не сделал ни одного шага в сторону своего старого друга. Вместо этого он подал Борну незаметный знак рукой, приказав идти по зданию терминала вправо, и тот сразу понял почему. В ангар вошли несколько офицеров национальной полиции и теперь расспрашивали о чем-то служащих. Не вызывало сомнений, что они искали подозрительного типа, похитившего у грузчика его служебный пропуск.

Борн шел не торопясь, чтобы не привлекать к себе внимание. Он был уже почти у дверей, когда заметил еще двух полицейских. С автоматами на груди, они внимательно изучали лицо всякого, кто входил в здание терминала или выходил из него.

Робиннэ увидел их еще раньше. Нахмурившись, он торопливо обогнал Борна и подошел к дверям, намереваясь отвлечь внимание ажанов. После того как он представился, те сообщили ему, что разыскивают подозреваемого – предположительно террориста, который украл у носильщика электронный пропуск. Затем они показали Робиннэ фотографию Борна, полученную по факсу из Вашингтона.

Министр заявил, что не видел этого человека, и выглядел не на шутку испуганным. А может, этот террорист намеревается убить именно его, Жака Робиннэ? Не будут ли они столь любезны, чтобы проводить его до машины?

Как только министр в сопровождении двух полицейских направился к автомобилю, Борн, не теряя времени, выскользнул из дверей в серую хмарь парижского утра. Посмотрев вслед полицейским, которые вели Робиннэ к его «Пежо», он двинулся в противоположную сторону. Усевшись в машину, министр бросил хитрый взгляд на Борна и сердечно поблагодарил полицейских, которые немедленно вернулись и снова заняли пост у дверей терминала.

Робиннэ отъехал от тротуара, развернул автомобиль и направил его в сторону выезда с территории аэропорта. Оказавшись вне поля зрения полицейских, он замедлил ход и опустил боковое стекло.

– Мы чуть не засыпались, mon ami.

Когда Борн сделал попытку забраться в автомобиль, француз поцокал языком и отрицательно помотал головой:

– Вся полиция поднята по тревоге. Нам наверняка встретятся и другие посты. – Протянув руку под приборную доску, он потянул за рычаг, открывающий багажник, и с виноватым видом добавил: – Не самое комфортабельное место, но в данной ситуации – самое безопасное.

Не говоря ни слова, Борн забрался в багажник, захлопнул за собой его крышку, и машина тронулась. Министр все рассчитал правильно. Перед тем как машина выехала с территории аэропорта, их останавливали еще дважды: первый раз – полицейские, а второй – сотрудники Кэ д’Орсей, аналога американского ЦРУ. Министру, разумеется, препятствий не чинили, но неизменно показывали фотографию Борна и спрашивали, не встречался ли ему этот человек. Выехав на шоссе А1 и проехав по нему минут десять, Робиннэ остановился на площадке для отдыха и открыл багажник. Борн выбрался наружу, занял пассажирское сиденье, и машина рванулась вперед.

* * *

– Это он! – завопил грузчик, тыча пальцем в зернистое фото Борна. – Это тот самый тип, который спер мое удостоверение!

– Вы уверены, месье? Посмотрите, пожалуйста, еще раз. Только повнимательнее.

Инспектор Ален Савуа пододвинул фотографию к центру стола, за которым сидел потенциальный свидетель. Они находились в комнате с бетонными стенами в здании Третьего терминала аэропорта Шарля де Голля, где Савуа решил разместить свой временный штаб. Это была убогая конура, в которой пахло плесенью и дезинфицирующими средствами, и ему казалось, что он провел в подобных местах чуть ли не всю свою жизнь. Жизнь, в которой все было временным.

– Да-да, – кивал грузчик, – он наткнулся на меня, сказал, что у него болит голова, а через десять минут, когда мне нужно было открыть запертую дверь, я обнаружил, что пропуск пропал. Это он его спер!

– Нам это известно, – проговорил инспектор Савуа. – Электронная система зафиксировала ваше присутствие у двух дверей в то время, когда пропуска у вас уже не было. Вот он, держите, – добавил Савуа, протягивая грузчику его персональную магнитную карточку. Инспектор был маленького росточка и чрезвычайно комплексовал по этому поводу. Лицо его казалось таким же взъерошенным, как и сильно отросшие волосы, а губы были постоянно сложены трубочкой, словно даже на отдыхе он пытался принять решение о чьей-то вине или невиновности.

– Спасибо, инспектор!

– Не надо меня благодарить. На вас будет наложен штраф в размере дневного заработка.

– Но это безобразие! – возмутился грузчик. – Я сообщу в профсоюз, и мы устроим демонстрацию!

Инспектор Савуа вздохнул. Он уже привык к подобным угрозам. Профсоюзы только и умели, что устраивать демонстрации.

– Можете ли вы рассказать что-нибудь еще относительно этого инцидента?

Грузчик с обиженной физиономией мотнул головой, и инспектор отпустил его на все четыре стороны. Он посмотрел на листок, полученный по факсу. Внизу, прямо под фотографией Джейсона Борна, значился телефон в Вашингтоне, по которому нужно было звонить, если появятся какие-нибудь новости. Вытащив мобильник, Савуа набрал этот номер.

– Мартин Линдрос, заместитель директора Центрального разведывательного управления, – проговорил голос из-за океана.

– Месье Линдрос, это инспектор Ален Савуа из Кэ д’Орсей. Похоже, мы отыскали вашего беглеца.

– Что?

На плохо выбритом лице Савуа появилась улыбка. Кэ д’Орсей всегда сосало сиську ЦРУ, и ему было приятно, что сейчас все происходит наоборот.

– Именно так. Джейсон Борн прилетел в аэропорт Шарля де Голля сегодня, примерно в шесть часов утра по парижскому времени. – Савуа слышал, как участилось дыхание того, в Вашингтоне, и его сердце радостно забилось.