Текст книги "1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных"

Автор книги: Роберт Кершоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Обер-лейтенант Зигфрид Кнаппе на участке группы армий «Центр» следил за пехотой, перешедшей в наступление сразу по завершении артподготовки:

«С продвижением частей пехоты утренний полумрак заполнили выкрики команд, щелчки затворов оружия, короткие автоматные очереди и разрывы ручных гранат. Пулеметная стрельба воспринималась как стук железных колес тележки, 120 передвигаемой по брусчатке. Наша пехота, преодолев проволочные заграждения русских, поднялась в атаку на ничейной земле и устремилась к наблюдательным вышкам и долговременным огневым сооружениям русских».

Завязались короткие, но весьма ожесточенные схватки с противником, который, несмотря на то что был застигнут врасплох, без боя сдаваться не собирался. «Наши бойцы взяли в плен тех, кто сдавался, и уничтожили тех, кто продолжал сопротивляться», – так комментировал Кнаппе этот бой. Число отступавших русских уменьшилось раз в десять у моста в Сасне после атаки пикирующих бомбардировщиков. Кнаппе, участник кампании во Франции, увидев ужасающую картину – трупы убитых русских, заявил: «Хоть шока подобные вещи у меня уже не вызывали, но и привыкнуть к ним я так и не смог». Наступление немцев неудержимо развивалось в восточном направлении. Соединение Кнаппе, 87-я пехотная дивизия, следовало за танковыми частями. «Мы овладели Сасней и Граевом в первый день, – вспоминал он, – а потом начался долгий-предолгий путь на Москву».

Успехи обозначились во всей линии 3000-километрового фронта. Курицио Малапарте, итальянский военкор, продвигавшийся вместе с частями группы армий «Юг», стоя на берегу Прута, наблюдал за наступлением механизированной дивизии под Галацем.

«Танковые двигатели выплевывали синеватые язычки выхлопных газов. Резкий их запах, пропитывая утренний туман, забивал аромат свежескошенной травы и спелого хлеба. Ползущие под аккомпанемент воя пикирующих бомбардировщиков танковые колонны тонкими карандашными линиями прочертили необозримую зелень молдавской равнины».

В течение двух часов итальянцу пришлось пережидать, пока пройдет ревущая колонна техники. «В воздухе пахло конским и людским потом, бензином и выхлопными газами», – продолжал он описание того дня. На перекрестках солдаты фельджандармерии с бесстрастными лицами изо всех сил пытались навести порядок и избежать транспортных пробок. За танками на грузовиках следовала пехота. «Солдаты сидели в кузовах машин в странной, неестественной неподвижности, словно изваяния». Проносившиеся мимо автомобили оставляли за собой длиннющие хвосты пыли, оседавшей на маршировавших вдоль дорог пехотинцах. «Они были все белые от этой пыли, – вспоминает Малапарте, – будто мраморные».

Лейтенант Альфред Дюрвангер, командир противотанковой роты 28-й пехотной дивизии, наступавшей из Восточной Пруссии через Сувалки, рассказывал: «Когда мы вступили в первый бой с русскими, они нас явно не ожидали, но и неподготовленными их никак нельзя было назвать». У его бойцов было дурное предчувствие, когда они переходили советскую границу. «Энтузиазма не было и в помине! – утверждал Дюрвангер. – Скорее всеми овладело чувство грандиозности предстоящей кампании. И тут же возник вопрос: где, у какого населенного пункта эта кампания завершится?»

Этим же вопросом мучились не только солдаты Дюрвангера, но и миллионы других на всем протяжении необозримого Восточного фронта. Лейтенант из 74-й пехотной дивизии писал:

«Я уже сейчас могу сказать, что месяца через полтора, от силы два, флаг со свастикой будет реять над московским Кремлем. Более того, в этом году мы покончим с Россией и уложим на лопатки «томми»… Да! Ни для кого не секрет, что месяц спустя наш непобедимый вермахт будет стоять у ворот Москвы. До Москвы от Сувалок – всего ничего, каких-нибудь 1000 километров. От нас всего лишь требуется еще один блицкриг. Только мы можем так наступать. Вперед, вперед и только вперед, за нашими танками пойдем мы, обрушивая на русских пули, осколки и снаряды. Большего от нас никто не требует».

Еще один пехотный офицер, обер-лейтенант, заявлял, что в отличие от своих товарищей, он не удивился, когда началась эта война, которую он «давно и не раз предрекал». Этот обер-лейтенант полагал, что с падением России падут и Аравия, Ирак, Сирия, Палестина и Египет, причем за короткое время, и вот тогда Риббентропу останется лишь отправить к «томми» в Англию одного-единственного солдата на мирные переговоры. И каков бы ни был результат, с сарказмом заметил он, «может, нам и в Англии побывать придется, но в этом случае нам будет обеспечен крепкий тыл – 5–6 воздушных армий да 10 000 танков в придачу». Подобная уверенность подкреплялась мощной идеологической обработкой. «Ну, и что вы думаете об этом нашем новом противнике? – писал один фельдфебель-пехотинец. – Может, папа еще помнит, что я говорил ему насчет русских, когда в последний раз был в отпуске, о том, что с большевиками дружба будет недолгой». И мрачновато добавляет: «Тут у них сплошь одни жиды». Впрочем, не все солдаты и офицеры вермахта были столь «патриотически» настроены, среди них попадались и другие, как вспоминает артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер:

«В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы».

Пережитое Данцером в самый первый день косвенно подтверждало мотивы самоубийцы из их подразделения. После того, как началась артподготовка, Данцер вместе с расчетом противотанкового орудия «сначала вообще ничего не мог разобрать из-за порохового дыма. Но как только дым рассеялся, с русской стороны открылся шквальный огонь». Командир противотанкового орудия вместе с расчетом бросились в атаку, таща за собой 37-мм пушку и отчаянно пытаясь не отстать от атаковавших вместе с ними пехотинцев. К ним присоединилась четверка бойцов-пехотинцев, чтобы помочь артиллеристам справиться со своим грузом. «Наше тяжеленное орудие мгновенно превратилось в мишень для огня русских». Первый же залп неприятеля рассеял их группу. «Трое погибли на месте, – рассказывает Данцер, – остальные были ранены кто куда, только я не получил ни царапины».

После того, как сопротивление русских было подавлено немецкой пехотой, через образовавшуюся брешь в тыл неприятеля двинулись танки. Но и им пришлось не так просто. «На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой, – заявил Ганс Бекер, танкист 12-й танковой дивизии. – Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».

7-я танковая дивизия сумела особенно глубоко вклиниться в оборону неприятеля. Собственно, об обороне в полном смысле слова говорить не приходилось – пограничные укрепления оказались слабыми, в противовес тому, что утверждала немецкая разведка, «а неприятельская артиллерия действовала крайне нерешительно». К 12 часам 45 минутам 22 июня в исправном состоянии был захвачен мост через Неман в районе Алитуса. Объект удалось захватить после внезапной и дерзкой атаки штурмовых групп. Предмостное укрепление сразу же подверглось яростной атаке русских тяжелых танков, действовавших при поддержке пехоты и артиллерии. В ходе этой первой в восточной кампании танковой дуэли были подожжены 82 русских танка. Карл Фукс, командир танка 25-го танкового полка, писал домой:

«Вчера, как и позавчера, мне удалось подбить в общей сложности два вражеских танка! Так что не за горами и первая боевая награда. На войне, на самом деле, не так уж и страшно, ясно одно: русские бегут, как зайцы, а мы их подгоняем. Все мы верим в скорую и окончательную победу!»

Алитус был охвачен огнем. На подступах к нему дымились несколько подбитых немецких танков. У некоторых танков снарядами снесло башни. Все они были подбиты в ходе внезапной контратаки русских танков. 7-я танковая дивизия практически сразу оказалась вытеснена из только что захваченного плацдарма на другом берегу Немана. Полковник Ротенберг, командир 25-го танкового полка, назвал этот бой «самым тяжелым в жизни сражением».

В официальной летописи 7-го танкового полка нашлось место и для описания погоды в тот знаменательный день:

«…погода как нельзя лучше благоприятствовала сражениям и в последующие дни. Было сухо, солнечно, все дороги и подъездные пути были проезжими, даже заболоченные участки вдоль дорог, и те высохли, так что по ним вполне могла передвигаться и гусеничная, и колесная техника».

Короткий «обеденный перерыв» по пути на Восток

Ефрейтор Эрих Куби подводил в своем дневнике своего рода иронический итог: «Погода словно по заказу самого Гитлера», – писал он. Официальная летопись 20-й танковой дивизии, также входившей в состав 3-й танковой группы генерал-полковника Гота, также упоминает о жаре, сопровождавшей пехотинцев на марше, в ходе которого за день некоторые подразделения преодолели до 50 км. Оценка сил русских в приграничных районах оказалась явно завышенной. В день 22 июня было захвачено 300 человек пленных, включая 20 офицеров, а также 10 грузовиков. Песчаные дороги неимоверно повысили расход бензина, вследствие чего возникли перебои с доставкой топлива. Колонны все сильнее растягивались в длину. «Колонна дивизии, извиваясь змеей, тянулась под палящим солнцем по проселочной дороге, – запишет дивизионный историк, – оставляя за собой огромные клубы пыли и сильно облегчая задачу русским бомбардировщикам, если те надумают атаковать». И действительно, в тот день на долю находящейся на марше дивизии выпало целых шесть авианалетов.

А где же была авиация РККА?

«ВВС красных нам не досаждали», – заметил лейтенант Михаэль Вехтлер. Его бойцы 133-го полка, находившегося в резерве, ожидали команды выступить на Брест. Полк загорал на лесных полянах – прекрасная цель для воздушной атаки – в ожидании дальнейших распоряжений. Лейтенант Гейнц Кноке, пилот истребителя Me-109 52-й истребительной авиаэскадры, с утра участвовал в атаке наземных целей – штабов русских.

«Эффект внезапности был полнейшим. Одно из казарменных зданий занялось ярким пламенем. Взрывы сдирали брезент с грузовиков, переворачивали их. Внизу все походило на растревоженный муравейник, русские метались кто куда. Сыны Сталина в одних подштанниках бежали под деревья в поисках укрытия».

Авиация сделала 5–6 заходов на лагерь и штаб русских. Легкие зенитные орудия открыли было огонь, но его быстро подавили. «Один из «Иванов» упал на землю с винтовкой в руках, он был в одном белье», – рассказывал Кноке.

Его эскадрилья вернулась на аэродром в Сувалках в 5 часов 56 минут, чтобы спустя 40 минут отправиться в новый боевой вылет. А вылеты следовали один за другим – самолеты едва успевали заправить и пополнить боекомплект, как пилоты снова садились в кабины. К концу дня Кноке довелось наблюдать такую картину:

«Тысячи «иванов», беспорядочно отступающих. Стоит снизиться и пройтись над ними на бреющем, как они разбегаются и пытаются укрыться в придорожных канавах и кустах. После каждой нашей атаки несколько грузовиков остаются гореть посреди дороги. Однажды я сбросил бомбы на колонну артиллерии, передвигавшейся на конной тяге. Благодарю судьбу, что я не оказался на их месте».

К 20 часам эскадрилья Кноке совершила свой шестой по счету боевой вылет за первый день войны 22 июня. Люфтваффе, самый современный род войск германского вермахта, располагало пилотами с прекрасной боевой выучкой. Как правило, это были молодые люди, соединявшие в себе главные нацистские добродетели: расовую чистоту, помноженную на безукоризненное владение техникой. И в бою они вели себя безжалостно и порой жестоко. Кноке сам признается:

«Мы давно мечтали поддать этим большевикам как следует. И нами руководила не ненависть, нет, скорее брезгливое презрение. Приятно все-таки столкнуть в сточную канаву эту большевистскую мразь, где ей самое место».

Один из офицеров люфтваффе, служивший во французском Лионе, писал домой на следующий день после вторжения в Советскую Россию. Его в целом не лишенные прагматизма идеи здорово отдают самым настоящим расизмом. «Вчера мы стояли у карты и размышляли обо всех непредвиденных обстоятельствах, которые еще ждут нас». Оценив эти проблемы, они пришли к выводу, выраженному в довольно ироничной, если не издевательской форме: «Лучше уж нас совсем не подчиняли бы Генштабу». Пресловутое нацистское мировоззрение пропитало германское унтер-офицерство. «Все еврейство восстало против нас. Марксисты плечом к плечу встали вместе с заправилами финансового бизнеса, как это было в Германии до 1933 года». Удивление, последовавшее после объявления войны русским, сменялось сдержанным оптимизмом. «Кто бы мог подумать, что мы сцепимся с русскими, но фюрер всегда знает, что делает».

Справедливость данного утверждения становилась очевиднее, когда пришло осознание того, насколько успешным оказался первый удар люфтваффе. Похожие на чаек «штукас» («штукас» – ( Stukas) – сокращение от нем. Sturmkampfflugzeug– пикирующий бомбардировщик. – Прим. перев.) с воем кружили над войсками противника и наводили ужас. Именно пикирующие бомбардировщики Ю-87 обеспечивали поддержку с воздуха танковых и пехотных сил вермахта. Лейтенант Ганс Рудель к вечеру первого дня войны «четырежды слетал в тыл врага на участке между Гродно и Волковыском». Целью его были скопления танков, колонны войскового подвоза, перебрасываемые русскими к линии фронта. «Мы бомбили танки, позиции артиллерии ПВО и выложенные на грунт для пехоты и танков штабеля боеприпасов», – писал он.

Военный корреспондент Ганс Шаллер описывал, как выглядит атака пикирующих бомбардировщиков из кабины пилота Ю-87.

«Вот пилоты меняют курс. Я ничего не могу разобрать из-за дикого рева машины, в которой нахожусь, – мне она кажется птицей, парящей над территорией врага в поисках добычи. И вот один из самолетов покидает боевой порядок. Заваливаясь на крыло, он устремляется вниз сквозь молочное месиво облачности, к своей цели. Бомбардировщик пикирует почти отвесно, в этот момент пилот испытывает воистину нечеловеческие перегрузки».

Такой способ атаки, хотя и не дающий возможности прицельного бомбометания, на тот момент являлся самым совершенным. Надо сказать, что пилотам подобные маневры давались нелегко – им при выходе из пикирования приходилось преодолевать четырех– и даже двенадцатикратные перегрузки длительностью от одной до шести секунд. Гауптман Роберт Олейник, инструктор по подготовке пилотов пикирующих бомбардировщиков, поясняет:

«Скорость пикирования в 480 км/ч создает колоссальную нагрузку на машину. Воздушный тормоз снижает скорость, не давая самолету развалиться в воздухе, позволяя пилоту выйти из крутого пике. Перегрузки таковы, что летчики на несколько секунд теряют зрение».

Лейтенант Рудель описывает физическое состояние пилотов, вызванное постоянным нечеловеческим напряжением первых дней кампании в России. В эти первые дни войны первый боевой вылет приходился на 3 часа утра, а последний – на 10 часов вечера. «Если только выдавалась свободная минута, мы тут же заваливались на землю под крыло и засыпали мертвым сном. В результате постоянного стресса мы и на задании действовали будто во сне».

Донесения в вышестоящие штабы, исходившие от командующих частями советских ВВС, все чаще и чаще говорили о катастрофических потерях. Командование ВВС 3-й армии информировало штаб Западного фронта:

«В 4 часа утра 22 июня 1941 года неприятель нанес одновременный удар по нескольким нашим аэродромам. Выведен из строя 16-й бомбардировочный полк в полном составе. 122-й истребительный авиаполк понес тяжелые потери, в 127-м истребительном авиаполку потери меньше».

Потеря управления войсками, полный паралич командования. Отрывочная, нередко недостоверная информация – вот что отличало те дни. Далее из того же донесения:

«Прошу сообщить о месте передислокации 122-го и 127-го истребительных авиаполков и их радиочастоты и позывные. Прошу также подкрепления силами истребительной авиации для отражения нападения врага».

Подобные фразы содержались и в докладе командования ВВС 4-й армии: «Враг имеет полное превосходство в воздухе, авиаполки несут огромные потери» [до 30–40 %. Прим. авт.]

Из 9-й авиадивизии в штаб 10-й армии сообщалось о том, что к 10 часам 29 минутам все истребители, базировавшиеся в Минске, уничтожены. В 10 часов 57 минут, т. е. через 28 минут, 126-й истребительный авиаполк запросил разрешение уничтожить склады снабжения в Вельске и отступить, поскольку для личного состава создалась реальная угроза оказаться в плену. Вельск находился в 25 км от границы.

Советские авиаподразделения уничтожались и при попытке подняться в воздух. У Буга в районе Бреста единственная эскадрилья советских истребителей при взлете подверглась бомбовому удару. Горящие остатки машин были разбросаны по всему летному полю. Попытки экипажей советских бомбардировщиков противостоять атакам были обречены на провал. Командующий 2-м воздушным флотом генерал-фельдмаршал Кессельринг комментировал это так: «То, что русские позволяли нам беспрепятственно атаковать эти тихоходные самолеты, передвигавшиеся в тактически совершенно невозможных построениях, казалось мне преступлением. Они как ни в чем не бывало шли волна за волной с равными интервалами, становясь легкой добычей для наших истребителей. Это было самое настоящее «избиение младенцев».

Но имелись и другие примеры.

Гауптман Герберт Пабст из 77-й авиаэскадры пикирующих бомбардировщиков стал свидетелем авианалета на его аэродром базирования сразу же по возвращении с очередной операции. Внезапно по всему летному полю, словно из ниоткуда, возникли зловещие грибы разрывов. Пабст заметил направлявшуюся домой шестерку двухмоторных самолетов. И тут же, буквально несколько секунд спустя, подоспели немецкие истребители.

«Один пилот открыл огонь, и дымовая трасса потянулась к русскому бомбардировщику. Содрогнувшись от удара, самолет блеснул на солнце, после чего свалился в отвесное пике. Вскоре вспышка и взрыв подтвердили его падение. Второй бомбардировщик в мгновение ока объяло пламя, последовал взрыв, и на землю, кружась, будто осенние листья, посыпались его обломки. Третью машину пули истребителей подожгли сзади. Остальных постигла та же судьба, пылая, они свалились прямо на деревню, где еще долго догорали. К небу вздымались шесть столбов дыма. Все шесть машин были сбиты!»

«Они летали к нам всю вторую половину дня, – продолжает Пабст, – и всех их сбивали. Только с нашего аэродрома мы своими глазами видели, как был сбит один за другим 21 самолет. Никто из них не ушел».

В ходе внезапного удара утром 22 июня люфтваффе атаковало 31 аэродром советских ВВС. После этого пилоты получали задание на уничтожение штабов, мест сосредоточения войск, артиллерийских позиций и складов ГСМ. Советские пилоты, пытавшиеся воспрепятствовать немцам, как правило, после первого и единственного залпа выходили из боя. Лейтенант Рудель прекрасно понимал, что советские истребители И-15 уступают немецким Me-109. Где бы они ни появлялись, «их били как мух», подтверждает Рудель. 22 июня Гейнц Кноке докладывал «о полном отсутствии в воздухе советских самолетов на протяжении всего дня». Поэтому «для нас открывалась возможность без помех выполнять поставленные задачи». Причины этого объяснений не требуют. К полудню первого дня войны Советы потеряли в общей сложности 890 машин, 222 из которых были сбиты в воздухе истребителями люфтваффе и силами противовоздушной обороны, а 668 – уничтожены на своих аэродромах. Лишь 18 машин потеряло люфтваффе. А уже к вечеру того же дня русские потеряли 1811 самолетов – 1489 на земле и 322 – в воздухе. Германские потери возросли до 35 машин» [22]22
  К подсчетам потерь люфтваффе во время войны нередко прикладывали руку сотрудники аппарата Геббельса, стремившиеся показать ход боевых действий на Восточном фронте в выгодном свете. Таким образом появилась цифра, которую приводит автор. Общий список потерь немецкой авиации, по данным военного архива германской армии (Bundesarhiv-Militaerarhiv. RL 2 III/1177 Flugzeugungfalle und – verluste des fliegenden Verbanden seit 30.05.1941 bis 02.08.1941), составляет 78 самолетов. При этом следует помнить, что немцы учитывали процент повреждений каждой машины и не считали уничтоженными те, где повреждений было меньше 60 %, а таких за первый день войны насчитывается еще 89. Отметим, что подобные потери люфтваффе до того понесло только однажды во время битвы за Англию 18 августа 1940 г. (70 самолетов). – Прим. ред.


[Закрыть].

За период 23–26 июня 1941 года число подвергнутых атаке советских аэродромов возросло до 123. К концу июня месяца было выведено из строя 4614 советских самолетов, немцы потеряли 330. Потери Советов на земле составили 3176, в воздухе – 1438. Таким образом, люфтваффе завоевало господство в воздухе. Генерал-фельдмаршал Кессельринг вспоминал об этих днях:

«В первые два дня операции мы сумели завоевать господство в воздухе. Решение этой задачи облегчила прекрасно проведенная аэрофотосъемка. Ее данные свидетельствовали о том, что в воздухе и на земле было сразу же уничтожено до 2500 самолетов противника. Геринг поначалу отказывался поверить в эту цифру. Однако когда мы получили возможность проверить эти сведения после нашего наступления, он сказал, что наши подсчеты всего на 200 или 300 машин превышают реальные потери русских». На самом же деле потери оказались куда выше – на целых 1814 самолетов.

Урон, нанесенный совершенно неготовым к отражению атак противника советским аэродромам, вообще трудно поддается какой-либо оценке. Когда на них стали падать первые бомбы, экипажи машин мирно спали. Самолеты не были замаскированы и стояли крыло к крылу у взлетных полос. Аэродромы базирования бомбардировочной авиации располагались не в тылу, а были выдвинуты к самой границе и, конечно же, не располагали соответствующими средствами ПВО. Если им и удавалось позже подниматься в воздух, их неповоротливые боевые порядки без истребителей сопровождения становились мишенью для вертких «мессершмиттов». 3-я истребительная авиаэскадра под командованием майора Гюнтера Лютцова в течение 15 минут сбила 27 советских бомбардировщиков. Немцы не потеряли ни одной машины. Именно этим и объясняется эйфория, охватившая германский генералитет в первые дни и недели войны. Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования люфтваффе, утверждал о «полной тактической внезапности», обещая скорый «успех кампании в целом». Того же мнения придерживался и генерал авиации барон фон Рихтгофен, командующий 8-м воздушным корпусом 2-го воздушного флота Кессельринга. Он верил, что к концу июня основные силы Красной Армии будут уничтожены. Две недели спустя Рихтгофен утверждал: «Путь на Москву открыт». По его мнению, немцам на завершение кампании требовалось всего лишь восемь дней.

Но какими бы поспешными ни казались подобные прогнозы, немецкое превосходство в воздухе на тот момент было очевидным. Впрочем, и о полном уничтожении сил советской авиации говорить пока не приходилось, хотя понесенный ею урон был колоссальным. Большинство членов экипажей подбитых бомбардировщиков спасались, покидая горящие машины на парашютах. Экипажи машин, уничтоженных на земле, также могли принять участие в боевых действиях на более поздних этапах войны. Накануне войны разведка люфтваффе установила наличие лишь 30 % советских авиасил, дислоцированных на территории европейской части Советского Союза. Таким образом, немцы недооценили силы русских почти наполовину. Девять дней спустя после начала боевых действий тот же генерал-майор Гофман фон Вальдау докладывал начальнику верховного штаба Главнокомандования вермахта Гальдеру следующее:

«Наше командование ВВС серьезно недооценило силы авиации противника в отношении численности. Русские, очевидно, имели в своем распоряжении значительно больше, чем 8000 самолетов. Правда, теперь из этого числа, видимо, сбита и уничтожена почти половина, в результате чего сейчас наши силы примерно уравнялись с русскими».

3 июля фон Вальдау доверил своему дневнику еще один любопытный факт: он, оказывается, убедился, что внезапный удар немецких сил пришелся на группировку советских войск, размеры и численность которой поражают. Иными словами, данные, которые удалось добыть разведке и которые считались «пропагандистскими», оказались реальностью и требовали суровой переоценки. «Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого», – сетовал фон Вальдау. По его мнению, дальнейшие успехи становились возможными за счет нанесения максимально больших потерь русским при «минимальных собственных». Но реальность подсказывала иное: «Ожесточенное сопротивление [русских. – Прим. перев.], его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям».

И первым признаком этого стал таран, предпринятый одним из советских летчиков, младшим лейтенантом Дмитрием Кокоревым из 124-го истребительного авиаполка, в небе над Кобрином. Израсходовав боекомплект в ожесточенном бою с немцем, младший лейтенант Кокорев направил свою машину прямо на Me-110. Оба самолета, сорвавшись в штопор, устремились к земле. Неподалеку от Жолквы другой летчик на истребителе И-16, лейтенант И. Иванов, воздушным винтом повредил хвостовое оперение немецкого бомбардировщика Хе-111. Кокорев выжил, а вот Иванов погиб. По имеющимся данным, девять советских летчиков совершили таран только в первый день войны 22 июня 1941 года. Полковник люфтваффе поражен: «Советские пилоты – фаталисты, они сражаются до конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание, ведомые либо собственным фанатизмом, либо страхом перед дожидающимися их на земле комиссарами». Немцы побеждали в воздухе, но их противник, несмотря на нанесенный ему урон, все еще представлял смертельную опасность.

Люфтваффе нанесло серьезный урон советским ВВС. Немецкие силы вторжения имели явное превосходство в тактике, но значительно уступали по численности своему фанатично сопротивлявшемуся противнику. Только продолжая наносить русским столь же ощутимые потери, как в первый день войны, люфтваффе могло рассчитывать на победу. «Это же аксиома – наносить врагу как можно большие потери, а самому нести минимальные», – вот простой расчет фон Вальдау. Тем не менее к исходу 22 июня люфтваффе завоевало господство в воздухе, теперь они собирались сосредоточиться на поддержке с воздуха наземных операций.

Арнольд Дёринг из 53-й бомбардировочной авиаэскадры бомбил дороги северо-восточнее Бреста, ведущие к Кобрину. В его высказываниях как в капле воды отразились новые намерения люфтваффе. «С тем, чтобы не разрушать дороги, оставив их проходимыми для наших войск, – утверждал он, – мы старались бросать бомбы по краям проезжей части». Целями явились танковые и моторизованные колонны, артиллерия, в том числе и на конной тяге, словом, «все, кто в ужасе пробивался на восток». В результате дорога превращалась в ад.

«Наши бомбы рвались рядом с танками, орудиями, между автомобилями, охваченные паникой русские разбегались в разные стороны. Паника там внизу царила ужасающая, никому и в голову не приходило пальнуть по нам разок. Воздействие осколочных и зажигательных бомб трудно описать. При атаке таких целей промаха просто не могло быть в принципе. Танки опрокидывались набок, пылали как свечки, перевернутые грузовики с орудиями перекрывали движение, обезумевшие лошади только усугубляли хаос и панику».

«Сумерки… 22 июня 1941 года»

«Во время марша пыль сделала нас неузнаваемыми, мы все от нее пожелтели, – вспоминал лейтенант Генрих Хаапе из 18-го пехотного полка, действовавшего в составе группы армий «Центр». – В этом пропыленном воздухе нельзя было разобрать, где люди, а где машины». Эти самые длинные дни в году отмечены самыми высокими темпами продвижения немцев. «Наши наступающие дивизии всюду, где противник пытался оказать сопротивление, отбросили его и продвинулись с боем в среднем на 10–12 км! Таким образом, путь подвижным соединениям открыт», – писал в военном дневнике генерал Франц Гальдер. На фронте группы армий «Север» 4-я танковая группа Гёпнера сумела захватить два моста через Дубиссу в исправном состоянии. В среднем скорость продвижения германских частей и соединений составила около 20 км в день. Особых успехов добилась 2-я танковая группа генерала Гудериана: 17-я танковая дивизия одолела 18 км, справа от нее 18-я танковая дивизия продвинулась на целых 66 км севернее Бреста. Действовавшая южнее Бреста 3-я танковая дивизия углубилась на 36 км, 4-я танковая дивизия – на 39, а 1-я кавалерийская дивизия преодолела 24 километра.

Темпы были весьма напряженными. По завершении форсирования Буга Роберт Рупп запишет в своем дневнике: «На большой скорости мы углублялись дальше в темноту. Туман настолько густой, что с трудом различаешь машину впереди». Передовая часть 12-го армейского корпуса, подразделение «Штольцман» вышло к Березе Картусской днем позже, опередив остальные части на 100 километров. 3-я танковая группа Гота с боями преодолела Неман под (Элитой и Меркине. Она вышла на оперативный простор, – перед ее соединениями не осталось сколько-нибудь сильно укрепленных позиций неприятеля. Гот был готов устремиться дальше. На одном из участков 1-я танковая группа Клейста из состава группы армий «Юг» вышла к реке Стырь, а разведывательные подразделения успели переправиться через Прут. Приграничная оборона русских рухнула. Все мосты через Буг и другие приграничные реки были захвачены в исправном состоянии. Гальдер делает заключение:

«О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать. Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения наших подвижных частей, для чего в настоящее время всюду есть полная возможность».

Сводка ОКВ за 22 июня сообщала: «Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление». С этим согласен и начальник штаба ОКВ Гальдер: «После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям».

Это сразу почувствовала пехота после успешного прорыва приграничной обороны. 3-й батальон 18-го пехотного полка (группа армий «Центр»), насчитывавший 800 человек, был обстрелян русским арьергардом. Силы русских состояли исключительно из политработника и четырех солдат, с невиданной ожесточенностью защищавших временную позицию посреди поля пшеницы. Немцы понесли незначительные потери. «Я не ожидал ничего подобного, – срывавшимся от волнения голосом признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. – Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов».

Подобные инциденты оставляли гнетущее чувство неуверенности. Ветераны прошлогодней кампании во Франции привыкли к тому, что неприятель, оказываясь в безвыходном положении, предпочитал сдаваться. А здесь все получилось совершенно по-иному. «Мы вынуждены были признать, что именно такие мелкие, разрозненные группы русских представляют для нас самую большую опасность», – резюмировал Хаапе. И поросшие высокой пшеницей поля – идеальное прибежище для этих малочисленных отрядов, отбившихся от своих частей. «Как правило, эти группы фанатиков возглавляли политработники, и мы никогда не знали, откуда ждать их огня». Германские войска становились объектом подобных беспокоящих атак на протяжении всего светлого времени суток. Батальон Хаапе тем утром дважды подвергся нападению. Один гауптман из соседнего подразделения признавался в тот же день: «Такое происходит везде: и в лесах, и на полях». И обреченно добавил: «Эти свиньи натаскивают в пшеницу кучи боеприпасов и дожидаются, пока пройдет основная колонна, а потом открывают огонь».