Текст книги "Нам не страшен Хуливуд"

Автор книги: Роберт Кемпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать первая

Номер в «Синем доме» оказался на удивление чистым, хотя и припахивало здесь чем-то, чему не суждено было выветриться никогда.

Свистун улегся на неразобранную постель в шортах. В номере было темно, лишь светился экран телевизора.

При всем своем жизненном опыте – а с возрастом он научился воспринимать вещи такими, какими они являются на самом деле, то есть ни хорошими, ни плохими, ни справедливыми, ни несправедливыми, а всего лишь такими, каковы они есть; научился равнодушно воспринимать грубость и жестокость, – оставалось все же кое-что, способное пробудить в нем беспомощную и бесплодную ярость. И то, что он видел сейчас на телеэкране, едва ли не сразу вызвало у него желание отправиться на ближайшее кладбище и улечься в первую же могилу.

Совсем юная темнокожая девушка, должно быть, мексиканка или пуэрториканка, с подростковым телом, предавалась ласкам с довольно красивой азиаткой, которая выглядела чуть постарше. Конечно, применительно к азиатам, многие склонны утверждать, будто они все на одно лицо, но Уистлер почти не сомневался в том, что женщина на кассете была тою же Лим Шу Док, что и на снимках из морга.

Вполне можно было представить себе, что юной латиноамериканке внушили, будто вытворяемое ею перед камерой является настоящим искусством. Она, должно быть, уже воображала себя одной ногой в Голливуде. Казалась себе эдакой восходящей звездочкой. Заласканной и избалованной. Она беспрекословно и самозабвенно выполняла все указания режиссера, поворачиваясь то так, то этак, ложась на бок, вставая на четвереньки, прогибаясь и выгибаясь, как ей велели.

Лим Шу, однако же, относилась к тому, что с нею делали, и к тому, что делала она сама, так, словно была всего лишь зрительницей. Когда она переворачивалась, взгляду открывалась татуировка на бедре. Эта девица наверняка уже перестала надеяться на что бы то ни было.

Темнокожая действовала не только самозабвенно, но и вдохновенно. Губы ее были напряжены, она то и дело посматривала туда, где могла находиться камера. Явно рассчитывая на одобрение. На снисхождение и, может быть, на пощаду. Не исключено, что она предчувствовала грядущий ужас и своими стараниями надеялась избежать его.

Лим Шу уступила место какому-то мужику и на экране больше не появилась. Но как знать, не принесли ли ее в жертву в ходе каких-нибудь других съемок?

Сюжета практически не было, да и диалог никак нельзя было назвать осмысленным. Страстные крики и тяжелое дыхание опаздывали по фазе, так что звукозапись, должно быть, шла отдельно. Освещение было скверное, сочетание красок – безвкусное. Ничего общего с изящными профессиональными порнушками, какие снимают в Детройте и в Хуливуде. Зато гораздо первобытней. Честнее. В своем пакостном смысле – чище.

Свистун однажды спросил у издателя серии низкопробных журнальчиков из долины Сан-Фернандо, почему покупатели выкладывают по пятерке за двадцатистраничную тетрадку черно-белых снимков, на которых некрасивые и не вызывающие желания женщины робко выставляют себя напоказ в снятых на час номерах мотеля, тогда как всего за три доллара можно купить трехсотстраничный альманах, наполненный любопытными статьями, похабными письмами и цветными фотографиями умопомрачительных красоток во всех мыслимых и немыслимых позах.

Это элементарно, возразил порноиздатель. Далеко не все мужчины способны вообразить, как они трахают умопомрачительных красоток на персидских коврах, проливая шипучей струей французское шампанское возле мраморного камина. Но почти каждый может представить себе, как его ублажает холодноватая с виду блондиночка, которую он подцепил в баре на углу и рот у которой устроен наподобие ручного пылесоса. Или как он заходит в одну из тех забегаловок, где полное удовольствие на быструю ногу обходится в каких-то пятьдесят баксов.

Но вот у режиссера видеокассеты и его помощников, судя по всему, иссякли пленка, фантазия, позы и терпение. С девицей на телеэкране расправились столь стремительно, что Свистуну почудилось, будто ему нанесли резкий удар в живот. Взволнованный энтузиазм девицы уступил место невероятной растерянности. Затем, подобно бомбе, взорвался истинный ужас. Он превратил ее милое подмалеванное личико в маску злой колдуньи, глаза вылезли на лоб, рот растянулся и исказился так, словно она глотнула серной кислоты, язык заклинило между зубами. Она потянулась к обнаженному партнеру, который по-прежнему исполнял "акт любви" на ее хрупком, почти безгрудом теле. Камера наехала на ее широко расслабленные ноги. Высветлила слепое пятно на стене у нее за спиной. И тут в объектив вошел еще один мужчина, тоже обнаженный, но с капюшоном, опущенным на голову. В левой руке у него было мачете. Он рубанул им девицу по горлу, и оттуда фонтаном ударила кровь.

Глава двадцать вторая

Долгий сон, отягощенный кошмарами, которые не избыть и в беззвучном крике, приводит к тому, что наутро болит все тело, из которого словно бы высосали жизненные соки.

Когда Свистун поднялся с кровати, высвободившись из удушающих объятий трехтысячелетней египетской мумии, было пять утра. Но уже припекало и воздух на вкус отдавал медью.

Он включил телевизор. Комментатор глуховатым, как и положено в столь ранний час, голосом сообщил, что накануне было чрезвычайно жарко и исключительно влажно и что наступающий день сулит, похоже, то же самое. О прохладе, ниспосылаемой дождем, оставалось разве что молиться.

Свистун вновь поставил видеокассету, перемотал ее на большой скорости и нашел место, в котором девица, уже охваченная паникой, пнула ногой в треногу, на которой была установлена камера. Теперь он пустил кассету в замедленном темпе, тщательно всматриваясь в каждый новый кадр.

Судя по всему, фильм снимали в примитивной студии, в которой имелось кое-какое элементарное оборудование. На стене можно было разглядеть открытки и плакаты. На одном из последних значилось: "Вставь в рот, и вперед!"

Он отмотал пленку назад до того места, где было взято крупным планом лицо темнокожей девушки. Подумал о том, в какой из безымянных могил она погребена. Нашел место, на котором вертела задницей перед экраном вьетнамка. Все правильно, это была та же самая татуировка. Бабочка.

В столь ранний час ему нечем было заняться, но оставаться у себя в номере он больше не мог. Душа не было, так что он, как последняя проститутка, помылся в раковине, облачился в уже несколько попахивающую одежду и лишний раз удивился тому, какого черта ему понадобилось в душном и влажном городе, причем только с минимальной надеждой на вознаграждение. Положил видеокассету в пакет, а пакет спрятал в карман пиджака.

На улице он прошагал целых три квартала, выискивая местечко, где можно было бы позавтракать, прежде чем вернуться к взятой напрокат машине. Рубашка уже промокла насквозь, трусы скрутились и прилипли к телу. Он положил кассету в «бардачок» и поехал во Французский квартал. Припарковался на улице Урсулинок напротив итальянской церкви Святой Девы Марии. Здесь все было утыкано запретительными знаками, зато, по словам Кокси, прямо напротив отсюда жил Баркало.

Перед его домом был припаркован красный «кадиллак». Судя по блеску, его только что – причем по дешевке – перекрасили. Не составило большого труда предположить, что это был тот белый «кадиллак», о котором он прочел в «Энквайрере». Покрасили его, вне всякого сомнения, всего несколько часов назад.

Из соседнего дома вышел негр и принялся подметать пешеходную дорожку, искоса поглядывая при этом на Свистуна. И когда Свистун отошел в сторону подкрепиться, дворник проводил его внимательным взглядом.

Уистлер позавтракал на Французском рынке. Кофе он выпил целых три чашки. Подсахаренные каштаны оставляли холодноватый вкус на губах. Внезапно он вспомнил о том, как девица на видеокассете вгрызается в каштан, сахарная пудра просыпается ей на практически отсутствующую грудь, а сама она при этом в полный голос смеется. От страха у него внезапно запершило в горле. Ничего ведь не стоило представить себе на месте этой девицы Шилу. И тут опускается мачете. И хлещет кровь. И голова катится по ковру. И длинные ноги замирают навеки.

Он вернулся в круглосуточную аптеку. Кокси прохаживался по залу, снимая капканы, поставленные на ночных воришек. По одному проходу шел он, а по другому – бледный мужик с клочковатыми волосами и в очках в стальной оправе. Утренний клерк пришел на подмогу ночному сычу, который никогда не спал.

Кокси увидел под мышкой у Свистуна пакет с кассетой.

– Обратно не принимаем, – сказал он и тут же прошел в глубь помещения, где парочка трансвеститов, которым сейчас не мешало бы побриться, оплакивала понапрасну потерянную ночь над чашками остывшего кофе.

– Вы сказали мне, что Баркало снимает фильмы. Это тоже его продукция?

– Прошу вас. Только не злите меня. Я не отвечаю на вопросы о своих источниках.

Свистун проследовал за ним по проходу, заставленному ящиками с пептобисмолем и алкозельцером, и очутился на крошечной кухоньке. Кокси пятился, пока было куда пятиться. А теперь ему пришлось застыть на месте и выслушать все, что угодно было заявить Свистуну. Именно в этот момент Уистлер и распсиховался окончательно. Из глаз у него полетели искры. Он схватил первое, что подвернулось ему под руку и могло пригодиться в драке. Это оказалась новомодная открывалка для пива с острым резком и пластиковым Микки Маусом вместо рукоятки.

– Скажу тебе, мужик, мне нетрудно сделать с тобой то же самое, что сделали с девицей на кассете. Чистой раны от этой штуки ждать нечего, но горло она тебе распорет, это уж точно. Хватит играть с тобой в твои поганые игры. Хватит торговаться. Ни хуя я тебе не заплачу. Ни наличными, ни кредиткой. Но мне нужен простой ответ на простой вопрос. Только если не ответишь – пеняй на себя. Кто снял этот злоебучий фильм? Баркало или кто-нибудь из его людей?

– Да.

– Эта темнокожая девица приходила сюда попить кофе?

– Верно. Она была из Мексики.

– А была она когда-нибудь с вьетнамской потаскухой?

– Я никогда ее ни с кем не видел.

– Видишь, как все просто? Сколько стоит эта открывалка?

– Пятьдесят девять центов.

– Я ее покупаю. Пошли, запишем твою последнюю продажу за эту ночь.

Свистун подвинулся, освобождая проход, и Кокси прокрался мимо него, словно боясь обжечься в результате случайного прикосновения.

– Мне нужна пара снимков в рамочке, – нормальным голосом произнес Свистун. – Знаете кого-нибудь, кто смог бы мне в этом помочь?

Кокси отреагировал на запах поживы, как охотничья собака – на дичь, начисто забыв о только что испытанном ужасе. Его рука скользнула в жилетный карман за заветными визитками. Он достал всю пригоршню, перетасовал, сдал, как игральные карты, и в конце концов выудил нужную.

– Но этот мужик не платит мне комиссионных. – А ты никогда не сдаешься, верно? В гроб ляжешь – и с похоронщиком будешь торговаться. – Свистун передал ему пятерку. Кокси уже набирал номер нужного магазина. – Сдачу оставь себе.

Кокси улыбнулся. Четыре доллара сорок один цент, заработанные в полседьмого утра, равнялись двадцатке, заработанной в нормальных условиях.

– А в вашем городе есть чайна-таун, или Маленькая Корея, или что-нибудь в этом же роде? – спросил Свистун.

– В каждом городе есть чайна-таун, даже если там живет всего парочка старых китаез, играющих в маджонг за чашкой чая.

– Ради всего святого, только без философии с утра пораньше!

– Но в том смысле, как в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе, у нас чайна-тауна нет. Только несколько кварталов.

– И где они?

– В дальнем конце Саратоги. На Фелисити. – Кокси извлек из-под стойки карту города и обвел красным карандашом несколько кварталов. – Эта карта стоит доллар.

– А морда у тебя не треснет?

Свистун высыпал на стойку доллар мелочью.

– Я угощу вас завтраком, если вы объясните мне, чего вы ищете в наше городе.

– Хрен тебе, Кокси. Ради такой информации тебе пришлось бы вывернуть все карманы.

Свистун пошел было на выход, но затем вернулся.

– Но, послушай, Кокси, – начал он с той же учтивостью, что и в начале знакомства. – Только не вздумай заложить меня. Ты единственный болтун во всем этом городе, которого я знаю. Если кто-нибудь начнет мною интересоваться, ничто не помешает этому Микки Маусу выпить твою кровь до последней капельки.

Фотограф жил и держал студию в каком-то скворечнике, расположенном на четвертом этаже деревянного дома, готового рухнуть в любое мгновение. Свистун позвонил в колокольчик. Откуда-то из глубины жилища грозным лаем ответила большая собака. Свистун сверился с часами и позвонил снова. Конечно, он не ожидал, что фотограф обрадуется столь раннему клиенту.

Женщина, открывшая дверь на цепочку и уставившаяся на него изнутри, женщина с заспанными глазами и всклокоченными волосами, ему во всяком случае, не обрадовалась.

– Кто вы такой? – спросила она.

– Я разыскиваю Дж. Кисси.

– Это я.

– Вы фотограф?

– Самые чуткие пальцы во всем Юге. А что вам угодно?

– Мне нужны несколько репродукций с видеокассеты.

– Скверное время вы для этого выбрали, ничего не скажешь!

– Согласен, но времени у меня в обрез.

Дж. Кисси была миниатюрной блондинкой, смахивающей – в том числе и возрастом – на хорошенького щенка. Она так уставилась на Свистуна, что тому стало ясно: его принимают за садиста-насильника.

– Погодите-ка минутку, сказала она. Исчезла куда-то в глубь квартиры, затем вернулась и сняла цепочку с двери.

– Тихо, Бо, – приказала она собаке.

И вновь появилась в дверном проеме. Рядом с ней, доставая ей до бедра, стояла помесь боксера с ротвейлером.

– Заходите.

Свистун на мгновение замешкался.

– Бо у нас умница. Только не делайте резких движений. – Она распахнула дверь, и Свистун прошел внутрь, поглядывая на пса, который, в свою очередь, бросал взгляды на него. – И главное, не вздумайте до меня ни при каких обстоятельствах дотрагиваться! Ясно?

– Да уж…

– Садитесь, – сказала Дж. Кисеи. Потерла глаза, потом убрала руки с лица, заморгала. – Я и помыться не успела.

– Это не обязательно.

Ухмыльнувшись, она посмотрела на себя в зеркало, поставленное среди старых телевизоров, магнитофонов и мониторов. Пригладила волосы.

– О подлинной красоте женщины можно судить по тому, как она выглядит с утра, еще не занявшись косметикой. Вот и скажите, куколка я или нет?

– Куколка, – поддакнул Свистун.

Больше она, конечно, смахивала на щенка, но что-то в этой Дж. Кисси брало за живое.

– Дайте поглядеть.

Она протянула руку за кассетой.

Свистун отдал ей кассету. Дж. Кисси вставила ее в видеомагнитофон. Видеомагнитофон с пятью головками, рассчитанный как на любителей, так и на профессионалов. Нажала на кнопку пуска.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Уистлер.

– Не следовало бы вам, Уистлер, забивать себе голову этой дрянью.

– Я не поклонник подобных зрелищ.

Она передала ему приборчик дистанционного управления.

– Покажите мне кадры, которые вам хочется переснять.

Она выкатила из угла тяжелую треногу и привинтила к ней «поляроид», установила нужную выдержку и диафрагму. Проверила номер кадра в аппарате. К этому времени Свистун нашел самый удачный из крупных планов Лим Шу Док. Дж. Кисеи уже была готова. Камера щелкнула. Девушка достала готовый снимок и выложила его на стол. Свистун нашел крупный план татуировки в виде бабочки, и камера щелкнула вновь. Нашел крупный план латиноамериканки в тот миг, когда мачете вонзилось ей в горло. Камера щелкнула дважды. Он погнал запись вперед к тем кадрам, в которых голова отделилась от туловища.

Дж. Кисеи, побледнев, отпрянула от камеры. Пес, почувствовав испуг хозяйки, угрожающе уставился на Свистуна, и ей пришлось положить собаке руку на загривок, чтобы успокоить.

– Что это за мерзость? Что это за безумие?

– Из этой мерзости и из этого безумия я хочу изготовить взрывчатку, чтобы заложить бомбы в нужных местах.

– Это что, по-настоящему?.. Я хочу сказать, этот человек с ножом по-настоящему…

Она поперхнулась, не успев закончить фразу.

– Возможно, и подделка. А вы как думаете?

– О Господи, наверное, подделка. Ничего себе утречко у меня выдалось!

Заключительную часть кассеты она пропустила через магнитофон трижды, останавливаясь то здесь, то там, чтобы сделать снимок. Она стояла, подавшись вперед, подобравшись, напрягшись, не убирая руки с массивного загривка пса. Профессионал в ней взял верх над испуганной и возмущенной женщиной. Она остановила кассету в тот миг, когда мачете впилось в горло. Послала вперед на один-единственный кадр. Проделала то же самое еще и еще раз. Несколько снимков расчленили секунду убийственных действий. На следующем снимке голова девушки уже упала на пол. И покатилась по ковру – и каждый кувырок отражался на очередном снимке.

– Просто ума не приложу, – сказала она. – Если это подделка, то я просто не понимаю, как они это сделали. Тем более что во всех остальных отношениях работа непрофессионального качества. С другой стороны, можно было взять мачете такой причудливой формы…

Да уж, более чем причудливой, подумал Свистун.

– … а когда все остальное просто. Быстрая смена кадра. Голова манекена. До чего только в наши дни не додумываются…

– Самого коронера запросто вокруг пальца обведут, – заметил Свистун.

Она сфотографировала нож, который вонзился в горло оцепеневшей от ужаса девице. Свистун проглядел фотографии. Дж. Кисси при этом смотрела на него не отрываясь.

– Мне кажется, это было самое настоящее убийство.

– Сколько я вам должен?

– Вы действительно боретесь против этих людей?

– Я еще и сам не знаю, как далеко зайду.

– Но все-таки боретесь?

– Так сколько же? – повторил Свистун.

– Нисколько.

Дж. Кисси проводила его к дверям. Бо трусил рядом, по-прежнему настороженный, по-прежнему готовый наброситься на человека, который ухитрился напугать его хозяйку.

– Знаете ли, – сказала она. – У вас довольно симпатичная наружность. И напомните мне, чтобы я впредь не пускала мужчин симпатичной наружности к себе домой в такой ранний час. Вот если вы заглянете вечером – скажем, сегодня вечером – тогда другое дело.

– Я в этом городе не задержусь.

– Что ж, запомните мое предложение на тот случай, если опоздаете на самолет.

И Дж. Кисеи состроила обиженную гримаску.

Глава двадцать третья

Свистун прошел через Джексон-сквер к Шартру и проследовал далее по Святому Петру, пока наконец, устав и пропотев, как облезлый кобель, не попал в Северный Рэмпарт. По скверно вымощенному тротуару он проследовал на Первый участок кладбища Святого Людовика, а дальше его путь пролег по заболоченной местности между Конти и кладбищем, бассейном и Треме. Ворота были открыты, белый старик в рубашке с короткими рукавами и в штанах на подтяжках восседал на своем посту в скрипучем деревянном кресле, приторговывая душеспасительными брошюрками, а также пивом, переносной холодильник с которым стоял у его ног. Он испытующе посмотрел на Уистлера. Тот, покачав головой, прошел мимо и отправился по периметру кладбищенской стены, к которой ульем лепились ячейки с прахом из местного крематория. Именовали их тут «печными могилами».

Более солидные могилы находились в земле и были покрыты, как минимум, постаментами, лишь там и здесь попадались открытые. Свистун присел над одной из открытых могил и заглянул в ее глубину. Он увидел кости – сухие и бурые, как зубы старой лошади.

Свистун присел на мраморную ступеньку надгробия в форме коттеджа, на крыше которого стоял ангел. И призадумался над тем, что он здесь делает и почему. Что он делает, ему было ясно, а вот почему – это оставалось загадкой.

Он прибыл в Новый Орлеан из-за женщины – из-за испуганных глаз, дрожащих губ и длинных ног, выставленных под проливной дождь. Он прибыл с неясной мыслью перехватить ее где-нибудь по дороге в кинотеатр "Бобровая струя", поцеловать и объяснить ей, что он передумал. Что ему захотелось позаниматься с нею любовью. Но не в этом вонючем городишке, где и без того можно сдохнуть от жары, а у себя дома, в Лос-Анджелесе, где хотя бы с моря веет прохладой.

Порнофильм он купил из чистого любопытства, потому что в нем, можно сказать, «играла» азиатка. И мысль об этом вернула его к фотографиям, которые были у него с собой, как будто он отправился на розыски пропавшего человека. И к только что перекрашенному «кадиллаку» перед домом Баркало.

Немного любопытства, немного сугубо праздного интереса – и вот он уже с головой погрузился в тайну вьетнамской потаскушки, которая почти наверняка была именно той женщиной, обезглавленное тело которой вылетело на асфальт в двух тысячах миль отсюда. В конце концов, у скольких вьетнамских потаскушек, работающих в Новом Орлеане и в Лос-Анджелесе, может оказаться на заду татуировка в виде бабочки? Он все еще не понимал, кто и как вознаградит его за труды, но он влез в это дело – и обратного хода уже не было.

– Что ж удивляться тому, что у меня нет счета в банке, – произнес он вслух.

Мраморный ангел никак не отреагировал на его слова.

Баркало спал в галерее с видом на улицу. На нем была свежая вязаная сорочка, белые слаксы и сандалии. Пальцы ног у него были так себе. Большой практически сросся с остальными. Не ноги, а просто копыта.

Буш, в рискованном купальном костюме, сидя в пластмассовом кресле, пялилась ему на ноги.

– На что это ты уставилась? – проснувшись, спросил он.

– Это я-то уставилась?

– Ты глазеешь мне на ноги.

– С ума сошел. Я сейчас за миллион миль отсюда.

– И с кем ты там трахаешься?

У нее на шее начала пульсировать вена.

– Что, собственно говоря, ты имеешь в виду?

– Я еще не ослеп, – ответил на это Баркало.

– Если ты не ослеп, так тебе должно быть известно, что я этим не занимаюсь. Тем более, как ты с чего-то взял, с черномазыми.

– Хочешь сказать мне, будто не ходишь на сеансы к Маме Блюз? Хочешь сказать, будто не пляшешь там с голыми титьками, когда она затевает языческие церемонии?

– Никогда, – воскликнула она, от всей души надеясь на то, что ему ничего не известно о Генри. Должно быть, он хочет нагнать на нее страх, просто чтобы позабавиться. – Однажды я там была, но как зрительница. Как туристка. Это ведь всего лишь представление.

– И ты плясала.

– Да ты что, совсем спятил? Там двести человек было – и все плясали.

– Сняв блузку.

– Да ведь у меня под ней был лифчик. От купального костюма, – заорала она.

– Если когда-нибудь узнаю, что ты трахаешься с неграми, я тебя замочу.

И тут как раз на пороге появились Пиноле и Роджо.

– Хотите, я вам яйца оторву за этот паршивый "кадиллак"?

– Ну…

Пиноле не знал, что сказать.

– У него еще пробег совсем никакой. И мы его перекрасили. Поди сам взгляни. Он припаркован у дома, – сказал Роджо.

Баркало был готов пришить их на месте, но для этого было, пожалуй, жарковато. Пожав плечами, он решил этим и ограничиться: в конце концов, наплевать.

– Как это вам удалось перекрасить его так быстро?

– Да уж так. Им всего час на это понадобился. У них и спрей, и печь такая особая. Сушилка.

– А хоть в студии прибраться у вас время нашлось?

– Все в полном порядке, – ответил Роджо.

– Бардака не оставили?

Пиноле посмотрел на Роджо, не зная, что тот ответит. Баркало не заметил этого взгляда, а Буш заметила.

И она поняла, что они опять все просрали.

– Мы все сложили в шкаф, – сказал Роджо.

– А сколько у вас там канистр бензина?

– Двадцать. Двадцать канистр и пятьдесят баллонов.

– После того как мы кое-что снимаем с этой голливудской актрисой… – Замолчав, он посмотрел на Буш. – Мне бы хотелось, Буш, чтобы ты тоже поучаствовала.

– Да пошел ты на хер!

– Я с тобой не торгуюсь. В последней сцене ты непременно должна появиться.

Ее сердце дрогнуло.

– Что?

В его словах она почуяла смертельную угрозу. Острый запах страха, смешанный с ароматом духов. Баркало ухмыльнулся белозубой ухмылкой.

– После того как переберемся в Хуливуд, мы тебя отправим на пенсию. Будешь сидеть у бассейна, ходить за покупками, пить коктейли. Как знать, может, ухватишь за жопу Клинта Иствуда.

Буш решила рассмеяться. Ей это удалось, но смех прозвучал невесело.

– Когда закончим – наверное, завтра к вечеру, – сожжем на хер весь сарай, – сказал Баркало.

– Тысяча галлонов бензина. Там будет очень жарко, – заметил Роджо, искоса взглянув на Буш.

– Так что до встречи в кинотеатре через час, сказал Баркало.

Уистлер вернулся с кладбища и вновь пошел по Пампарту. Полицейский участок находился на другой стороне улицы, прямо по соседству с так называемым Сторивиллем, где какое-то время назад порнографическая книжонка стоила грош, а садомазохистская – четвертак. Однако квартал красных фонарей давным-давно снесли и на его месте построили дешевые многоквартирные дома. Но сейчас, в восьмидесятые, округа, как и встарь, кишмя кишела преступниками и порождала все новых и новых насильников и убийц, правда, в столь ранний час они еще не выходили на улицу. Свистун остановился у входа в участок. Двое полицейских уставились на него. Он прошел в здание и направился к дежурному.

– Да, сэр, чем я могу быть вам полезен? – спросил сержант в форме.

– С кем можно побеседовать по вопросу о преступлении на сексуальной почве или об убийстве?

– Так все-таки одно или другое, сэр?

– И того, и другого помаленьку.

– Вы частное лицо, собирающееся подать жалобу?

– Я частный сыщик из Лос-Анджелеса, расследующий убийство, корни которого следует искать или здесь, или там.

Сержант сразу же утратил напускную любезность.

– Темно, как у негра в жопе.

– Именно поэтому мне и хотелось бы потолковать со специалистом.

– Присаживайтесь.

– Я немного спешу. У меня тут намечена одна встреча.

– Понятно. Что ж, все мы спешим. Присаживайтесь. Пойду спрошу у лейтенанта Беллерозе, не захочется ли ему с вами побеседовать.

Прошло немного времени, прежде чем Свистуна пригласили в следственный кабинет. Значительно дольше пришлось прождать, пока туда же не пришел человек в костюме цвета сливочного мороженого.

Некогда Свистун завел себе черепаху. У нее было бесконечное терпение и такая чуткость и мудрость во взоре, что Свистун привык исповедоваться ей по всем важным вопросам – типа любовных интрижек и маленьких войн. И происходило так до тех пор, пока он не познакомился с Боско.

Эту черепаху и напомнил сейчас Свистуну лейтенант Беллерозе со своими тяжелыми веками и настороженными глазами, морщинистой шеей и движениями, как в замедленной киносъемке. Он походил так же на человека, который плывет, не проснувшись. Мятый костюм сидел на нем, словно на черепахе панцирь. Когда он переносил тяжесть тела с одной ноги на другую, восседая в скрипучем кресле-качалке, его костистое тело перекатывалось в костюме, тогда как сам костюм оставался неподвижным. У Уистлера создалось впечатление, будто при первом признаке опасности Беллерозе втянет голову, руки и ноги под панцирь и превратится в камень.

Свистун достал снимки, сделанные «поляроидом», и фотографии из морга.

– Не так быстро, пожалуйста. Объясните мне все по складам, – сказал Беллерозе.

Свистун побарабанил пальцем по фотографиям с латиноамериканкой.

– Мне представляется, что эту девицу убили, чтобы снять порнофильм.

– М-м-да…

Свистун побарабанил пальцем по снимкам с Лим Шу Док.

– А у этой тело очутилось в Лос-Анджелесе, а голова – здесь, в Новом Орлеане.

– Вы так думаете?

– Я так думаю.

– А теперь давайте-ка пояснее. Вы прибыли на мою территорию в поисках… чего именно?

– Головы к телу, которое находится в Лос-Анджелесе.

– Вы потеряли голову?

– Я всего лишь прочитал об этом в «Энквайрере». О голове азиатки и двух парнях на белом «кадиллаке» с антенной, которые играли этой головой в футбол на берегу озера.

– Ах, значит, речь об этой голове!

– А что, у вас их тут несколько?

– Ну, конечно, не столько, сколько цветов магнолии в конце лета, но, знаете ли, хочется убедиться, что речь идет именно о…

– Я вас понимаю.

– Чтобы не возникло никаких недоразумений. Это вам ясно?

– Я врубаюсь в ваш почерк.

– Вот он, слэнг больших городов. Врубаетесь. Что я, скала? Что я, скала, чтобы в меня врубаться?

– Во всяком случае, я не мечу в вас молний. Да, мне кажется, вы и сами это понимаете.

– Ну ладно, а что заинтересовало в этом деле конкретно вас?

– Позапрошлой ночью я сидел в голливудской кофейне и пил свой кофе. И прочел в газете про эту голову в Новом Орлеане. И тут прямо под окном произошла авария. «БМВ» столкнулся с пикапом. И из пикапа вылетело тело – женское тело, и при этом обезглавленное.

– И вы приехали, чтобы посмотреть не подойдут ли они друг к дружке? Приехали из чисто спортивного интереса?

– Я частный сыщик.

– Предъявите ваше лицензию.

Свистун достал свои корочки, раскрыл их и сунул лейтенанту под самый нос.

– Встаньте и выверните карманы.

Свистун расстегнул пиджак и охлопал себя по бокам.

– Повернитесь и задерите пиджак. Ладно, при вас ничего нет. Вы не дурак. Мы тут не любим пинкертонов, которые приезжают сюда с погремушками.

– А это слэнг маленького города, верно? Пинкертон – это частный сыщик, а погремушка – пистолет, так?

– Умный вы парень. Но не больно-то умно строить из себя умника, разговаривая с человеком на его территории.

– Беру свои слова обратно.

– У вас есть клиент?

– Строго говоря, нет. Мне казалось, будто я помогаю парню, который сидел за рулем «БМВ», но, как выяснилось, ему не нужна моя помощь. Он вышел сухим из воды. Даже записи в журнал не сделали.

– А как насчет водителя пикапа?

– Ему моя помощь тоже не понадобилась. Он умер.

– Дорожная авария со смертельным исходом – и даже не заведено дело?

– В полицейском отчете отражена авария со смертельным исходом, в которой участвовала лишь одна машина.

– Ну и ну. Погодите-ка здесь. Хотите кофе?

Или, может быть, стакан воды? Будь мы с вами получше знакомы, я бы предложил вам стаканчик чего-нибудь покрепче.

Беллерозе выскользнул из кабинета с неожиданной стремительностью и вернулся ровно через пять минут. Он ухмылялся.

– Голливудские полицейские не поверили, что я сам служу в полиции. Сказали, что актеры их все время разыгрывают. Весело вы там живете, на фабрике грез. А знаете, что насчет вашего дела? Мне сказали, что эта штука, которую выкинуло из машины, была куклой и что везли ее на киносъемки.

– Все правильно, именно это и утверждается официально.

– А вы не верите?

– А вы верите?

– Скажем, я вас внимательно слушаю. И по-прежнему не понимаю, чего ради вы сюда прибыли. Устроили себе небольшой отпуск, так, что ли? Случайно проехали мимо моего участка, притормозили и подумали: "А не оказать ли здешним парням небольшую услугу? Рассказать про безголовый труп в Лос-Анджелесе. Чтобы они там не сидели без дела".

– Мне казалось, что об этом вам нужно сообщить.

– От всей души благодарю вас. А где вы раздобыли эти снимки?

– Эти вот пересняты с порнофильма. А эти – из лос-анджелесского морга.