Текст книги "Воин снегов. Сага ледяных пещер"

Автор книги: Роберт Ирвин Говард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Неужели мы похожи на дураков, которых может обвести вокруг пальца рыжеусая собака? – спросил он. – Всем известно, что когда Афзал-хан сдержит слово, волки подружатся с ягнятами. Если мы поедем на лошадях без оружия, вы перережете нас в ущельях. Или перестреляете из-за скал, если мы пойдем пешком.

Ты лжешь, уверяя, что наши кони у тебя. Десяток твоих людей погибли, пытаясь подобраться к ним и захватить их для тебя. Ты лжешь, будто мы у тебя в тисках. Это ты в тисках! У вас нет ни пищи, ни воды; в долине нет второго колодца. У вас скоро закончатся патроны, и вам будет нечем стрелять, потому что все ваши запасы остались в башне, а она у нас в руках.

Афзал-хан зарычал, и О'Доннелл понял, что попал в точку.

– Если бы мы были беспомощны, ты не пытался бы сейчас обвести нас вокруг пальца, а попросту перерезал бы нам всем глотки, не выманивая нас в долину, – добавил О'Доннелл масла в огонь.

– Сыновья шестидесяти собак! – прорычал Афзал-хан. – Я сдеру с вас кожу заживо! Вы будете заперты здесь, пока все не сдохнете!

– Если мы не сможем выйти из укрепления, вы не сможете войти в него, возразил О'Доннелл. – Более того, у тебя в конце концов останется лишь та горстка людей, которая сейчас разбросана по ущелью, и тогда с гор спустятся куруки, которые сейчас выжидают где-то в горах.

Перекосившаяся физиономия Афзал-хана говорила красноречивее всяких слов.

– Наш спор ничем нельзя закончить, кроме одного, – внезапно сказал О'Доннелл.

Увидев, что патанцы под защитой белого флага постепенно выходят из своих укрытий и приближаются, он повысил голос:

– Давай сразимся здесь на открытом месте один на один холодным оружием. Если победа будет за мной, мы спокойно и беспрепятственно уедем из Курука. Если победа окажется на твоей стороне, то пусть мои люди рассчитывают на твою милость.

– На волчью милость! – пробормотал Яр-Мухаммед.

О'Доннелл, внутренне напрягшись, ждал ответа афганца. То, что он предлагал, было, конечно, очень рискованно, но это был единственный для туркменов шанс выбраться из долины. Афзал-хан колебался. Он взглянул на своих людей, словно спрашивая у них, как ему поступить. Бандиты, все как один, угрюмо смотрели на него.

Было ясно, о чем они думали. Им надоела перестрелка, в которой преимущество оставалось за туркменами, и они хотели, чтобы Афзал-хан принял предложение О'Доннелла.

Их пугала перспектива возвращения куруков, запас патронов у них подходил к концу. В конце концов, если бы они лишились своего вожака, это значило бы только, что они лишились добычи, на которую рассчитывали. Афзал-хан, хоть и не отличался большим умом, но понял это.

– Я согласен, – проревел он, обнажая свою кривую саблю и отбрасывая ножны. Он взмахнул ею над головой: – Подходи, подходи и умри, ты, убийца неверных!

– Вели своим людям оставаться там, где стоят! – приказал О'Доннелл.

Услышав приказание, патанцы остановились, а над стеной поднялись головы туркменов, которые пристально наблюдали за происходившим, подняв ружейные стволы дулами вверх. Яр-Мухаммед не вышел из-за стены; он стоял возле нее, как бородатый горный дух, сжимая нож.

О'Доннелл не стал терять время. Держа в одной руке саблю, а в другой кинжал, он шагнул навстречу могучему афганцу. О'Доннелл был немного выше среднего роста, но Афзал-хан возвышался над ним по меньшей мере на полголовы. Мощные плечи и грудь афганца являли собой резкий контраст изящной фигуре мнимого курда; однако мышцы О'Доннелла были словно отлиты из стали. Его арабская сабля, хотя и не такая широкая и тяжелая, как кривая сабля Афзал-хана, была достаточно длинной, а ее лезвие было выковано из знаменитой дамасской стали, его невозможно было сломать.

Противники сошлись, и зазвенела сталь. Удары сыпались так быстро, что те, кто наблюдал за схваткой, едва успевали увидеть движение сабель, хотя все были искушенными воинами, давно привыкшими к оружию. Афзал-хан дико рычал, его глаза горели ненавистью, борода развевалась на ветру, а его сабля поднималась и опускалась с такой силой, что один его удар мог бы легко снести голову верблюда.

Но всякий раз кривая сабля афганца встречала на своем пути саблю О'Доннелла, который с легкостью и проворством отражал удары Афзал-хана, будто играя со смертью. Его сабля гнулась, но не ломалась, каждый раз распрямляясь, и, подобно жалу змеи, тянулась к груди Афзал-хана, к его горлу, отчего глаза афганца налились кровью бешенства.

Афзал-хан был опытным бойцом и обладал нечеловеческой силой. Но О'Доннелл вел себя мудро, все его движения были точно рассчитаны и экономны, и это давало ему преимущество. Он сохранял самообладание, и ему удавалось все время держать наступательную позицию, даже когда бычья сила Афзал-хана отбрасывала его назад. По его лицу текла кровь – одним из сильных ударов афганцу удалось ранить его в голову – однако его голубые глаза по-прежнему лучились.

Афзал-хан тоже был ранен. Острый конец клинка О'Доннелла задел его подбородок, и теперь кровь окрасила его бороду, что придавало ему совсем уж устрашающий вид. Он рычал и размахивал своей кривой саблей, и казалось, что его неистовый бешеный натиск в конце концов сломит сопротивление О'Доннелла, несмотря на все его мастерство и хладнокровие.

Наблюдавшие за схваткой туркмены и бандиты могли заметить, что О'Доннелл старался перейти к ближнему бою. Все ближе и ближе подступал он к афганцу, все опаснее казались удары кривой сабли Афзал-хана. Однако О'Доннелл сделал быстрое, едва уловимое движение рукой с кинжалом и снова отскочил на расстояние вытянутой руки. Снова он отражал бешеные удары кривой сабли, но теперь стальное лезвие его кинжала было окрашено в красный цвет, а по широкому поясу Афзал-хана текла струйка крови.

В глазах Афзал-хана, в том, как он рычал, были боль и отчаяние. Его движения теперь напоминали движения пьяного, однако он наносил удары с удвоенным безумством.

Кривое лезвие его сабли со свистом разрезало воздух, каждый удар мог стать смертельным для американца. Отбивая очередной удар, О'Доннелл не удержался на ногах и упал на колени.

– Курдский пес! – проревел Афзал-хан, и это был торжествующий крик победителя.

Туркмены, все как один, вскрикнули. Однако вновь мелькнуло узкое длинное лезвие кинжала – молниеносно, как жало змеи, вперед и назад.

Удар кинжала О'Доннелла был направлен в пах афганца, но пришелся по ноге. Лезвие перерезало мышцы и задело вену. Афзал-хан пошатнулся и выбросил руку в сторону, пытаясь удержать равновесие. В следующий миг О'Доннелл был уже на ногах, а его сабля занесена над головой бандита.

Афзал-хан упал так, как падает дерево. Из его головы толчками била кровь. Но даже сейчас жизненная сила еще не вышла из его тела. Он продолжал жить и ненавидеть. Кривая сабля выпала из его руки, но, стоя на коленях, он выхватил из-за пояса нож и даже успел отвести руку назад, замахиваясь, но тут нож выскользнул из его непослушных уже пальцев, и сам он рухнул на землю и неподвижно застыл.

Над долиной повисло молчание, а еще через мгновение она огласилась дикими криками туркменов. О'Доннелл вложил саблю в ножны, подскочил к упавшему афганцу и засунул руку под его окровавленный пояс. Его пальцы сразу наткнулись на то, что он и надеялся найти, – он вытащил пакет из промасленной бумаги и не смог сдержать радостного восклицания.

В пылу ожесточенной схватки ни О'Доннелл, ни туркмены даже не заметили, что патанцы подходили все ближе к сражавшимся и в конце концов образовали полукруг в нескольких ярдах от них. И вот теперь, когда О'Доннелл был занят рассматриванием промасленного пакета, длинноволосый патанский бандит метнулся к нему с занесенным ножом, собираясь ударить в спину.

О'Доннелла предупредил об опасности резкий вскрик Яр-Мухаммеда. Повернуться он уже не успел; не видя, но чувствуя своего врага, американец пригнулся, и нож просвистел мимо его уха. В то же мгновение чье-то мускулистое тело навалилось на его плечо с такой силой, что О'Доннелл упал на колени.

Прежде чем нападавший попытался нанести еще один удар, длинный кинжал Яр-Мухаммеда пронзил его грудь с такой силой, что острие кинжала вышло у патанца между лопаток. Когда враг упал, вазири вьщернул из его тела свой кинжал и, схватив О'Доннелла за халат, потащил его к укреплению, вопя, как безумец.

Все произошло в считанные мгновения – нападение патанца, прыжок Яр-Мухаммеда и отступление к стене. Остальные патанцы тоже бросились вперед, воя и рыча, как голодные волки, но клинок вазири мелькал неустанно над их головами и над О'Доннеллом. Такие же сверкавшие на солнце клинки О'Доннелл видел со всех сторон и, проклиная все на свете, он пытался остановить Яр-Мухаммеда, который, отбиваясь от врагов, продолжал тащить американца, не давая встать на ноги.

Возле лица О'Доннелла двигались волосатые ноги патанцев, его слух надрывали дикие дьявольские вопли и звон стали. Каким-то образом ему все же удалось вскочить на ноги, и в то же мгновение он услышал яростные крики за стеной – это туркмены опомнились и начали действовать.

Яр-Мухаммед был похож на безумного: сверкая глазами, он размахивал окровавленным кинжалом, и патанцы падали рядом с ним, как подкошенные. С силой схватив О'Доннелла, он перебросил его через стену, как мешок с зерном, а затем перепрыгнул сам, все еще не замечая, что его друг вовсе не смертельно ранен.

Патанцы не отставали, и даже стена не могла остановить их яростного натиска; однако туркмены дали по ним залп из ружей – замешательство было недолгим, и атака возобновилась. Рыча, как дикие звери, патанцы лезли на стену, подставляя грудь прямо под ружья туркменов. Между тем Яр-Мухаммед, безучастный к происходящему вокруг него, склонился над О'Доннеллом, лихорадочно шаря по его телу в попытках обнаружить страшную рану, которую, как он думал, получил его друг.

Он настолько был убежден, что О'Доннеллу нужна немедленная помощь, что не сразу сообразил, что из уст его друга вырываются не стоны умирающего, а яростные ругательства. Когда же Яр-Мухаммед понял, что напрасно беспокоился, он заключил своего друга в жаркие объятия. Но О'Доннелл оттолкнул его и бросился к стене, где ситуация складывалась уже не в пользу туркменов. Патанцы, сражаясь без вождя, образовали беспорядочную толпу в середине восточной стены; стрелки из башни вели по ним непрерывный огонь, но невообразимый хаос на стене мешая им достичь своей цели. Стрелки боялись попасть в своих, и их пули чаще всего пролетали в воздухе над головами сражавшихся.

Когда О'Доннелл оказался на стене, он увидел, что ближайший к нему туркмен выстрелом в упор превратил рычащую бородатую голову бандита в кровавое месиво. Вслед за этим, когда туркмен уже собирался вновь выстрелить, кинжал оказавшегося рядом патанца пробил ему горло, и туркмен свалился со стены, выпустив из рук ружье. О'Доннелл подхватил ружье и со всей силы ударил прикладом по голове патанца, уже взобравшегося на стену; приклад обагрился кровью, а патанец беззвучно сполз со стены на землю.

Бандиты и туркмены словно обезумели; борьба достигла высшего накала, кровь лилась рекой, и стену окутывали густые клубы дыма. У О'Доннелла уже не было времени оглядеться, чтобы определить, удержат туркмены стену или нет. Он видел только перекошенные рычавшие лица патанцев, маячившие перед ним, подобно кошмару. Не останавливаясь ни на миг, он молотил прикладом по этим страшным хищным лицам, пока огромного роста патанец не навалился на него, сбросив со стены.

Упав на землю, они начали отчаянно бороться. При падении О'Доннелл ударился головой о землю, и несколько мгновений все вокруг плыло у него перед глазами. Последними усилиями воли американец напряг зрение и увидел, что бородатый верзила занес над ним кинжал. Но в то же мгновение он вдруг страшно дернулся, и на лицо О'Доннелла брызнула его кровь – киберийский нож Яр-Мухаммеда снес бандиту полголовы.

Вазири оттащил безжизненное тело в сторону, и О'Доннелл, пошатываясь, поднялся на ноги. Он представлял собой ужасающее зрелище – его лицо, руки и одежда были залиты кровью, но американец, казалось, не замечал этого. Сражение на стене между тем становилось все более ожесточенным, но вот, наконец, патанцы дрогнули и начали медленно отступать к скалам.

Туркмены прочно удерживали стену, но О'Доннелл увидел брешь в их рядах и, стиснув зубы, тихо пробормотал проклятие – погибших было слишком много. Несколько патанцев тоже лежали мертвыми на стене, еще несколько – на земле внутри укрепления. Но число мертвецов за стеной было просто ужасающим.

Взглянув на эту картину, О'Доннел невольно содрогнулся от одной только мысли, как близки были к гибели. Если бы у патанцев был вожак, который разделил бы их беспорядочную массу на несколько отрядов, чтобы атаковать стену в разных местах одновременно, тогда у туркменов было бы совсем немного шансов уцелеть и выстоять. Но такого вожака не было, и судьба оказалась милостива к О'Доннеллу и его людям.

Патанцы залегли в скалах, периодически постреливая в сторону стены. Ветер доносил до О'Доннелла обрывки их ожесточенных споров и ругательств, но он уже не обращал на них никакого внимания, занявшись ранеными и пытаясь оказать им посильную помощь. Пока он был занят этим, бандиты вновь попытались ринуться в атаку, но энтузиазма у них за это время поубавилось, и первые же ружейные выстрелы с башни заставили их повернуть назад.

О'Доннелл быстро вернулся к углу стены и вновь стал изучать пакет, завернутый в промасленную бумагу, который он взял у Афзал-хана. В нем оказалось письмо – несколько листочков высококачественной бумаги, исписанных тонким изящным почерком. Письмо было не на урду, как сначала ожидал О'Доннелл, а на русском, с примечаниями на полях, сделанными другой рукой по-английски. Эти примечания поясняли суть письма, и по мере того как О'Доннелл читал их, лицо его все больше и больше мрачнело.

Как попало это письмо в руки неизвестного англичанина, написавшего свои примечания на полях, О'Доннелл не знал. Письмо предназначалось человеку по имени Сулейман-паша и красноречиво свидетельствовало о том, о чем О'Доннелл и сам догадывался, – о существовании заговора внутри заговора, зловещего кровавого заговора, скрывавшегося под маской международной политики…

Сулейман-паша был не только международным шпионом – он был предателем. Он предал людей, которым служил. Все нити этого дьявольского заговора, несомненно, вели на юг, и О'Доннелл тихо выругался, прочтя имена людей, пользовавшихся доверием правительства, которому они якобы служили. Теперь он твердо знал – это письмо ни в коем случае не должно попасть в руки Сулейман-паши. Теперь он, Кирби О'Доннелл, должен взять на себя ту работу, которую делал неизвестный англичанин, – он погиб, и его дело осталось незавершенным. Это письмо надо доставить на юг, где зловещие щупальца вероломного заговора уже подбираются совсем близко к беспечному и недальновидному правительству. О'Доннелл задумался, но, увидев приближающегося вазири, быстро сунул письмо за пазуху.

Яр-Мухаммед криво улыбался. В пылу схватки он лишился переднего зуба, а его черная борода была всклокочена и залита кровью, что придавало ему устрашающий вид.

– Слышал, как эти псы препираются друг с другом? – спросил он. – Они всегда так, только железная рука Афзал-хана сдерживала их. Теперь его бандиты откажутся подчиняться кому бы то ни было из их числа. Они боятся куруков, и у нас тоже есть причины их опасаться. Куруки будут ждать в горах за перевалом Акбара.

О'Доннелл кивнул, соглашаясь со словами Яр-Мухаммеда. Он был уверен, что горстка патанцев еще удерживает башню на перевале, но после того как погиб Афзал-хан, они в любой момент могут ее оставить. Он увидел, как с гор один за другим начали спускаться люди, и понял, что горные тропы больше не охраняются. Разведчики куруков вскоре доложат своему вождю, что путь свободен, и тогда в любой момент можно ожидать их нападения.

Солнце палило нещадно, и жара становилась невыносимой, доставляя все больше и больше страданий раненым, находившимся внутри укрепления. Со стороны скал изредка доносились разрозненные выстрелы и отзвуки продолжающейся перебранки между оставшимися без вожака патанцами. Новую атаку они уже не предпринимали, и Яр-Мухаммед с довольным видом ухмыльнулся в бороду.

По нараставшим звукам яростного спора в скалах стало ясно, что лишенная предводителя банда разбойников окончательно распалась. Патанцы спускались со скал в долину по одному или небольшими группами. Они начали грызться между собой из-за лошадей; сначала дело дошло до рукопашной, а затем и до стрельбы. Упавшая духом из-за неудачного сражения, повлекшего за собой многочисленные потери, страдающая из-за недостатка пищи и воды, терзаемая страхом перед врагами, банда патанцев лопнула, как мыльный пузырь, рассеявшись на множество мелких осколков, исчезнувших из виду в считанные мгновения. Поднявшись на стену и окинув взглядом долину, О'Доннелл увидел, что она пуста. Теперь в ней оставались только он и его люди.

Желая убедиться, что патанцы действительно ушли, О'Доннелл вывел из загона лошадь и вместе с Яр-Мухаммедом осторожно двинулся по равнине, чутко прислушиваясь ко всем звукам Следы на траве говорили о том, что бандиты направились к югу, стараясь пробираться по труднодоступным горам, чтобы избежать встречи с мстительными куруками, которые, по всей вероятности, все еще прятались среди выступов за перевалом Акбара.

О'Доннелл испытывал невольное уважение к курукам, и вот теперь он мрачно усмехнулся, подумав о странных превратностях судьбы, которая распорядилась так, что его врагами стали люди, которых он хотел бы видеть своими друзьями.

– Поезжай назад к туркменам, – обратился он к Яр-Мухаммеду. – Вели им седлать лошадей. Пусть привяжут раненых к седлам и нагрузят свободных лошадей едой и водой в кожаных мешках. Теперь у нас много лишних лошадей, оставшихся от тех, кто погиб. Скоро солнце начнет садиться, так что надо не мешкая трогаться в путь. Мы поедем по следам патанцев в темноте, потому что сейчас, когда горные тропы ими не охраняются, куруки, которые явно прячутся где-то неподалеку, могут ринуться в равнину, когда она будет освещена лунным светом. Пусть они найдут ее пустой. Может быть, мы сможем пройти через перевал, пока они еще прячутся в горах, готовясь к нападению на равнину. По крайней мере, сделаем такую попытку, а уж в остальном положимся на волю Аллаха.

Яр-Мухаммед одобрительно улыбнулся – ему всегда по душе были активные действия, а любое вынужденное томительное ожидание он переносил с трудом и, пришпорив коня, помчался по равнине. О'Доннелл посмотрел ему вслед, зная, что в вопросах подготовки к походу на Яр-Мухаммеда можно было положиться, как на самого себя.

Американец соскочил с коня, привязал его к низкому деревцу и начал пробираться между каменистых отрогов, не упуская из виду следы, оставленные отступившими патанцами. Сумерки уже начали сгущаться, но зоркие глаза О'Доннелла по-прежнему хорошо различали следы, приведшие его к узкому ущелью, спрятавшемуся между двумя отвесными склонами. Если бы за ними сейчас были враги, то О'Доннелл оказался бы перед ними, как на ладони, но он был уверен, что здесь нападение ему не грозит. Не зная точно, что произошло на равнине, куруки, будучи крайне подозрительными и осторожными, вряд ли подошли бы к ней сейчас слишком близко, даже если люди, удерживавшие башню, покинули ее. Американца сейчас меньше всего беспокоило какое-либо нападение.

Он вытащил из-за пазухи бумажный пакет и задумчиво посмотрел на него, терзаемый сомнениями. В его руках были документы, которые во что бы то ни стало надо было доставить до ближайшей британской сторожевой заставы. Для человека, который в одиночку решится пройти по этим горам, такой поступок равнялся бы самоубийству, но вдвоем, взяв с собой запас еды и воды, еще можно было бы рискнуть.

Он мог бы взять Яр-Мухаммеда, нагрузить лошадь или две провизией и потихоньку ускользнуть от туркменов, резко свернув на юг. Пусть тогда Сулейман-паша делает с Орканом все, что хочет, – гораздо раньше, чем посол узнает о его бегстве, он и вазири будут уже далеко. Но как тогда быть с воинами, оставшимися там, за стеной, которые сейчас готовятся к походу домой и которые целиком доверили себя Али эль-Гази?

Они слепо следовали за ним, подчиняясь любому его приказу, проявляя при этом мужество и безграничную веру своему предводителю. Если он бросит их сейчас, то тем самым обречет их на неминуемую гибель. Они не смогут пройти по этим горам без него. Те, кто не умрет от голода и жажды, будут убиты охваченными чувством мести куруками, которые, конечно же, не забыли того поражения, которое нанесли им смуглолицые туркменские всадники.

На лбу О'Доннела выступила испарина. Нет, даже ради сохранения мира во всей Индии он не сможет бросить людей, доверяющих ему. Он был их вождем, и его первый долг – быть с ними.

Но как тогда быть с этим проклятым письмом? Оно содержало в себе ключ к заговору Сулейман-паши. Оно рассказывало о надвигающейся опасности, зреющей сейчас в Хиберских горах, о мятеже, который должен охватить Индию, о заговоре, который можно было бы задушить в зародыше, если бы англичане вовремя о нем узнали. Но если он вернется с туркменами в Шахразар, ему придется отдать письмо в руки Сулейман-паши, иначе Сулейман выдаст его Оркану – а это означало пытки и мучительную смерть. О'Доннелл чувствовал себя словно в тисках, мучительно выбирая – пожертвовать собой, своими людьми или беззащитным народом Индии.

– Ага, да это сам Али эль-Гази! – раздался вдруг сзади приглушенный свистящий шепот, и американец увидел, как за выступом неподалеку замаячила чья-то тень. Очевидно, его держали под прицелом, и О'Доннелл с досадой отказался от попытки дотянуться до пистолета, висевшего у него на поясе сзади.

– А ну, не двигаться! – строго предостерег голос. – Верить тебе нельзя, так что лучше не делай лишних движений, а не то сразу получишь пулю в лоб.

Скосив глаза, О'Доннелл вгляделся в неясную тень за выступом и различил знакомые черты Сулейман-паши.

– Ты! Но как, во имя Шайтана…

– Не имеет значения. Дай-ка мне бумаги, которые ты держишь в руке. Давай их сюда живо, или, клянусь Аллахом, я отправлю тебя в ад, проклятый курд!

О'Доннелл не двигался с места, до боли стиснув зубы. Без пистолета, который был сейчас бесполезен, так как до него нельзя было дотянуться, он ничего не мог сделать. Его душила такая ярость, что он едва сдерживался, чтобы не закричать.

Сулейман-паша сделал шаг назад от О'Доннелла и спрятал бумаги себе в пояс. Он разрешил американцу повернуться к нему лицом, по-прежнему держа его под дулом пистолета.

– После того как ты уехал, – неторопливо произнес он, злорадно улыбаясь, – мне тайно сообщили с Севера, что бумаги, за которыми я тебя послал, гораздо более важные, чем я думал. Я решил не ждать в Шахразаре твоего возвращения, опасаясь, как бы дело не приняло нежелательный оборот, и отправился в Курук с небольшим отрядом гилзов, которые хорошо знали дорогу. Но за перевалом Акбара мы попали в засаду, которую устроили те самые люди, которые были нам нужны. Они убили моих людей, но пощадили меня, потому что меня знал один из их вожаков. Они сказали мне, что их загнал сюда Афзал-хан, и я начал догадываться, что там еще произошло. Они сказали, что за перевалом было сражение, потому что слышали звуки стрельбы, но что это за сражение, они не знали. В башне, что находится на перевале, никого не осталось, но куруки все же опасались какой-нибудь ловушки. Они не знают, что те, кому они хотят отомстить, уже ушли с равнины.

Я хотел поговорить с тобой как можно быстрее, поэтому добровольно вызвался один пойти в разведку, чтобы разузнать для них обстановку, и тогда они показали мне пешеходные тропы в горах. Я подошел к равнине как раз в тот момент, когда оттуда уходили последние патанцы, и спрятался здесь в надежде застать тебя одного. А теперь слушай! Туркменам конец. Куруки собираются уничтожить их всех до одного. Но я могу спасти тебя. Мы переоденем тебя в одежду мертвого патанца, и я скажу, что ты мой слуга, который убежал от туркменов. В Шахразар я не вернусь – у меня дела в Хиберском регионе, и я могу воспользоваться услугами такого человека, как ты. Мы вернемся к курукам и объясним им, как лучше напасть на туркменов и уничтожить их. За это они предоставят нам проводников и охрану, чтобы мы могли двигаться на юг. Ну так как, пойдешь ко мне на службу, курд?

– Нет, и будь ты проклят, свинья!

В пылу ненависти О'Доннелл произнес эти слова по-английски. Челюсть Сулейман-паши отвисла от неожиданности – он не думал, что человек, которого он считал курдом, вдруг заговорит по-английски, И именно в тот момент, когда Сулейман-паша опешил, О'Доннелл бросился на него, как кобра.

Смятение Сулейман-паши действительно длилось всего лишь мгновение, но этого было достаточно, чтобы американец выхватил пистолет из его онемевших пальцев. Внезапно очнувшись, Сулейман-паша начал бороться со всей яростью и ожесточением, на которые только был способен, но кинжал О'Доннелла безжалостно вонзался в его тело, не оставляя ни малейшей надежды остаться в живых. Они покатились по земле, скрывшись в тени огромного выступа; О'Доннелл, обезумев от ярости, продолжал наносить удар за ударом, пока не осознал, что его кинжал вонзается в мертвое тело.

Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, как пьяный, сделал шаг вперед. Только сейчас он заметил, что держит в левой руке пакет из промасленной бумаги, который выхватил в пылу схватки из-за пояса врага. Тьма уже окончательно сгустилась, и лишь звезды освещали своим призрачным светом мрачные холодные горы. До слуха О'Доннела донесся стук подков и скрип кожаных подпруг – к нему приближались его воины. Его сердце забилось, когда он услышал приглушенный смех Яр-Мухаммеда.

О'Доннелл сделал глубокий выдох и закрыл глаза; напряжение последних часов медленно покидало его. Теперь он сможет повести своих людей через перевалы обратно в Шахразар, уже не опасаясь Оркана Богатура, который никогда не узнает его тайну. Он сможет убедить туркменов, что в их же интересах будет как можно быстрее доставить письмо британскому командованию. Он сможет под видом Али эль-Гази оставаться в Шахразаре в полной безопасности, и он не допустит там нового заговора…

О'Доннелл улыбнулся и, вытерев кровь с кинжала, вложил его в ножны. Отдыхать еще рано – впереди куруки, сжигаемые жаждой мести, нетерпеливо ожидали встречи со своими врагами, притаившись за перевалом Акбара. И все же теперь душа О'Доннелла была спокойна, и предстоящее сражение в горах его совсем не тревожило. Он знал, что все будет хорошо, и чувствовал себя так, как будто уже вернулся в шахразарский дворец.