Текст книги "У начала времен (сборник)"

Автор книги: Роберт Франклин Янг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

ЛУННАЯ БАЗА. Нет. Но наша группа онтологов работает над этой проблемой. Просто держись, Энди. Мы свяжемся с тобой, как только сможем.

И Гэст держался. За ручки своего антиперегрузочного ложа. Он держался крепко, потому что всей своей душой хотел подняться из кресла, добраться до столика для карт и улечься на его гладкую поверхность.

Он взглянул на хронометр пульта управления. До последнего включения двигателя сорок две минуты.

Он оглянулся на «цветной телевизор». Лучше бы он этого не делал. Солнце снова превратилось в золотой диск с человеческими руками.

Атон.

– Приветствую тебя, о Диск, о Повелитель Света, – услышал он свой голос. – Приветствую, о великий бог, создавший эту ладью и принесший меня в этой лодке.

Тридцать две минуты до Схода.

По прошествию времени он понял, что держаться крепко за ручки недостаточно, что так или иначе он собирается подняться и улечься на стол. Он частью плыл, частью летел. Осторожно улегся на свою скамью. Его гость, как он это заметил, вернулся и теперь стоял рядом с ним, держа перед собой «Книгу мертвых». На этот раз Гэст понял все слова, хотя язык, на котором они произносились, по–прежнему был ему непонятен. Несколько минут назад он сам принялся повторять отрывок следом за чтецом. Теперь отрывок проник в него надежно, со всем пониманием:

– Приветствую тебя, великий бог, создавший эту ладью и принесший меня на лодке. Позволь мне выбирать курс этого плавания и позволь мне быть среди тех, кто безустанно странствует среди звезд. То, что отвратно Тебе, и то, что отвратно мне, я отведывать не стану, и то, что неприятно Тебе, совершать не стану, ибо вот есть грязь, и ее я отведывать не стану, а отведаю я священной еды погребального приношения, и да не буду отвергнут посему…

Дочитав заклинание, главный распорядитель свернул папирус, возложил его на грудь Гэста и удалился.

* * *

ЛУННАЯ БАЗА. Привет, Энди. Теперь слушай внимательно. Наша команда онтологов пришла к заключению, что орбита, на которой находится «Гелиос–5» в настоящее время, представляет собой интерфейс… проще говоря, общую границу двух смежных реальностей. Реальность Первая – это наш обычный физический мир, Реальность Вторая – нефизический потусторонний мир, такой, каким его представляли себе древние египтяне. Реальность Вторая, как настаивают онтологи, так же вещественна, как и Реальность Первая, поскольку обе представляют собой интерпретацию нуменов. Ситуация, в которой оказался ты, критичная и имеет два возможных выхода. Возможность первая: поскольку на границе–интерфейсе имеют место составляющие обеих реальностей, Реальность Вторая может в любой момент взять верх над Реальностью Первой. Возможность вторая: орбита «Гелиоса–5» такова, что он может полностью оставить Реальность Первую и перейти во Вторую Реальность. В любом случае результат будет один и тот же: твой статус как живого существа изменится.

К счастью, до момента орбитального Схода осталось менее тридцати минут; ускорение двигателей вынесет тебя из опасного района. Но до тех пор тебе нужно продержаться, Энди: если ты не дождешься Схода, то навсегда останешься на орбите, и тебе уже будет все равно, в какой реальности ты окажешься.

Лучшее, что ты можешь предпринять в этой ситуации – это отвлечь свое внимание. Посмотри развлекательные передачи, какой–нибудь грязный фильм (я знаю, что ты и Эвери тайком пронесли на борт несколько пленок); думай о Земле, вспоминай тот день, когда ты мальчиком забирался на яблони. В общем, делай что хочешь, только не смотри на Ладью Солнца, что бы ни случилось – не смотри на Солнце!

Энди?

ЛУННАЯ БАЗА. «Гелиос–5», ты слышишь меня?

ЛУННАЯ БАЗА. «Гелиос–5», отвечай!

ЛУННАЯ БАЗА. «Гелиос–5», отвечай!

ЛУННАЯ БАЗА. Энди! Энди! Бога ради, ответь!

Хмельная почва

Перевод с марсианского

ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Этот рассказ попал мне в руки таким путем, который для всех прочих закрыт, а посему я не имею права вдаваться в подробности. Насколько мне известно, это первый марсианский научно–фантастический рассказ, достигший Земли, и, помимо того, что он имеет самостоятельную ценность, читая его, можно сделать ряд других, не менее ценных выводов:

1) марсиане очень похожи на нас;

2) их цивилизация очень похожа на нашу цивилизацию;

3) в то, время как земные писатели–фантасты используют Марс, чтобы отображать недостатки нашего общества, марсианские писатели–фантасты используют Землю, чтобы отображать недостатки марсианского общества;

4) с этим отображением одинаково переусердствовали как на Марсе, так и на Земле, и некоторые марсианские писатели–фантасты стали писать пародии на других марсианских писателей–фантастов и

5) этот рассказ относится к последней категорий.

* * *

Упав из безбрежных просторов космоса, корабль, словно черная бескрылая птица, сел на голубые пески Земли.

Капитан Фримпф открыл люк, вышел на ослепительный свет, сделал вдох, и легкие его наполнились чистым душистым воздухом. Вокруг, до самого подернутого дымкой горизонта, простирались голубые пески. Вдали, играя на солнце всеми цветами радуги, словно осколки цветного стекла, переливались руины мертвого города. Высоко над головой по огромной голубой площадке небес гонялись друг за другом маленькие пухлые облачка.

Глаза его затуманились. Земля, подумал он, наконец–то Земля!

Трое рядовых, участвовавших вместе с ним в историческом полете на Землю, вышли из корабля и стали рядом. Глаза их затуманились тоже.

– Голубая, – прошептал Бирп.

– Голубая, – пробормотал Пемпф.

– Голубая, – прошепелявил Фардел.

– Конечно, голубая, – умильно сказал капитан. – Разве наши астрономы не утверждали, что голубизну Земли нельзя всецело относить на счет светопоглощающих свойств атмосферы? И почва должна быть голубой!

Он опустился на одно колено и захватил пригоршню удивительного вещества. Оно текло меж его пальцев, как голубой туман.

– Голубые пески Земли, – благоговейно прошептал капитан.

Встав с колена, он снял шляпу. Палило солнце, свежий земной ветерок ерошил волосы. Через голубые пески ветер донес из города звуки, похожие на перезвон стеклянных колокольчиков, и капитан вспомнил теплое марсианское лето, тягучие дни и жаркие послеполуденные часы, и лимонад, которым бабушка Фримпф поила его на веранде.

И тут он почувствовал, что кто–то дышит ему в шею. Он сердито обернулся.

– В чем дело, Бирп?

Бирп откашлялся.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Но не думаете ли вы, что сейчас подходящий случай… я хочу сказать, сэр, что путь наш был долгий, и Пемпфа, Фардела и меня мучит жаж… то есть мы немного переволновались, и нам кажется…

Под презрительным взглядом капитана он стушевался.

– Хорошо, – холодно сказал капитан. – Возьмите ящик этой дряни. Но только один, понятно? И, если я увижу хоть одну пустую бутылку, оскверняющую этот девственный пейзаж, я посажу всех вас на гауптвахту!

Бирп пустился было галопом к кораблю, но, услышав предупреждение капитана, остановился.

– Но куда же нам девать их, сэр? Если мы погрузим бутылки на корабль, то потребуется гораздо больше топлива, чтобы взлететь, а у нас его и так мало.

На мгновение капитан задумался. Разрешить эту проблему не составило большого труда.

– Закопайте их в землю, – сказал он.

* * *

Пока команда расправлялась с пивом, капитан стоял неподалеку и смотрел на далекий город. Фримпф представил себе, как, вернувшись на Марс, он станет рассказывать жене о городе – вот он сидит за обеденным столом и описывает синеватые башни, блестящие шпили, унылые руины зданий.

Невольно он представил себе и жену – она сидит напротив, слушает и ест, больше ест, чем слушает. И теперь она стала еще толще, чем до его отъезда. В тысячный раз он удивлялся дурацкой женской моде – толстеть, толстеть до такой степени, что некоторым мужьям приходится возить своих жен в специальных тележках. Почему бы им время от времени не вставать и не двигаться? Нет, им надо превращаться в настоящих свиней только потому, что в продажу поступает все больше разных приспособлений, облегчающих домашний труд. И почему они все время что–то жуют, жуют и жуют без передышки?

Лицо капитана побледнело, когда он представил себе, какой счет от бакалейщика ему придется оплатить, вернувшись домой. Счет от бакалейщика настроил его на другие, не менее грустные думы – вспомнился государственный налог на торговлю, дорожный налог, налог на деревья, налог на газ, налог на траву, налог на воздух, военные налоги, оставшиеся от первой мировой войны, от второй мировой войны, от третьей мировой войны и от четвертой мировой войны.

Капитан тяжело вздохнул. Платить за войны, в которых сражались твой отец, твой дед, твой прадед и прапрадед – ну как тут не запить! Он поглядел на Бирпа, Пемпфа и Фардела с завистью. Плевать им было на налоги. На все им было наплевать. Как три дикаря, они плясали вокруг пустого ящика из–под пива и уже успели сочинить похабную песенку о голубых песках Земли.

Капитан Фримпф прислушался к словам. У него стали гореть уши.

– Порезвились, и хватит, – сердито сказал он. – Закопайте бутылки, сожгите ящик и отправляйтесь спать. Завтра нам предстоит тяжелый день.

Бирп, Пемпф и Фардел покорно вырыли ямки – четыре ровных ряда ямок, как на кладбище, – и уложили в них одного за другим павших солдат – пустые бутылки. Потом они сожгли ящик, пожелали капитану спокойной ночи и пошли на корабль.

Капитан задержался. Поднималась луна, и какая луна! Ее волшебный свет преобразил равнину в пространную синеватую скатерть, а город в серебряный канделябр.

Тайна этих далеких пустых зданий и молчаливых покинутых улиц, переползла через долину и завладела всем его существом. «Что случилось с жителями? – подумал он. – Что случилось с жителями других городов–руин, которые он видел, когда корабль был на орбите?»

Капитан покачал головой. Он не знал этого и, наверное, никогда не узнает. Неведение огорчило его, и вдруг ему стало невмоготу от одиночества и мертвой ночной тишины. Он вошел в корабль и закрыл за собой дверь. Долго лежал он в темноте в своей каюте и думал о людях Земли, о благородной цивилизации, которая появилась и прошла свой путь, не оставив после себя ничего, кроме горстки стеклянных зданий–памятников. Наконец он заснул.

* * *

Наутро, выйдя из корабля, Фримпф увидел двадцать четыре пивных дерева.

Это название пришло на ум капитану Фримпфу невольно. Он никогда не видел пивных деревьев и даже никогда не слышал о них; но разве придумаешь лучшее название для высоких растений с бутылками янтарной жидкости, свисающими с ветвей, как созревшие плоды?

Несколько плодов было уже сорвано, и в молодом саду расселась веселая компания. Более того, судя по ряду маленьких холмиков на краю сада, там уже посадили много новых семян.

Капитан потерял дар речи. Разве могут за одну ночь вырасти пивные деревья из пустых бутылок, на какой бы то ни было почве… даже на земной? Он начинал смутно догадываться о том, что случилось с жителями Земли.

Пемпф подошел к капитану, держа в обеих руках по бутылке.

– Вот, попробуйте, сэр, – радостно сказал он. – Такого вы никогда не пили.

Уничтожающий взгляд капитана поставил его на место.

– Я офицер, Пемпф, а офицеры пива не пьют!

– Хм, я… я забыл, сэр. Виноват.

– Да, виноваты. Вы и те двое. Кто разрешил вам есть… то есть пить… земные фрукты?

В знак раскаяния Пемпф склонил голову, но видно было, что он раскаивается ровно настолько, насколько того требует его подчиненное положение.

– Никто, сэр. Я… кажется, мы немного увлеклись.

– И вы даже не полюбопытствовали, почему выросли эти деревья? Вы, химик экспедиции… почему вы не сделали анализа почвы?

– Нет никакого смысла делать анализ, сэр. Почва, способствующая произрастанию таких деревьев из пустых пивных бутылок, является достижением науки, которая за миллионы лет опередила нашу науку. Кроме того, сэр, я полагаю, дело здесь не только в почве. Мне кажется, что солнечный свет, отражаясь от поверхности луны, соединяется с некоторыми лунными излучениями, и в результате получается такой лунный свет, который может наполнять и размножать все, что посажено на этой планете.

Капитан посмотрел на него.

– Все, говорите?

– А почему бы и нет, сэр? Мы посадили пустые пивные бутылки, и разве из них не выросли деревья?

– Хм, – сказал капитан.

Он резко повернулся и вошел в корабль. Весь день он провел в своей каюте, погруженный в раздумья. Заранее составленный план работ на день был забыт. Когда солнце село, он вышел из корабля и зарыл все бумажные деньги, которые привез с собой в заднем отсеке корабля. Он привез все свои деньги и пожалел, что их не очень много. Впрочем, чего жалеть! Как только зацветут денежные деревья, у него будет сколько угодно семян.

В эту ночь, впервые за многие годы, ему не снились счета от бакалейщика и налоги.

* * *

Но, выскочив утром наружу и обежав вокруг корабля, капитан не обнаружил никаких денежных деревьев, стоящих в цвету на солнцепеке. Он обнаружил лишь маленькие холмики, которые сам же насыпал еще вечером.

Сначала разочарование ошеломило его. Но потом он подумал, что, может быть, для денег времени нужно побольше. Деньги, наверно, вырастить так же трудно, как и добыть. Капитан обошел вокруг корабля и посмотрел на сад. Он стал больше раза в три – прямо не сад, а молодой лесок. С завистью доглядывая на гроздья янтарных плодов, капитан шел по тропкам, испещренным солнечными бликами.

Ориентируясь по скоплениям жестяных шляпок от пивных бутылок, он вышел на небольшую полянку, где веселились вовсю. Вернее, это было не веселье, а гулянка. Пемпф, Фардел и Бирп, встав в кружок, танцевали, как три бородатые нимфы. Они размахивали бутылками и громко орали. У песенки о голубых песках Земли появился второй куплет.

Завидев капитана, вое вдруг затихли. Рядовые обратили на миг мутные взоры на Фримпфа, а затем загуляли с новой силой. А ложились ли они вообще спать, подумал вдруг капитан Фримпф. Вряд ли, но независимо от того, спали они или нет, совершенно очевидно, что дисциплина расшатывается с каждым часом. И если он хочет спасти экспедицию, надо принимать срочные меры.

Но решительность почему–то оставила его. Мысль о спасении экспедиции навела его на мысль о возвращении на Марс, мысль о возвращении на Марс повлекла за собой мысль о толстой жене, вспомнив о толстой жене, он вспомнил о счете от бакалейщика, подумав о счете от бакалейщика, он не мог не подумать о налогах, и по какой–то необъяснимой причине, вспомнив о налогах, он вспомнил и о том, что на полке бара в его каюте стоит непочатая бутылка виски.

Он решил отложить разговор с командой до утра. К тому времени денежные деревья наверняка взойдут, и тогда он получит хоть какое–то представление, долго ли останется ждать до сбора первого урожая и второго посева. И когда его будущее будет обеспечено, он сможет более авторитетно справиться с проблемой пивных деревьев.

Но и на следующее утро на маленьких холмиках позади корабля ростков не было. А на пивной сад было любо–дорого смотреть. Он занял чуть ли не половину долины, лежавшей между мертвым городом и кораблем, и когда ветерок шевелил отягощенные плодами ветви, звон стоял как на заводе стеклянной посуды, работающей на полную мощность.

Теперь капитан Фримпф уже нисколько не сомневался в участи, постигшей население Земли. Но что случилось с деревьями, которые посадили эти люди, подумал он. Фримпф был человеком неглупым, и ответ вскоре нашелся земляне выполняли примерно те же функции, что и пчелы на Марсе. Выпивая жидкие плоды, они, по сути дела, опыляли стеклянную скорлупу, в которой помещалась жидкость. Именно опыление, а затем зарывание скорлупы в почву служило причиной произрастания новых деревьев.

Недурственный круговорот был, подумал капитан. Да уж добро, как водится, быстро переводится, коли хватают через край. Мало–помалу люди становились горькими опылителями и в конце концов доопылялись до смерти, а деревья, неспособные к саморазмножению, исчезли с лица земли.

Поистине трагическая судьба! А разве менее трагична гибель от налогов?

Весь день напитан не выходил из каюты, обдумывая способ опыления денег. Блуждающий взор его все чаще останавливался на маленькой дверце бара. Незадолго до захода солнца явились Бирп, Фардел и Пемпф и попросили аудиенции.

Вел переговоры Фардел.

– Шэр, – скавал ом. – Мы вше решили. Мы не хотим возвращатьшя на Марш.

Капитан не удивился, но рядовые почему–то раздражали его.

– Убирайтесь ко всем чертям в свой сад и оставьте меня в покое! – сказал он и отвернулся от них.

Когда они ушли, Фримпф подошел к бару и открыл дверцу. Он взял с полки одинокую бутылку. Две ее пустые подружки болтались где–то на орбите между Землей и Марсом.

– Хорошо, что я сохранил хоть одну, – сказал капитан. Он открыл бутылку и опылил ее; потом он вышел из корабля, закопал бутылку, сел рядом и стал ждать, когда она прорастет.

Может быть, его денежные деревья вырастут, а может быть, и нет. А если они не вырастут, то будь он проклят, если вернется на Марс. Ему надоела толстая жена, ему надоел счет от бакалейщика, государственный налог на торговлю, дорожный налог, налог на деревья, налог на газ, налог на траву, налог на воздух, военные налоги, оставшиеся от первой мировой войны, второй мировой войны… А больше всего ему надоело быть самодовольным педантом с пересохшей глоткой.

Вскоре взошла луна, и он с восторгом смотрел, как первый росток его виски–дерева раздвигает голубые песчинки Земли.

Девушка–одуванчик

* * *

Увидев на холме девушку, Марк вспомнил стихотворение Эдны Сент–Винсент Миллс [2]2
  Американская поэтесса


[Закрыть]. Оно пришло ему в голову, наверное, потому, что девушка стояла на солнце и ветер трепал ее волосы – золотистые, как цветок одуванчика; а может быть, и потому, что старомодное белое платье обвилось вокруг ее стройных ног. Во всяком случае, Марк был уверен, что она непонятным образома перенеслась из прошлого в настоящее. Первое впечатление оказалось ошибочным: как потом выяснилось, она явилась не из прошлого, а из будущего.

Он вскарабкался на холм и, тяжело дыша, остановился позади нее. Она еще не видела его, и он думал, как заговорить с ней, не испугав. Пытаясь придумать что–нибудь, он достал трубку, набил ее и разжег, прикрывая от ветра ладонями. Подняв голову, он увидел, что девушка уже стоит к нему лицом и с любопытством разглядывает его.

Марк медленно подошел к ней, остро чувствуя близость неба и наслаждаясь дующим в лицо ветром. Он подумал, что ему следует почаще совершать прогулки. До холма он шел лесом, а теперь лес, уже тронутый кое–где огненными красками осени, раскинулся далеко внизу, а за лесом виднелось маленькое озеро со стандартным домиком на берегу и мостками для ловли рыбы. Когда жену Марка неожиданно вызвали в суд – она была присяжным заседателем, – ему пришлось проводить оставшиеся две недели летнего отпуска в одиночестве. Днем он ловил рыбу с мостков, а прохладными вечерами читал, сидя у большого камина в гостиной. Через два дня размеренное существование ему приелось; он отправился побродить по лесу, вышел к холму, поднялся на него и увидел девушку.

Подойдя поближе, он увидел, что глаза у нее голубые – голубые, как небо, на фоне которого вырисовывался ее силуэт. Лицо у нее было юное, нежное, прелестное. Он с трудом подавил желание протянуть руку и погладить девушку по щеке, обласканной ветром; он почувствовал, как дрожат кончики пальцев.

Да ведь мне сорок четыре, а ей едва ли больше двадцати, подумал он. О господи, что на меня нашло!

– Любуетесь видом? – спросил он громко.

– О да, – сказала она, повернулась и восторженно всплеснула руками. Это же просто чудесно!

Марк посмотрел в ту же сторону.

– Да, – сказал он. – Да.

Внизу, у подножия холма, снова начинался лес. Теплые сентябрьские краски его захлестнули всю долину, стиснули деревушку, видневшуюся невдалеке, и сошли на нет у самой границы городских предместий. А вдали таял в дымке зубчатый силуэт Коув–сити, похожий на расползшийся средневековый замок – в дымке он казался каким–то совсем невещественным, сказочным.

– Вы тоже из города? – спросил он.

– Пожалуй, – ответила она и улыбнулась. – Я из того Коув–сити, который старше этого на двести сорок лет.

По улыбке девушки он понял, что она и не надеется убедить его, но что в глубине души ей было бы приятно, если бы он притворился, будто верит ее словам. Он тоже улыбнулся.

– То есть из города две тысячи двухсот первого года нашей эры? – сказал он. – Должно быть, город к тому времени неимоверно вырос.

– Да, вырос, – сказала она. – Теперь это часть гигантского города, который доходит до этого самого места. – Она показала на опушку леса у подножия холма. – Две тысячи сороковая улица проходит прямо через ту кленовую рощицу, – продолжала девушка. – Видите вон те белые акации?

– Да, – сказал он, – вижу.

– Там теперь новая площадь. И на ней такой большой магазин самообслуживания, что его за полдня еле обойдешь. Там можно купить все от аспирина до аэрокаров. А рядом с магазином, там, где у вас буковая роща, большой магазин готового платья, в котором продаются новейшие творения ведущих модельеров. Платье, которое на мне, я купила сегодня утром. Оно простенькое и красивое, правда?

Красивое… На нее что ни надень, все будет красиво. Но Марк все–таки взглянул на платье. Оно было сшито из незнакомого материала, явно синтезированного из морской пены и снега. На какие только чудеса не способны фабриканты синтетических тканей… и каких только небылиц не придумывают молоденькие девушки!

– Наверно, вы прибыли сюда на машине времени, – сказал Марк.

– Да, папа изобрел такую машину.

Марк пристально посмотрел на нее. Он никогда не видел такого самообладания – хоть бы чуточку покраснела.

– И часто вы бываете здесь?

– Да. Это мои любимые координаты во времени и пространстве. Порой я стою здесь часами, смотрю и насмотреться не могу. Позавчера я увидела кролика, вчера – оленя, а сегодня – вас.

– Но как же это так – вчера, – спросил Марк, – если вы всякий раз возвращаетесь в то же самое время?

– А, я понимаю, что вы хотите сказать. Дело в том, что течение времени действует на машину, как и на все другое, и чтобы вернуться в те же самые координаты, нужно переводить машину назад каждые двадцать четыре часа. Но я этого никогда не делаю, потому что мне больше нравится возвращаться в разные дни.

– Ваш папа когда–нибудь бывал здесь с вами?

Высоко над головой лениво проплывал гусиный клин, и девушка некоторое время следила за ним.

– Папа болен, – сказала она наконец. – А ему бы так хотелось побывать здесь… Но я рассказываю ему обо всем, что вижу, – поспешно добавила она, – а это почти то же самое. Будто он сам бывает тут. Правда?

Во взгляде ее сквозило такое желание услышать подтверждение, что это тронуло его до глубины души.

– Разумеется, – сказал он, а потом добавил: – Как замечательно, должно быть, иметь машину времени.

Она кивнула с серьезным видом.

– Щедрый дар людям, которые любят природу. В двадцать третьем веке таких красивых лугов осталось совсем немного.

Он улыбнулся.

– Не так уж много их и в двадцатом веке. Я бы сказал, что этот уголок своего рода уникум. Надо почаще приходить сюда.

– Вы живете неподалеку? – спросила девушка.

– Я живу в домике милях в трех отсюда. Считается, что я в отпуске, но получается что–то не то. Жена исполняет свои обязанности присяжного заседателя в суде и потому не могла поехать со мной. Откладывать отпуск было уже поздно, вот и приходится мне быть чем–то вроде Торо [3]3
  Американский писатель и философ, призывал к жизни среди природы


[Закрыть]поневоле. Меня зовут Марк Рандольф.

– А я Джулия, – сказала она. – Джулия Данверс.

Имя идет ей. Идет так же, как и белое платье, голубое небо, холм и сентябрьский ветер. Наверное, она живет в маленькой деревушке в лесу… Если ей хочется выдавать себя за человека из будущего, то это ее дело. Гораздо важнее чувства, испытанные им при первом взгляде на нее, и нежность, которая охватывает его всякий раз, когда он смотрит на ее хорошенькое личико.

– Чем вы занимаетесь, Джулия? – спросил он. – Или вы еще учитесь в школе?

– Я учусь на секретаря, – сказала Джулия. Выставив вперед ногу, она сделала изящный пируэт и сложила руки на груди. – Стать секретарем – моя мечта, – продолжала она. – Ведь это просто чудесно – работать в большом важном учреждении и записывать, что говорят важные люди. Вы бы хотели, чтобы я была вашим секретарем, мистер Рандольф?

– Очень бы хотел, – ответил он. – Моя жена была моим секретарем еще до войны. Вот тогда–то мы и встретились.

И зачем я рассказываю ей об этом? – подумал Марк.

– Она была хорошим секретарем?

– Превосходным. Мне было жаль терять такого работника. Но, потеряв ее как секретаря, я приобрел жену, так что вряд ли это можно назвать потерей.

– Да, нельзя. Ну, а теперь мне пора возвращаться, мистер Рандольф. Папа ждет моих рассказов о том, что я видела сегодня, да и ужин надо готовить.

– Вы придете завтра?

– Наверное, приду. Я бываю здесь каждый день. До свидания, мистер Рандольф.

– До свидания, Джулия, – сказал он.

Он смотрел, как девушка легко сбежала вниз по склону холма и исчезла в кленовой роще, где через двести сорок лет должна будет проходить две тысячи сороковая улица. Он улыбнулся и подумал, что это за очаровательный ребенок. Как, наверное, прекрасно быть таким неиссякаемо любознательным и жизнерадостным. Марк особенно высоко ценил эти качества, потому что сам был лишен их. В двадцать лет он был серьезным юношей и учился в юридической школе; в двадцать четыре у него была своя практика, хотя и небольшая, но отнимавшая у него все время… нет, не все. Когда он женился на Анне, в его жизни наступил недолгий период, когда работа отступила на второй план. А затем началась война и с нею еще один период (на этот раз более длительный), когда стремление заработать побольше денег казалось занятием неуместным и даже презренным. Однако после возвращения к гражданской жизни все изменилось, тем более что теперь ему нужно было содержать жену и сына. И с тех пор он работал не покладая рук, за исключением четырех недель ежегодного отпуска, которым он позволял себе пользоваться лишь с недавних пор. Обычно две недели он проводил с Анной и Джефом на каком–нибудь курорте, а когда у Джефа начинались занятия в колледже, две недели они с Анной жили в домике на берегу озера. Но в нынешнем году Марку пришлось эти две недели жить в одиночестве. Впрочем… не совсем в одиночестве.

Марк шел медленно, и, когда он добрался до озера, солнце уже село. Озеро было маленькое, но глубокое; деревья подходили к самой воде. Дом стоял в некотором отдалении от берега среди высоких сосен, и от него к мосткам вела извилистая тропинка. Позади дома посыпанная гравием дорожка выходила на проселок, который вел к шоссе. Большой автомобиль с багажником и откидным верхом стоял у черного хода, готовый в любую минуту домчать Марка до цивилизованного мира.

Марк приготовил нехитрый ужин и съел его на кухне. Потом перешел в гостиную. На улице под навесом гудел движок, но это не нарушало вечерней тишины, непривычной для городского жителя. Достав из книжного шкафа антологию американской поэзии, Марк сел и отыскал стихотворение «Полдень на холме». Он перечел его трижды, и всякий раз перед глазами вставала девушка, освещенная солнцем – ветер треплет ее волосы, а подол платья, словно пушистый снег, вьется у длинных стройных ног. В горле стоял комок…

Поставив книгу на полку, Марк вышел на деревянное крыльцо, набил трубку и закурил. Он заставил себя думать об Анне, вспомнил ее лицо – нежный, но решительный подбородок, теплый, сочувственный взгляд ее глаз, в которых таился какой–то странный непостижимый страх; он вспомнил ее гладкие щеки и ласковую улыбку. И каждая черта этого лица показалась ему еще милее и привлекательнее, когда он представил себе ее пушистые светло–каштановые волосы и высокую грациозную фигуру. Думая о ней, он всякий раз восхищался неувядаемой молодостью, она ведь оставалась такой же хорошенькой, как в то далекое утро, когда он поднял голову и вдруг увидел у своего стола оробевшую девушку. Непостижимо, как это он двадцать лет спустя с нетерпением предвкушает встречу с другой девушкой, у которой в голове одни фантазии и которая годится ему в дочери. Впрочем… это не совсем так. Было какое–то мгновение, когда он покачнулся и… все. Лишь на короткий миг он потерял равновесие и пошатнулся. Теперь поступь его снова тверда, и в мире снова воцарился здравый смысл.

Марк выбил трубку и вошел в дом. В спальне он разделся, скользнул в постель и погасил свет.

«Позавчера я увидела кролика, – сказала она, – вчера – оленя, а сегодня – вас».

* * *

На следующий день на ней было голубое платье и под цвет ему – голубая ленточка в золотистых волосах. У подножия холма Марк немного постоял, ожидая, когда перестанет теснить горло; потом он поднялся на вершину, где гулял ветер, и стал рядом с девушкой. Он увидел мягкую линию ее шеи, и у него снова перехватило дыхание. И когда она повернулась и сказала: «Здравствуйте, а я думала, вы не придете», – он долго не мог выговорить ни слова.

– Но я пришел, – сказал он наконец. – И вы тоже пришли.

– Да, – сказала Джулия. – Я рада вам.

Неподалеку из гранитных обломков образовалось что–то вроде скамьи, они сели на нее и стали смотреть вниз. Он набил трубку, и ветер подхватил струйку дыма.

– Мой папа тоже курит трубку, – сказала она, – и когда разжигает ее, тоже прикрывает ладонями, даже если ветра нет. У вас много одинаковых привычек.

– Расскажите мне о своем отце, – сказал Марк, – и о себе тоже.

И она рассказала ему, что ей двадцать один год, что ее отец, физик, был на правительственной службе, а теперь пенсионер, что они живут в маленькой квартире на Две тысячи сороковой улице и она ведет хозяйство уже четыре года, с тех самых пор, как умерла мама. Потом он рассказал ей о себе, Анне и Джефе… о намерении сделать когда–нибудь Джефа своим компаньоном, о непонятном страхе Анны перед фотоаппаратами, о том, как она отказалась сниматься даже в день их свадьбы, о великолепном туристском походе, который они совершили втроем прошлым летом.

Когда он замолчал, она сказала:

– Какая у вас чудесная семья! Как, должно быть, прекрасно жить в тысяча девятьсот шестьдесят первом году!

– Имея в своем распоряжении машину времени, вы всегда можете перебраться к нам.

– Это не так–то легко. Не говоря уже о том, что мне и в голову не придет покинуть папу. Приходится принимать в расчет и полицию времени. Видите ли, путешествовать по времени разрешается только членам правительственных исторических экспедиций, а для простых людей это недоступно.

– Вам, кажется, это сходит с рук.

– Только потому, что мой папа изобрел собственную машину и полиция времени ничего не знает о ней.