Текст книги "Черви"

Автор книги: Роберт Фленаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

5

– Это ведь всего лишь небольшая любезность. – Адамчику очень не хотелось, чтобы Уэйт заставлял его упрашивать. Он хотел только одного – чтобы кто-то был всегда с ним рядом, хоть немножко дружил. А какая же это дружба, если ее приходится вымаливать.

– Не могу. Никак не могу. Вон ботинки сперва надо надраить. Потом еще винтовка не чищена. Да и отдохнуть тоже хочется. Просто отдохнуть. Понял?

Адамчик стоя заправлял только что выглаженную полевую рубашку в темно-зеленые бриджи. Уэйт сидел рядом на рундуке. Черной ваксой он начищал выходные ботинки, смотрел их на свет, поплевывал и снова махал щеткой. Одевшись, Адамчик принялся шнуровать башмак. Уэйт, как будто между прочим, сказал:

– Да и тебе не следовало бы ходить…

– Ты с ума сошел.

– Чего там, сошел. Дел же невпроворот. На башмаки свои вон погляди. Грязные же.

– Где же грязные? Нормально. Потом я их еще подчищу. А сейчас никак не могу. – Покончив со шнурками, он снова сел на рундук, опустил голову. – Мне обязательно надо. Хоть немного посидеть там, успокоиться. Даже хотя бы немного побыть одному. Не ожидать каждую минуту, что на тебя заорут. – Он вдруг резко вскинул голову. – Да чего это я тебе доказываю? Тебе-то что? Небось все в порядке, ничего не волнует. Ты у нас настоящий Джон Уэйн, собственной персоной.[10]10
  Киноактер из Голливуда. Получил известность за роль бравого солдата-фронтовика во Вьетнаме в фильме «Морская пехота».


[Закрыть]

Адамчик поднялся с рундука. Поглядел на сидящего Уэйта и, все больше злясь на себя, повторил:

– Ну, пошли же, Джо. Право же. Чего ты? Честное слово, мне вовсе не хочется идти одному из всего отделения.

Уэйт помолчал минуту, положил ботинок на пол, взял другой. Вновь принялся за работу. Потом, не поднимая головы, бросил:

– Да какого рожна мне идти туда? Я же даже не католик…

– Ну и что с того?

Уэйт опять помолчал, не спеша с ответом. Он вытащил из выреза рубашки висевшую на тонкой цепочке «собачью бирку» и протянул ее Адамчику. На металлической пластинке под рельефными буквами «КМП» и личным номером солдата, там, где должно быть выбито его вероисповедание, ничего не значилось.

– Видишь, какое дело. Магвайр очень удивится, если узнает, что я пошел. Откуда, скажет, такое быстрое обращение.

– Да он никогда и не поинтересуется…

– Может и да, а может, и нет. Кто его знает.

– Ну, пойдем же, Джо…

– Нет, не пойду. Иди один. А я, может, в другой раз…

– Ну и ладно.

Адамчик вытащил из тумбочки туалетные принадлежности и направился в умывальник. Рекруты, сидевшие по обе стороны прохода, трудились вовсю. Одни драили ботинки, другие начищали винтовки, штудировали учебники и наставления.

– Эй, ты, Двойное дерьмо! Не забудь за меня помолиться. Ладно?

Это кричал солдат по имени Филиппоне – здоровенный итальянец, командир второго отделения. Крайне наглое, распущенное и грубое, по мнению Адамчика, существо. Если не считать Магвайра, Филиппоне был самым ненавистным для него человеком во взводе. Этот парень уже дважды устраивал в казарме драки, вечно ко всем приставал, и Адамчик его побаивался. Поэтому он постарался пропустить выкрик мимо ушей и молча прошел в умывальник. «Не хватало еще, – подумал он, – обращать внимание на это ничтожество».

В тот момент, когда он приблизился к двери, она неожиданно распахнулась…

– Встать! Смир-рно!

– Вольно, скоты. – Магвайр пребывал явно в хорошем настроении. – Которые там черви собираются в церковь, чтоб через десять минут стояли в строю перед казармой. Пойдут вместе с другими взводами. Одним большим божьим стадом. С надежным поводырем. Протестанты, католики и всякий прочий сорт. А вы, кисоньки, розовые носики, что остаетесь, быстро надеть рабочее платье и приготовиться к авралу. Этой казарме давно уже нужна ха-арошенькая приборочка. Так что ждать до понедельника не будем. Командиры отделений – ко мне!

Нил, Филиппоне и Уэйт подбежали к сержанту.

– Сегодня у нас будет жарко, – начал тот. – Смотрите, чтобы никто не вздумал сачковать. Пусть каждый по три пота спустит. Ясненько?

– Так точно, сэр, – дружно рявкнули командиры отделений.

– Драить так, чтобы палуба блестела, как зеркало, на окнах ни пятнышка, а в сортире такой блеск, чтобы даже моя бабка, если бы была жива, посчитала за честь посидеть там на стульчаке. Усекли?

– Так точно, сэр!

– Первому отделению – палуба. Второму – окна. Третьему – сортир. Быстро за работу!

– Есть, сэр!

– Р-разойдись!

Нил и Филиппоне резко шагнули назад, повернулись кругом и бегом бросились к своим отделениям.

– Сэр! Рядовой Уэйт просит разрешения обратиться к старшему сержанту-инструктору.

– Ну, что там еще у тебя?

– Сэр! Рядовой Уэйт просит разрешения пойти в церковь…

– А кто же за тебя будет со взводом управляться?

– Рядовой Дэнелли, сэр. Я передам ему все, что приказано.

– В таком случае, котеночек, поторопись. Не то остальные ангелочки упорхнут без тебя. Давай!

– Есть, сэр!

Солдат побежал на свое место. Вслед ему по кубрику раздалось:

– Идущим в церковь построиться через восемь минут. И чтоб все было в ажуре, червяки. Если узнаю, что какая-то скотина вздумала выскочить из строя или еще что натворить, пусть на себя пеняет. Во всяком случае молитвами этот червяк уж не отделается…

В сложенной из красного необожженного кирпича гарнизонной церкви было нестерпимо душно. Два металлических вентилятора, стоявшие по обе стороны алтаря, только мешали слушать капеллана, бормотавшего что-то нечленораздельное по-латыни.

Уэйт как сел на скамейку, так сразу же и задремал. Адамчик же пытался слушать священника, с трудом следя за ним по карманному молитвеннику. Наконец тот кончил бормотать и, наклонив голову, направился к пюпитру, заменявшему традиционную кафедру.

В наступившей тишине посапывание Уэйта показалось очень громким, и Адамчик осторожно подтолкнул товарища в бок.

– А?

– Не спи…

– Что такого?

Капеллан громко откашлялся:

– Братие, – обратился он к присутствующим, – сегодня мы с вами давайте вспомним второе письмо апостола Павла к святому Фоме: «…Ведь бог дал нам не только терпение, но и силу духа, любовь к ближнему и способность держать в повиновении свои чувства…»

Уэйт осторожно огляделся вокруг. Впереди на хороших скамьях сидели местные офицеры и сержанты с женами. Церковь была небольшая, и они заполнили ее почти полностью. Лишь пять задних рядов были предоставлены новобранцам. Капрал, приведший их, стоял в стороне, внимательно наблюдая за порядком.

Капеллан тем временем продолжал свою проповедь, все время повышая голос – он тщетно пытался перекричать заглушавшие его вентиляторы.

– Эти мои слова о том, как надо переносить страдания и не стесняться этого, не роптать…

Взгляд Уэйта скользнул по стене, остановился на открытом окне. Там высоко над голубыми облаками, висевшими над Атлантикой, шли четыре самолета. Тонкие белые полосы, тянувшиеся за ними, постепенно расширялись и сходили на нет, как бы растворяясь в небесной голубизне. Это зрелище было таким спокойным, безмятежным, что у солдата опять смежились веки и голова безвольно упала на грудь.

– «…и во имя веры и любви к Иисусу Христу, – надрывался священник, – что завещал нам правду и дух веры…» Прошу всех встать и прочесть из Евангелия…

Адамчик больно двинул локтем в бок своего соседа.

– Проснись. Евангелие…

– Кто?

– Да вставай же ты! Ну!

Уэйт тяжело поднялся с места, уперся руками в спинку впереди стоящей скамьи и в полудреме слушал, что читал капеллан и повторяли прихожане. Наконец капеллан объявил:

– Можно сесть.

С шумом и вздохами присутствующие опустились на скамьи, снова уселись поудобнее. Уэйт тоже попытался найти прежнее положение, для удобства просунул ноги под переднюю скамью. Капеллан маленьким платочком вытер обильно выступивший на лбу пот.

– Слова, что мы только что прочитали, глубоко волнуют каждого из нас. – снова заговорил он. – Я знаю, что для многих из нас не так уж просто бывает порой должным образом увязывать общеизвестные христианские требования с нашей, повседневной военной жизнью. Не только не просто, но порой даже невозможно. Многим ведь так кажется, верно? Однако позволительно спросить, а законно ли такое мнение? Справедливо ли оно в наших условиях? Запомните, братие, что в жизни не бывает ничего такого, что не стало бы возможным в конце концов. И какой настоящий морской пехотинец позволит себе усомниться в этой истине? – Капеллан изобразил на лице щедрую, искреннюю улыбку. – Да и добрый христианин тоже. Бог делает все возможным. Надо только глубоко верить в это.

Неважно, какие пути избирает человек. Препоны могут встретиться на любом. И их надо преодолевать, как сказал святой Павел, «с верой и любовью». Труднее всего, конечно, делать это в условиях военной службы. Здесь ведь препоны бывают самыми сложными. Думаю, что не ошибусь, если скажу: труднее всего человеку побеждать чувство неприязни и даже негодования по адресу. того, кто бывает груб с ним или допускает насмешки. А такое, чего греха таить, часто бывает на военной службе. В морской пехоте не меньше, чем в армии или на флоте. На военной службе порой случается ведь, что кто-то пытается высмеивать тебя, тычет тебе в глаза твоими ошибками. И касается это не только солдат или матросов, но и офицеров. Все мы порой испытываем крайнюю неловкость от того, что…

Уэйт искоса посмотрел на Адамчика. Тот слушал так, что, казалось, боится пропустить хотя бы одно слово. Слегка наклонив вперед рыжую голову, зажав в коленях покрытые веснушками руки, он не моргая глядел на проповедника. Только временами как-то странно тер левой рукой кисть правой. Все ногти на руках у него были начисто обгрызены.

«Ишь ты, какой шибко верующий, – с неприязнью подумал Уэйт. – А чего бы ему и не быть верующим? Мальчишка ведь. Совсем сопливый. Лет на шесть, а то и на семь моложе меня».

Почувствовав на себе взгляд соседа, Адамчик оглянулся. Уэйт перевел взгляд вниз. Почему-то ему бросились в глаза ботинки товарища – рядом с его начищенными до зеркального блеска башмаками они выглядели уж очень плохо.

«Пожалуй, надо будет обязательно отчитать его за это, – подумал он. – Приказать, как только вернемся, как следует почистить. Чтобы действительно блестели. Да и винтовку его тоже надо будет проверить. За этим парнем нужен глаз да глаз. Ишь какой набожный выискался. Мечтатель несчастный. Времени и так не хватает, а он мотает его направо и налево. Выдумал еще в церковь ходить. Молитвы там всякие, размышления… А сам вон никуда не годится. Пусть только попробует еще лодыря гонять. Живо схлопочет. Не хватало еще, чтобы из-за этого церковника от Магвайра попало. Да и нечего ждать Магвайра. Слава богу, есть командир отделения. Чего больше. Вот же навязался этот парень мне на голову».

– Итак, – завершал между тем капеллан, – неважно, какие трудности и неприятности нас подстерегают, неважно, что твой брат – военный может быть порой недружелюбен к тебе, станет обижать пли высмеивать тебя. Мы все должны быть выше этого, должны трудиться и честно делать свое дело – быть хорошими солдатами или хорошими офицерами. И добрыми христианами. Это наш долг. А остальное неважно. Мы обязаны повиноваться командирам и начальникам. Как военнослужащие. Но и как христиане мы должны всегда помнить о долге смирения и повиновения старшим. Повиновения богу, определяющему наш земной путь, повиновения командирам. чья власть от бога. Возлюбим же всевышнего. Не будем придавать значения поступкам тех, кто по неведению или заблуждению насмехается над нами и нашими заповедями. Помните всегда слова святого Павла: «И да примем мы свою долю страданий, как добрые солдаты Христовы. Во имя отца и сына и святаго духа, аминь!»

Капеллан с чувством перекрестился и не спеша направился снова к алтарю.

Сопение Уэйта переросло в легкое похрапывание. Адамчик хотел было снова подтолкнуть его, но передумал. Он был искренне благодарен этому человеку за то, что он пошел с ним в церковь. Ему казалось, что теперь во взводе у него есть хоть один товарищ. Вот же не бросил он его, пошел с ним. И, может, со временем станет настоящим другом. Так что пусть уж пока подремлет. Зачем обижать. Дружба ведь должна расти с обеих сторон.

Служба закончилась, прихожане стали толпясь выбираться сквозь узкие двери на свежий воздух, и только новобранцы оставались на своих местах. Вот вышли последние, церковный служка, подойдя к алтарю, начал гасить свечи.

– Смир-рна! – Пять рядов новобранцев, грохнув каблуками, вскочили разом на ноги и вытянулись вдоль скамей.

– Равнение на алтарь, – заученно частил капрал. – Два первых ряда выходят вправо. Из следующего ряда – в затылок последнему. Внимание! Шагом… арш! А ну, шевелись! Быстр-ра!

Солдаты поспешно двинулись на выход. Уэйт стоял позади Адамчика. Их ряд еще оставался на месте. Адамчик тихонько сказал:

– Джо…

– Ну?

– Спасибо тебе.

– Это еще за что?

– Ты знаешь. За то, что пошел.

– Да ну тебя.

Ряд двинулся на выход.

– Слышь, Рыжий…

– Чего?

– А какое звание у капеллана, не знаешь?

6

– Бегом, черт вас всех подери! Бегом, скоты! Шевелись! Шевелись, говорю! Эй ты, жирная рожа! Чего чешешься? А ты, коротышка? Хочешь схлопотать? Так дождешься. В два счета получишь. А ну, трясите задницами, червяки паршивые! Шевелись! Не бойсь, не отвалятся! Бегом!

Под эту брань – сочетание строевого подсчета и отъявленной грубости – Магвайр гнал взвод по плацу. С винтовками, поднятыми на вытянутых руках над головой, в серебристых касках, сбившихся от бега набок, совершенно запыхавшиеся солдаты действительно скорее походили на стадо, нежели на воинское подразделение. Наконец сержант повернул их в сторону казармы.

– Запомните, скоты, – кричал он на бегу, – когда я подойду к крыльцу, ни одной задницы не должно торчать из дверей. Чтоб вся скотина уже была в стойле. Кого догоню на ступеньках, пусть на себя пеняет.

Подбежав к казарме, взвод с грохотом ринулся вверх по железным ступеням. Солдаты отчаянно пихали друг друга, толкались, работали коленями и локтями. Каждый больше всего боялся оказаться последним, попасть в лапы подходившему сзади Магвайру. А он был уже в двух шагах. В невообразимой свалке, образовавшейся в дверях, люди пробивали себе дорогу, при этом винтовки и каски звенели, ударяясь друг о друга.

В ют момент, когда сержант ступил на дорожку, ведущую к крыльцу, клубок пробивавшихся в дверь уже почти исчез. Все солдаты успели проскочить. Зазевался один лишь Купер. Магвайр бегом подбежал к крыльцу, перемахнул через ступеньки и рывком схватил его сзади за ремень. Другой рукой он сграбастал солдата за ворот куртки, резко дернул на себя и, подняв в воздух, втащил в таком виде в кубрик.

Мидберри стоял уже там, привалившись к столу для чистки оружия. Магвайр подтащил свою жертву сюда же.

– Если бы у этих скотов, сержант Мидберри, – запыхавшись, сказал он, – была хоть капля ума, так я бы решил, что тут дело все в строевой подготовке. Мол, не любят они ее, вот и все. Но ума-то ведь нет. Значит, и любят – не любят не может быть. В чем же дело? Это же стадо коров, а не солдаты. Китайцы, наверное, и то лучше маршируют, чем это сборище дубин стоеросовых. Главное, эта мразь позволяет воображать, будто бы уже ходить научилась. И не только ходить, но даже повороты в движении выполнять. Представляешь! Ты посмотрел бы, что творилось, когда я им скомандовал: «Левое плечо вперед, марш!» Это же просто уму непостижимо. Сброд какой-то!

В этот момент Магвайр, все еще державший Купера на весу, неожиданно отпустил солдата, и тот с грохотом свалился на пол. Упав, он выронил винтовку, потом схватил ее и стоял на четвереньках, не понимая толком, что происходит.

– А ну, встать! Встать, кусок! Быстро!

Купер вскочил. Винтовку он почему-то поднял на грудь, как по команде «Оружие к осмотру». Костяшки пальцев, державшие оружие, побелели от напряжения, сам он, как мог, вытянулся и замер под взглядом сержанта.

– Ты почему уронил оружие, червяк? Отвечай!

– Сэр, я… я не знаю, сэр! Не могу знать!

– Ишь ты, дерьмо вонючее. Он, видите, ли, еще и не знает. А может быть, ты боялся ушибить свои ручки? Свои беленькие, пухленькие пальчики? Косточки свои нежненькие, костяшечки?

– Так точно, сэр! Наверное, так, сэр!

– Ах, вот как. Ты, значит, так считаешь? Сколько же у тебя этих пальчиков? Сколько, спрашиваю?

– Сэр, у меня десять пальцев…

– Врешь, скотина. У тебя восемь обычных пальцев и два больших. Так?

– Так точно, сэр!

– А сколько у тебя винтовок, червячина вонючая?

– Одна.

– Как ты сказал, мерзавец?!

– Сэр, у меня одна винтовка.

– Вот то-то же. Тут ты чертовски прав, червяк. Чертовски. Так вот запомни: если я еще хоть раз, хоть один самый маленький разочек увижу, что ты, подонок, посмел уронить свою винтовку, я с тобой разделаюсь. Усек?

– Так точно, сэр!

– А тебе хоть капельку известно, как должен действовать морской пехотинец? В тебе же, падаль, ни на грош ничего нет от настоящего солдата. На ломаный грош…

– Так точно, сэр!

– А выглядишь как! Глядеть противно. Ну и видик, пропади я пропадом. Морской пехотой и не пахнет. Даже для армии и то ни к черту не годен. Паршивый сосунок, а не воин. Дитятко желторотое. Тебе это ясно, червяк?

– Так точно, сэр!

– Что тебе ясно, скотина?

– Сэр, мне ясно, что я паршивый сосунок и дитятко желторотое.

– Вот именно.

Мидберри и все солдаты молча наблюдали, как Магвайр медленно обошел вокруг стоявшего навытяжку Купера, затем приблизился к нему в упор и вдруг с силой ткнул его пальцем в живот.

– Да ты ведь вылитый малютка из тех, что подбрасывают честным людям на крыльцо, – осклабился он. – Сам-то как думаешь?

– Так точно, сэр!

– Вот именно, – казалось, что это открытие привело Магвайра в преотличнейшее настроение. – Теперь мне ясно, – гоготал он, – откуда такая мерзость попадает в наш корпус. Ее нам на крыльцо подбрасывают. Какая-то солдатина в юбке схлопотала себе ребеночка на службе, да и решила втихаря от него избавиться. Подброшу, мол, добрым людям. Этакого-то ублюдка. Вот здорово. Ты как считаешь, сержант Мидберри?

Мидберри понравилась эта шутка, он утвердительно кивнул. А Магвайр все больше расходился:

– Ну и ну, – продолжал он паясничать. – Вот так дела. Ничего, видать, не поделаешь, придется усыновить подкидыша. Вы как считаете, скоты? – повернулся он к взводу. – Примем ребеночка во взвод? Усыновим ублюдка, а? Пусть будет у нас вроде полкового козла. Ха-ха-ха!

– Так точно, сэр, – отозвался взвод, подстраиваясь под настроение старшего «эс-ина».

– Но ведь крошку надо кормить. Как быть-то? Что делать, кто знает? А? Ну вот хоть ты, свинья супоросая, – сержантский палец указал на рядового Клейна. – Что скажешь?

– Сэр? – опешил тот, не понимая еще, куда клонит начальство.

– Тебя, болван, спрашивают – справишься с кормлением или нет?

– Сэр, я не понял, что имеет в виду сержант-инструктор…

– Ишь ты, дерьмо, не понял. Да ведь у тебя, жирняка, грудь, как у бабы. Такой пары в городе у шлюх не сыщешь. Это точно. Не скажешь же ты, будто в этаких мешках молока нет. Верно?

– Никак нет, сэр. Ничего нет.

– Вот беда! Прямо тогда не знаю, что и делать. – Магвайр картинно почесал в затылке, затем вызвал из строя командира первого отделения.

Нил сделал три шага вперед, пристукнул каблуками, вытянулся перед штаб-сержантом:

– Сэр, рядовой Нил прибыл по вашему приказанию!

– А ну-ка, парень, бегом в сержантскую и принеси оттуда молочка. Там в холодильнике бутылочка стоит. Быстро!

– Есть, сэр, – солдат бросился выполнять приказание. А Магвайр продолжал ломать комедию:

– Ну разве можно нашего полкового козла, да к тому же еще и новорожденного, подброшенного нам на крыльцо, оставлять без жратвы. Он же, бедненький, с голоду подохнет. А потом эти ведьмы из лиги борьбы против жестокого обращения с животными нам задницы отгрызут. Как считаете, черви?

– Так точно, сэр!

Тем временем Нил вернулся в кубрик. В руках он держал бутылку со сливками.

– Поставь на стол и марш в строй, – приказал сержант.

Вытащив из брючного кармашка небольшой пакетик, он разорвал обертку и вытащил оттуда содержимое – в руках у него шуршала прозрачная пленка презерватива.

– Сержант Мидберри, – повернулся он к помощнику. – Ну-ка, дай мне ножик. Или, может быть, шило. Что есть.

Мидберри протянул брелок с ключами. На позолоченной цепочке болтался крошечный ножичек с перламутровой ручкой. Магвайр взял его, осторожно проткнул в пластике дырку, затем натянул презерватив на горлышко бутылки. Подняв над головой импровизированную соску, он зло засмеялся:

– Ну как, скоты? Теперь наша крошка-подкидыш не умрет с голоду. Мы ее сейчас как следует покормим.

Многие солдаты, забыв о запрете, громко смеялись. Магвайр не обращал внимания на это явное нарушение порядка, был слишком поглощен своей выдумкой. Подойдя к Куперу, он слегка распустил ему поясной ремень и подсунул под него бутылку, соской вверх.

– Теперь, малышка, как захочешь поесть, сразу же за бутылочку. Пососешь маленько, отдохни, потом опять пососешь. Вот и сыт, верно? Сразу веселее станет. Может быть, тогда у тебя, подонок, – он вдруг резко изменил тон, – хоть немного сил прибавится. Чтобы успевать вовремя проскакивать в дверь, протаскивать свою паршивую задницу в казарму. Не так, как в этот раз.

Сержант с нескрываемым отвращением смотрел на солдата. Казалось, он готов был раздавить его, как червяка, растоптать.

– А теперь прочь с глаз моих. П-шел вон, скотина!

– Есть, сэр! – Прижав винтовку к телу, Купер бросился что было мочи к своей койке. Лицо его пылало, бутылка булькала под ремнем.

– Ладно, девочки. – Магвайр прошелся перед строем. – Побаловались и хватит. Теперь быстро за учебники. – Он понаблюдал, как солдаты расселись по рундукам, взяли книги, начали заниматься. Потом вместе с Мидберри вышел из кубрика.

Как только за сержантами закрылась дверь, в кубрике вспыхнуло веселое оживление. Большинство солдат открыто выражали радость, испытывая облегчение от того, что на этот раз не они, а кто-то другой явился очередной жертвой начальника. Так было уже не впервой. Но всего явственнее это проявлялось, когда дело касалось Купера. Считалось, что у этого парня был самый низкий шанс на выживание. Почти все солдаты, подсчитывая свои шансы на прохождение курса начальной подготовки, прежде всего брали в расчет, насколько далеко они ушли от этого неудачника. Именно поэтому, когда Купер в очередной раз становился жертвой начальства, все другие испытывали чувство облегчения – и на этот раз карательный меч упал не на их голову, шансы выжить не поколебались.

Купер в последнее время вообще превратился во взводе в незаменимое средство поддержания морального духа новобранцев. Шло время, нарастали трудности, но, как бы ни было плохо, солдаты думали: раз Купер еще держится, значит, наши шансы тем более не потеряны. Если же он, наконец, не выдержит, тоже не страшно – объявится первостатейный кандидат в те горькие десять процентов отсева, которые статистика заранее уже зачислила в разряд «плавуна» – неизбежного отхода жерновов беспощадной мельницы солдатского обучения.

Даже Адамчик, чувствовавший порой искреннюю жалость к Куперу, втайне был все же доволен, что во взводе есть этот козел отпущения. Кто знает, кому пришлось бы быть «взводной мышью», если бы не этот богом обиженный парень. Не исключено, что всего вероятнее ему – рядовому Адамчику. Их, таких кандидатов, в кубрике было несколько – Купер, Хорек, Сестра Мэри, Помойная крыса, Очкарик, Кусок и, наконец, он – Двойное дерьмо. Все они волей сержанта Магвайра были превращены в объект постоянных насмешек и издевательств. И не только с его стороны. В подразделении было немало солдат, оказавшихся настоящими мастерами по части измывательств над слабаками, унижения тех, кто не смел дать сдачи.

Среди этих подонков особо нагло и бесцеремонно вел себя Филиппоне. Он был просто неистощим по этой части.

Сидя на рундуке и делая вид, будто внимательно штудирует учебное пособие, Адамчик краем глаза наблюдал, как этот парень задирает Хорька. Здоровенный итальянец все время пытался заглянуть Хорьку в глаза. Тот притворялся, будто ничего не замечает, несколько раз пересаживался с места на место, пытался отвернуться, прикрывал лицо учебником. Ничто не помогало. Длинный, хищный нос итальянца, как живой, продолжал лезть ему в лицо, а сидевшие вокруг дружки Филиппоне, тоже итальянцы, жившие до службы вместе с ним в одном квартале в Нью-Йорке, буквально изнывали от любопытства, ожидая, что же дальше будет.

– Хоречек, деточка, – сюсюкал Филиппоне, налезая грудью на свою жертву, – ну что же ты упрямишься. Я же хочу тебе помочь. Ты мой маленький… Малюсенький… Хоречек мой хороший… Эй, Тони, подтверди, что я правду говорю. Клянусь мадонной, правду.

– Истинную правду, парень. Истинную, – немедленно подтвердил Тони Кастальди. – Самую святую правду, разрази меня гром…

Все попытки Хорька отвязаться от приставалы были тщетны. Филиппоне все лез и лез. Наконец ему это, очевидно, надоело, и, протянув руку, он вырвал учебник из рук солдата.

– По бумажке-то всякий дурак сможет…

Хорек сделал вид, будто бы считает все это дружеской шуткой.

– Да ладно тебе, – пробормотал он, вымучивая на лице жалкое подобие улыбки и всем видом показывая, будто считает действия итальянца лишь товарищеской шуткой, – Ладно. Сдаюсь. О'кей, парень. О'кей!

Хорька звали Логаном. Свою кличку он получил за непомерно большую, вечно висящую мокрую нижнюю губу. Рядом с рундуком, на котором он сидел, стояло старое помятое ведро. Вдоль его кромки ровными темно-зелеными буквами и цифрами были написаны фамилия и личный номер этого солдата.

Как-то еще в самом начале обучения Магвайр заявил, что у этого «поганого червяка» такая отвратительная рожа, что солдаты во время строевой подготовки шарахаются от него и портят строй. Придя к такому выводу, старший «эс-ин» приказал при выходе взвода на занятия по строевой Хорьку надевать на голову это ведро и не снимать его до окончания занятий. Но Филиппоне, кажется, придумал забаву. Он выдернул у Хорька из-под подушки лежавший там белый носок, расправил его, завернул верхнюю часть внутрь, так что получилось что-то вроде колбаски, и эту штуку приставил себе в пах. Дружки заржали. Поощренный этим смехом, Филиппоне начал делать похабные движения, подталкивая локтем Хорька:

– Так ты как это вытворяешь, Хоречек? Вот так? Ручкой? Верно ведь? Ну, что же ты стесняешься. Скажи своему дружочку. Скажи.

– Да хватит тебе. Хватит, – отталкивал итальянца весь красный от стыда и негодования Логан. Он чуть не плакал. Большая мокрая губа еще больше отвисла и походила на огромного розового моллюска, вылезшего из раковины. Казалось даже, будто этот моллюск живет отдельной жизнью, сам по себе, и никак не зависит от хозяина.

Филиппоне все не унимался:

– Ребята, – вдруг закричал он с деланным удивлением, – глядите, Хорек-то, оказывается, смущается. Это же надо! Весь аж залился. Во чудно! Га-га-га!

Троица ответила дружным гоготом. Сцена, по их мнению, явно удалась.

Наблюдая это издевательство, Адамчик внутренне весь кипел. У него была привычка жевать внутреннюю часть щеки, и вот сейчас он даже не заметил, что было больно. От постоянных укусов ткань во рту была дряблая, вся в волоконцах, он кусал эти кусочки собственного тела и не замечал, что делает. Сидевший же рядом Уэйт, казалось, ничего не замечал. Он весь был поглощен учебником и не обращал внимания на то, что происходило вблизи него.

Тем временем Филиппоне, чувствуя, что его действия привлекли внимание, начал обращаться уже не столько к Хорьку, сколько к окружающим:

– Я же этому дурню только помочь хочу. Вон Тони говорит, что видел, как Хорек… Ну, в общем того… Этим делом занимался…

– Да будет тебе, право… С чего ты взял, – ныл окончательно потерявший контроль Хорек. – Прошу тебя, не надо…

– О, господи, – не удержался Адамчик. – Да когда же это кончится? – Слова эти он произнес хотя и с осуждением, но не очень громко. Так, чтобы Филиппоне не дай бог не услышал. Он помнил, как однажды уже было так – он вслух выразил свое неодобрение (итальянец тогда измывался над Купером). Филиппоне услышал это и тут же, оставив свою жертву, накинулся на него. Он открыто провоцировал Адамчика на драку, но тот, всячески кляня в душе свое малодушие и трусость, на стычку не пошел, а сделал вид, будто бы просто пошутил и не имеет ничего против невинных шуток четырех итальянцев. Тогда ему удалось вывернуться и остаться небитым. Однако это больно ударило по его самолюбию, и больше того – по его престижу во взводе. Он потом рассказал обо всем этом Уэйту.

– Так ты же сам напросился, – удивился тот.

– То есть как это сам?

– А не суй свой нос, куда не следует…

– Выходит, что я должен был спокойно наблюдать, как эти подонки издеваются над Купером?

– Тебе-то какая забота?

– Да черт меня побери, если я такое терпеть буду…

– Ну, как хочешь. Только тогда уж не бегай ко мне плакаться. Сам полезешь, сам и расхлебывай. А мне все-это до лампочки. Моя цель – выйти отсюда одним куском. Поэтому в чужие дела я совать нос не намерен. Да и тебе не советую. Помяни мое слово.

Вспоминая теперь этот разговор, Адамчик снова украдкой поглядел на Уэйта. Да, этот выйдет целым из любой передряги. Одним куском, как он говорит. Кто-кто, а он везде выживет.

Тем временем Филиппоне и его банда продолжали издеваться над Хорьком. Теперь итальянец заставлял солдата громко повторять за ним похабную частушку. Красный, весь взлохмаченный Хорек пытался отказаться, отчаянно тряс головой, отчего мокрая нижняя губа беспомощно моталась из стороны в сторону, умолял оставить его в покое. Развеселившиеся парни и слышать об этом не хотели. Они все же заставили солдата повторить громко и слово в слово всю гадость, которой его учили, и только после этого отошли. Уже уходя, Филиппоне вдруг спросил Логана:

– А спасибо-то ты мне скажешь? За науку, а? Я ведь так старался…

– Да, да… Спасибо тебе, – еле слышно, не поднимая головы, выдавил Хорек. – Спасибо.

Довольно ухмыляясь, Филиппопе отправился к себе, Кастальди и двое других двинулись следом.

Адамчик до глубины души ненавидел Филиппоне. Этот итальянец был настоящим мерзавцем, опытным и готовым на все подонком. Адамчик даже молился в душе, чтобы он провалился на зачетах. Хотя прекрасно понимал, сколь слабы, а скорее всего просто безнадежны были его мольбы. Ведь этот итальянец был жестоким бойцом. И он обладал теми качествами, о которых говорил Магвайр, когда рисовал им портрет настоящего морского пехотинца. Да, пожалуй, Филиппоне был даже чем-то похож на Магвайра, во многом повторял его. Наверно, поэтому его и командиром отделения назначили.

Он взглянул на Хорька, сидевшего на рундуке согнувшись над учебным пособием. Увидел отвисшую большую розовую губу, толстые линзы очков армейского образца, неуклюже сидевших на носу, и вдруг почувствовал что-то вроде жалости к этому парню. Захотелось помочь ему, выразить сочувствие, что ли. Но он тут же сказал себе, что помочь ничем не может, стало быть, нечего и голову ломать.