Текст книги "Иов, или Осмеяние справедливости"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Роберт Хайнлайн
Иов, или Осмеяние справедливости

Клиффорду Саймаку

Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай.

Книга Иова 5, 17

1

…Пойдешь… через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя.

Книга пророка Исайи 43, 2

Яма, доверху наполненная раскаленными углями, имела двадцать пять футов в длину, десять в ширину и, вероятно, около двух в глубину. Огонь в ней поддерживался уже много часов. От пылающих углей шел такой обжигающий жар, который казался совершенно непереносимым даже там, где сидел я, то есть в пятнадцати футах от края ямы, во втором ряду расположившихся на стульях туристов.

Я уступил свое место в первом ряду одной из наших дам, обрадовавшись возможности укрыться от жара за ее весьма пышной фигурой. Я испытывал немалое искушение отодвинуться еще дальше… но мне ужасно хотелось получше рассмотреть тех, кто пойдет по углям. Разве часто на долю человека выпадает случай увидеть чудо собственными глазами?

– Все это грубый обман, – сказал Многоопытный Путешественник, – сами увидите.

– Нет, это не грубый обман, Джеральд, – не согласился с ним Непререкаемый Авторитет По Всему На Свете, – а просто меньшее, чем… было обещано. Конечно, и речи не может быть о всех жителях деревни; вероятно, не примут участия исполнители хулы, и уж, разумеется, не будет никаких ребятишек. Выпустят одного-двух парней, у которых кожа на подошвах задубела почище выделанной коровьей шкуры и которых вдобавок накачают опиумом или каким-нибудь другим местным наркотиком; вот они-то, выйдя на арену, и пронесутся по углям в бешеном темпе. Селяне же станут оглушительно вопить, а наш друг-канак,[1]1
  Канаки – меланезийский народ основное население Новой Каледонии.


[Закрыть] что выполняет роль переводчика, настоятельно потребует от нас дать на чай каждому из ходящих по углям сверх того, что мы уже уплатили за луалу,[2]2
  На Гавайях и других островах Тихого океана так называются праздники и пиры на свежем воздухе, сопровождаемые танцами.


[Закрыть] танцы и это представление… Конечно, его нельзя назвать грубым обманом, – продолжал он, – ведь в буклете о пешеходных экскурсиях числится «хождение по углям». И мы его получим. На болтовню же насчет целой деревни таких искусников не стоит обращать внимание. Об этом в проспекте ничего не говорится. – Авторитет был чрезвычайно доволен собой.

– Массовый гипноз, – заявил Профессиональный Зануда.

Я хотел было попросить разъяснений насчет массового гипноза, но здесь моим мнением никто не интересовался. Я тут считался мальчишкой – если не по годам, то по стажу пребывания на круизном корабле «Конунг Кнут». Так уж ведется во всех морских круизах – каждый, кто оказался на борту в момент отплытия из порта отправления, считается важнее и старше любого пассажира, присоединившегося к круизу по пути. Такие правила возникли еще во времена древних мидян и персов, и ничто не в состоянии их изменить. Я же прилетел на «Графе фон Цеппелине», а из Папеэте улечу домой на «Адмирале Моффете», так что навсегда обречен быть «мальчишкой» и не смею подавать голос, пока вещают те, кто стоит выше меня.

На круизных кораблях отличная кормежка, но зато уровень общения частенько один из наихудших в мире. Несмотря на это, острова приводили меня в телячий восторг – даже Мистик, Астролог-Любитель, Будуарный Фрейдист и Адепт Нумерологии[3]3
  Псевдонаука, якобы дающая возможность по цифрам и датам предсказывать судьбы людей, ход исторических событий и т. п.


[Закрыть] не могли испортить мое настроение – я просто не вслушивался в их болтовню.

– Они делают это с помощью четвертого измерения, – объявил Мистик, – разве не так, Гвендолин?

– Именно так, милый, – согласилась Нумерологистка. – А вот и они. Ты увидишь, их обязательно будет нечетное число.

– Я так завидую твоим знаниям, милочка!

– Гм… гм… – хмыкнул Скептик.

Туземец, который помогал нашему корабельному руководителю экскурсии, поднял руки и обратил к нам ладони, прося тишины.

– Пожалуйста, выслушайте меня. Mauruuri roa! Большое спасибо. Сейчас великий жрец и жрица начнут возносить молитвы богам, чтобы пламя не нанесло вреда жителям деревни. Прошу вас помнить, что это религиозная церемония, и притом очень древняя – пожалуйста, ведите себя так, как будто вы присутствуете при богослужении в собственной церкви. Иначе…

Какой-то ужасно древний канак перебил его; старик и переводчик обменялись несколькими фразами на неизвестном мне языке, как я решил, полинезийском – такой он был мелодичный и певучий. Канак помоложе снова повернулся к нам.

– Великий жрец говорит мне, что некоторые дети сегодня пойдут по углям впервые, в том числе и тот малыш, что сидит на руках у матери. Жрец просит вас сохранять полное молчание во время вознесения молитв, иначе безопасность детей не может быть гарантирована. Разрешите мне отметить, что лично я – католик. И в такие минуты всегда обращаюсь к нашей пресвятой Деве Марии, чтоб она позаботилась о детях; прошу и вас всех помолиться о том же, согласно канонам вашей веры. А кто молиться не хочет, пусть соблюдает тишину и просто в сердце своем желает добра детям. Если великий жрец не будет удовлетворен благоговейным отношением аудитории, он не позволит детям войти в огонь; бывали случаи, когда он вообще отменял церемонию.

– А, что я вам говорил, Джеральд? – театральным шепотом произнес Непререкаемый Авторитет. – Вот она, подготовочка-то. Теперь он повернет дело по-своему и во всем обвинит нас же. – Авторитет сердито засопел.

Авторитет (его фамилия была Чиверс) начал действовать мне на нервы с той самой минуты, когда я появился на корабле. Я наклонился вперед и шепнул ему прямо в ухо:

– А если ребятишки пойдут сквозь огонь, у вас хватит духу последовать их примеру?

Да послужит вам это уроком! Учитесь бесплатно на моем дурном примере. Никогда не позволяйте болванам доводить вас до потери здравого смысла. Уже через несколько секунд я обнаружил, что мой вызов обратился против меня и что (непонятно как) все трое – Авторитет, Скептик и Многоопытный Путешественник – заключили со иной пари на сотню долларов каждый, что это я не осмелюсь прогуляться через огненную яму, если дети пройдут сквозь огонь.

Переводчик еще раз попросил нас соблюдать тишину, а жрец и жрица вышли на угли – вот тогда-то все смолкли и, как я думаю, некоторые стали молиться. Во всяком случае, я молился. Внезапно оказалось, что я раз за разом повторяю неожиданно всплывшие в памяти слова:

…Пусть уснет моя грешная плоть.

Укрепи мою душу, Господь!..

Почему-то они казались мне очень подходящими к данному случаю.

Ни жрец, ни жрица через огонь не пошли: то, что они сделали, было куда удивительнее и (как мне кажется) гораздо опаснее. Они просто стояли босыми ногами в огненной яме и молились на протяжении нескольких минут. Я явственно видел, как шевелятся их губы. Время от времени старый жрец что-то сыпал на угли. Едва соприкоснувшись с углями, это что-то взлетало снопом искр.

Я старался рассмотреть, на чем же, собственно, они стоят – на углях или на камнях, но так и не смог ответить на этот вопрос, точно так же, как не могу сказать, что хуже, а что лучше. А старуха, высохшая, как давным-давно обглоданная кость, тихо и спокойно стояла среди пламени, сохраняя безмятежное выражение лица и не предпринимая никаких мер предосторожности, если не считать, что она подоткнула свою лава-лава, превратив ее в нечто вроде подгузника. Было очевидно – старуха больше боится за одежду, чем за свои ноги.

Три человека с шестами в руках растаскивали горящие поленья, стараясь выровнять поверхность угольного слоя и сделать ее плоской, упругой и удобной для тех, кто пойдет через яму. Все это безумно занимало меня, ибо я сам собирался через несколько секунд вступить в пламя – если, конечно, не струшу и не проиграю пари. Мне казалось, что парни с шестами как бы прокладывают дорогу, которая позволит пересечь яму в длину по разбросанным там камням, а не по пышущим жаром углям. Во всяком случае я на это надеялся.

Впрочем, затем я подумал – а какая, собственно, разница? – так как припомнил раскаленные солнцем тротуары, которые до пузырей обжигали мои босые ноги там, в Канзасе, в дни моего далекого детства. Что касается огня, то его температура составляет минимум семьсот градусов, камни же «варились» в нем в течение нескольких часов. При таких обстоятельствах нельзя сказать, что предпочтительнее, – сковорода или сам огонь.

А между тем голос разума нашептывал мне на ухо, что проигрыш трех сотен не такая уж высокая плата за то, чтоб выбраться из этой ловушки… Неужели же я предпочту весь остаток жизни ползать на двух хорошо прожаренных обрубках?

А не принять ли мне заранее таблетку аспирина?

Три парня кончили возиться с горящими поленьями и отошли к краю ямы слева от нас. Остальные жители деревни собрались за их спинами, включая и ребятишек, чтоб им было пусто! И о чем только думают родители, позволяя детям так рисковать? И почему те не пошли в школу, где им явно надлежит быть в такие часы?

Трое угольщиков гуськом пошли вперед; они двигались к центру ямы не торопясь, но и не замедляя шагов. За ними так же медленно и непоколебимо потянулась процессия туземцев-мужчин. Дальше шли женщины, среди которых была и юная мать с ребенком на бедре.

Когда порыв раскаленного воздуха коснулся младенца, тот заплакал. Не сбиваясь с размеренного шага, мать взяла его на руки и дала ему соску. Младенец умолк.

Последними шли дети – от девушек и юношей до ребятишек-дошколят. Позади всех шагала малышка (лет восьми? или девяти?), которая вела за руку совсем маленького братца с круглыми от удивления глазенками. Было ему не больше четырех, а одеждой служила лишь собственная кожа.

Я смотрел на мальчугана и проникался печальной уверенностью, что в самом ближайшем будущем меня поджарят в наилучшем виде; деваться мне явно было некуда. Один раз мальчуган споткнулся, но сестра удержала его. И он пошел дальше своими маленькими отважными шажками. У дальнего конца ямы кто-то нагнулся и поднял его на край.

Вот и пришла моя очередь.

Переводчик обратился ко мне:

– Вы понимаете, что Полинезийское туристическое бюро не берет на себя ответственности за вашу безопасность? Огонь может опалить вас, может даже убить. Эти люди способны ходить сквозь огонь без вреда для себя, ибо они веруют.

Я сообщил ему, что тоже верую, втайне удивляясь, как можно так бесстыдно врать. Пришлось подписать бумагу, которую он мне протянул.

Время бежало стремительно, и чуть ли не в одно мгновение я оказался стоящим у края ямы с закатанными до колен брюками. Ботинки, носки, шляпа и бумажник остались у ее дальнего конца на скамейке, куда я их положил. Они стали моей целью, моим будущим призом… Интересно, если я не доберусь, их разыграют в лотерею или отправят моим ближайшим родственникам?

А переводчик продолжал.

– Идите прямо по центру. Не торопясь, но и не останавливаясь. – Тут его прервал великий жрец, и, выслушав его, мой наставник сказал: – Он говорит: не надо бежать, даже если вам начнет поджаривать пятки, потому что тогда вы споткнетесь и упадете. А в этом случае вам уже не встать. Он хочет сказать, что тогда вы умрете. Я же со своей стороны считаю долгом добавить, что вы вряд ли погибнете, ну разве что вдохнете пламя. Зато уж наверняка страшно обгорите. Поэтому не торопитесь и не падайте. Видите тот плоский камень, что лежит прямо перед вами? Это и есть ваша первая ступенька. Que le bon Dieu vous garde.[4]4
  Да хранит вас Бог (фр.)


[Закрыть] Удачи вам.

– Спасибо.

Я глянул на Непререкаемого Авторитета, который усмехался по-вурдалачьи, если предположить, что вурдалаки способны улыбаться. Я сделал ему ручкой этакий лихой жест и шагнул вниз.

Пожалуй, я сделал не меньше трех шагов, прежде чем осознал, что решительно ничего не ощущаю. И тут же понял, что одно чувство во мне все же сохранилось – страх. Мне было дико страшно. И хотелось оказаться где-нибудь в Пеории или даже в Филадельфии. Чтоб не торчать тут одному в этой гигантской дымящейся пустыне. Дальний конец ямы, казалось, отдалился от меня на расстояние целого городского квартала. Может, и больше. И я все еще тащился туда, молясь, чтоб паралич, лишивший меня всякой чувствительности, не заставил рухнуть, прежде чем я доберусь до своей далекой цели.

Я чувствовал, что задыхаюсь, и вдруг понял, что просто перестал дышать. И тогда я жадно вдохнул ртом, тут же пожалев о содеянном. Над гигантской огненной чашей воздух был насыщен раскаленным газом, дымом, двуокисью углерода и еще чем-то, что вполне могло быть зловонным дыханием самого Сатаны; кислорода же, в том количестве, о котором стоило говорить, тут конечно не было. Я выплюнул то, что вдохнул, и со слезящимися глазами и обожженной глоткой стал прикидывать, смогу ли добраться до дальнего конца, не сделав больше ни единого вдоха.

Боже, помоги мне! Ибо теперь я не видел противоположного края ямы. Дым поднимался клубами, и мои глаза не могли ни открыться, ни сфокусироваться на чем бы то ни было. Я вслепую рванулся вперед, старательно восстанавливая в памяти формулу покаяния на смертном одре, чтобы попасть на небеса, проделав все необходимые формальности.

А может, такой формулы вовсе и нет? Какое-то странное ощущение в пятках, колени подгибаются…

– Вам лучше, мистер Грэхем?

Я лежал на траве и смотрел на склонившееся надо мной доброе лицо цвета темной бронзы.

– Полагаю, что да, – ответил я. – А что произошло? Я все-таки дошел?

– Разумеется, дошли. И просто распрекрасно дошли. Однако в самом конце потеряли сознание. Но мы уже ждали вас, подхватили и вытащили. А теперь скажите, что случилось? Вы наглотались дыма?

– Возможно. Я получил ожоги?

– Нет. Впрочем, на правой ноге, может быть, и вскочит небольшой волдырь. Держались вы все время очень браво. Буквально вплоть до обморока, который, вернее всего, был вызван отравлением дымом.

– Я тоже так думаю. – С его помощью я приподнялся и сел. – Не подадите ли мне носки и ботинки? Кстати, а где же все остальные?

– Автобус уже ушел. Великий жрец измерил вам пульс и проверил дыхание, но никому не позволил вас тревожить. Если человека, чей дух временно покинул его тело, стараться привести в чувство, дух может вовсе не вернуться в свое обиталище. Жрец твердо верит в это, и никто не осмелился ему возразить.

– И я не стал бы с ним спорить; чувствую себя прекрасно. Каким-то по-особенному отдохнувшим. Однако как же мне добраться до корабля? Пятимильное путешествие через тропический рай наверняка покажется утомительным уже после первой мили. Особенно если пешедралом. И особенно если мои ступни действительно опухли так сильно, как мне кажется. Ведь у них для этого есть весьма основательные причины.

– Автобус вернется: нужно доставить туземцев на борт парохода, который отвезет их на остров, где они живут постоянно. После этого он может отвезти вас к вашему кораблю. Впрочем, можно сделать еще лучше. У моего двоюродного брата есть автомобиль. Он с удовольствием отвезет вас.

– Отлично. Сколько он за это возьмет? – В Полинезии такси повсюду невероятно дороги, особенно если вы сдаетесь на милость водителя, а у них, как правило, ничего похожего на это чувство отродясь не бывало. Однако мне показалось, что я могу позволить себе роскошь быть ограбленным, раз уж выхожу из этой истории с некоторым профитом. Три сотни долларов минус плата за такси… Я взял со скамьи свою шляпу. – А где мой бумажник?

– Ваш что?

– Мое портмоне! Я положил его в шляпу. Где оно? Это уже не шутка! Там были мои деньги. И визитные карточки.

– Ваши деньги? О! Votre portefeulle.[5]5
  Ваше портмоне (фр.)


[Закрыть] Прошу прощения. Мой английский оставляет желать лучшего. Офицер корабля, руководивший вашей экскурсией, взял его на хранение.

– Очень мило с его стороны. Но как я заплачу вашему брату? У меня нет ни франка!

В общем, мы договорились. Сопровождавший экскурсию офицер, понимая, что, забрав бумажник, оставляет меня без гроша, оплатил мою доставку на корабль вперед. Мой приятель-канак проводил меня до машины своего брата и представил последнему, что оказалось весьма затруднительно, так как у брата знание английского ограничивалось словами «О'кей, шеф», а я так и не разобрал, как звали кузена переводчика.

Его автомобиль был триумфом веры и упаковочной проволоки. Мы грохотали до пристани на полном газу, распугивая кур и легко обгоняя новорожденных козлят. Я почти потерял способность глядеть по сторонам, ибо был ошеломлен тем, что случилось перед самым нашим отъездом. Туземцы ожидали автобус, который должен был приехать за ними, и нам пришлось продираться через толпу. Вернее сказать, мы лишь попытались продраться. Меня зацеловали. Меня целовали все до единого. Мне уже приходилось наблюдать поцелуйный обряд полинезийцев, заменяющий здесь привычные нам рукопожатия, но впервые пришлось испытать его на себе.

Мой друг-переводчик пояснил:

– Вы вместе с ними прошли сквозь огонь и теперь стали почетным членом общества. Они жаждут заколоть для вас свинью. И задать в вашу честь пир.

Я постарался ответить сообразно обстоятельствам и одновременно объяснить им, что сначала должен вернуться домой, а дом лежит за «большой водой», а уж потом, в один прекрасный день, если позволит Господь, я вернусь сюда. На этом мы расстались.

Но ошеломило меня не столько это. Любой непредвзятый судья должен будет признать, что я достаточно широко смотрю на вещи и прекрасно понимаю, что в мире есть места, где моральные стандарты ниже американских и где люди не почитают за бесстыдство обнажать свое тело. Знаю я и то, что полинезийские женщины ходили голыми до пояса, покуда до них не добралась цивилизация. Да что там говорить! Я же почитываю иногда «National Geographic Magazine».[6]6
  Известнейший в США географический журнал, богато иллюстрированный.


[Закрыть]

Однако я никак не ожидал увидеть это собственными глазами.

Перед тем как я прогулялся по раскаленным углям, жители деревни были одеты именно так, как вы думаете – преимущественно в юбочках из травы, – однако груди у женщин были прикрыты.

Но когда они целовали меня на прощание – все оказалось уже не так. Я хочу сказать, что подобные свидетельства стыдливости были отброшены. Ну в точности, как в «National Geographic Magazine».

Признаться, я очень ценю женскую красоту. Эти восхитительные признаки женственности – если их рассматривать в соответствующей обстановке, когда шторы добродетельно задернуты – могут выглядеть весьма заманчиво. Но если вам сорок с лишком (нет, ровно сорок!) – это уж явно перебор. Я увидел женских бюстов больше, чем когда-либо видел за один раз, а может быть, и за всю жизнь. Во всяком случае, вполне достаточно, чтобы довести Евангелическое епископальное общество содействия поддержанию целомудрия и морали в его полном составе до коллективного умопомрачения.

Вот если бы меня предупредили хоть немного загодя, я наверняка воспринял бы сей новый для меня опыт с удовольствием. А в том виде, как получилось, опыт оказался слишком нов, слишком обилен для переваривания и слишком скоротечен; извлечь из него удовольствие можно было лишь ретроспективно.

Наш тропический «роллс-ройс» наконец со скрипом остановился, благодаря совместным усилиям ножных и ручных тормозов, а также компрессора. Я с трудом очнулся от глубочайшей эйфории. Мой водитель объявил:

– О'кей, шеф!

– Это не мой корабль! – воскликнул я.

– О'кей, шеф?

– Ты привез меня не к тому причалу. Хм… причал то вроде прежний, но корабль совсем другой! – В этом я был абсолютно уверен. Теплоход «Конунг Кнут» имел белые борта и надстройки, а также щеголеватые, слегка наклоненные фальшивые трубы. Эта же посудина была выкрашена преимущественно в красный цвет, и на ней торчали четыре высокие черные трубы. Наверное, это не теплоход, а пароход. И стало быть, он устарел уже много-много лет назад. – Нет! Нет!!!

– О'кей, шеф. Votre vapeur… voila![7]7
  Ваш пароход… вот он! (фр.)


[Закрыть]

– Non![8]8
  Нет! (фр.)


[Закрыть]

– О'кей, шеф.

Он вылез наружу, обошел машину, открыл дверь с той стороны, где сидят пассажиры, схватил меня за руку и сильно потянул. Хотя я был в приличной форме, но его рука оказалась отлично натренированной благодаря постоянным упражнениям в плавании, лазании за кокосовыми орехами, вытаскивании рыболовных сетей и туристов, которые не желают выходить из такси. Так что мне пришлось выйти.

Он прыгнул в машину, крикнул: «О'кей, шеф! Merci bien! Au'voir»[9]9
  Большое спасибо! До свидания! (фр.)


[Закрыть] – и был таков.

Хочешь не хочешь, а пришлось карабкаться вверх по сходням незнакомого корабля, дабы разузнать, если удастся, о том, что случилось с «Конунгом Кнутом». Когда я поднялся на борт, младший офицер, который нес вахту у трапа, отдал честь и произнес:

– Добрый день, мистер Грэхем. Мистер Нильсен оставил для вас пакет. Минуточку… – Он поднял крышку своего бюро и вытащил большой коричневый пакет из плотной бумаги. – Вот, пожалуйста, сэр.

На конверте было написано «А. Л. Грэхему, каюта С-109». Я вскрыл конверт и обнаружил в нем потрепанный бумажник.

– Все в порядке, мистер Грэхем?

– Да, благодарю вас. Передайте мистеру Нильсену, что я все получил, ладно? И заодно мою глубокую благодарность…

– Разумеется, сэр.

Я заметил, что это палуба «D», поднялся на один пролет, чтобы найти каюту С-109.

Однако в порядке было далеко не все. Мое имя не Грэхем.