Текст книги "Двойная звезда [Двойник; Дублер; Звездный двойник; Мастер перевоплощений]"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Роберт Хайнлайн
Двойная звезда

Глава 1

Если входит человек, одетый как деревенщина и ведущий себя так, как будто заведение принадлежит ему, то это наверняка космонавт.

Это объясняется просто. Профессия заставляет его чувствовать себя владыкой всего сущего; когда он ступает на Землю, ему кажется, что все кругом обычные крестьяне. А что касается мешковатой одежды, то от человека, который девять десятых всего времени проводит в космической униформе и гораздо больше привык к глубокому космосу, чем к обществу цивилизованных людей, трудно ожидать, что он знает, как следует одеваться. И не успеет он коснуться Земли, как становится жертвой сладкоречивых портняжек, которые так и вьются вокруг каждого космонавта, в надежде отоварить еще одного простака самым что ни на есть лучшим земным платьем. Я легко определил, что этого широкоплечего парня одевал Омар Палаточник; накладные плечи, которые делали его еще более широким; брюки, такие короткие, что когда он сел, из-под них показались волосатые ноги; сморщенная сорочка, которую с таким же успехом можно было напялить на корову.

Но я, естественно, держал свои мысли при себе, а тем временем заказывал ему выпивку, рассчитывая, что сделал хороший вклад. Я-то прекрасно знал, как космонавты распоряжаются деньгами.

– Горячих двигателей! – произнес я, когда мы с ним чокнулись. Он быстро взглянул на меня.

Этот тост и был моей первой ошибкой в отношении Дэка Бродбента. Вместо того, чтобы ответить: «Свободного космоса!» или «Счастливой посадки!», как полагалось, он окинул меня взглядом и мягко сказал:

– Прекрасный тост, но, к сожалению, не по адресу. В жизни не отрывался от матушки Земли.

После этого у меня оставалась еще одна прекрасная возможность придержать язык за зубами. Космонавты не так уж часто заглядывали в бар «Каса Маньяна»: отель был не в их вкусе, и к тому же далеко от порта. И когда один из них появляется здесь в земной одежде, тихо усаживается в темный уголок и утверждает, что он не космонавт – это его дело. Я и сам выбрал себе это место с тем, чтобы можно было наблюдать, не будучи замеченным самому – я иногда одалживал небольшие суммы то там, то сям, ничего, конечно, страшного, но лучше не нарываться на неприятности. Я должен был сообразить, что у него тоже имеются причины сидеть здесь, и отнестись к ним с уважением.

Но мои голосовые связки, как будто жили своей собственной жизнью, обособленной от меня, дикой и вольной.

– Не надо мне вешать лапшу на уши, парень, – ответил я. – Если вы наземник, то я – мэр Тихо-Сити. Готов побиться об заклад, что вы на своем веку попили на Марсе, – добавил я, обратив внимание на то, что он забавно поднимает стакан, глубоко укоренившаяся привычка к низкой гравитации.

– Ну ты, потише, – огрызнулся он, не шевеля губами. – Почему ты так уверен, что я летал? Ты ведь не знаком со мной?

– Прошу прощения, – сказал я. – Вы можете быть чем угодно. Но у меня, слава богу, еще есть голова на плечах. Вы выдали себя с самого момента, как только вошли сюда.

Он выругался про себя.

– Но как? – спросил он.

– Можете не беспокоиться. Сомневаюсь, что кто-нибудь кроме меня заметил это. Просто я подмечаю такие вещи, на которые большинство людей не обращает внимания, – я вручил ему свою визитную карточку, может быть немного самодовольно. На свете есть только один Лоренцо Свайт, акционерная компания из одного человека. Да, я – «Великий Лоренцо» – стерео, развлекательные программы, камерные выступления – «Пантомист и Выдающийся Художник Мимикрист».

Он пробежал мою карточку глазами и сунул ее в нарукавный карман – это обеспокоило меня, так как карточки стоили мне денег – прекрасная имитация ручной гравировки.

– Кажется, я теперь понимаю, – тихо произнес он, – но чем мое поведение все-таки отличается от обычного?

– Я покажу вам, – сказал я. – Сейчас я пройду к двери так, как ходят наземники, а обратно вернусь такой походкой, которой вошли сюда вы. Смотрите.

Я проделал все это, причем, возвращаясь к столику, немного утрировал его походку, чтобы он мог заметить разницу нетренированным взглядом; ступни мягко ступали по полу, как по плитам корабельной палубы, тело немного наклонено вперед и уравновешивается седалищем, руки вытянуты вперед и при ходьбе не касаются тела – всегда готовые схватиться за что-нибудь.

Там было еще с дюжину деталей, которые невозможно описать словами: короче говоря, чтобы так ходить, нужно быть космонавтом, с его всегда напряженным телом и бессознательным балансированием – все это приходит только за долгие годы пребывания в пространстве. Горожанин всю жизнь шляется по гладкой земле, по ровным полям при нормальной земной гравитации. Его не подстерегают никакие неожиданности. Другое дело космонавт.

– Ну как, поняли, что я имел в виду, – спросил я, опускаясь на стул.

– Боюсь, что да, – кисло согласился он. – Неужели я действительно хожу таким образом?

– Да.

– Хм-м-м… может мне взять у вас несколько уроков?

– Это не худший вариант, – согласился я.

Некоторое время он посидел, разглядывая меня, затем попытался заговорить, но, видимо, изменил решение. Он сделал знак бармену и тот вновь наполнил наши стаканы. После этого он залпом выпил свою порцию, расплатился за все и гибким движением соскользнул со стула.

– Подождите меня, – тихонько сказал он.

После того, как он заказал для меня выпивку, отказать я уже не мог. Да, честно говоря, и не хотел: он заинтересовал меня. Он понравился мне, даже несмотря на то, что наше знакомство длилось не более десяти минут.

Он относился к тому типу крупных симпатичных некрасивых нескладех, которых обожают женщины и уважают мужчины.

Он пересек зал своей гибкой походкой и прошел мимо столика у самых дверей, за которым сидели четыре марсианина. Мне бы и в голову не пришло, что какая-то штуковина, больше похожая на бревно, увенчанное тропическим шлемом, может требовать выпивки и привилегий человека.

Я просто видеть не могу, как они отращивают свои псевдоконечности: на мой взгляд это больше похоже на змей, выползающих из нор. Мне не нравится и то, что они могут одновременно смотреть во всех направлениях, не поворачивая головы, если, конечно, у них есть голова.

Но ее, конечно, нет. И я совершенно не выношу их запаха!

Никто не может обвинить меня в расовых предрассудках. Для меня совершенно не играет роли, какого цвета у человека кожа, к какой расе он относится или какую религию исповедует. Люди всегда были для меня людьми, а вот марсиане – какими-то предметами. На мой взгляд, они даже не животные. Если бы пришлось выбирать, то я скорее согласился бы, чтобы со мной все время жил африканский кабан, чем марсианин. И то, что их свободно пускают в рестораны, посещаемые людьми, кажется мне совершенно возмутительным. Но, к сожалению, существует договор, так что ничего не поделаешь.

Когда я входил в бар, этих четверых здесь не было – я бы их непременно учуял. По той же самой причине их не могло быть здесь, когда я подходил к дверям, показывая Дэку Бродбенту его походку. А теперь они были здесь, стоя на своих подставках вокруг стола и пытаясь подражать людям. И хоть бы вентиляция заработала сильнее.

Даровая выпивка, стоящая передо мной, не очень-то соблазняла меня – я просто хотел дождаться своего нового знакомого, вежливо поблагодарить его и уйти. Тут я внезапно припомнил, что уходя, он бросил пристальный взгляд в сторону все тех же марсиан. Может быть его уход был как-то связан с ними? Я взглянул на них снова, пытаясь определить, наблюдают ли они за нашим столиком или нет – но разве можно сказать, куда марсианин смотрит или о чем он думает? Кстати это мне в них тоже не нравится.

Несколько минут я просидел, вертя в руке стакан и теряясь в догадках; что же могло случиться с моим космонавтом. У меня были все основания предполагать, что его гостеприимство может достигнуть размеров обеда, а если мы станем друг другу достаточно «симпатико», как говорят в Мексике, мне даже может обломиться небольшой денежный заем. Потому что перспективы у меня были самые никудышные – могу признаться, что я пытался дозвониться до своего агента, но его автосекретарь просто записывал мое сообщение на пленку, а если у меня сегодня не окажется монеты для подкормки ненасытной двери номера, то мне негде будет переночевать… Вот как низко упали мои акции: дожил до того, что вынужден жить в каморке с автоматической дверью. В самый разгар моих грустных самопризнаний, меня тронул за локоть официант.

– Вас вызывают, сэр.

– А? Спасибо, приятель. Принесите, пожалуйста, аппарат сюда, к столу.

– Очень жаль, сэр. Но его нельзя принести сюда. Это прямо по коридору, кабина номер двенадцать.

– Вот как. Ну, спасибо, – ответил я, постаравшись придать голосу побольше искренности, раз уж мне нечего было дать ему на чай. Проходя мимо столика марсиан, я обошел его далеко стороной.

Теперь я понял, почему нельзя было принести аппарат на стол: № 12 был кабиной повышенной безопасности, защищенной от подглядываний и подслушивания и многого другого. Изображения не было, и оно не появилось даже тогда, когда я закрыл дверь кабины. Экран оставался молочно-белым до тех пор, пока мое лицо не оказалось напротив передающего устройства. Только тогда молочная пелена на экране растаяла и я увидел лицо своего знакомого-космонавта.

– Прошу прощения, что побеспокоил, – быстро сказал он, – но я очень торопился и не мог объяснить всего. Я хотел бы попросить вас сейчас же прийти в комнату номер 2106 в отеле «Эйзенхауэр».

Объяснять он ничего не стал. «Эйзенхауэр» – такой же неподходящий для космонавта отель, как и «Каса Маньяна». Я просто сердцем почуял беду. Ну в самом деле, не будешь же приглашать первого встречного, с которым познакомился в баре несколько минут назад, в свой номер, да еще так настойчиво – по крайней мере, если он был одного с тобой пола.

– А зачем? – спросил я.

Лицо космонавта приняло выражение человека, который привык, чтобы ему подчинялись беспрекословно: я изучал его с профессиональным интересом – это выражение довольно таки сильно отличается от выражения гнева. Оно больше походит на грозовую тучу, набегающую перед бурей. Но он быстро взял на себя в руки и спокойно ответил:

– Лоренцо, у меня нет времени объяснять. Вам нужна работа?

– Вы собираетесь предложить мне работу по профессии? – медленно спросил я. Какое-то мгновение мне казалось, что он предлагает мне… Ну, в общем вы понимаете – работенку. До сих пор мне удавалось хранить профессиональную гордость, невзирая на пращи и стрелы яростной судьбы.

– Конечно же по профессии, – быстро ответил он. – Причем требуется актер самой высокой квалификации.

Я постарался, чтобы чувство облегчения никак не проявилось на моем лице. То, что я бы согласился на любую профессиональную работу, было сущей правдой – я бы с удовольствием исполнил роль балкона в «Ромео и Джульетте», но ни к чему показывать свою заинтересованность.

– А какого рода работа, – спросил он. – У меня много предложений.

Но он не клюнул на удочку.

– Я не могу рассказывать это по фону. Вам, наверное, неизвестно, но это факт: с помощью специального оборудования можно подслушивать даже самые надежно защищенные линии. Так что поторапливайтесь.

Чувствовалось, что я ему очень нужен, следовательно, заинтересованность выказывать ни к чему.

– Послушайте, – запротестовал я. – За кого вы меня принимаете? За мальчика на побегушках? Или, может быть, за мальчишку, который готов разбиться в лепешку, лишь бы ему доверили что-нибудь поднести? Я – Лоренцо! – Я гордо вскинул голову и принял оскорбленный вид. – Что вы можете мне предложить?

– Хм… Но, черт возьми, я не могу рассказать этого по фону. Сколько вам обычно платят?

– Что? Вы имеете в виду мой профессиональный оклад?

– Да, да!

– За одно выступление? Или за неделю? Или стоимость длительного контракта?

– Нет, нет. Сколько вы берете в день?

– Минимальная сумма, которую я получаю за одно вечернее выступление – сотня империалов. – Это было сущей правдой. Конечно, иногда мне приходилось играть кое в каких скабрезных и глупых постановках, но получал я за это ничуть не меньше своей обычной платы. У каждого человека должны быть определенные стандарты. Я считаю, что лучше поголодать, чем соглашаться на нищенскую плату.

– Прекрасно, – быстро отозвался он. – Сотня империалов наличными у вас в руке как только вы окажетесь у меня в номере. Но поторопитесь!

– А? – я вдруг с огорчением понял, что с такой же легкостью мог бы запросить и двести и даже двести пятьдесят. – Но я еще не принял вашего предложения.

– Это не имеет значения! Мы обговорим это, как только вы появитесь у меня. Сотня ваша, даже если вы откажетесь. Если же вы согласитесь – ну скажем, можете назвать эту сумму премиальной и не входящей в плату за работу. Ну, пойдете вы ко мне, наконец, или нет?

Я склонил голову.

– Конечно, сэр. Потерпите немного.

К счастью, отель «Эйзенхауэр» расположен неподалеку от «Каса», потому что мне бы нечем было даже заплатить за проезд. Однако, хотя искусство ходить пешком почти утрачено, я владею им в совершенстве – и это дало мне возможность немного привести в порядок мысли. Уж кто-кто, а я-то вовсе не был дураком; я прекрасно понимал, что если человек с такой навязчивостью пытается всучить другому деньги, то настало время изучить карты, потому что здесь явно скрыто что-то или незаконное, или опасное, или и то и другое вместе. Конечно, меня мало волновала законность ради законности. В этом вопросе я был полностью согласен с Бардом, что закон часто оказывается идиотом. Но, в основном, я ходил по правой стороне улицы.

На сей раз я понял, что располагаю недостаточным количеством информации, выбросил все из головы и, перебросив плащ через правую руку, шел, наслаждаясь мягкой осенней погодой и богатой палитрой разнообразных запахов большого города. Дойдя до отеля, я решил пренебречь главным входом и поднялся на двадцать первый этаж, воспользовавшись дополнительным лифтом. Я смутно чувствовал, что это неподходящее место для того, чтобы моя публика меня узнала. Мой космический странник впустил меня в номер.

– Однако, вы заставляете себя ждать, – заметил он.

– Неужели, – отозвался я как ни в чем не бывало и окинул взглядом номер. Номер был из дорогих, как я и ожидал, но в нем царил ужасный беспорядок, там и сям по всему номеру виднелись пустые стаканы и кофейные чашки, причем и тех и других было не менее чем по дюжине. Не нужно было обладать богатым жизненным опытом, чтобы сообразить, что я – последний из множества посетителей. На диване, уставясь на меня, лежал еще один человек, которого я сразу про себя определил как космонавта. Я вопросительно взглянул на хозяина, ожидая, что мне представят незнакомца, но никакого представления не последовало.

– Ну, раз вы наконец-то явились, тогда давайте приступим к делу.

– Разумеется, что наводит на воспоминание о какой-то премии, или отступных.

– Ах, да, – он повернулся к человеку на диване. – Джек, заплати ему.

– За что?

– ЗАПЛАТИ ЕМУ.

Теперь я точно знал, кто здесь хозяин, хотя, как я понял позже, Дэк Бродбент не так уж часто давал понять это. Другой быстро поднялся, все еще недовольно хмурясь и отсчитал мне полсотни и пять десяток. Я сунул их в карман, к счастью, не считая, и произнес:

– Я к вашим услугам, джентльмены.

Верзила пожевал свою губу.

– Прежде всего, я хотел бы, чтобы вы поклялись даже во сне никогда не упоминать об этой работе.

– Если моего обычного слова недостаточно, то и моя клятва ни к чему.

– Я взглянул на второго человека, вновь распростершегося на диване. – Мы, кажется, с вами незнакомы. Меня зовут Лоренцо.

Он взглянул на меня и отвернулся. Мой знакомый из бара поспешно вставил:

– Имена роли не играют.

– Вот как? – мой отец, достойнейший человек, умирая, взял с меня слово никогда не делать трех вещей: не мешать виски с чем-либо кроме воды, всегда игнорировать анонимные письма и, наконец, никогда не иметь дела с человеком, который отказывается назвать свое имя.

– Счастливо оставаться, господа, – я направился к двери, буквально чувствуя, как их сотня империалов греет мне бок.

– Подождите! – Я остановился. – Вы совершенно правы, – продолжал он.

– Меня зовут…

– Шкипер!

– Оставь, Джек. Меня зовут Дэк Бродбент, а это – Жак Дюбуа. Вон как он смотрит на меня. Мы оба – классные пилоты – любые корабли, любые ускорения.

Я поклонился.

– Лоренцо Смайт, – честно сказал я, – жонглер и художник – член «Клуба ягнят».

Про себя я отметил, что давно пора заплатить в клубе членские взносы.

– Вот и отлично, Джек, попробуй для разнообразия поулыбаться. Лоренцо, так вы согласны держать наше дело в тайне?

– Слово джентльмена. Мы же приличные люди.

– Независимо от того, беретесь вы за эту работу или нет.

– Независимо от того, приходим мы к соглашению или нет. Я честный человек, и если меня не будут пытать, то ваши сведения в полной безопасности.

– Я прекрасно знаю, какое воздействие на мозг оказывает неодексокаин, Лоренцо. Никто не требует от вас невозможного.

– Дэк, – торопливо вмешался Дюбуа. – Это неправильно. Нам следует по крайней мере…

– Заткнись, Джек. До гипноза дело еще не дошло. Лоренцо, мы хотим, чтобы вы сыграли роль одного человека. Причем сделать это необходимо так, чтобы ни одна живая душа – понимаете НИ ОДНА – не догадалась, что это подмена. Согласны вы на такую работу?

Я нахмурился.

– Сначала вам следовало бы спросить, могу ли я сделать это и хочу ли я сделать это. А в чем дело? Расскажите поподробнее.

– К подробностям мы перейдем позже. Грубо говоря, это обычная роль двойника известного политического деятеля. Отличие состоит в том, что двойник должен быть настолько похожим, что смог бы ввести в заблуждение людей, хорошо знающих это лицо, и не выдавать себя даже при личной беседе. Это не просто прием парада с трибуны или награждение медалями юных скаутов. – Он пристально взглянул на меня. – Нужно быть настоящим артистом, чтобы так перевоплотиться.

– Нет, – быстро сказал я.

– Но почему? Ведь вы даже не знаете, что от вас потребуется. Если вас мучает совесть, то уверяю вас, что ваши действия не причинят вреда тому человеку, которого вам предстоит сыграть. – И вообще чьим-либо законным интересам. Это действительно необходимо сделать.

– Нет.

– Но почему, господи, почему? Вы даже не представляете, сколько мы вам заплатим.

– Деньги роли не играют, – твердо сказал я. – Я актер, а не двойник.

– Не понимаю. Множество актеров с удовольствием зашибают деньгу, публично появляясь вместо знаменитостей.

– Таких людей я считаю проститутками, а не коллегами. Позвольте, я объясню вам свою точку зрения. Разве можно уважать человека, который пишет книги за другого? Можно ли уважать художника, который позволяет кому-то подписывать свою картину – ЗА ДЕНЬГИ? Но, возможно, вы чужды мира искусства, сэр, поэтому я попробую пояснить все это на другом примере, более вам понятном. Смогли бы вы за деньги взяться управлять кораблем, в то время как кто-то другой будет ходить в вашей форме и, совершенно не владея искусством управления корабля, публично называться пилотом. Ну как? – А сколько за это заплатят? – фыркнул Дюбуа.

Бродбент грозно взглянул на него.

– Кажется, я начинаю понимать вас.

– Для художника, сэр, самое важное слава и признание. Деньги же, просто презренный металл, с помощью которого он может спокойно творить.

– Хм-м-м… Хорошо, следовательно, просто за деньги вы этого делать не хотите. Может быть вас заинтересует что-нибудь другое? А если бы вы знали, что это необходимо, и что никто иной не смог бы проделать все это лучше, чем вы?

– Допускаю такую возможность, хотя и не представляю подобных обстоятельств. – А вам ни к чему их представлять, мы сами вам все объясним.

Дюбуа вскочил с дивана.

– Но, Дэк, послушай, нельзя же…

– Отстань, Джек, он должен знать.

– Он все узнает, но не здесь и не сейчас. А ты не имеешь никакого права все рассказывать ему сейчас, подвергая тем самым опасности других. Ведь ты ничего не знаешь о Нем. – Я иду на сознательный риск, – Бродбент снова повернулся ко мне.

Дюбуа схватил его за плечо и снова развернул лицом к себе.

– Сознательный риск, черт бы тебя побрал, да?! Я давно тебя знаю – но на этот раз, прежде чем ты откроешь рот… в общем после этого один из нас точно не сможет ничего никому рассказать.

Бродбент был удивлен. Он холодно улыбнулся Дюбуа.

– Джек, сынок, ты кажется считаешь себя достаточно взрослым, чтобы справиться со мной?

Дюбуа уступать, видимо, не собирался. Бродбент был выше его на целую голову и тяжелее килограммов на двадцать. Я поймал себя на том, что Дюбуа сейчас мне симпатичен. Меня всегда очень трогали беззаветная отвага котенка, природная храбрость боевого петуха, решимость слабого человека сражаться до последнего, но не быть сломленным… А так как я был уверен, что Бродбент не собирается убивать его, то следовало ожидать, что Дюбуа сейчас окажется в роли боксерской груши.

У меня и в мыслях не было вмешиваться в их ссору. Любой человек имеет право решать сам где, когда и как ему быть битым.

Я чувствовал, что напряжение возрастает. И вдруг Бродбент весело расхохотался и хлопнул по плечу Дюбуа со словами:

– Молодец, Джек!

Потом он повернулся ко мне и тихо сказал:

– Извините, нам нужно на несколько минут оставить вас в одиночестве.

Нам с другом надо кое-что обсудить.

В номере имелся укромный уголок, оборудованный фоном и автографом. Бродбент взял Дюбуа за руку и отвел туда. Там у них завязался какой-то оживленный разговор.

Иногда подобные уголки не полностью гасят звук. НО «Эйзенхауэр» был отелем высокого класса, поэтому все оборудование в нем работало отлично. Я видел как шевелятся губы, но до меня не доходило ни звука.

Зато губы мне действительно было хорошо видно. Бродбент расположился ко мне лицом, а Дюбуа я мог видеть в зеркале на противоположной стене. Когда я выступал в качестве знаменитого чтеца мыслей, я понял, что в совершенстве овладел безмолвным языком губ – читая мысли, я всегда требовал, чтобы зал был ярко освещен и надевал очки, которые… одним словом, я читал по губам.

Дюбуа говорил:

– Дэк, ты проклятый, глупый, преступный кретин, ты что, хочешь, чтобы остаток своих дней мы провели на Титане, пересчитывая скалы? Это самодовольное ничтожество сразу же наложит в штаны.

Я чуть не пропустил ответ Бродбента. В самом деле: «самодовольный». Ничего себе!!! Умом я конечно сознавал, что талантлив, но в то же время сердцем чувствовал, что человек я в принципе скромный.

Бродбент:

– …не имеет значения, что крупье мошенник, если это единственная игра в городе. Джек, никто больше нам помочь не сможет.

Дюбуа:

– Ну хорошо, тогда привези сюда дока Скортиа, загипнотизируйте его, вколите ему порцию веселящего. Но не посвящайте его во все подробности – пока с ним не все ясно и пока мы на Земле.

Бродбент:

– Но Скортиа сам говорил мне, что мы не можем рассчитывать только на гипноз и лекарства. Для наших целей этого недостаточно. Нам требуется его сознательное действие, разумное сотрудничество.

Дюбуа фыркнул.

– Да что там разумное! Ты посмотри на него. Ты когда-нибудь видел петуха, разгуливающего по двору? Да, он примерно того же роста и комплекция и форма головы у него почти такая же, как у Шефа – но это и все! Он не выдержит, сорвется и испортит все дело. Ему не под силу сыграть такую роль – это просто дешевый актеришко.

Если бы великого Карузо обвинили в том, что он сфальшивил, он не был бы более оскорблен, чем я. Но в тот момент я безмолвно призвал в свидетели Бэрбиджа и Бута, что это вопиющее по своей несправедливости обвинение. Я внешне спокойно продолжал полировать ногти и сделал вид, что абсолютно спокоен – отметив про себя, что когда мы с Дюбуа познакомимся поближе, я заставлю его сначала смеяться, а потом плакать на протяжении двадцати секунд. Я выждал еще несколько мгновений, а затем встал и направился в звукоизолированный уголок.

Когда они увидели, что я собираюсь войти, то сразу же замолчали. Тогда я тихо сказал:

– Ладно, джентльмены, я передумал.

Дюбуа облегченно вздохнул:

– Так вы не согласны на эту работу?

– Я имел в виду, что принимаю предложение. И не нужно ничего объяснять. Дружище Бродбент уверял меня, что мне не придется вступать в сделку с моей совестью – и я верю ему. Он утверждал, что ему необходим актер. Но материальная сторона дела – не моя забота. Одним словом, я согласен.

Дюбуа переменился в лице, но ничего не сказал. Я ожидал, что Бродбент будет доволен и с его души упадет камень, но вместо этого он выглядел обеспокоенным.

– Хорошо, – согласился он, – тогда давайте обсудим все до конца, Лоренцо. Я не могу точно сказать, в течение какого времени мы будем наждаться в ваших услугах. Но конечно уж не более нескольких дней – и за это время вам придется сыграть свою роль только раз или два.

– Это не имеет значения, если у меня будет достаточно времени войти в роль – перевоплотиться. Но скажите хотя бы предположительно, на сколько дней я вам понадоблюсь? Должен же я известить своего агента!

– О нет! Ни в коем случае!

– Так каков же все-таки срок? Неделя?

– Наверное, меньше, иначе мы пропали.

– Что?

– Да нет, это так. Вам достаточно будет ста империалов в день?

Я поколебался, вспомнив с какой легкостью он воспринял мою минимальную цену за небольшое интервью – и решил, что сейчас самое время сделать широкий жест. Я попросту отмахнулся от него.

– Сейчас не стоит об этом. Вне всякого сомнения, что ваш гонорар будет соответствовать уровню моего представления.

– Хорошо, хорошо, – Бродбент нетерпеливо повернулся к Дюбуа.

– Джек, свяжись с Полем. Затем позвони Лэнгетену и скажи ему, что мы приступаем к выполнению плана Марди Грас. Пусть он синхронизируется с нами. Лоренцо… – он знаком велел мне следовать за ним и направился в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:

– Можете ли вы как-нибудь использовать этот хлам?

Да, это действительно был хлам – что-то вроде очень дорогого и непрофессионального набора косметики, который обычно покупают юнцы, горящие желанием стать великими актерами. Я взглянул на все это с легким недоумением.

– Если я правильно понял вас, сэр, вы хотите, чтобы я немедленно начал работу по перевоплощению? И вы даже не дадите мне времени на изучение прообраза?

– Что? Нет, нет, нет! Я просто хотел попросить вас изменить лицо – на случай того, что кто-нибудь может узнать вас, когда мы будем выходить из отеля. Я думаю, это вполне возможно.

Я холодно заметил, что быть узнаваемым публикой – это ноша, которую вынуждены нести все знаменитости. И даже не стал добавлять, что наверняка большое количество людей сразу узнает Великого Лоренцо, если он появится в общественном месте.

– О'кей. В таком случае измените свою физиономию так, что вы вас никто не узнал, – сказал он и быстро вышел.

Я тяжело вздохнул и стал рассматривать детские игрушки, которые он определенно считал орудием моего искусства – жирный грим, годный разве что для клоуна, вонючие резиновые накладки, фальшивые волосы, как будто вырванные с мясом из ковра, устилающего гостиную тетушки Мэгги. Зато ни единой унции силикоплоти, ни одной электрощетки и вообще никаких современных орудий моего ремесла. Но подлинный художник может творить чудеса даже с помощью того, что можно найти на любой кухне – и конечно, с помощью своего гения. Я подрегулировал освещение и углубился в творческие размышления.

Существует несколько способов изменить лицо так, чтобы не быть узнанным. Самый простой – это отвлечь от лица внимание. Оденьте человека в форму и его наверняка никто не приметит – смогли бы вы, например, восстановить в памяти лицо последнего встреченного вами полисмена? А смогли бы вы узнать его потом, переодетым в штатское? На том же принципе основан метод привлечения внимания к какой-нибудь одной черте лица. Приделайте человеку огромный нос, да еще, например, обезображенный бородавкой; нескромный человек уставится только на этот нос, воспитанный человек отвернется – но ни тот ни другой не запомнят вашего лица.

Но я решил не применять этот прием, так как рассудил, что мой работодатель выказал желание, чтобы меня не заметили совсем, а не приметили из-за какой-нибудь уродливой черты лица, хотя и не узнали бы в лицо. Это уже гораздо трудней – стать заметным несравненно проще, чем незаметным. Мне необходимо было такое самое что ни на есть обычное лицо, не подлежащее запоминанию, как подлинное лицо бессмертного Алека Гиннеса. К несчастью, мои аристократические черты лица слишком изысканы, слишком приятны – большое неудобство для характерного актера. Как говаривал бывало мой отец: «Ларри, уж больно ты симпатичный! Если ты во-время не избавишься от лени и не изучишь как следует наше ремесло, то придется тебе, видно, лет пятнадцать проболтаться в дилетантах, причем будучи уверенным, что ты настоящий актер, а потом остаток жизни прозябать в фойе, продавая пирожные зрителям. „Балбес“ и „Красавчик“ – это два наиболее оскорбительных термина в шоу-бизнесе, а ты, к сожалению, являешься и тем и другим».

После этого он обычно снимал ремень и начинал развивать мою сообразительность. Папаша был психологом-практиком и был уверен, что постоянный массаж ягодичной седалищной мышцы с помощью ремня весьма способствуют оттоку лишней крови из мальчишечьих мозгов. Может, конечно, теория и была довольно шаткой, но результаты оправдывали метод: когда мне стукнуло пятнадцать, я мог стоять на голове на тонкой проволоке и декламировать страницу за страницей Шекспира и Шоу или устраивать целое представление из прикуривания одной сигареты.

Я пребывал в состоянии глубокой задумчивости, когда Бродбент вновь заглянул в ванную.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Вы даже и не начинали?

Я холодно взглянул на него.

– Я предполагал, что вам требуется лучшее, на что я способен – в таком случае спешка может только повредить. Как вы думаете; сможет ли даже отличный кулинар придумать новое блюдо, сидя на несущейся галопом лошади? – Черт их дери, этих лошадей! – Он взглянул на часы. – У вас в распоряжении остается шесть минут. Если вы за это время ничего не способны сделать, то вам придется положиться на удачу.

Еще бы! Конечно, я предпочел бы побольше времени – но в искусстве быстрой трансформации я едва ли не превзошел своего отца – «Убийство Лью Лонга» – всего за семь минут пятнадцать секунд, а я однажды успел сыграть эту вещь, обогнав его на девять секунд.

– Стойте там, где стоите, – бросил я ему. – Сейчас я буду готов. – Затем я загримировался под Бенни Грея, неприятного ловкого человека, который совершает убийство за убийством в «Доме без дверей» – два быстрых мазка для придания безвольности очертаниям моих щек от крыльев носа к уголкам рта, легкие тени под глаза – намек на мешки и фактор № 6 – землистого цвета грим поверх всего – процедура заняла у меня никак не больше двадцати секунд – я мог бы проделать все это во сне. Эта постановка с моим участием шла на подмостках девяносто два раза, прежде чем ее отсняли на пленку.