Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 7"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

Соавторы: Пол Уильям Андерсон,Ольга Ларионова,Сергей Абрамов,Еремей Парнов,Александр Абрамов,Александр Мирер,Михаил Емцев,Владимир Григорьев,Владимир Фирсов,Григорий Филановский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Ну, вот. До свидания, дружище Рип. Спасибо. Не грусти. Я засыпаю… Начали…

Резкими, ловкими движениями Риполь укладывает его в правый ящик, швыряет вниз прозрачную крышку и сейчас же рывком посылает вперед рукоятку, а сам смотрит, вытянув шею… правый ящик, левый, и вот в правом мутнеет прозрачная жидкость, скрывая тело, а в левом мутная светлеет. Что-то лежит на дне.

Крышка отскакивает в пространство между ящиками. Риполь быстро, осторожно ведет рукоятку к себе. Он стоит у приборного пульта и напряженно следит за стрелками. Внезапно он оставляет пульт и перебегает к ящику. Рука в высокой резиновой перчатке ныряет под голову тому, кто лежит на дне…

Василию Васильевичу вдруг стало нехорошо – мутно, тошно. Он смотрел, вцепившись в подлокотники, как Риполь поднимает над дымящейся жидкостью его плечи и слепую голову. Со лба и редких волос стекала мутнея жижа.

Человек открыл глаза. Они были туманны, и веки еще закрывали зрачки наполовину, но левая бровь была приподнята и чуть изогнута, и это придало бессмысленному лицу скептическое и насмешливое выражение.

…Василий Васильевич вскочил и ударил ногой в дверь. Он еще успел почувствовать, что сидит в горячей ванне, голый, а Риполь смотрит прямо ему в лицо, но дверь ложи распахнулась, и он пробежал через вестибюль и очутился на улице. Послышалось хихиканье, замок защелкнулся со звоном и стуком.

Луна висела прямо над переулком. Поваров один стоял у подъезда, окрашенного в грязно-бурый цвет. Он подергал ручку – заперто. Он посмотрел вверх – никакого намека на вывеску кино. Старинный дом, ветхий, желтовато-серый.

Было совсем тихо, лишь стучали твердые шаги за углом. Маленькая вывесочка блестела у подъезда, но муть плыла в глазах – ничего не прочесть… Василий Васильевич дернул ручку – раз, другой, третий. Массивная медная ручка в виде львиной лапы с кривыми когтями…

– А, это вы… Что вам здесь нужно?

Милиционер шел по мостовой, придерживая полевую сумку.

– Не знаю, – сказал Василий Васильевич. – Как называется этот кинотеатр?

Милиционер смотрел на него с непонятным выражением в глазах:

– Кинотеатр? Пойдемте-ка отсюда…

Лейтенант бросил папироску и уже приготовился взять его за локоть, но тут дверь открылась, и целая толпа сразу выскочила на мостовую и окружила Василия Васильевича.

– Пойдешь под суд, – сказал Терентий Федорович.

Римма Ивановна вздохнула и ответила:

– Вместе с вами, директор.

– Я в уголовщине не повинен, почтеннейшая…

– Ну, Терентий Федорович, ну какая это уголовщина?

– Молчать! Гнать тебя надо из врачебного сословия! Девчонка!..

Римма Ивановна вздохнула в трубку. Вздох был усталый и виноватый, и Терентий Федорович смягчился.

– Где он сейчас, твой кассир?

– Спит в лаборатории.

– Опять гипноз? – прямо-таки взревел директор и, не дожидаясь ответа, приказал: – Ждите. Через полчаса приеду.

Он тут же опустил трубку, чтобы не слышать вздохов Риммы Ивановны; посмотрел на часы. Шесть тридцать утра – Давид Сандлер с шести за работой, к восьми тридцати отбывает в свою клинику, следовательно, ловить его надо сейчас. Он снова взял трубку и услышал встревоженный голос Рахили Сандлер.

– Рушенька, – льстиво и решительно сказал Терентий Федорович. – Да, это я, и совершенно ничего не случилось. Давид работает, конечно? Пригласи его к аппарату… ничего, совершенно ничего не случилось… экстренная консультация… хорошо, перезвоню.

Он выждал две минуты, пока Рахиль перенесет аппарат в кабинет – у Сандлеров телефонные штепсели в каждой комнате.

– Давид? Слушай, Додик… и не подумаю оставлять тебя в покое. Одевайся, почисть сюртучок веничком… да помолчи! Через четверть часа я заеду за тобой, да, очень важно. Выручай.

Он выглянул в окно – машина чинно стояла двумя колесами на тротуаре. Каждое утро он удивлялся, увидев ее на месте, – рано или поздно она сломается, наконец, и он сможет ходить пешком. Сегодня же пойдет обедать на своих двоих. Без прогулок – в его-то годы!

– Юбилеи, – проворчал Терентий Федорович. – «Тот, чей сегодня юбилей, мне всех других друзей милей…»

В этом году им с Давидом исполнилось по семидесяти пяти лет.

Постукивая тростью по лестнице, и отпирая машину, и прогревая двигатель, он готовился к тяжелому, длинному дню – ох, в недобрый час он согласился на директорское кресло!

…Он предвидел неприятности уже тогда, когда в подвале его института появилась новая табличка: «Лаборатория электрогипноза» – в несчастливом соседстве со студией кинолюбителей. У него были принципы. Одним из первых значился; «Только молодость способна на истинное творчество». В соответствии с этим правилом он и подписывал им ассигнования – немного, очень немного, скромно. Он разрешил им работать по ночам. Студентам-медикам, студентам-психологам, молодым инженерам. Отпустил к ним Римму – очень, очень способная девочка и красавица! Талант в сочетании с обаянием. Он знал, что молодые инженеры, энтузиасты, все поголовно влюблены в молодую начальницу и что окрестные радиоинституты платят тяжелую дань новой лаборатории. Хитростью, просьбами, обаянием они собрали в своем подвале такое количество электронного оборудования, что пришлось нанять нового завхоза, отставного флотского радиста. И спустя пять лет, когда «электронный гипнотизер» по всем критериям перекрыл любого живого и Римма Ивановна закончила докторскую диссертацию, тогда начались неприятности.

К тому времени лаборатория захватила уже весь подвал, оставив место лишь для киностудии. Возможно, это соседство и навело их на мысль – снять экспериментальный гипнофильм под названием «Транслятор Винера». В сущности, примитивная идея. На кинопленку, рядом со звуковой дорожкой, записывается программа для электронного гипнотизера, и каждому зрителю внушается автоматически, что он не только сидит в зале, но и действует на экране. Перевоплощается, так сказать, в любое действующее лицо, на выбор». По возрасту и наклонностям. Х-м… Незачем теперь утверждать, якобы он, Терентий Трошин, предвидел недоброе. Ничего он не предвидел! Резвился он, вот что. Резвился. Хихикая, предлагал сделать главным героем собаку – ему, дескать, хотелось бы перевоплотиться в хорошенького песика и перекусать своих милых сотрудников поголовно. Великодушно разрешил съемки в своем кабинете, в вивариях, в клиническом корпусе. Дальше – больше, сам согласился поиграть в главной роли… старый дурень… юбиляр. Но этой глупости – показывать гипнофильм неподготовленному пациенту – этой глупости он не санкционировал.

Точно через пятнадцать минут он подъехал к Сандлерам. Главный психиатр республики стоял у подъезда, задрав массивную голову, и оглядывался с крайним недовольством.

– Что случилось, Терентий?

– Садись, Давид, расскажу по дороге, – он перебросил трость на заднее сиденье.

– Никогда не езжу рядом с шофером, – сказал Сандлер.

– Садись, садись… Слушай. Нынешней ночью Римма Ивановна с компанией решили испробовать гипнофильм на неподготовленном пациенте. Заманили какого-то кассира с улицы…

– Возраст?

– Около пятидесяти.

– Дебил?

– Господь с тобой, Давид! Нормальный обыватель.

– Почему же такое легкомыслие? Зачем пошел?

– Обманом завлекли, убедили его, что в здании института кинематограф.

Сандлер гулко засмеялся.

– Смешно и грустно, Давид. Он вообразил себя Бронгом. Якобы он и есть ретранслированный ученый, понимаешь?

– Ein grobischer Skandal,[1]1
  Огромный скандал (нем.).


[Закрыть] – сказал Сандлер. Криминал налицо… Посмотрим, что можно сделать, старый хитрец.

Терентий Федорович пожал плечами. Почему же хитрец? В таком щепетильном деле естественно заручиться поддержкой сановного друга.

– Я запретил им предпринимать что-либо до нашего приезда. Пока что он спит.

Они вышли из машины и в полутемном вестибюле миновали кабинку вахтера, в которой прошлым вечером сидела Олечка-Симплиция, изображавшая кассиршу. Об этой подробности профессор уже слышал, но про балаган с «узнаванием» около кассы ему не рассказали – не осмелились. Прошли через конференц-зал – экран еще не успели убрать со сцены. Было слышно, как ночная вахтерша запирает за ними входную дверь, придурковато хихикает – бывшая пациентка, так и прижилась в институте.

– Богадельня, – сказал Терентий Федорович.

Еще по-ночному тихо было в здании. Из вивария доносился смутный лай собак и визгливое уханье двух шимпанзе. Но когда они подошли к подвальной лестнице, раздались громкие голоса и навстречу выбежала бледная Римма Ивановна. Увидев начальство, остановилась – слезы брызнули из глаз.

– Ein grobischer Skandal, – величественно повторил Сандлер. Успокойтесь, коллега. Образуется, как сказал Лев Толстой…

– Все пропало, – всхлипнула Римма Ивановна. – Он проснулся и ушел через черный ход, через двор…

– А, чепуха, – воскликнул директор, – давно ли… едем вдогонку!

И тут его перебил Давид Сандлер:

– Насколько я понимаю, молодым людям неизвестен ни адрес, ни фамилия испытуемого… не так ли?

Римма Ивановна плакала. Профессор Трошин в гневе стучал тростью по каменным плитам. Все было так, как сказал Сандлер. Они нарушили психику здорового человека и потеряли его в большом городе безвозвратно. Как его найти? В городе несколько тысяч кассиров, а кроме того, что он кассир, ровным счетом ничего не было известно…

В городе было несколько тысяч кассиров, и для пятой их части начинался горячий день. Василий Васильевич, собственно, даже во сне помнил, что утром к нему явятся три десятка инкассаторов из институтов и прочих мест, а он выдаст им круглым счетом два миллиона рублей новыми деньгами. Проснувшись, он глянул на часы – без пяти семь! Поскорее он спустил ноги с кушетки, приоткрыл одну дверь, другую, неожиданно попал во двор и удалился через незапертые ворота. Банк открывался в девять – Василий Васильевич как раз успеет зайти домой, позавтракать и побриться и, как обычно, прогуляться пешочком до банка. Вчерашние события вспоминались ему довольно смутно, забор и ворота института, выходящие в проулок, не вызывали никаких ассоциаций. Хмурясь и пожимая плечами, Поваров одернул помятый пиджак, подтянул галстук и направился к дому.

В этот самый момент к институту подкатил «москвич» с двумя профессорами, и вахтерша в шляпке отпирала им дверь. В этот самый момент Толик Погосьянц метнулся по двору и, как черная молния, понесся по проулку, но в сторону, противоположную той, куда направился испытуемый. А Василий Васильевич степенно шагал к дому, удивляясь про себя – как так получилось. Он отлично помнил вчерашнее, но до какого-то момента. Как он рассердился неизвестно на что и отправился коротать вечер в кино – помнил. Милиционера тоже помнил, и желтый свет плафона… стоп, стоп! Пусто. Воспоминание тренькнуло, как балалаечная струна, и исчезло. Растворилось в теплом асфальтовом запахе июльского утра – надвигался жаркий день. И в его горячем ритме, в деловом напряжении, в сутолоке людей у кассового окошечка Поваров окончательно пришел в нормальное состояние, как будто он провел эту ночь в своей постели, а не на жесткой кушетке, покрытой белой медицинской клеенкой. Можно было считать, что Римма Ивановна беспокоилась напрасно – Погосьянц был отличный гипнотизер. Это он уверенным, жестким, повелительным голосом своим вверг Поварова в забытье и приказал: «Вы не помните, вы ничего не помните, спите! Проснувшись, вы ничего не будете помнить».

…День получки миновал. Отшумели во дворе казначейские фургоны. Разъехались кассиры, сопровождаемые молчаливыми охраняющими. Захлопнулись кассовые окошечки, улетели со столов голубые листки чеков, поручений и прочей бухгалтерской фанаберии. Василий Васильевич вымыл руки, взял с крючка кошелку с двумя пустыми бутылками из-под кефира и обычным маршрутом зашагал домой. Все, как обычно: любезное «будьте здоровы» милиционеру у подъезда; две булочки и половину «бородинского» – в угловой булочной; две бутылки кефира и сырок – в маленькой прохладной молочной. Все, как обычно. Давно знакомые лица улыбаются из-за прилавков постоянному покупателю. «Мне как всегда. Доброго вечера, Анна Петровна». Усталое удовлетворение – день зарплаты позади, завтра будет полегче. Лестница. Узкое пыльное окошко нет, мимо, мимо! Не надо воспоминаний. Старость – время воспоминаний, но что толку вспоминать, как двадцать пять лет назад они стояли с Ниной на этой лестнице и смотрели в это окошко? И тогда оно было пыльное… Мимо.

Василий Васильевич поспешно управлялся в жаркой квартире – спрятал кефир в холодильник, переменил пиджак и аккуратно к своему сроку явился на бульвар играть в домино с пенсионерами. Когда он усаживался на скамью, то все еще не помнил о вчерашнем. Лишь невзначай его облила безнадежность: еще день прошел, и лето в разгаре, и горячо пахнут липы. Он смирно ставил кости, поглядывая на лица партнеров. Скрипели качели на детской площадке, и было все, как обычно. А потом по дорожке прошел седой человек в чесучовом пиджаке и с тяжелой блестящей тростью.

Звонко стукнуло сердце – Василий Васильевич узнал его, узнал эту легкую, мощную походку и прямую спину. Он играл Бронга, его лицо Василий Васильевич подменял своим! О, теперь он вспомнил! Как они вернули его с улицы, извинялись, успокаивали. Объясняли, что он смотрел гипнофильм, что он – вовсе не Бронг… Что же было потом?

– Козлы! – рявкнули жаждущие за спиной. – Вылезай!

Поигрывая, взблескивала трость. Седая голова сверкнула на повороте. Василий Васильевич подвинулся на край скамьи и смотрел, не решаясь пойти вдогонку. Что он ему скажет? Что Спиноза шлифовал камни? Что ему опостылело в четверть шестого заходить в булочную? Что он прикоснулся к их жизни и отныне не в состоянии жить по-старому? Ведь он – жесткий и самокритичный человек и понимает, что стар и мало образован для новой жизни. Потеряно, потеряно! Прошла жизнь, каюк…

Он взял бумажку с записью очков, огрызок карандаша. Перевернул чистой стороной вверх. Нет, жизнь не перевернешь на чистую сторону… А постой-ка. Поваров… Неужто история Бронга, наивная фантастика, растревожила тебя так сильно?

Василий Васильевич сидел у стола, чертил карандашом по бумажке. Уже давно Терентий Федорович скрылся за липами, знакомые шахматисты устроились на соседней скамье. «Что же было потом? – думал Василий Васильевич. Когда Бронг-дубль вышел в ночной город, под свет реклам? А-а, в клинику его отвез Риполь, в клинику Валлона… Но после клиники?»

Кто я такой?! – гулко рвануло в сердце.

Он огляделся, чтобы утвердить себя в реальном мире. Вот будочка, где выдают игры, вот постылые доминошники стучат по всей аллее. Малыш в синих трусишках перебирает сандалиями по вертящейся бочке. И вот он сам. Кто он такой, чего ему надо, почему его тянет неизвестно куда? Он скомкал и отбросил бумажку. Невозможно было сидеть и ждать неизвестно чего. Бронг он или Поваров, или кто-то неведомый – теперь все равно. Пуще смерти он страшился, что дверь больше не откроется, что над ней окажется вывеска кинотеатра, что переулка такого нет…

– Пойду. Будь что будет, – произнес он, поднимая левую бровь.

Поднялся, пошел по аллее – сразу, с места широким размашистым шагом. Вдоль лунок – следов от трости.

Горячий июльский ветер заносил следы песочком, сдул со стола бумажку с записью очков. Покатил в траву. На обороте бумажки четким банковским почерком – рондо была выписана формула. Красивая формула с интегралами, сложными степенями и прописной сигмой за знаком равенства.

Александр Абрамов, Сергей Абрамов
HAPPY END

Посетитель, средних лет розовощекий голубоглазый сангвиник, решительно, даже слишком решительно, минуя профессора и ассистента, прошел в лабораторию. Скользнул любопытствующим, но не слишком заинтересованным взглядом по белым панелям и цветной орнаментике и задержался на стекловидном, вращающемся и чуть подсвеченном изнутри экране, похожем на телевизорный.

– В этом лиловом аквариуме я увижу будущее? – засмеялся он.

– Не увидите, – сказал ассистент. – Увидим мы.

– А я?

– Вы будете спать. Сначала – просто гипносон, потом мы переведем его в более глубокий – летаргический, вроде коматозного состояния.

– Зачем?

– Сонное торможение обычного гипносна для нас недостаточно. Необходимо освободить рецепторы сложного действия, не требующие конструктивной работы сознания. Уяснили?

– Сложно.

Профессор и ассистент переглянулись. Предстоял затяжной разговор с изрядно надоевшими пояснениями.

– Попробуем упростить, – вздохнул профессор. – Любое воспоминание – это как бы сигнал из прошлого. Вспоминаете ли вы детство, юность, события десятилетней давности или вчерашний разговор – все это впечатления прошлого, закодированные в каких-то ячейках памяти. Когда вспоминаешь нужные слова или образы, приводится в действие вся конструктивная система сознания. Но есть в мозгу центры, не требующие такой сознательной конструктивной работы. Это область предчувствий, подсознательных восприятий, телепатических передач и, как мы говорим, сигналов из будущего.

Посетитель, как и подобает сангвинику, засмеялся по-детски звонко, без всякой иронии.

– Не обижайтесь, профессор, – сказал он, – не верю. Ей-богу, не верю.

– Зачем же вы пришли тогда?

– Вам же нужна морская свинка для опытов, а мне любопытно.

– И непонятно, – колко добавил ассистент. – Как это – сигналы из будущего? Будущего ведь еще нет. Оно еще только будет.

– Верно, – согласился посетитель, даже не поняв колкости. – Вот оно, время. Движется, – он показал на часы-браслет. – Другого не знаю.

Профессор опять вздохнул. Сколько у него было таких разговоров, и как все они, в общем, похожи. Например, о времени.

– А что такое время, мой друг, до сих пор никто не знает, Есть время Ньютона и время Эйнштейна. А Стоун вообще считает, что никакого движения времени нет. Нет ни вчера, ни завтра, ни прошлого, ни будущего. И время существует все целиком, как Вселенная, и многофазно, как кинолента. Согните ее, и кадры соединятся: вчера и сегодня, сегодня и завтра. Мы сгибаем здесь ленту вашего времени. Открываем тайны предчувствий и пророчеств. Когда-то считали их шарлатанством, сейчас это область научных психокоммунинаций.

– Спасибо за лекцию, – сказал посетитель. – Дальнейшее умудрение произойдет, как я понимаю, в этой веселенькой сурдокамере? – и он указал на открытую белую кабину, от которой во все стороны тянулись к стенным панелям разноцветные провода.

– У вас ассоциативное видение, – опять уколол ассистент: посетитель ему явно не нравился.

– Так не я же увижу, а вы, – засмеялся тот. – Только одно примечаньице к тому, что увидите. Идет?

– Какое?

– Happy end.[2]2
  Счастливый конец (англ.).


[Закрыть]

Ассистент опять не удержался.

– Гончаровская Марфинька, между прочим, тоже обожала романы со счастливым концом.

– И Дарвин, – вмешался профессор. – У вас хороший пример, мой друг, сказал он посетителю, по-приятельски подталкивая его в кабинет.

Последнее, что увидел тот, погрузившись в санаторное кресло кабины, была молния, сверкнувшая в глазах профессора, и последнее, что он услышал, были слова, прозвучавшие как приказ:

– Спите!

И для него уже все исчезло, а профессор, плотно закрыв дверь кабины, бросил на ходу ассистенту:

– Включайте.

Мгновенное напряжение воли было так велико и так изнуряюще, – а профессор был уже стар, – что ему хотелось скорее расслабиться.

– Надо иметь фонограммы таких разговоров, чтобы в дальнейшем пациенты прослушали их без нашего вмешательства, – устало сказал он, присаживаясь к экрану, и закрыл глаза.

Ассистент уже включил управление.

– Годовую шкалу? – спросил он.

– Давайте, – согласился профессор. – Лет на пять вперед. Тот же день.

Он думал о том, что никогда не интересовался своим будущим и никто не видел его на экране. Да и что они увидели бы? Только вероятностный вариант, обусловленный законом причинности. Можно изменить условия, но нельзя изменить закона. И никакая вычислительная машина не подсчитает все варианты будущего, если многократно изменять условия настоящего. Наука еще не преодолела этого барьера. Профессор вспомнил вероятностный вариант его коллеги – бионика Сергиевского – авиакатастрофу во время перелета через Атлантику. Сергиевский тотчас же перестал пользоваться услугами воздушного транспорта. И что? Умер тремя годами позже от опухоли в мозгу. Профессор вздохнул и открыл глаза.

– Ну, как? – спросил он ассистента, колдовавшего у регуляторов.

– Пусто, – откликнулся тот. – Нет видимости.

– Может, поломка?

– Аппаратура в идеальном порядке.

– Тогда можно предположить… – начал было профессор.

Ему очень не хотелось это предполагать, но ассистент уже закончил:

– …что нашего пациента к этому времени уже не будет на свете.

– Что же предпримем?

– Пройдемся по годам, благо их не так много. Начнем с первого.

Ассистент передвинул стрелку на будущий год. Минуту оба молчали. Экран по-прежнему был девственно чист.

– Н-да, – сказал профессор. – Рановато. Такой молодой.

– И такой розовый, – прибавил ассистент и спросил. – Пощупаем месяцы. В конце концов их всего двенадцать.

Он быстро переключил регулятор и подвинул стрелку к концу текущего месяца. Ни тени изображения не возникло в лиловой глуби экрана.

– Не доживет даже до конца месяца, – флегматично заметил ассистент. Что ж теперь остается? Дни.

У профессора мелькнула догадка, даже ему самому еще не ясная.

– Поставьте стрелку на завтра.

Но и тут экран не отозвался на движение стрелок.

– Может он… того? – косноязычно спросил профессор.

– Что «того»?

– Уже.

Ассистент взглянул на показатели датчиков.

– Видите: дышит. Воловье сердце. И давление, как у спортсмена-перворазрядника.

Профессор подумал и сказал:

– Давайте проследим, что с ним может случиться после ухода от нас. Ну, сколько отнимет предварительная процедура? Хватит десяти минут. С этого и начинайте.

– Придется переключиться на минутную шкалу, – поморщился ассистент. Первый случай в нашей практике.

Он переключил регуляторы, проверил, не помутнел ли экран и поставил стрелку на цифру 10.

На экране тотчас же возникло цветное изображение двери, открывавшейся на лестничную площадку. Спящий в настоящее время появился на экране в своем ближайшем вероятном будущем. С недоуменной улыбкой он закрыл дверь, пожал плечами, как бы выражая этим недоверие к опыту и сожаление о потерянном времени, спустился по широкой мраморной лестнице к выходу и смешался с прохожими на людной улице. Ни профессор, ни ассистент не боялись потерять его из виду, посетитель сам подсознательно все время находился в зоне экрана. Он подошел к обочине и поглядел по сторонам, нет ли поблизости милиционеров-орудовцев. Переход со светофорами находился в двухстах метрах впереди, но человек, видимо, торопился. Он поспешно обошел стоявший у тротуара автобус, но обошел его не сзади, а спереди и не видел потому уже поравнявшейся с автобусом пятитонки с арбузами. Трагедия длилась какую-то долю секунды. На экране мелькнуло искаженное лицо водителя, пытавшегося затормозить, хотя никакие тормоза уже не смогли бы приостановить катастрофы, и темное пятно поглотило изображение. Экран погас.

– Все ясно, – сказал ассистент. – Отключаем датчики. Скажем ему?

– Зачем пугать человека? – подумав, ответил профессор. – Того же эффекта можно добиться и другими средствами.

Посетитель вышел из кабины очень довольный.

– Мировой сон, – еле выговорил он сквозь зевоту, – лучше санаторного. Ну, как happy end?

– Ничего не вышло, – сказал профессор. – Какие-то неполадки в аппаратуре. Экран показал только ваше будущее непосредственно после опыта. И погас.

– Ну и что ж вы увидели?

– Что мы могли увидеть за три минуты? Вы спустились по лестнице, вышли на улицу и начали переходить ее в неположенном месте.

– А я плюю на все светофоры, – засмеялся посетитель. – Переход далеко, а как раз напротив остановка моего троллейбуса.

– А почему бы вам не поехать на метро? Оно в двух шагах от института. И на этой же стороне.

– Не люблю метро, – скривился посетитель, – эскалаторы, тоннели. И троллейбус меня к самому дому подвозит.

– Все-таки я посоветовал бы вам метро, – настойчиво повторил профессор. – Не люблю, когда аппарат портится: плохая примета.

– Для вас будущее точняк, а вы – примета! – опять засмеялся посетитель и хлопнул профессора по плечу. – Ладно, доктор, будь по-вашему.

Профессор и ассистент вышли на балкон. Все выглядело, как на «кране, только в натуральную величину, – и улица, и прохожие, и автобус у тротуара. Но посетитель не подошел к обочине, а решительно зашагал вперед.

– Пошел к метро, – предположил ассистент.

– Погодите, – осторожно заметил профессор, – впереди еще светофорный переход.

В этот момент знакомый до ужаса грузовик с арбузами мирно подрулил к тротуару. Из кабины вышел водитель и побежал к табачному киоску за папиросами.

– Привет, – сказал ассистент. – Вот и последнее условие закона причинности. Можем сматывать удочки.

Но не успели они отойти от балкона, как шум на улице пригвоздил их к месту. Он доносился издали, но угадывался сразу – глухой шум встревоженной толпы.

– Посмотрите, – сказал профессор, держась за косяк балконной двери, – я боюсь.

Ассистент снова вышел и долго не возвращался. Профессор ждал с закрытыми глазами и даже не открыл их, когда ассистент прошел мимо.

– Та же пятитонка с арбузами, – сказал он. – Нагнала его на переходе. Он все-таки пошел через улицу.

– А светофоры? – робко спросил профессор.

– Плевал он на светофоры. Вы же слышали? Должно быть, пошел на красный свет, – пожал плечами ассистент. – Вот вам и другой вероятностный вариант.

– Хирург не имеет права ошибаться, – медленно проговорил профессор. Мы тоже.

– Хирургия – наука точная. А у нас еще так много непреодоленных барьеров. Никакая вычислительная машина не сможет подсчитать всех вероятностных вариантов будущего, – ассистент буквально повторил мысль профессора.

– И все же сегодня мы могли бы спасти его.

– Сегодня. А завтра? А через неделю?

– И завтра, и через неделю!

«Философские слюни!» – подумал ассистент и сказал вслух:

– Что же вы предлагаете? Карманные предсказатели будущего с ежедневной проверкой? Смешно!

– Не смейтесь, – возразил профессор. – Это совсем не смешно. Каждый человек имеет право на свой happy end!