Текст книги "По большому льду. Северный полюс"

Автор книги: Роберт Э́двин Пири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава X. Начало белого пути

Каждая мелочь моего снаряжения для путешествия по «большому льду» была выбрана после тщательного изучения и испытания во время зимы.

Путешествия по «большому льду» находились в зачаточном состоянии, по сравнению с путешествиями по морскому льду, вдоль полярной береговой линии; предполагаемая мной поездка была беспримерной по пройденному без запасных складов расстоянию.

Легкость и прочность – два главных фактора, управлявших железной рукой при подготовке снаряжения, так как вместо каждой унции, сэкономленной на весе вещей и приборов, можно было взять унцию провизии; а в самом полярном путешествии понятия «фунты пищи» и «мили пути» – почти синонимы.

Относительно условий, которые могут встретиться на нашем пути, вряд ли можно было сказать что-то определенное, так как понятно, что к северу от 78° они будут иными, чем к югу от 69°.

Не было определенности и в том, какой высоты мы достигнем. Она может не превысить 6000 футов, но может быть и 15 000. Я должен был так приспособить свое снаряжение, чтобы оно могло, в случае надобности, удовлетворить всем возможным требованиям и крайностям.

Как норвежские лыжи, так и индейские снегоступы вошли в список моего снаряжения; и те, и другие имеют свои преимущества, и при разнообразных условиях ледяного покрова одинаково необходимы. Палатки я не брал.

Что касается собак, то из дома Красной скалы я отправился с двадцатью, но одна из них была уже больна смертельным «пиблокто» и пала на краю ледяного покрова. Две другие умерли на первой стоянке на ледяном покрове, а двумя днями позже вырвалась и вернулась домой четвертая. Вспомогательная партия возвратилась домой с двумя собаками, оставив меня с четырнадцатью, из которых одна была изнурена и умерла на следующем ночлеге, так что я расстался со вспомогательной партией, имея в наличии 13 собак; из них только восемь достигли бухты Независимости. На обратном пути пали еще три, и я вернулся к бухте Мак-Кормика с пятью собаками, оставшимися в живых из двадцати взятых. Из последних двенадцать были первоклассными животными, сильными и смелыми, дрессированными для езды в санях и охоты на медведя. Одежда наша была почти исключительно меховой. Легкая шерстяное нижнее белье, фланелевая рубашка, телогрейка и легкие носки были единственными продуктами цивилизации.

Запасы пищи для санного полярного путешествия должны удовлетворять важному требованию: иметь минимум веса и объема для данного количества питательного вещества.

Пеммикан[38]38
  Пеммикан – это концентрированная мясная пища, состоящая из нежирного высушенного и мелко смолотого мяса, смешанного с бычьим жиром и небольшим количеством сахара и коринки.


[Закрыть] составил основу нашего пайка. За ним, в порядке убывания по значимости, следуют: чай, сгущенное молоко, бисквиты, концентрированный гороховый суп. Были взяты также на пробу небольшие количества других продуктов: искусственный пеммикан, приготовленный, главным образом, из мясной муки, шоколадные пластинки, состоящие из равных частей мясной муки, шоколада и сахара, и продукты «Москера».

Рацион собак состоял из пеммикана, мяса павших по дороге собак и мяса мускусного быка, убитого нами у бухты Независимости.

У нас были следующие приборы: небольшой теодолит, карманный секстант, искусственный горизонт, три карманных хронометра, анероиды, компасы, одометры[39]39
  До нашей экспедиции одометры никогда не использовались в полярной работе. Мысль воспользоваться ими пришла мне во время разведки 1886 г. Зимой у Красной скалы мы с Аструпом сделали по моим чертежам два или три легких и крепких колеса. Во время путешествия по ледяному покрову одно из этих колес было прикреплено сзади саней. Оно работало хорошо и оказалось очень полезным.


[Закрыть] и термометры.

Фотографические принадлежности состояли из двух «кодаков № 4» и двух катушек пленок, по 100 негативов в каждой.

Моя аптечка была очень скромна, но вполне достаточна. Из лекарств иногда требовались только пилюли опия для глаз.

Из огнестрельного оружия у меня были два винчестера, карабин и ящик патронов.

По большей части дневной распорядок нашего путешествия выглядел следующим образом: утром подготавливались сани, в них запрягались собаки, мы привязывали лыжи, и, как только все было готово, я выходил вперед с небольшим шелковым флагом в руке, сделанным моей женой, и показывал путь, Аструп же шел рядом с санями, заставляя работать абсолютно всех собак. В случае каких-либо неприятностей или затруднений с собаками я приходил Аструпу на помощь.

После снега и во время подъема на ледяной покров от бухт Мак-Кормика и Независимости, мы впрягались в сани и помогали собакам. Я прикреплял к плечам длинную веревку из моржовой кожи, идущую от передка саней поверх собак, и помогал тащить сани, идя впереди упряжки. Аструп тащил сани короткой веревкой, привязанной к их боковине, и одновременно следил за собаками. Мы помогали таким образом собакам не более десяти дней за все время нашего путешествия. Останавливаясь для отдыха, мы отвязывали от саней упряжь и прикрепляли ее к альпенштоку, глубоко вогнанному в снег на таком расстоянии, чтобы собаки не могли достать ни нас, ни саней.

Забота о собаках – отвязывание их от саней на ночь, привязывание к кольям, ежедневное кормление во время остановок и привязывание к саням утром – лежала исключительно на мне. В пути же, до остановки на ночлег, собаки были на попечении Аструпа. Временами, чтобы разнообразить утомительную монотонность, мы менялись ролями, и каждый из нас, по очереди, то шел впереди каравана, то погонял собак. Яму в снегу, или, как мы ее называли, «кухню», устраивал всегда Аструп. Обязанности повара мы несли по очереди, и на исполнение их уходило почти все время в лагере. Исполняющий обязанности повара спал в кухне и должен был всегда быть готовым ловить отвязавшуюся собаку; другой же отдыхал под прикрытием саней, с подветренной их стороны. Мы редко пользовались нашими спальными мешками и в конце третьей недели вообще перестали их доставать.

Наши приготовления ко сну были очень просты. Поужинав, мы натирали лица вазелином для смягчения сильных ожогов от солнца и ветра, впрыскивали по капле опия в глаза, сильно страдавшие от ослепляющего блеска снега, защищали их какой-нибудь повязкой, тщательно закутывались в свои меховые одежды и ложились спать.

Каждое утро наши собаки были страшно спутаны, и приходилось тратить много времени на распутывание гордиева узла, в который они завязывали свою упряжь. Животные настолько хорошо справлялись со своей «задачей» – завязать упряжь в как можно более тугой узел. что развязывание его голыми руками, при сильном ветре и очень низкой температуре выводило нас из терпения и лишало хорошего расположения духа.

Как мне кажется, самым бесспорным доказательством незнания древними полярных стран является тот факт, что они назвали свой самый сложный узел гордиевым. Любая хорошая упряжка эскимосских собак в одну ночь сделает вдесятеро более сложный и запутанный узел.

После первых нескольких дней, когда вспомогательная партия была с нами, паек Аструпа и мой включал от 3/4 до 1 фунта пеммикана, а вместе с бисквитами, сгущенным молоком, гороховым супом, чаем и спиртом (для топлива) в сумме получалось до 2,5 фунтов на человека в день.

Мы ели три раза в день: утром перед отправлением в путь, в полдень во время отдыха и вечером, остановившись на ночлег.

Единственным нашим питьем был чай, спрессованный в пакеты по 1/4 фунта в каждом, и кофейный экстракт Бордена, который мы пили за завтраком, по воскресеньям, во время первой половины пути.

В последний день апреля, в прекрасную погоду, когда утесы у вершины бухты Мак-Кормика были словно прорисованы в морозном воздухе, доктор Кук, Джибсон, Аструп, Кайо, Тавана, Куку и два эскимосских мальчика, прибывших накануне, отправились из дома Красной скалы с двумя санями и двенадцатью собаками, чтобы перенести последние припасы на внутренний лед. Три дня спустя, приведя в порядок дом и разобравшись с бесчисленным множеством мелких дел, всегда всплывающих в последние мгновения приготовлений к долгому путешествию, в половине девятого вечера выехали мы с Мэттом, остальными восемью собаками и большими 18-футовыми санями.

В течение следующих трех месяцев обычный распорядок нашей жизни был таким: ночью мы путешествовали, а днем спали. Спустя четыре часа после нашего отъезда собаки вскарабкались на ледяное подножие в верхней части бухты. Взяв на плечи меньшие сани, привезенные сюда на больших, я начал взбираться на утесы. Мэтт следовал за мной по пятам с парой двадцатипятифунтовых жестяных коробок. Остроконечные скалы, с заполненными снегом промежутками между ними, затрудняли и замедляли путешествие. Было около трех часов утра, когда я поднялся над краем утесов и наткнулся на своих товарищей, спавших в снегу. Собаки были привязаны поблизости. Я не хотел будить их, но не успел положить сани и повернуться, чтобы начать спускаться, как проснулся доктор; вскоре встали все остальные. Я обнаружил, что припасы перенесены к оврагу, в полумиле от лагеря, и все готово, чтобы продолжить наш путь. Вернувшись вниз, мы с Мэттом принесли вторую порцию груза, а затем, оставив Мэтта немного поспать, я снова спустился вниз и заснул в меховой одежде в развалившейся снежной хижине около бухты.

Когда я несколько часов спустя проснулся, все были уже у входа в иглу. Взглянув на долину, я увидел, что мой старый приятель, внутренний лед, приготовил свой обычный прием: серые свинцовые облака – признак приближающейся бури – собрались над ним. Любопытно, что в 1886 г. и два раза в этом году, когда я выходил на внутренний лед меня встречали бешеные штормы, но так как все кончалось удачно, то я и эту бурю принял за хорошее предзнаменование. Я снова взобрался на утесы, на этот раз с большими санями на плечах; мои товарищи несли остальной багаж. Перенеся все к оврагу, мы нагрузили там сани и переехали в лагерь на краю льда, в 2,5 милях от нас и на высоте 2525 футов над морем.

Встаскивание больших саней по крутому склону оврага и на плато потребовало напряжения всех сил, как наших, так и собак. Два дня мы переносили вещи в этот лагерь, где Мэтт и Джибсон построили иглу и где мы готовили еду на очаге, между скалами находящегося рядом нунатака. В течение этого времени появились признаки перемены погоды: выпадение мелких кристаллов снега, перемежающиеся снежные метели, восхитительные перистые облака, образующиеся и исчезающие над бухтой Мак-Кормика, в то время как над внутренним льдом собирались на темном свинцовом небе зловещие белые облака. Температура ночью была –1…2 °F. Провизия и снаряжение были рассортированы в лагере и распределены по саням, здесь же начались серьезные затруднения с нашими дикими волками, которые почему-то именовались собаками.

Новые хозяева не могли с ними сладить; они постоянно грызлись и не давали нам ни минуты покоя. Не проходило ни дня, чтобы какая-нибудь из них не порвала во время отдыха своей упряжи, не перекусила постромок и не высвободилась. Иногда вырывались сразу несколько. Чтобы поймать их, нужны были время и сноровка. Дело чаще всего кончалось тем, что мы вынуждены были прибегать к услугам доктора, лечившего раны, нанесенные их волчьими зубами. Отмороженная пятка Мэтта начала болеть, и я счел за лучшее отослать его назад, в дом Красной скалы. Это лишило меня возможности взять с собой в длинное путешествие еще одного спутника. 8-го числа я попытался выступить в путь вверх по покатым склонам льда, но сильный ветер в лицо с метелью до такой степени привел в уныние моих собак, что с ними ничего нельзя было поделать; мы были вынуждены ждать хорошей погоды.

Наконец, мы вышли и успели сделать большой переход вокруг северной стороны первого большого тороса. Здесь был построен второй иглу, но так как снег не совсем годился для постройки и можно было сделать только небольшое убежище, я оставил Аструпа и доктора здесь, а сам с Джибсоном пошел отдыхать в иглу на предыдущем привале. Утомленный до последней степени, проведя без сна двое с половиной суток, мне кажется, что я заснул, как только вошел в иглу. Проснувшись через 12 часов, я услышал вой ветра и шум несущегося над нашим убежищем снега. Это продолжалось сутки. В конце концов я не выдержал и пошел вместе с Джибсоном в верхний иглу. Несмотря на сильный ветер, сбивавший нас с ног, и жгучую метель, мы не чувствовали холода – до такой степени меховая одежда защищала наше тело от потери тепла. Мы медленно поднимались вверх по склону, часто останавливаясь, чтобы повернуться спиной к ветру и перевести дух и, наконец, пришли к своим.

Невозможно описать охватившее меня уныние при виде полностью занесенного снегом иглу. Его обитатели не могли выбраться наружу. Собаки, и без того всегда беспокойные когда дует сильный ветер, дрались друг с другом, перегрызли свою упряжь и постромки, и половина из них бегала вокруг саней с провизией; остальные практически полностью были занесены в громадном сугробе. Подойдя ближе, я увидел, что три собаки стали жертвами смертельной собачьей болезни и в них едва теплилась жизнь. Так как ветер дул с такой силой, что что-либо предпринять было просто невозможно, то мы с Джибсоном легли с подветренной стороны иглу и, пережидая бурю, слушали рассказ доктора, как они не смогли выйти из иглу, делая, впрочем, все возможное, чтобы метель не занесла их окончательно, как несколько жестянок с провизией, сдвинутых с места собаками, были снесены по крутому откосу в ледник, как собаки съели и испортили все, что им удалось достать.

К счастью, последняя из упомянутых потерь была не такой страшной, так как все мои припасы находились в крепких жестянках. Когда буря стихла, мы откопали привязанных собак, развязали замерзшие узлы упряжи, поймали и снова привязали высвободившихся животных. Как выразился Джибсон, искусство техасцев ловить диких быков с помощью лассо – это детская забава по сравнению с ловлей эскимосских собак. Обычно мы приманивали собаку на близкое расстояние, бросая ей куски мяса, а затем, быстро бросившись на нее всем телом, пригибали, как можно быстрее, ее голову в снег.

Вскоре мы приловчились и дело обычно ограничивалось двумя-тремя укусами. Правда, с некоторыми собаками сладить было гораздо труднее. Чтобы запрячь их, нужно было предварительно затянуть лассо и слегка придушить их. Мы прошли около трех миль от этого иглу и остановились на ночлег. На этом привале мы не стали строить временное пристанище: это потребовало бы слишком много времени, мы же были до того утомлены, что могли спать, где угодно.

Примерно в таком ключе, с переменным успехом, продолжалось до 15-го числа. В ходе разведки прошлой осенью я сделал вывод, что, поднявшись на первый склон, мы найдем почти ровную дорогу. Однако оказалось, что свет осенних сумерек обманул Аструпа и Джибсона, и мы были вынуждены тащить нагруженные сани через снежные заносы около пятнадцати миль, прежде чем достигли легкого постепенного подъема настоящего внутреннего льда.

Постоянная напряженная работа – ходьба на лыжах, перетаскивание саней, беганье за отвязавшимися собаками и прочее – утомила бы и здоровые ноги. Я же с мышцами, слегка атрофированными, и связками, потерявшими вследствие процесса выздоровления свою гибкость, испытывал постоянную тупую боль, переходившую временами, к моему облегчению, в состояние онемения. Последнее постепенно проходило, и окончательный результат был, без сомнения, положительным: связки и суставы получили необходимую нагрузку, разработались и стали такими же гибкими, как и раньше, а может быть и лучше.

Тот факт, что менее чем через десять месяцев после перелома двух костей ноги я был способен предпринять путешествие на лыжах протяженностью 1200 миль без серьезных последствий, кроме нескольких бессонных часов, служил доказательством лечебного эффекта здорового климата, профессионального мастерства доктора Кука и нежной заботы миссис Пири. Наконец, 15-го числа я стоял перед длинным, легким, белым подъемом, по поводу которого не было никаких сомнений, и на следующий день началось наше настоящее путешествие по ледяному покрову.

Мой путь лежал на северо-восток, и я, таким образом, пройду, если карты верны, вблизи вершин ледников Гумбольдта, Петермана и Шерарда – Осборна.

К этому моменту у меня осталось только 16 собак; еще одна пала от собачьей болезни. Мы все впряглись и помогали тащить сани. Два коротких перехода в 5 и 7 миль привели нас на высоту 5000 футов. В начале третьего перехода из поля зрения исчезли высочайшие вершины земли Китового пролива, и я с изумлением обнаружил, что мы уже прошли через водораздел между Китовым проливом и бассейном Кейна и начали спускаться к бассейну ледника Гумбольдта. За это время собаки и мы привыкли к работе, сани были уложены лучше, и мы, благодаря легкому уклону, шли намного быстрее. За третий переход мы прошли 12 миль, за четвертый – 20. В конце четвертого перехода на северо-западе показались туманные вершины гор, находящихся между гаванью Ронселара и юго-восточным краем ледника Гумбольдта.

На следующий день мы снова прошли 20 миль по слегка волнистой и постепенно понижающейся поверхности, но еще через день появилось много торосов, и мы около полуночи дошли до ледяных утесов на границе ледникового бассейна, открывающегося к реке Мери Минтерн. Наш путь проходил мимо этих утесов, но, опасаясь, что впереди нам могут перегородить путь другие утесы, я отклонился на пять миль к востоку и затем снова продолжил свой путь на северо-восток. Из-за того, что лед не подходил для быстрой езды, переход этого дня был сравнительно короток, а атмосферные изменения указывали на наступающую бурю, я остановился пораньше, чтобы иметь возможность построить иглу.

Темно-голубое небо с мрачными свинцовыми облаками, зловещая белесоватость ледяного отблеска и резкий юго-восточный ветер не обманули нас; едва мы закончили строить иглу, как все скрыла метель. Бедный Джибсон, я очень сочувствовал ему этой ночью: была его очередь «играть роль». Другими словами, он должен был спать одетым на воздухе, чтобы тотчас же ловить отвязавшихся собак, прежде чем они натворят бед. Наши собаки в бурю всегда злились, но на этот раз казались просто бешеными. Они выли, грызлись между собой и рвались что есть силы с привязи. Когда, наконец, утомленный Джибсон заснул на несколько минут, прислонившись у входа в иглу, одна из них обгрызла дно его спального мешка, а другая сожрала около 6 фунтов брусничного мармелада – почти половину всего моего запаса для продолжительного путешествия.

Через двое суток шторм прошел на северо-запад, в бассейн Кейна, и оставил нас в покое. Выбравшись из своего иглу на солнечный свет и посмотрев на бесконечную, простирающуюся до горизонта ширь снега, изрытую ветром в виде мраморных волн, мы с трудом могли представить себе, что теперь на родине, в тысячах городов и деревень, звуки церковных колоколов разносятся по напоенным ароматом июньским полям и лесам. Наши сани были полностью занесены снегом: сугробы во время бури на внутреннем льду наметались около малейшего возвышения. Несколько часов мы выкапывали и нагружали сани, ловили и запрягали собак и развязывали узлы упряжи и постромок.

Когда мы снова отправились в путь, оказалось, что буря была отчасти нашим другом и хорошим строителем дорог. Сани и собаки весело неслись по замерзшим застругам, и мы сделали без особых проблем переход в 20 миль; в этот раз мы спали около саней. Двадцатимильный переход следующего дня привел нас к стоянке, у которой я решил, что вспомогательная партия должна покинуть меня. Мы были теперь на расстоянии около 130 миль от берега бухты Мак-Кормика, и, хотя дорога была хороша и свободна от препятствий, однако спуск с внутреннего льда мог быть опасным, если вспомогательная партия не попадет на землю в удобном месте; поэтому я не хотел, чтобы мои товарищи сопровождали меня дальше. В лагере я сказал своим спутникам, что это была последняя наша совместная ночевка, и что на другой день двое из нас вернутся назад, а двое поедут вперед. После обеда, сидя около нашей кухни, перед тем, как лечь спать, я напомнил им о том, что говорил ранней весной: что, когда мы достигнем ледника Гумбольдта, я выберу из них спутника, с которым продолжу путешествие.

Они пробыли довольно долго на ледяном покрове и понимают, что это предприятие – не детская игра, что для вызвавшегося нет пути назад. Я добавил также, что многим покажется опасным, даже безумным, что два человека отправляются в эти неизвестные области, не имея другой надежды на безопасное возвращение, кроме как на свои ресурсы и здоровье. Лично я не считал это предприятие опасным, но каждый должен решить за себя. Доктор первым вызвался идти, за ним Джибсон и Аструп. В итоге я принял решение: Аструп пойдет со мной, Джибсон останется командиром вспомогательной партии и, вернувшись в дом Красной скалы, посвятит все свое время сбору орнитологических образцов и снабжению партии дичью; доктор Кук, по прибытии к Красной скале, примет на себя обязанности начальника до моего возвращения с внутреннего льда.

Через несколько минут все в «лагере расставания», кроме меня, крепко спали, как спят утомленные, но здоровые люди. На следующее утро мы распредели поклажу саней. Груз был заботливо упакован и перевязан; это облегчит, по возможности, для двух оставшихся работу, которую делали до сих пор четверо. Джибсон и доктор взяли свою одежду, легкие сани, двух собак и провизии на двенадцать дней. Затем я дал Джибсону компас, один из моих хронометров, карту, точно объяснил, как идти к бухте Мак-Кормика, и мы расстались. Слов при этом было сказано немного, но я думаю, что в этот момент чувства переполняли каждого из нас. Я и Аструп тронулись в путь, доктор и Джибсон смотрели, как мы уходим. Спустя некоторое время мы увидели, что и они выступили; через несколько минут они скрылись из виду за ледяным пригорком.