Текст книги "Квантовая ночь (ЛП)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

13

Наши дни

– Какие «ужасные вещи»?

Кайла посмотрела в полукруглое окно. Солнце село; реки были темны и спокойны, словно извилистые чёрные шоссе. Я дал словам повиснуть в воздухе; она прикусила нижнюю губу. Наконец, она снова посмотрела на меня, немного прищурив голубые глаза.

– Ты правда ничего не помнишь? Даже этого?

– Честное слово.

– Послушай, – сказала она. – Я все эти годы немного следила за тобой. Смотрела, что есть про тебя в интернете, спрашивала общих знакомых, как у тебя дела. И люди всё время отвечали «О, да, Джим. Такой приятный человек!» И ты был хорошим, когда мы начали встречаться. Внимательным, чутким, заботливым… Так что когда…

Её голос затих, и она уставилась в стену из светлого кирпича.

– Что? – спросил я.

– Когда ты взбесился, это была полная неожиданность, понимаешь? Как мешком по затылку. – Она понизила голос и, тихо и печально, добавила: – И в прямом, и в переносном смысле.

Я был совершенно ошеломлён; наверняка удивлённо выпучил глаза.

– Боже… мой. Я… Кайла, честное слово, я не… я бы никогда…

Она подняла голову и, наконец, посмотрела мне в глаза – и не отводила взгляд, сосредоточенно вглядываясь в них, то в левый глаз, то в правый, то снова в левый.

– Ты сам проходил свой тест? – спросила она. – Тот, с микросаккадами?

– Конечно.

– И?

– Я нормален, совершенно. Не психопат.

– Понимаешь, чисто статистически ты можешь оказаться им с вероятностью тридцать процентов.

– Но я не психопат.

Она свела брови и поджала губы.

– Послушай, – сказал я, – что бы ни случилось – что бы я тогда ни натворил – я очень, очень сожалею. Это должно быть как-то связано с повреждением мозга, из-за которого я потерял память. Но сейчас со мной всё в порядке.

– Ты не можешь этого знать. Всего несколько дней назад – до твоего выступления на том процессе – ты даже не знал, что часть твоих воспоминаний утеряна. Кто знает, чего ещё ты мог сделать и забыть?

– Я не психопат, – снова сказал я. – Я могу доказать это с помощью своих очков.

Она снова засомневалась.

– Твой метод, конечно, интересен, но…

– Ладно, ладно. Предпочитаешь свой? Давай тогда так. Я бы с удовольствием поглядел на этот твой синхротрон, а ты сможешь проверить меня сама. Сколько до Саскатуна, часов десять на машине?

– Восемь, если гонять как я, но серьёзно, Джим, в этом нет необходимости.

– Да ну, у меня сейчас всего пара летних курсов. Последнее занятие заканчивается в час дня в четверг, а ты сказала, что как раз в это время собираешься домой. А следующее занятие у меня только в восемь утра в среду, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринуждённо. – Мы могли бы сделать это в выходные. Да и смена за рулём тебе не помешает.

Это предложение явно застало её врасплох.

– Но, э-э, а как ты тогда вернёшься домой?

– На автобусе. Или поездом.

Она посмотрела в темноту за окном, потом медленно повернулась ко мне.

– Хорошо, договорились. Почему нет? Но должна предупредить: по субботам я хожу к Тревису.

Меня самого удивило, как трепыхнулось у меня сердце, но Кайла умна и красива; удивительно ли, что у неё есть мужчина?

– О. Э-э… ладно.

– Можешь пойти со мной, если хочешь. Как в старые времена.

Господи! Это ж сколько всего я забыл!

– Э-э… не хотелось бы быть пятым колесом…

На мгновение она опешила.

– Ты правда не помнишь, да? Тревис мой брат.

– О!

– Мы навещали его здесь, в Виннипеге, когда были вместе. – Она заметила непонимание у меня на лице. – Он в коме; уже много лет.

– Что случилось?

– Никто не знает. Его нашли без сознания. Но без всяких повреждений; то есть он не споткнулся и не ударился головой.

– М-да.

– Он был такой сильный, и не только физически. Он был как кирпич, понимаешь? Ему было четырнадцать, когда у отца диагностировали рак лёгких. Мама была в полном раздрае, но Тревис – он стал для неё столпом силы. – Она помолчала. – Мы с Тревом выросли в Виннипеге, но когда я получила работу на синхротроне, я перевезла его и маму в Саскатун. – Она слегка пожала плечами. – Тревису всё равно, а мама рада быть поближе к внучке; она присматривает за Райан, когда я не могу.

– Должно быть, очень удобно, что она живёт с вами.

– Моя мама? Нет, нет. Ей всего шестьдесят два. У неё своя квартира. Она независимый графический дизайнер, работает на дому. А Тревис в специальном заведении. Я прихожу к нему каждую субботу утром и час сижу с ним. – Она грустно улыбнулась. – Прям как сеанс психотерапии. Я рассказываю ему, как прошла неделя, пересказываю сплетни, говорю, что в голову придёт. Я уже давно потеряла надежду, что он ответит, но…

– Да, – сказал я. – И, в общем, я буду рад составить тебе компанию в субботу, если ты этого хочешь.

– Спасибо. Я понимаю, что нет почти никакой разницы, приду я или нет, но… – Она пожала плечами. – Я должна это делать.

Я кивнул.

– Некоторые люди в состоянии минимального сознания или в псевдокоме осознают, что к ним пришли, и ценят это, даже если не могут никак отреагировать.

– И некоторые пациенты в этом заведении без сомнения в состоянии минимального сознания. Но не Тревис.

– Да?

– Какое-то время назад я попросила привезти его в «Источник Света». Засунула его на каталке под пучок СусиQ – это сокращённо «суперпозиционная система квантовая». Викки провела тестирование. – Кайла вздохнула. – Вместо него под эмиттером могла бы лежать глыба гранита – ничего бы не изменилось. – Она подала плечами. – Да, да, сначала учёный, сестра потом. Собственно, так мы и подтвердили свои представления о классическом состоянии: отсутствие суперпозиции означает полное отсутствие сознания.

Мне не хотелось показаться бесчувственным, но позиция утилитаризма в подобных случаях совершенно прозрачна.

– Тогда почему ты, э-э…

– Не выдернула трубку?

– Ну… да.

Она слегка повела плечами.

– Он мой брат. – Я не смог придумать хорошего ответа и потому промолчал. Но она после паузы продолжила: – Я знаю, что он не страдает; он не способен испытывать боль. И, в конце концов, где жизнь, там надежда.

Я уставился в полукруглое окно; радиальные переплёты делали его похожим на полузатопленный корабельный штурвал. Безупречно одетый официант положил на стол счёт и исчез; я расплатился, потому что Кайла оплачивала ланч. Кайла остановилась в «Inn at The Forks», почему я и выбрал «Сиднис». Я проводил её сотню метров до отеля.

«Inn» был пятиэтажным отелем, по-видимому, довольно фешенебельным. Я несколько раз бывал в вестибюле, но никогда – в номерах, и сегодня вечером ничто не предвещало изменений в этом плане. Лифты были рядом со столом портье и не позволяли уединиться, хотя шум декоративного водопада создавал звуковую завесу.

– Ты правда хочешь поехать в Саскатун? – спросила Кайла, поворачиваясь ко мне.

– Без вопросов, – ответил я. – И… о чёрт!

– Что?

– Забыл! Чёрт! Мне же надо появиться в КМПЧ в четверг в четыре.

– Появиться где?

– В Канадском музее прав человека. – Я указал на северную стену, надеясь, что она сможет представить себе, что за ней находится. – Это такое круглое здание из стали и стекла в том направлении. Они устраивают приём, посвящённый циклу лекций, а я в совете директоров, так что…

– А ты можешь привести подругу?

Моё сердце пропустило удар.

– Э-э… конечно. Конечно, могу.

Она нажала кнопку лифта.

– Я надеялась посетить этот музей в этот приезд, но возможности не подвернулось. Так что давай сходим. И поедем в Саскатун сразу после приёма.

– Замечательно! Спасибо.

Приехал лифт. Она секунду помедлила, потом быстро меня обняла и вошла в лифт.

Я вышел сквозь раздвигающиеся стеклянные двери в тёплый летний вечер. Я нечасто бываю на Форкс, но когда бываю, то обязательно обхожу вокруг Ооденского праздничного круга – амфитеатра шестидесяти метров диаметром и двух с половиной в глубину. На равном расстоянии друг от друга вдоль периметра стоят восемь стальных арматур, напоминающих ящериц-киборгов с поднятыми к небу длинными хвостами. К каждому из хвостов приделаны несколько наблюдательнох колец, в которых в определённые дни и часы, указанные на информационной табличке, видны определённые звёзды. С помощью западной арматуры, к примеру, можно найти Альтаир, Бетельгейзе, Регул и Процион. В промежутках между монолитами красного камня видно восходящее солнце в дни равноденствий и солнцестояний; я сам иногда участвовал в акциях ККАО[35]35
  Канадское королевское астрономическое общество.


[Закрыть], объясняя это туристам. Ночью это место приобретало восхитительный зловещий колорит; его часто использовали как место встречи ежегодного виннипегского Марша зомби.

Я брёл вдоль поросшего травой периметра, засунув руки в карманы, и размышлял.

Кайла сказала, что я её ударил. Я. Я никогда никого не бил – по крайней мере, взрослым. Даже ребёнком это было не в моём характере, с тех самых пор…

Да.

Когда мне было восемь или девять, я подрался на стоянке школы с Ронни Хендлером, мальчишкой моих лет, который напал на меня вообще без причины – нет, правда, какую же чушь несут учителя, утверждая, что нужны двое, чтобы затеять драку – и, к моему собственному удивлению, придя в подпитанную адреналином ярость, я сумел сбить Ронни с ног, и я был такой злой, такой бешеный из-за того, что не могу дойти до школы без того, чтобы ко мне не прицепились из-за – чего? Моих шортов? Стрижки ёжиком? Ушей? А чёрт его знает!

Когда Хендлер оказался на земле, я подпрыгнул и в прыжке согнулся и свёл подогнутые колени вместе, и я был готов упасть ему прямо на голову, которая лежала щекой на асфальте, и я знал – даже в восемь лет я знал – что если я продолжу начатое, если продолжу путь по выбранной траектории и ударю его коленями, то я могу расколоть ему череп и, может быть, даже убить его.

И в эту долю секунды, всё ещё вися в воздухе, я изменил положение, отчего изменилась и траектория. Мои голые коленки впечатались в асфальт рядом с головой Ронни, адская боль, кожа ужасно ободрана – но Хендлер выжил. Я беспокоился не столько из-за него, сколько из-за последствий того, что произошло бы, заверши я задуманное, и знал, что крики «Он первый начал!» не помогли бы ничем, если бы он лежал тут, истекая кровью. Я помню, как подумал, что это момент, который может изменить мою жизнь, и принял верное решение как раз вовремя.

Это был, вероятно, первый раз, когда мой разум возобладал над овладевшими мной животными инстинктами. И он – разум – с тех самых пор царствовал безраздельно.

За исключением, по-видимому, времени ближе к концу моего тёмного периода.

Я проходил мимо северо-восточной арматуры, огромное чудище нависало надо мной, длинный хвост терялся во тьме. Я вытащил телефон, взглянул на светящиеся цифры. Одиннадцатый час, что означает, что факультет психологии пуст, и я мог бы…

Но нет. Это уже какое-то безумие.

И всё же…

И всё же, это, по-видимому, будет не самое плохое, что я совершил в своей жизни.

* * *

В коридоре я прошёл мимо пары аспирантов и уборщика. Должность заместителя главы факультета была большей частью административной болью в заднице, но к ней прилагался комплект мастер-ключей. Когда горизонт очистился, я вошёл в офис Менно.

Вдоль одной из стен стояли четыре картотечных шкафа цвета авокадо. Я боялся, что они могут быть заперты, но нет. Сам Менно, вероятно, не открывал их много лет – бумажные документы слепому ни к чему, однако ассистенты или аспиранты, должно быть, поддерживали порядок в архиве за него. Я быстро нашёл папки под литерой «Я», но это не были документы по «Ясности», так что я начал с верхнего ящика первого шкафа и стал перебирать все папки по очереди.

Я чуть не пропустил папку, помеченную «МинОб», но заинтересовался ею. Это что, правда что-то, связанное с военными? Да, именно так, причём речь шла как раз про проект «Ясность». Я выложил страницы на пол и сфотографировал их айфоном. Я уже думал было уйти, но, похоже, есть во мне что-то от павловской собачки; я получил награду однажды, и мне хотелось узнать, получу ли я её ещё раз. Я продолжил перебирать папки дальше, на буквы «Н», «М», «О», заключая с собой пари на то, найдётся ли папка на букву «Х»; но нет, Х-файлов в картотеке не оказалось. Последняя папка была помечена «Ясперс и психопатология».

Однако оставался ещё последний ящик, и я его открыл – и обнаружил, что он доверху забит старыми видеокассетами. Семь из них были подписаны «Изучение альтруистического поведения 1988», одна – «Собеседования для Teaching Company», и на пяти была наклейка с надписью «APA AGM 1994». Но была ещё одна, которая заставила меня пустить слюну. Стикер на корешке гласил «Ясность. Испыт. ДМ». ДМ – это, несомненно, я: освящённый века́ми обычай обозначать пациентов и подопытных их инициалами, словно это обеспечивает реальную анонимность. Я забрал кассету, вышел из офиса Менно, не забыв погасить свет – пусть Менно его бы и не заметил – и поехал домой, что заняло всего минут пять.

Я не включал свой видеомагнитофон много лет и испытал облегчение, обнаружив, что он до сих пор работает. Как молод я тогда был! И Менно тоже – было так неожиданно увидеть его в те времена, когда он ещё не утратил зрения; я и забыл, какие выразительные были у него глаза.

– Идентификация записи, – сказал он присвистывающим голосом, звучавшим немного энергичнее, чем сейчас. Потом откашлялся. – Шестнадцатое января 2001. Испытуемый: ДМ.

Моё сердце пропустило удар: запись относилась к началу моего тёмного периода! Впрочем, всё верно: я участвовал в «Ясности» в 2000, но не помнил никаких собеседований, хотя, собственно, кто бы стал устраивать собеседования по поводу скучных проверок слуха или чем там они занимались? Интересно, что заставило Менно всё-таки устроить собеседование на этом этапе?

Он откинулся на спинку кресла.

– Спасибо, что пришёл, Джим.

– Да не за что.

– В общем, я просто хочу задать тебе несколько вопросов, если ты не против.

– Всегда пожалуйста.

– Как у тебя дела? Как ты себя чувствуешь?

– Жив-здоров, – ответил я. – Бодр, как огурец.

– Хорошо, хорошо. С учёбой всё в порядке?

– Да. Мне всё нравится.

– А что ты скажешь об участии в этом исследовании? Оно тебе нравится?

– Конечно. Ну и, знаете ли, студенту никогда не помешает немного лишней наличности.

– Это точно, – согласился Менно. Он придвинул своё кресло ближе к моему. – А что ты можешь сказать о своём самочувствии по сравнению с тем, как было до начала твоего участия в экспериментах?

Я три раза быстро моргнул.

– Точно так же, – сказал я. – А что? Должно быть по-другому?

Голос Менно стал каким-то деревянным.

– Нет. Конечно, нет.

Собеседование длилось семь минут, согласно тайм-коду в углу экрана. За ним следовало ещё одно, ровно через месяц, 16 февраля 2001, и оно было практически таким же, правда, два дня назад был мой день рождения, что означало, что мне исполнилось двадцать.

Собеседование от 16 марта было также похоже на остальные. Мы с Кайлой недавно начали встречаться. Я говорил о том, как мы ходили в «Поп-Сода» накануне вечером и слушали живой джаз; не каких-то там звёзд, в пределах студенческого бюджета. За исключением этого мои ответы на все вопросы, что он задавал, были той же самой смесью клише, банальностей и общих мест, что заполняли предыдущие собеседования и, как я скоро выяснил, последующие два.

Но последнее ежемесячное собеседование, проведённое в понедельник восемнадцатого июня – шестнадцатое выпало на субботу – имело радикально иную тональность.

– Сегодня всё как в прошлые разы, – сказал Менно. – Рутинная оценка; те же самые вопросы, что и всегда.

У меня руки были скрещены на груди.

– Ага, о’кей. Давайте уж закончим с этим.

– Джим, как ты себя сегодня чувствуешь?

– Нормально.

– Ты счастлив?

– У меня всё о’кей, да.

– Здоровье?

– Порядок.

– Как у тебя с Кайлой?

Я – тот, что в 2020 – поёрзал на своём диване в гостиной; другой я, в 2001, сидел неподвижно.

– Нормально.

– Вы встречаетесь больше трёх месяцев.

– Ага.

– И что ты чувствуешь по отношению к ней?

– Она ничего.

– И всё? Ты её любишь?

– Конечно. В постели она блеск.

– Я имел в виду, есть ли у тебя к ней чувства? Романтические чувства?

– Ну, с ней хорошо. И она выглядит здорово, да. Производит впечатление на других парней, когда я с ней.

– И это важно?

– Конечно. Надо, чтобы видели, что ты наверху. Типа король. Что всё контролируешь.

Я остановил кассету и вгляделся в своё застывшее на экране изображение. Я мог поклясться чем угодно, что я никогда в жизни не говорил о женщине таким образом; я бы не поверил, если бы… в общем, если бы это не было прямо у меня перед носом, на видеозаписи. В желудке что-то неприятно сжалось, к горлу подступила тошнота.

Я снова запустил кассету. Дальше следовала длинная пауза – как будто я случайно выключил звук – но, видимо, Менно просто переваривал услышанное, потому что в конце концов снова заговорил:

– А твоя сестра? Хизер, да? Что ты чувствуешь к ней?

– Она в порядке.

– Не хочешь сказать о ней ещё что-нибудь?

– Я держу с ней контакт. Даю ей понять, что она важная.

– Зачем?

– Лохушка она. Всегда разжиться можно.

– В смысле, деньгами?

– Ну да. Она теперь адвокат. Денег куры не клюют.

Я ошеломлённо осел в своём кресле. Да что такое тогда на меня нашло?

14

На YouTube можно найти массу фильмов с психологическими экспериментами, и я часто пользовался подвешенным к потолку проектором, чтобы демонстрировать некоторые из них студентам. Один из моих любимых – мультфильм 1944 года Хайдера и Зиммеля, в начале которого показывают большой пустой квадрат со сплошным чёрным треугольником внутри. Вскоре одна из сторон квадрата откидывается, как на шарнире, и треугольник выплывает наружу. Маленький чёрный треугольник и маленький кружок появляются из-за правого края кадра. Три сплошные фигуры скользят по экрану, иногда касаясь друг друга, тогда как большой квадрат периодически открывается и снова закрывается.

Я помню, как сам впервые увидел этот мультик студентом на занятии курса Менно Уоркентина. Он попросил нас описать происходящее на экране. Я сказал, что большой треугольник – это чудовище, выпущенное из клетки, чтобы преследовать мальчика и девочку; мальчик – да, тогда я ещё не задумывался о гендерно-ролевых стереотипах – храбро сражался с чудовищем, тогда как девочка пробиралась внутрь квадрата, чтобы стащить сокровище; в конце концов мальчик с девочкой благополучно скрываются, а чудовище, в припадке ярости из-за того, что его перехитрили, разламывает свою клетку.

Мой ответ был типичен, даже будучи уникальным в деталях. Другие видели в мультике брачные ритуалы, военные манёвры или беготню в стиле Бенни Хилла – но все мы видели в нём некую историю. Когда Хайдер и Зиммель впервые провели этот тест, лишь трое из ста четырнадцати испытуемых бесстрастно описали то, что на самом деле показывалось в фильме: два треугольника, квадрат и круг, движущиеся в пустом пространстве. Все остальные сочинили историю, по сути, высосав её из пальца.

Как и всегда, мои собственные студенты меня не разочаровали. Борис в первом ряду сказал:

– Это политическая аллегория, да? Большой треугольник – это Соединённые Штаты. И Мексика – маленький треугольник. Ящик с крышкой – это граница, которая то открыта, то закрыта, а в конце США, пытаясь не пустить никого внутрь, уничтожают себя.

В аудитории можно было расслышать, как стрекочет сверчок; полагаю, больше никто не увидел в мультике ничего хотя бы отдалённо подобного.

Я позволил ещё нескольким студентам поделиться своими интерпретациями – которые варьировались от непристойных или розово-приторных до детективно-кровавых, достойных Лиама Нисона – и затем огласил тему занятия:

– Существует термин для обозначения того, чем вы только что занимались. Это конфабуляция. Мы рассказываем себе историю, основываясь практически ни на чём, а затем убеждаем себя, что всё так и было…

По четвергам Менно в университете не появлялся, так что после утренних занятий я поехал к нему домой в центр города. Как всегда, в машине было включено «Си-би-си», и в этот раз новости реально меня удивили.

Хэйден Тренхольм, тот же эксперт, которого я слушал вчера, в этот раз общался с Пией Чоттопадхай.

– Итак, – говорила Пия своим жизнерадостным голосом, – бывший мэр Калгари Нахид Ненши только что бросил шляпу на ринг, став федеральным кандидатом НДП по округу Юго-западного Калгари. Хэйден, какие бы выводы вы из этого сделали?

– Для НДП это успех, – ответил Тренхольм, – поскольку уже давно ходили слухи, что Ненши обхаживают либералы Трюдо. Факт его выступления за НДП может рассматриваться как признак того, что его амбиции не ограничиваются постом в Кабинете. Я не удивлюсь, если руководство партии объявит его исполняющим обязанности председателя уже в ближайшие дни.

– А что скажете об округе, в котором он решил выдвигаться?

– Это идеальный выбор, если цель Ненши – лидерство среди новых демократов. Юго-западный Калгари – это бывшая вотчина Стивена Харпера: тамошним жителям прекрасно известны преимущества жизни в домашнем округе премьера. Но Ненши любят во всём Калгари, и им нравится, что он стал звездой международного уровня. В 2013, когда Роб Форд был предметом насмешек в Торонто, Ненши делал весьма впечатляющую работу в Калгари – настолько впечатляющую, что, как вы помните, «Маклинс» назвал его второй по значимости фигурой в Канаде после премьер-министра.

– Да, я помню.

– А в 2015 Фонд мэров городов присудил Ненши премию Всемирного Мэра, признав его лучшим мэром планеты. Его единственный соперник из Северной Америки, мэр Хьюстона Эннис Паркер, заняла в рейтинге седьмое место.

Я свернул вправо на Портидж и принялся искать место для парковки.

– Будучи впервые избранным мэром Калгари в 2010, – сказала Пия, – Ненши стал первым мэром-мусульманином в Северной Америке.

– Да, это так, – ответил Тренхольм. – Он исповедует низаритский исмаилизм, ветвь шиитского ислама.

– Но мэр – это одно дело, – сказала Пия, – премьер-министр – совсем другое. Готова ли Канада к мусульманину на Сассекс-Драйв, 24?

– Ну, – ответил эксперт, – это решать людям – через четыре недели.

Они перешли к обсуждению других событий, а я заметил свободное место на обочине – редкость в это время дня – и, хотя оно было в трёх кварталах от дома Менно, занял его.

Я раньше несколько раз подвозил его домой, но никогда до сих пор не был в его квартире на втором этаже (как он говорил, никакого смысла переплачивать за вид из окна). Мне было интересно, как он оформил интерьер своей квартиры – если он вообще этим занимался.

Как выяснилось, квартира у него была обставлена получше моей: мебель в гостиной в серебристых и голубых оттенках явно подбиралась в тон, а на каждой стене красовались великолепные репродукции картин Эмили Карр с видами побережья Британской Колумбии. Реплики тотемных столбов индейцев хайда – тёмное некрашеное дерево – стояли по бокам двери в кухню.

Менно был одет так, как обычно одеваются старые профессора – в немного мешковатые бежевые слаксы и коричневый кардиган. На нём были его тёмные очки; мне стало любопытно, носит он их постоянно, или надел, услышав, как я звоню в дверь.

– Джим! – воскликнул он, открыв дверь. – Привет! Что тебя ко мне привело? – Он жестом пригласил меня войти. Пакс следила за мной с другого края комнаты. – Присаживайся.

Я так и сделал, устроившись на диване. Менно сел в кресло, обращённое наискось к дивану. Слева от кресла стоял небольшой столик; Пакс уселась справа.

– Я видел записи собеседований со мной, – сказал я.

– Ты о процессе Девина Беккера?

– Что? Нет, нет. Старые записи. 2001 года. Со мной. В старом здании факультета психологии в Форт-Гэрри.

Долгая пауза, затем:

– Как ты их нашёл?

– По правде? Я обыскал твой офис.

Менно снова погрузился в молчание.

– М-да, – сказал он, наконец.

– Я спрашивал тебя, что со мной тогда случилось. Почему ты не показал мне эти записи?

– Я знаю, что для тебя потеря памяти стала новостью, Джим. Но для меня это новостью не было.

– Господи, Менно. С каких пор ты знаешь?

– С 2001 года. С тех пор, как ты её потерял. Прости, но тогда это было очевидно. Я не думал, что пропало целых шесть месяцев, но было ясно, что ты утратил память за какое-то время.

– Так почему же ты мне не рассказал?

Он приподнял плечи.

– Потому что ты излечился.

– Излечился? От чего?

– Я не знаю, – сказал Менно. Он не мог видеть выражение моего лица, но, должно быть, почувствовал, что я собираюсь возразить, потому что приподнял руку. – Честное слово, я двадцать лет пытался это выяснить. – Он шумно выдохнул. – И знаешь что? Это такое облегчение – наконец иметь возможность об этом поговорить. С тех пор, как уехал Доминик, мне и обсудить это стало не с кем.

– Так что же, чёрт возьми, произошло?

– Мы с Домиником Адлером разрабатывали прибор, который мог бы детектировать не произнесённые вслух фонемы – по сути, считывать артикулированные мысли прямо из мозга. Ты откликнулся на наше объявление о поиске подопытных в «Манитобан»[36]36
  Университетская газета.


[Закрыть].

Тогда я участвовал во многих таких вещах; что угодно за пару лишних долларов.

– Я помню. Такая штука типа шлема.

Менно кивнул.

– На самом деле их было два. Мы начали с первого, и он действительно смог уловить активность твоего мозга, но она была очень слабой и терялась в том, что мы посчитали шумами. Тогда мы разработали второй шлем, в который добавили транскраниальный ультразвук. Идея была в том, чтобы посмотреть, нельзя ли усилить нужный нам сигнал в твоей слуховой коре, сделать из него своего рода внутренний крик вместо шёпота, чтобы наш сканер смог его различить. Но вместо этого ты и… ты потерял сознание.

– Я этого не помню.

– Но это было. ТУЗ-стимуляция тогда была ещё в новинку; мы этого не ожидали.

Я коснулся ладонью груди.

– Всё, что я помню из того времени, это что меня пырнули ножом, но…

– Да?

– Ну, насколько я могу судить, 31 декабря 2000 я был в Виннипеге, а не в Калгари.

Менно пожал плечами.

– Я не знаю, откуда ты взял идею о нападении, но этого не было, по крайней мере, не тогда. Но… да. Ты в тот вечер был здесь – и наш шлем тебя вырубил, а когда ты пришёл в себя, то, как бы это сказать, вернулся ты не весь.

Я удивлённо уставился на него, но он не мог этого видеть.

– Что?

– До тех пор у тебя был внутренний голос – я видел его на осциллоскопе – однако после этого он пропал.

– Что ты имеешь в виду – «внутренний голос»?

– Именно то, что сказал: внутренний монолог; артикулированные фонемы в мозгу даже тогда, когда ты ничего не говоришь. Однако после того как ты пришёл в себя, он пропал. Свет горел…

– …но никого не было дома? – закончил я. – Ты серьёзно?

– Да.

– Грёбаный эф-зэ? Философский зомби? Господи. Не просто анестезия, но… – Я тряхнул головой. – Нет. Нет, это же просто мысленный эксперимент. Философские зомби в реальности не существуют.

Менно молчал, наверное, секунд тридцать. Затем тихим голосом произнёс:

– Существуют. Они повсюду.

– Да ладно!

– У большинства людей, которых мы протестировали, не было внутреннего голоса.

– Тогда ваше оборудование, должно быть…

– Стой! Думаешь, мы не проверили всё по три раза? То, что я тебе говорю – правда. – Он махнул рукой в моём направлении. – Единственное, чем был необычен твой случай – это тем, что поначалу у тебя внутренний голос был, а после обморока ты его утратил.

– Сколько я был без сознания?

– Может, минут пять. И через несколько дней мы снова тебя протестировали – без ТУЗа, разумеется – и, в общем, внутреннего голоса больше не было.

– И вы решили проводить со мной регулярные собеседования, чтобы посмотреть…

– Посмотреть, не изменилось ли чего в тебе. Хотелось бы мне, чтобы мы устраивали такие же собеседования и раньше, но мы никак не могли знать, что случится.

– Я не смотрел записи собеседования от начала до конца, но не заметил никаких изменений…

– Заметных изменений не было, – подтвердил Менно. – Внешне ты вёл себя точно так же, как и прежде.

– До последней записи, – сказал я.

– Э-э… – очень тихо сказал Менно. – Да.

– И это было не только на плёнке. Я изменился, и люди могли это заметить. Кайла могла заметить.

– Кайла?

– Моя подруга – ну, с которой я в то время встречался. Кайла Гурон. Она…

– Гурон? – удивлённо прервал меня Менно.

– Она ходила на твой курс. Я виделся с ней вчера, впервые за почти двадцать лет. Она сказала мне, что я… я тогда ударил её. Я! – Я покачал головой, всё ещё не в силах с этим смириться. – И потом, все эти ужасные вещи, что я наговорил на том собеседовании. В это просто невозможно поверить!

Он медленно кивнул.

– Ты и правда изменился ближе к концу. Я не знаю, почему.

– У тебя должны были быть какие-то идеи. И, чёрт возьми – как я снова стал нормальным?

– Джим, честно, я не знаю. Но…

– Что?

– Но в течение почти шести месяцев ты правда был философским зомби. – Он повернул голову влево, потом вправо – может быть, в знак отрицания, а может, изображая орды, что преследовали его два десятка лет. – И ты был так же пуст, так же безучастен, так же мёртв внутри, как и бесчисленные миллионы других, что постоянно нас окружают.

* * *

Я, шатаясь, вышел из вестибюля дома Менно на Портидж-авеню. Было время обеда, и тысячи людей шли по ней на восток, и другие тысячи на запад, а я просто стоял, словно остров на реке, пытаясь не потерять равновесие.

Ко мне приближался мужчина со склонённой головой, на ходу набирая что-то на телефоне. За ним шли двое с воткнутыми в уши наушниками – оба, так получилось, с проводами характерного эппловского цвета. Они проплыли мимо, даже не взглянув на меня, просто бездумно обогнув препятствие.

Бездумно.

Господи, может ли такое быть?

Теперь ко мне двигались три девочки-подростка, куря на ходу. Доклад Главного военного хирурга США[37]37
  Доклад об опасностях курения табака, опубликованный в 1964 и положивший начало борьбе с курением на государственном уровне.


[Закрыть] увидел свет, вероятно, ещё до рождения их родителей, но они, тем не менее, курят. В этот раз я отошёл в сторону с их пути, пытаясь уклониться от выдыхаемого ими дыма.

И раз я уж начал двигаться, то продолжил движение; первый закон Ньютона и всё такое. Я прошёл мимо бездомного с картонкой с надписью «Голодаю – прошу помочь». Перед ним стояла пустая жестянка из-под кемпбелловского супа; некоторые прохожие бросали в неё монетки.

Интересно, насколько сильно ударила по нищим отмена Канадой центовых монет в 2013 году. Конечно, всякий, кто подаёт один цент в качестве милостыни, заслуживает за это проклятия, но в принципе в обороте было много монет покрупнее. С другой стороны, в Канаде широко употребляются монеты достоинством один и два доллара, чего в Штатах никогда не было – американцы всегда предпочитали банкноты для этого номинала. Так что наши нищие, возможно, находятся в лучшем положении.

Много лет назад я читал, что появление первых кредитных карт нанесло сильный удар по доходам «заек» в Плейбой-клубах. Раньше, когда с ними расплачивались наличными, мужчины говорили «сдачи не надо», даже если сумма чаевых в этом случае взлетала до небес. Но когда они стали заполнять корешки счетов, то производили подсчёт и добавляли обычный процент чаевых.