Текст книги "Сироты"

Автор книги: Роберт Бюттнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

12

Я разложил парадную форму на голой железной койке, переоделся и пошел навстречу судьбе. Погода была мрачная и холодная, под стать моему невеселому будущему. В капитанской приемной ординарец оглядел меня тусклым взглядом из-за серого металлического стола, наговаривая что-то в диктофон.

В приемной стояло несколько свободных стульев, но я, боясь помять форму, остался стоять и лишь прислонился к стене. Приподнял края штанин и осмотрел отполированные до блеска ботинки; смахнул незримые пылинки с плеч. Нет, дело не в том, что я хотел предстать бравым воякой перед капитаном. Просто сейчас он распоряжался моей жизнью, и никакое подлизывание не казалось излишним. Окна затянуло инеем, а я все равно потел.

Я раньше читал про дисциплинарные наказания и помнил из книжек примерно то же, что говорил Орд. Провинившийся солдат отдает себя на растерзание командиру вместо того, чтобы предстать перед судом под так называемой защитой военно-судебного кодекса. Считалось, будто одного знакомого офицера убедить проще, чем дюжину закостенелых служак. С другой стороны, если командир начнет зверствовать, спасать тебя будет некому. Якович мог с позором вышвырнуть меня из армии, засадить в кутузку, засадить и потом вышвырнуть, а мог просто влепить нарядов или даже ограничиться выговором. Только последние два варианта отчего-то казались маловероятными.

– Эй, солдат!

Если бы я уже не стоял, то скаканул бы, как хлеб из тостера. Как скаканул ординарец.

В приемную вошел Орд и, словно не видя меня, обратился к ординарцу.

– Не могу найти расписания занятий. Распечатай-ка мне копию, капрал.

Пока капрал печатал, Орд прикинулся, что только меня заметил. Он кивнул.

– Курсант Уондер.

– Господин инструктор.

Орд всегда знал расписание так, будто его выжгли у него на яйцах. Было лестно, что он нашел липовый предлог, лишь чтобы меня увидеть.

Капрал протянул распечатку и вернулся к работе. Орд посмотрел в мою сторону и едва-едва приподнял голову. Выше нос, значит.

Я вытянулся в ответ. Орд кивнул, сжал руку в кулак и расслабил, сжал, расслабил, словно бьющееся сердце, потом развернулся и вышел.

Я тоже кивнул и чуть не улыбнулся вслед сержанту. Грудь распирало от гордости. Зная Орда, можно сказать, что он расцеловал меня в обе щеки.

На столе щелкнул селектор.

– Пригласите курсанта Уондера. – Голос Яковича не выражал никаких эмоций.

Я не мог дышать, не мог двинуть ногой. Ведь если я вот так здесь простою, ничего страшного-то не произойдет?

Капрал махнул рукой на дверь.

– Эй, ты там! Уондер! Слыхал, что сказали?

Я доплелся до двери, постучал и услышал капитанское «Войдите!».

– Ну, ни пуха, парень, – шепнул капрал.

Якович тоже был в парадной форме: сейчас поддаст мне коленом под зад – и на выпуск. Он ответил на мое приветствие и зашелестел бумагами. Потом оторвался от них, скомандовал «вольно», чтобы я мог говорить, но сесть не предложил.

– Мне нужно напоминать факты?

– Никак нет, сэр, я все помню! – выпалил я, решив, что нападение – лучшая защита. – Во время службы я принял запрещенный препарат. В результате на учениях произошел несчастный случай. Кур…

Перед глазами появился распластанный Вальтер. Я зажмурился и сглотнул слюну.

– Я знаю, вы с Лоренсеном дружили. Это не смягчает твой проступок.

– Так точно, сэр!

– Факты оспаривать не собираешься?

– Никак нет, сэр!

– Что можешь сказать в свое оправдание?

Я набрал в грудь побольше воздуха.

– Сэр, я много извлек из происшедшего. Я уверен, что смогу исправиться. Я готов к любому наказанию и приложу все усилия, чтобы остаться на службе.

Якович потер подбородок.

– Это почти слово в слово повторяет рекомендательное письмо инструктора Орда. Я ни на миг не допускаю, что это он тебя надрессировал, напротив, думаю, ты пришел к этому выводу самостоятельно. Что свидетельствует как в пользу сержанта Орда, так и в твою.

Я насторожился. Неужели не все еще потеряно?

Якович перелистнул страницу.

– Знаешь, на что я сейчас смотрю? На копию письма для матери курсанта Лоренсена. Первого подобного письма на моей практике.

В глазах защипало, и я заморгал.

– Курсант Уондер, мой отец служил в пехоте.

– Так точно, сэр. Сержант Орд высоко отзывался о генерале Яковиче.

– Он не раз говорил, что такими вот письмами измеряют отвагу солдат и добросовестность командиров.

Я кивнул, не зная, к чему он клонит.

– Это же письмо – мера моей вины.

– Сэр! Вина здесь кругом моя!

– Если я оставлю тебя на службе, тобой будут командовать другие офицеры.

– Сочту за честь, сэр.

– И если ты опять поддашься соблазну, кому-то придется писать новые письма.

Ой!

– Я такой грех на душу брать не хочу.

– Но, сэр…

Он поморщился.

– Послушай, Уондер, я хорошенько все взвесил, прежде чем с тобой говорить. Я не пытаюсь сломать тебе жизнь. На гражданке никому вообще дела бы не было до этих твоих таблеток. Я не собираюсь накладывать на тебя никаких взысканий – ни лишать жалованья, ни писать выговоры, я тебя просто уволю. Без всякого позора. Тебе же легче потом будет работу най…

– Сэр, единственное, что я хочу, – это остаться!

Якович молча смотрел на меня, потом развернулся на кресле. Секунды сменяли друг друга на его электронных часах. Он повернулся обратно. Взгляд его ожесточился.

– Жаль, Уондер, что я не смогу удовлетворить твоего единственного желания.

Будто со стороны я услышал собственные всхлипы. И ведь знал, что так будет, а все же надеялся, что как-нибудь, да обойдется. Как-нибудь…

Ординарец сунул голову в дверь раньше, чем постучал.

– Сэр, вас тут хотят видеть.

– Скажи им, чтобы подождали! – И мне: – Я уже говорил, что…

– Не им, сэр. Ему. И он настаивает.

Капитан встал, сжал руки в кулаки и оперся ими о стол.

– Капрал, это моя рота. Кто бы там ни был за дверью, дождется, пока не окончится слушание.

13

– Я сюда приехал не разговоры с диктофоном слушать! – прогремело сзади.

Я обернулся к огромной фигуре, заслонившей дверной проем. Судья Марч, не обращая ни малейшего внимания на жалкие попытки ординарца его остановить, шагнул в капитанскую комнату. Старик был в черном пиджаке с подвернутым рукавом и бабочке. Я присмотрелся. Нет, это не бабочка, это голубая лента, усыпанная белыми звездами. Я впервые такую видел – только читал о них в книгах. Старикан-то, оказывается, кавалер ордена Почета!

Якович наклонил голову на бок.

– Это что еще такое?

Потом вдруг вытянул шею, уставившись на синюю ленточку, выправился и отдал под козырек. Единственная польза от нашей высшей военной награды – это то, что все, вплоть до верховного главнокомандующего, отдают вам честь.

Судья ответил на приветствие.

– Мое имя Марч. Некогда полковник Марч, капитан.

Его честь еще и полковник? Никогда бы не подумал!

– Чем обязан, сэр? – поинтересовался Якович.

– Я приехал на выпуск курсанта Уондера. Без самолетов пришлось полтора дня добираться на чертовом поезде.

Мы с Яковичем воззрились на судью, как будто он мех отрастил.

– Джейсон послал мне приглашение.

– Я вас не понимаю, – сказал Якович.

– Курсант Уондер был моим, так сказать, клиентом: вот уже много лет как я ушел из войск и стал судьей. Однако, когда я позвонил узнать о выпускной церемонии, то одновременно узнал о проблемах Джейсона и о предстоящем слушании.

Орд! Это Орд ему все рассказал! Капитал Якович надулся.

– Не о предстоящем, а о состоявшемся. Дело закрыто, говорить не о чем.

– Ну, ну, капитан, полно. Мы же оба хорошо знаем, что стоит вам захотеть, и вы вернетесь к этому делу.

Якович вытаращился так, будто не верил своим ушам.

– А отчего это я захочу к нему вернуться?

– Я могу кое-что сообщить в пользу курсанта Уондера.

– Как бывший полевой офицер – и как судья – вы должны понимать, что у курсанта Уондера нет права на защиту.

– Курсант Уондер заслуживает справедливого решения. Прослужив с вашим отцом, уж это-то я знаю!

Якович застыл.

– Так вы тот самый Дикки Марч?

Судья кивнул и дотронулся до фотографии на капитанском столе. С фотографии улыбался седовласый военный, похожий на Яковича. Он стоял, поставив ногу на бампер древнего «хаммера».

– Чертовски хороший был солдат.

Якович моргнул.

– Спасибо, полковник. То есть судья.

Капитан поправил фотографию и прочистил горло.

– Так что вы хотели сказать?

– Курсант Уондер попал в пехоту во многом из-за меня. Я тогда думал, что и ему это на пользу пойдет, и армии. Я до сих пор так считаю.

– Он совершил тяжкий проступок.

– Насколько я слышал, курсант Уондер принял вполне обычную дозу безрецептурного, совершенно законного препарата. Один раз.

– В действующих положениях ясно указано, чем наказуем подобный поступок. Тем более учитывая отягчающие обстоятельства. Погиб курсант. В бою исход мог быть гораздо хуже. – Якович тряхнул головой.

– В бою даже хороший солдат ошибается. А хороших солдат надо еще поискать.

Якович плотно сжал губы.

– Знаете, как мы с вашим отцом коротали часы во время осады Кабула? Когда делать было совершенно нечего, только пригибаться, если начинала «работать» вражеская артиллерия?

Якович через силу изобразил на лице заинтересованность, и я тоже заскучал. Только стариковских воспоминаний нам не хватает.

– Мы сидели в палатках и чесали языком. А еще курили «траву».

У меня отвисла челюсть. «Трава», или «травка», на старом жаргоне означала марихуану. Она тогда была запрещенным наркотиком.

Якович, видимо, тоже был знаком с этим словечком, потому что он задумчиво покачал головой.

– Мне трудно в это поверить.

– А вы что же, думали, будто отец вам расскажет о своих похождениях в неслужебное время? И что, по-вашему, это умаляет его заслуги? Полагаете, армия выиграла бы, если б нас поймали и вышвырнули со службы?

Якович оттолкнулся руками от стола, развернулся на кресле и уставился за окно.

Судья Марч глянул на меня и постучал пальцем под подбородком. Выше голову.

Где-то взревели и потом затихли пропеллеры «Геркулеса».

– Оставьте меня одного на пятнадцать минут, – не глядя на нас, пробормотал Якович.

Мы вышли на линейку.

– Спасибо, ваша честь. Огромное вам спасибо. За то, что приехали. За все!

Судья пробежал по мне глазами.

– А тебе идет форма. Как дела, Джейсон?

– Не очень, сами знаете.

Все это казалось невероятным. Что Орд примет мою сторону. Что судья приедет сюда. Что он окажется известным офицером.

Судья показал в сторону столовой с теперь уж пустыми горизонтальными лестницами и одиноким деревцем, дрожащим на ветру.

– Как думаешь, дадут кофейку старому солдату?

Пару минут спустя мы с судьей сидели над чашками кофе в столовой, пока дежурные гремели посудой, готовясь к ужину.

– Ты другими наркотиками, кроме этого «Прозака», не балуешься? – спросил судья, отхлебнув из чашки.

– Нет, что вы, я никогда…

– Хорошо, – кивнул он. – Если узнаю, что ты меня обманываешь, я тебе уши к голове приколю.

Я поднял брови. Конечно, в годы юности судьи пирсинг был в моде, да только теперь он явно имел в виду нечто другое…

– Сэр, почему вы за меня вступились?

Он передернул плечами.

– Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло.

– Вот оно что…

Судья оторвался от чашки и улыбнулся.

– Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону.

Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой.

– Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку».

Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать.

– Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю.

– Сэр?

– Если правдой воли не добиться, ври напропалую.

Ах ты, хитрожопый старикан!

Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича.

– Уондер! Капитан зовет.

Я крепче вцепился в чашку.

– Давай, давай, шевелись. – Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука.

Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком.

– Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка.

Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца.

– Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета?

Я покачал головой.

– Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу – он тогда был майором – раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали.

Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку – голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках.

– Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи.

Во рту у меня пересохло.

– Сэр?

– Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным.

Остаюсь! Ура!

– Сэр, я стану лучшим солдатом…

– Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места.

Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья.

– …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, – донесся до меня голос Яковича. – Я сказал «свободен»! – Он махнул рукой.

Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади!

Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд.

После курса нам полагалось двухнедельное увольнение. Курсанты, в основном, разъехались по семьям. А моим самым близким человеком на земле был Мецгер.

Его база располагалась на мысе Канаверал. Поскольку пассажирские самолеты не летали, я решил мотануть туда на попутках и увязался с военным конвоем в Филадельфию.

Я ежился в тряском холодном кузове и размышлял. Размышлял о Вальтере, о судьбе мира, но больше всего – о том, какой же я идиот. Якович ведь предлагал мне спокойно уйти из армии. А я, вместо того, чтобы воспользоваться случаем, собственноручно пробился обратно – на грязную, низкооплачиваемую, опасную работу. Работу, где мне теперь не продвинуться. Ребята типа Дрюона Паркера, у которых есть родственники со связями, могут сделать себе в армии карьеру. Мне же не судьба. Чем дальше я отъезжал от Индиантауна, тем трезвее глядел на будущее.

Меня довезли до склада в Филадельфии – большого, с серым металлическим столом, за которым сидел сержант-снабженец, с автоматами с едой вдоль одной стены и несколькими кушетками – у другой. Склад пах влажным картоном. До колонны на Флориду было несколько часов.

Двое парней, лет примерно по двадцать, сидели на чемоданах. Новобранцы, призванные на курс основной подготовки в форт Индиантаун. Растрепанные, расхлябанные и развязные. Словом, вылитый я несколько месяцев назад.

Я развалился на кушетке и присмотрелся к сержанту, подсчитывавшему что-то на компьютере. Его загорелое лицо было изрыто угрями, на подбородке виднелся шрам. «Очоа», – гласила именная табличка на груди.

– Откуда будешь, сержант?

– Из Бронкса, – откликнулся он.

Обычные сержанты – это не инструктора. С ними кто хочешь может трепаться.

– А чего делаешь? – Я показал на его компьютер.

– Да вот, учет бумаге веду.

– Какой бумаге?

– Разной. Туалетной, оберточной.

– Их разве не в разных местах держать надо, а?

Он дернул плечами.

– Здесь же армия. Бумага и есть бумага.

– А нравится работа-то?

Он опять дернул плечами.

– Мне мало осталось.

До увольнения, в смысле.

– Вот уж не думал, что дослужусь до отставки, – продолжил он.

– Что так?

– Да с дисциплинарками проблемы были.

С дисциплинарными наказаниями, значит. Есть у кого поучиться!

– А за что?

– За драки в основном, по пьянке. Я поначалу на военно-морской базе служил. – Он сплюнул табачную жижу в ведро рядом со столом. – С этими «солеными» только нажрись вместе…

Тоже верно.

– И все-таки тебя повысили до сержанта.

– Армия заботится о своих.

Я расцвел.

– Если, конечно, не поймает на наркотиках.

Как ножом по сердцу.

– С нарками разговор короткий.

– Это ты про тех, кто на кокаине сидит, да? А что если кто-нибудь просто «Прозака» переберет?

– Это ж армия, – отмахнулся сержант. – Наркота есть наркота.

Я потупился. Велика же польза, думал я, глядя на свои сияющие ботинки, учиться обувь до блеска чистить. Сержант передо мной – это ж я через двадцать лет, даже если бы в моем деле ничего не упоминалось про наркотики.

Я медленно побрел к выходу. К церкви через дорогу тянулась за едой длинная очередь из навьюченных мужчин. Не бродяги какие-нибудь, а вполне добропорядочные граждане, у которых война отняла последнюю надежду. Мое место – в такой же очереди.

Как легко было бы сейчас исчезнуть. Раствориться среди бездомных, осиротевших, безработных. Армия выплескивалась через край. Сбежать из нее – значит помочь другим, освободить место для новичков. Никто не станет искать дезертира.

В кармане у меня лежали накопившиеся за два месяца деньги, в рюкзаке – гражданская одежда. Помнится, кто-то из сатириков велел высечь себе над могилой: «Уж лучше здесь, чем в Филадельфии». Филадельфия и впрямь не подарочек, но затеряться в ней – раз плюнуть.

Я вернулся подобрать рюкзак. Сейчас найду тихую улочку, переоденусь в гражданское – и поминай как звали.

Сержант Очоа оторвался от экрана.

– Машины на Канаверал отбывают в четыре утра. Смотри, не потеряйся.

Поздно. Я уже потерялся.

Я толкнул вращающуюся дверь, однако та толкнула меня в ответ. Хромая, на склад вошел негр с чемоданом в одной руке и алюминиевой палкой в другой. Я попытался протиснуться мимо.

– Уондер!

Я обернулся. В лицо мне улыбалась счастливая физиономия Дрюона Паркера. Он отпустил чемодан и протянул ладонь.

– Только поглядите на него! Какая выправка! С успешным окончанием! – Он жал мне руку, оглядывая сверху донизу.

– Привет! – опомнился я. – Ты чего тут делаешь?

– Иду по второму разу. – Он похлопал себя по ноге. – Неделю назад меня выписали и зачислили на новый курс.

– Опять в пехоту? Разве дяде сложно перевести тебя куда-нибудь поприличнее – после травмы-то?

Его улыбка погасла, глаза потупились.

– Я тогда врал про дядю. У меня в армии только брат двоюродный сержантом в воздушных войсках служит, а больше родных – никого. И нога как назло неправильно срослась. Поди опять вылечу с курса, но чем черт не шутит? Мой старик говорил, в жизни главное – показаться.

Я знал Паркера всего день до того, как он сломал ногу. Тогда он был оптимистом. Теперь стал реалистом. Но уж он-то покажется, будьте уверены.

– Так куда ты теперь, после окончания, везунчик?

Везунчик? Не знаю, не знаю.

– Куда пошлют, – дернул я плечами, скинул на пол рюкзак и сел ждать машину.

Когда через полтора дня я готовился вылезать из очередного вонючего грузовика, глаза болели от бессонницы и пыли бесконечных дорог. Я скинул рюкзак на серый бетон вокруг складских зданий, стоявших на самом краю того, что совсем недавно переименовали в «Канаверальскую базу аэрокосмических сил ООН». Я последовал за рюкзаком, и стоило мне коснуться бетона, как земля задрожала.

14

Земля продолжала дрожать. Неужели снаряд? Я осмотрелся, ища за что бы ухватиться, потом глянул вверх. Вдали медленно, величественно, громко поднимался в небо перехватчик. Все быстрее и быстрее устремлялся он ввысь, оставляя позади столб огня и дыма.

А футов за пятьдесят от меня на фоне дыма торчал Мецгер. Руки сложены на груди, лицо сияет – ну прямо натуральный рекламный плакат в призывном пункте. На нем была синяя парадная форма, куда клевее моей, на груди – значок пилота. Ничего-ничего, пусть носит, заслужил. Ракетчики ведь спасают мир.

Он двинулся ко мне. При виде капитанских погон я непроизвольно вытянулся и отдал честь. Мецгер ответил небрежным салютом: их-то, небось, муштрой не мурыжили. Орд ежедневно заставлял нас выглаживать драную форму, будто вечерние костюмы. А пилоты… Ходят легенды, что во время второй мировой пилоты запросто могли закинуть ящик пива в самолет и полететь его охлаждать. О расходе топлива они даже не задумывались. Может, и правда здорово быть пилотом?

– Ну и спортсменом же ты стал! – присвистнул он.

Я отмахнулся.

– Пехота – бег на выживание.

Надо было, наверное, хлопнуть его по плечу, или обнять, что ли. Только я, разиня рот, стоял и таращился в небо. Будто деревенщина неотесанная.

Мецгер кивнул в сторону перехватчика, теперь уже походившего на запятую с белым хвостом на фоне холодного серого флоридского неба.

– Перехватчики летают отсюда, из Ванденберга на Западном побережье и из Лобнора в Китае. И еще из Йоханнесбурга – те защищают все южное полушарие. Хотя чего там защищать – к югу-то от экватора?

Он нагнулся, подобрал мой рюкзак и повел к своей машине, «киа гибриду». Вместо номерных знаков – таблички с надписью «истребитель».

– Ого! Ты где такие достал?

Он любовно похлопал по машине.

– Она и на аккумуляторах хороша, а заправишь бензином – так просто летает.

– Бензином? Ты можешь достать бензин?

– Пилоты что угодно достанут. – Он кинул мой рюкзак на заднее сидение. – Садись, поехали. Встретимся с девчонками. Погуляем.

– Угу.

В школе мне постоянно доставались прыщавые недотроги, подружки спортивных красоток, мечтавших отдаться Мецгеру. Впрочем, на меня, наверное, смотрели так же.

– Да нет, я тебе такую ягодку подобрал – сам увидишь.

Вот в чем польза давней дружбы. Тебя понимают с полуслова.

Мы обогнали несколько жалко тащившихся машин: этим водители бензина явно не достали. Они ехали с включенными фарами, чтобы разогнать вечные сумерки. Нам же фары не требовались – у Мецгера в лобовое стекло машины был встроен прибор ночного видения. От постоянного полумрака и свободных дорог казалось, что мир уснул. Или это просто людей не осталось?

Мецгер повзрослел. Его руки на рулевом колесе смотрелись более… хирургическими, что ли.

– Ну, рассказывай, как дела, – сказал он.

Я и рассказал. Про всю кашу. Про Вальтера. Про Яковича.

– Ничего себе.

Хреново, то есть. Я поспешил сменить тему.

– А как твои старики?

Он оскалился. Сам-то он эту тему бы не завел, берег мои чувства. Обидно, конечно, когда твоя мать погибает только потому, что решила съездить в Индианаполис.

– Все так же живут в Денвере. Я их навещал месяц назад. Батя хвалит тебя за то, что пехоту выбрал.

Мецгер жил в Орландо, в собственной квартире. «Дисней-уорлд», конечно, не работал, но даже без него Орландо оставался самым курортным, если можно так сказать, городом. Температура здесь все еще иногда поднималась до приемлемых плюс пятнадцати. Мы ехали мимо домов и высохших пальм с пожухшими бурыми листьями.

– Как думаешь, Мецгер, мы когда-нибудь дадим под зад этой комической дряни? Так, чтобы выиграть войну, а не просто отсрочить конец света?

– Надеюсь. – Он делал вид, что сосредоточился на дороге, и старательно избегал моего взгляда. Последний раз я его таким помнил, когда девчонка, по которой я слюни ронял, передала ему записку, что у меня изо рта несет как из пасти росомахи. И заставила его поклясться, что он мне не скажет. Вот и сейчас – Мецгер знал больше, чем мог сказать.

– М-хм…

Мецгер наверняка правильно расшифрует мое мычание – я понял, что мне недоговаривают.

Мы доехали до отгороженного района с темными улицами. Впрочем, везде сейчас улицы были темными.

Дом, в котором проходила вечеринка, больше походил на отель – с широкими газонами, отдельными воротами и грозным охранником в смокинге. Он заглянул нам в машину, улыбнулся при виде формы Мецгера, равнодушно пробежался глазами по моему мундиру и махнул нам заезжать.

Прихожая в доме была такая, что можно в баскетбол гонять. Идя навстречу музыке, мы вышли через другую дверь к бассейну. Вокруг него в лучах солнца сияла пара сотен гостей.

Позвольте, откуда здесь солнце?

Я глянул наверх – с пальм вокруг бассейна светили прожектора. А ведь еще не так давно, в пригородах Питсбурга, жители жгли свечи. И что-то странное было в этой нарядной загорелой толпе. Точно – загорелой! У нас-то в Филадельфии с тех пор, как началась война, что жопы в душевых, что рожи в хлебных очередях были могильно-белого цвета. А тут, стало быть, позволяют себе загорать.

В панике я схватил Мецгера за рукав и прошипел ему в ухо:

– Чей это дом?

– Аарона Гродта. Продюсера, не знаешь, что ли?

Музыканты замечательно сыграли нашумевший хит «Каннибалов». Я присмотрелся. Блин, а ведь это и играют самые настоящие «Каннибалы»! Музыка стихла, оставив только неясный гомон разговоров, смеха и звона бокалов. Мы с Мецгером, единственные в военной форме, явно привлекали внимание.

Появились наши голубки – в таких тонких нарядах, что в любом другом месте на планете они бы немедленно замерзли. Мецгер представил меня своей девушке, Шелли. Таких лица и фигуры, как у нее, я еще нигде не видел…

…Пока он не представил меня ее подружке, Крисси. Блондинка на высоченных каблуках, она нагнулась и приложилась губами к моей щеке. Я ощутил запах духов, а взгляд сам пополз ей за платье. Она отступила на шаг и оглядела меня с ног до головы. Да-да, обычная зеленая форма, а не синяя форма ракетчиков.

Но я зря боялся. Ее глаза радостно распахнулись.

– Мец говорил, пехотинцы невероятно выносливы. У меня от одной мысли прямо мороз идет по коже.

У меня тоже.

– А ты чем занимаешься, Крисси?

– Я тебе лучше потом покажу, – хихикнула она. – Без шуток – я модель. Демонстрирую купальники и нижнее белье. Правда, не для крупных журналов. Те говорят, у меня грудь слишком большая.

Благодарю тебя, господи!

Еда и по довоенным стандартам была изумительная. Сочные бифштексы. Горы жареных перепелов. Вазы с фруктами – яблоки, бананы, все что угодно!

Пока мы, балансируя наполненными тарелками, озирались в поисках столика, я приметил рыжеволосую девушку моих лет, такую же восхитительную пустышку, как и Крисси. Она держалась за одетого с иголочки бородача, который по возрасту был ровней Орду, однако выглядел куда мягче и круглее. Они пробрались к нам, и старикан принялся обеими руками жать руку Мецгеру.

– Капитан! Как славно, что вы приехали!

Говорят, голограммы толстят человека фунтов на двадцать, но я все равно узнал старика. Его показывали на вручении «Оскаров». Аарон Гродт собственной персоной.

Он поднял бокал из-под шампанского и постучал по нему серебряной вилкой. Гости притихли и воззрились на нас.

– Перед вами тот, кому мы обязаны успехом нашей картины, – объявил Гродт. – Пусть даже сам он в ней не играл.

Я закатил глаза. Значит, пока я таскал по лесам пулемет, Голливуд ставил фильм про Мецгера. И так всегда.

Тем временем Гродт целовал Мецгера в обе щеки.

– Мы в неоплатном долгу…

Я похолодел, тарелка чуть не выпала из рук. И как же можно быть таким дураком! Сейчас даже голливудские продюсеры не устраивают праздники просто так. Одно выступление «Каннибалов», небось, стоило, как этот дом. На ужин с девушкой уйдет все мое месячное жалованье.

Но тут Гродт подтянул меня к Мецгеру, обнял нас обоих и, вместо того чтобы прошептать, сколько с нас причитается, провозгласил:

– Где бы мы были без таких отважных ребят?

Гости захлопали. Один за другим подходили они к нам, жали руки, благодарили за службу. Было чертовски приятно, и никто не подозревал, что я, простофиля, боялся, как бы нас не заставили платить за вечеринку.

Я когда-то читал историю о том, как в одну из давних войн, по-моему, во Вьетнамскую, солдат в увольнении пришел на похожее мероприятие – так какая-то известная актриса плюнула ему в лицо. И гости аплодировали ей. Нельзя, выходит, верить всему, что написано. Ну разве могли когда-нибудь на свете жить такие кретины?

Следующие пару часов Мецгер танцевал с Шелли и болтал с импозантными гостями. Я же слушал музыку, смотрел, как хихикающая Крисси чуть не вываливается из своего платья, и напирал на бесплатное шампанское.

Мецгер, оказывается, не раз навещал нашего хозяина, Аарона Гродта. Гродт подошел к нашему столику, сел между мной и Крисси, на пустой стул Мецгера, и по-отечески положил мне ладонь на плечо.

– Капитан Мецгер говорит, ваш опыт военной службы был в последнее время не очень успешным.

Опыт военной службы? Да любой, кто разбирается в военных наградах, увидит, что у меня на груди только выдаваемый всем без разбору значок меткого стрелка и нашивка о пройденном учебном курсе. Какой, к черту, опыт? Я даже не знал, что сказать.

– Мы готовим несколько военных проектов, – продолжал тем временем продюсер. – Я ищу военных консультантов.

– То есть вы предлагаете перевести меня…

– Нет-нет, – затряс он головой, – мне нужны независимые консультанты, не на службе. И я знаю людей, которые могут помочь тебе с увольнением.

Я оцепенел. Крисси широко распахнула глаза и быстро закивала.

Гродт дружески сжал мне плечо.

– В сравнении с военными довольствием здесь очень хорошо платят.

– Но я…

Как объяснить про воинский долг тому, кто не понимает, о чем ты толкуешь?

– Слушай, ты вроде как неплохой парень. Капитан Мецгер считает, что ты заслужил отдых. Мир летит в тартарары, и с этим никому ничего не поделать. Ты можешь провести остаток своих дней копаясь в грязи, а можешь, – он взмахнул рукой в сторону гостей, будто осыпал их блестками, – здесь. Если хочешь работу, дай знать до того, как уедешь. Если нет, то на нее целая очередь желающих.

Он встал и улыбнулся, словно никто в мало-мальски здравом уме не мог отказаться от его предложения. Крисси схватила меня за руку.

– Обалдеть! Джейсон! Аарон Гродт предложил тебе работу.

Воинский долг? Долг перед кем? И откуда? Еще недавно я был готов бежать очертя голову куда угодно, лишь бы из армии. Если у Гродта и правда солидные связи, он меня не просто из армии вытащит, он и с судьей Марчем поможет разобраться. Такая возможность раз в жизни бывает. Чего же я мешкаю?