Текст книги "Стихотворения Поэмы Шотландские баллады"

Автор книги: Роберт Бёрнс

 
Ах, тетя, совета прошу я!
Пропала, попала я в плен.
Обидеть родню не хочу я,
Но всех мне милее Тэм Глен.
 
 
С таким молодцом мне не надо
Бояться судьбы перемен.
Я буду и бедности рада,—
Лишь был бы со мною Тэм Глен.
 
 
Наш лорд мне кивает: «Плутовка!..»
Ну что тебе, старый ты хрен?
Небось ты не спляшешь так ловко,
Как пляшет под скрипки Тэм Глен.
 
 
Мне мать говорила сердито:
– Мужских опасайся измен.
Повесе скорей откажи ты! —
Но разве изменит Тэм Глен?
 
 
Сулит за отказ мне сто марок
Отец, да не знает он цен!
Сто марок – богатый подарок,
Но много дороже Тэм Глен!
 
 
Я в день Валентина гадала.
О, как же мой жребий блажен!
Три раза я жребий кидала,
И вышло три раза: Тэм Глен.
 
 
Под праздник осенний я тоже
Гадала. И вижу: вдоль стен
Идет – до чего же похожий! —
В штанах своих серых Тэм Глен.
 
 
Кто ж, тетя, возьмет меня замуж?
Ты мне погадай, а взамен
Я черную курицу дам уж,—
Но только скажи, что Тэм Глен!
 

 
Когда кончался сенокос,
И колыхалась рожь волной,
И запах клевера и роз
Струей вливался в летний зной.
 
 
Когда в саду среди кустов
Жужжала сонная пчела,—
В тени, в загоне для коров
Беседа медленная шла.
 
 
Сказала Бэсси, наклонясь
К своей соседке древних лет:
– Идти я замуж собралась.
– Ну что ж, худого в этом нет.
 
 
Твоих поклонников не счесть,
А ты, голубка, молода.
Ты можешь выбрать – время есть —
Себе усадьбу хоть куда!
 
 
Взяла бы Джона ты в мужья
Из Баски-Глена. Парень – клад.
А знаешь, курочка моя,
Где есть достаток, там и лад.
 
 
– Ну что мне Джон! На что мне он!
Я на него и не взгляну.
Свои амбары любит Джон,—
Зачем любить ему жену!
 
 
Мне Робин по сердцу давно,
И знаю, – я ему мила.
Я за словцо его одно
Весь Баски-Глен бы отдала!
 
 
– Но жизнь, малютка, не легка.
К богатству, к счастью – путь крутой.
И верь мне, полная рука
Куда сильней руки пустой.
 
 
Кто поумней, тот бережет.
У тех, кто тратит, нет ума.
И уж какой ты сваришь мед,
Такой и будешь пить сама!
 
 
– О да, за деньги не хитро
Купить поля, луга, стада,
Но золото и серебро
Не купят сердца никогда!
 
 
Пусть мой удел – убогий дом,
Пустой амбар и тесный хлев, —
Вдвоем мы лучше заживем
Всех королей и королев.
 

 
Так хороши пшеница, рожь
Во дни уборки ранней.
А как ячмень у нас хорош,
Где был я с милой Анни.
 
 
Под первый августовский день
Спешил я на свиданье.
Шумела рожь, шуршал ячмень.
Я шел навстречу Анни.
 
 
Вечерней позднею порой —
Иль очень ранней, что ли? —
Я убедил ее со мной
Побыть в ячменном поле.
 
 
Над нами свод был голубой,
Колосья нас кололи.
Я усадил перед собой
Ее в ячменном поле.
 
 
В одно слились у нас сердца.
Одной мы жили волей.
И целовал я без конца
Ее в ячменном поле.
 
 
Кольцо моих сплетенных рук
Я крепко сжал – до боли
И слышал сердцем сердца стук
В ту ночь в ячменном поле.
 
 
С тех пор я рад бывал друзьям,
Пирушке с буйным шумом,
Порою рад бывал деньгам
И одиноким думам.
 
 
Но все, что пережито мной,
Не стоит сотой доли
Минуты радостной одной
В ту ночь в ячменном поле!
 

 
Моя любовь давно минувших лет,
Твой милый голос в сердце не умолк.
Прими же дружбы искренний привет.
Да, дружбы, – лишь ее нам разрешает долг.
 
 
Когда получишь этот скромный дар,
Вздохни разок, подумав обо мне —
О том, кого томит в краю полдневном жар
Иль океан таит в холодной глубине.
 

 
О, как ты прозрачен, извилистый Дéвон,
Кусты осеняют цветущий твой дол.
Но лучший из лучших цветов твоих, Девон.
У берега Эйра когда-то расцвел.
 
 
Солнце, щади этот нежный, без терний,
Алый цветок, напоенный росой.
Пусть из подкравшейся тучи вечерней
Бережно падает ливень косой.
 
 
Мимо лети, седокрылый восточный
Ветер, ведущий весенний рассвет.
Пусть лепестков не коснется порочный
Червь, поедающий листья и цвет.
 
 
Лилией стройной гордятся Бурбоны,
В гордой Британии розе почет.
Лучший цветок среди рощи зеленой
Где-то у Девона скромно цветет.
 

 
Прощусь, Элиза, я с тобой
Для дальних, чуждых стран.
Мою судьбу с твоей судьбой
Разделит океан.
 
 
Пусть нам в разлуке до конца
Томиться суждено,—
Не разлучаются сердца,
Что спаяны в одно!
 
 
Оставлю я в родной стране
Тебя, мой лучший клад.
И тайный голос шепчет мне:
Я не вернусь назад.
 
 
Последнее пожатье рук
Я унесу с собой.
Тебе – последний сердца стук
И вздох последний мой.
 

 
Дочурка, пусть со мной беда
Случится, ежели когда
Я покраснею от стыда,
Боясь упрека
Или неправого суда
Молвы жестокой.
 
 
Дитя моих счастливых дней,
Подобье матери своей,
Ты с каждым часом мне милей,
Любви награда,
Хоть ты, по мненью всех церквей,—
Исчадье ада.
 
 
Пускай открыто и тайком
Меня зовут еретиком,
Пусть ходят обо мне кругом
Дурные слухи,—
Должны от скуки языком
Молоть старухи!
 
 
И все же дочери я рад,
Хоть родилась ты невпопад
И за тебя грозит мне ад
И суд церковный.—
В твоем рожденье виноват
Я безусловно.
 
 
Ты – память счастья юных лет.
Увы, к нему потерян след.
Не так явилась ты на свет,
Как нужно людям,
Но мы делить с тобой обед
И ужин будем.
 
 
Я с матерью твоей кольцом
Не обменялся под венцом,
Но буду нежным я отцом
Тебе, родная.
Расти веселым деревцом,
Забот не зная.
 
 
Пусть я нуждаться буду сам,
На я последнее отдам,
Чтоб ты могла учиться там,
Где все ребята,
Чьих матерей водили в храм
Отцы когда-то.
 
 
Тебе могу я пожелать
Лицом похожей быть на мать,
А от меня ты можешь взять
Мой нрав беспечный,
Хотя в грехах мне подражать
Нельзя, конечно!
 

 
Любовь и бедность навсегда
Меня поймали в сети.
По мне, и бедность не беда,
Не будь любви на свете.
 
 
Зачем разлучница-судьба —
Всегда любви помеха?
И почему любовь – раба
Достатка и успеха?
 
 
Богатство, честь в конце концов
Приносят мало счастья.
И жаль мне трусов и глупцов,
Что их покорны власти.
 
 
Твои глаза горят в ответ,
Когда теряю ум я,
А на устах твоих совет —
Хранить благоразумье.
 
 
Но как же мне его хранить,
Когда с тобой мы рядом?
Но как же мне его хранить,
С тобой встречаясь взглядом?
 
 
На свете счастлив тот бедняк
С его простой любовью,
Ктоне завидует никак
Богатому сословью.
 
 
Ах, почему жестокий рок —
Всегда любви помеха
И не цветет любви цветок
Без славы и успеха?
 

 
Что делать девчонке? Как быть мне, девчонке?
Как жить мне, девчонке, с моим муженьком?
За шиллинги, пенни загублена Дженни,
Обвенчана Дженни с глухим стариком.
 
 
Ворчлив он и болен, всегда недоволен.
В груди его холод, в руках его лед.
Кряхтит он, бормочет, уснуть он не хочет.
Как тяжко пробыть с ним всю ночь напролет!
 
 
Брюзжит он и злится, знакомых боится,
Друзей сторонится – такой нелюдим!
Ко всем он ревнует жену молодую.
В худую минуту я встретилась с ним.
 
 
Спасибо, на свете есть тетушка Кэтти —
Она мне дала драгоценный совет.
Во всем старикану перечить я стану,
Пока он не лопнет на старости лет!
 

 
Дýнкан Грэй давно влюблен,
И в ночь под рождество
К нам свататься приехал он…
Вот это сватовство!
 
 
Приехал в праздничную ночь
Хозяйскую посватать дочь,
Но был с позором прогнан прочь.
Ха-ха! Вот сватовство!
 
 
Затылок взмок у жениха,
Ха-ха! Вот сватовство!
А Мэгги будто бы глуха —
Не слышит ничего.
 
 
Он заводил с ней разговор,
Глаза и нос ладонью тер,
Топиться бегал через двор.
Вот это сватовство!
 
 
Любовь отвергнутая зла.
Вот это сватовство!
У парня рана зажила —
Вот это сватовство!
 
 
– Я, – говорит, – не так уж глуп,
Чтоб превратиться в жалкий труп
Из-за того, что ей не люб! —
Ха-ха! Вот сватовство!
 
 
А Мэгги кличет докторов,
Вот это сватовство!
Она больна, а он здоров,
Вот это сватовство!
 
 
Чтó злой недуг с людьми творит!
В ее груди огонь горит,
А взгляд так много говорит…
Вот это сватовство!
 
 
Был добрый парень – Дýнкан Грэй.
Вот это сватовство!
Он скоро сжалился над ней,
Вот это сватовство!
 
 
Не мог он грех на совесть взять —
Лишить любимой дочки мать.
Он едет свататься опять…
Вот это – сватовство!
 

 
О ты, не знающий преград!
Ты шлешь своих любезных чад —
В рай одного, а десять в ад,
Отнюдь не глядя
На то, кто прав, кто виноват,
А славы ради.
 
 
Ты столько душ во тьме оставил.
Меня же, грешного, избавил,
Чтоб я твою премудрость славил
И мощь твою.
Ты маяком меня поставил
В родном краю.
 
 
Щедрот подобных ожидать я
Не мог, как и мои собратья.
Мы все отмечены печатью
Шесть тысяч лет —
С тех пор как заслужил проклятье
Наш грешный дед.
 
 
Я твоего достоин гнева
Со дня, когда покинул чрево.
Ты мог послать меня налево —
В кромешный ад,
Где нет из огненного зева
Пути назад.
 
 
Но милосердию нет меры.
Я избежал огня и серы
И стал столпом, защитой веры,
Караю грех
И благочестия примером
Служу для всех.
 
 
Изобличаю я сурово
Ругателя и сквернослова,
И потребителя хмельного,
И молодежь,
Что в праздник в пляс пойти готова,
Подняв галдеж.
 
 
Но умоляю провиденье
Простить мои мне прегрешенья.
Подчас мне бесы вожделенья
Терзают плоть.
Ведь нас из праха в день творенья
Создал господь!
 
 
Вчера я вышел на дорогу
И встретил Мэгги-недотрогу.
Клянусь всевидящему богу,
Обет приму,
Что на нее я больше ногу
Не подниму!
 
 
Еще я должен повиниться,
Что в постный день я у девицы,
У этой Лиззи смуглолицей,
Гостил тайком.
Но я в тот день, как говорится,
Был под хмельком.
 
 
Но, может, страсти плоти бренной
Во мне бушуют неизменно,
Чтоб не мечтал я дерзновенно
Жить без грехов.
О, если так, я их смиренно
Терпеть готов!
 
 
Храни рабов твоих, о боже,
Но покарай как можно строже
Того из буйной молодежи,
Кто без конца
Дает нам клички, строит рожи,
Забыв творца.
 
 
К таким причислить многих можно.
Вот Гамильтон – шутник безбожный.
Пристрастен он к игре картежной,
Но всем так мил,
Что много душ на путь свой ложный
Он совратил.
 
 
Когда ж пытались понемножку
Мы указать ему дорожку,
Над нами он смеялся в лежку
С толпой друзей,—
Господь, сгнои его картошку
И сельдерей!
 
 
Еще казни, о царь небесный,
Пресвитеров из церкви местной.
(Их имена тебе известны.)
Рассыпь во прах
Тех, кто судил о нас нелестно
В своих речах!
 
 
Вот Эйкен. Он – речистый малый.
Ты и начни с него, пожалуй.
Он так рабов твоих, бывало,
Нещадно бьет,
Что в жар и в ходод нас бросало,
Вгоняло в пот.
 
 
Для нас же – чад твоих смиренных —
Ты не жалей своих бесценных
Даров – и тленных и нетленных,
Нас не покинь,
А после смерти в сонм блаженных
Прими. Аминь!
 

 
Святого Вилли жалкий прах
Покоится в могиле.
Но дух его не в небесах.
Пошел налево Вилли.
 
 
Постойте! Мы его нашли
Между землей и адом.
Его лицо черней земли.
Но кто идет с ним рядом?
 
 
А, понимаю, – это черт
С девятихвостой плеткой.
– Не согласитесь ли, милорд,
На разговор короткий?
 
 
Я знаю, жалость вам чужда.
В аду свои законы.
Нет снисхожденья у суда,
И минул день прощеный…
 
 
Но для чего тащить во мрак
Вам эту жертву смерти?
Покойник был такой дурак,
Что засмеют вас черти!
 

* * *

 
Со скрипкой черт пустился в пляс
И в ад умчал акцизного,
И все кричали: – В добрый час!
Он не вернется сызнова!
 
 
Мы варим пива лучший сорт
И пьем, справляя тризну.
Спасибо, черт, любезный черт,—
К нам не придет акцизный!
 
 
Есть пляски разные у нас
В горах моей отчизны,
Но лучший пляс, чертовский пляс
Сплясал в аду акцизный!
 

 
Мой друг – лукавый, ловкий вор,
Не воровал ты до сих пор.
Зато сердца твой быстрый взор
Умеет красть.
Перед тобой любой затвор
Готов упасть.
 
 
И сам я устоять не мог.
Не раз к тебе, не чуя ног,
Шагал я по камням дорог
И грязь месил,
И ровно двадцать пар сапог
Я износил.
 
 
Ты создан был природой шалой
Из дорогого матерьяла.
Она тобою увенчала
Наш скудный век
И каждой черточкой сказала:
– Вот человек!
 
 
Сейчас я в творческом припадке,
Башка варит, и все в порядке.
Строчу стихи, как в лихорадке,
А ты, мой друг,
Прочти их бегло, если краткий
Найдешь досуг.
 
 
Одни рифмуют из расчета,
Другие, чтоб задеть кого-то,
А третьи тщетно ждут почета
И громкой славы,
Но мне писать пришла охота
Так, для забавы.
 
 
Я обойден судьбой суровой.
Кафтан достался мне дешевый,
Убогий дом, доход грошовый,
Я весь в долгу,
Зато игрой ума простого
Блеснуть могу.
 
 
Поставил ставку я задорно
На четкий, черный шрифт наборный,
Но разум мне твердит упорно:
– Куда спешишь?
Ты этой страстью стихотворной
Всех насмешишь?
 
 
Поэты, – где такие ныне? —
Собаку съевшие в латыни,
Мечтали, полные гордыни,
Жить сотни лет,
Но их давно уж нет в помине,—
Простыл и след.
 
 
Итак, пора мечту оставить
Себя поэзией прославить.
Косу и серп я буду править,
Налажу плуг
И буду петь, чтоб позабавить
Поля вокруг.
 
 
Я проживу безвестной тенью,
Не слыша, как бегут мгновенья.
Когда ж порвутся жизни звенья,—
Покину свет,
Как и другие поколенья,
Которых нет.
 
 
Но говорить о смерти рано.
Полны мы жизнью неустанной.
Давай поднимем парус рваный,
Возьмем штурвал,
Чтоб ветер счастья пеной пьяной
Нас обдавал.
 
 
Мой друг, живем мы в царстве феи.
Где смех – оружье чародея.
Коль, этой палочкой владея,
Отдашь приказ,
Часы бегут минут быстрее,
Пускаясь в пляс.
 
 
Не трать же время жизни краткой!
Примерно с пятого десятка
Мы вниз с горы походкой шаткой
Трусить должны,
Одышкой, кашлем, лихорадкой
Изнурены.
 
 
Когда достигли мы заката,
Бродить, мечтать нам скучновато.
Вино слабее, чем когда-то,
Бьет через край.
И то, чем жизнь была богата,—
Любовь, – прощай!
 
 
Но жизнь безоблачна вначале,
Мечта лучами красит дали.
Летим, не слушая морали,
Мы на простор,
Как мальчики, что побежали
На школьный двор.
 
 
Мы на ходу срываем розы,
Не замечая в них угрозы.
И даже первые занозы
Нам не страшны.
Мгновенно солнце сушит слезы
Во дни весны.
 
 
Одни идут дорогой гладкой
И, не трудясь в поту над грядкой,
Едят обильно, жирно, сладко
И свысока
Глядят на дом с оградой шаткой —
Дом бедняка.
 
 
Другие борются за счастье,
Полны надежды, воли, страсти,
Стремясь достичь богатства, власти
Любой ценой,
Чтобы потом, забыв ненастье,
Вкушать покой.
 
 
А третьи, путь покинув торный
(Как, скажем, ваш слуга покорный),
Сбиваются с тропинки горной
Туда-сюда.
Таким на склоне лет бесспорно
Грозит нужда.
 
 
Но лучше труд до изнуренья,
Чем с жалкой жизнью примиренье.
Пусть смотрит с неба бледной тенью
Фортуны серп,
Не помешает вдохновенью
Ее ущерб.
 
 
Но здесь перо я оставляю
И провиденье умоляю,
Пред ним колени преклоняя:
Пускай со мной
Кочует вместе в край из края
Созвучий рой.
 
 
Дай сочный ростбиф местным лордам,
Чтоб жир по их струился мордам,
Дай галуны гвардейцам гордым
И боевым,
А виски – на ногах нетвердым
Мастеровым.
 
 
Дай Дéмпстеру желанный титул,
Подвязку дай премьеру Питту…
Стремится к прибыли, кредиту
Негоциант.
А мне лишь разум сохрани ты,
Да и талант.
 
 
Мне для покоя нужно мало:
Чтобы здоровье не хромало.
Ну и обед какой попало,
Простой на вкус,
Но чтоб молитву прочитала
Одна из муз.
 
 
Мне не страшны судьбы угрозы,
Ненастье, стужа и морозы.
Гоню я рифмой вздохи, слезы,
Пою, шучу
И, враг заботы, скуки, прозы,
Стихи строчу.
 
 
Вы, что по правилам живете
В тиши, в довольстве и в почете.
Пускай безумным вы зовете
Меня подчас,
Вода стоячая в болоте —
Душа у вас.
 
 
На ваших лицах деревянных,
Таких безличных, безымянных,
Нет и следа восторгов пьяных.
Ваш голос глух.
Он, как басы в плохих органах,
Томит наш слух.
 
 
Ступая важно и степенно,
На тех вы смотрите надменно,
Которым море по колено,—
На грешный люд,—
И ввысь взираете блаженно.
Там – ваш приют!
 
 
А я куда пойду – не знаю,
К воротам ада или рая.
Но, эту песню обрывая,
Скажу я, брат,
Что буду я любому краю
С тобою рад!
 

 
Когда на город ляжет тень,
И кончится базарный день,
И продавцы бегут, задвинув
Засовом двери магазинов,
И нас кивком сосед зовет
Стряхнуть ярмо дневных забот,—
 
 
Тогда у полной бочки эля,
Вполне счастливые от хмеля,
Мы не считаем верст, канав,
Мостков, опасных переправ
До нашего родного крова,
Где ждет жена, храня сурово
Свой гнев, как пламя очага,
Чтоб мужа встретить как врага.
 
 
Об этом думал Тэм О'Шентер,
Когда во тьме покинул центр
Излюбленного городка,
Где он наклюкался слегка.
 
 
А город, где он нализался —
Старинный Эйр, – ему казался
Гораздо выше всех столиц
По красоте своих девиц.
 
 
О Тэм! Забыл ты о совете
Своей супруги – мудрой Кэтти.
А ведь она была права…
Припомни, Тэм, ее слова:
 
 
«Бездельник, шут, пропойца старый,
Не пропускаешь ты базара,
Чтобы не плюхнуться под стол.
Ты пропил с мельником помол.
Чтоб ногу подковать кобыле,
Вы с кузнецом две ночи пили.
Ты в праздник ходишь в божий дом,
Чтобы потом за полной кружкой
Ночь просидеть с церковным служкой
Или нарезаться с дьячком!
Смотри же: в полночь ненароком
Утонешь в омуте глубоком
Иль попадешь в гнездо чертей
У старой церкви Аллоуэй!»
 
 
О жены! Плакать я готов,
Припомнив, сколько мудрых слов
Красноречивейшей морали
Мы без вниманья оставляли…
 
 
Но продолжаем повесть. Тэм
Сидел в трактире перед тем.
Трещало в очаге полено.
Над кружками клубилась пена,
И слышался хрустальный звон.
Его сосед – сапожник Джон —
Был верный друг его до гроба:
Не раз под стол валились оба!
 
 
Так проходил за часом час.
А в очаге огонь не гас.
Шел разговор. Гремели песни.
Эль становился все чудесней.
И Тэм О'Шентер через стол
Роман с трактирщицей завел.
Они обменивались взглядом,
Хотя супруг сидел с ней рядом.
Но был он, к счастью, погружен
В рассказ, который начал Джон,
И, голос Джона прерывая,
Гремел, как туча грозовая.
То дождь, то снег хлестал в окно,
Но пьяным было все равно!
 
 
Заботы в кружках потонули,
Минута каждая плыла,
Как пролетающая в улей
Перегруженная пчела.
 
 
Блажен король. Но кружка с пивом
Любого делает счастливым!
 
 
Но счастье – точно маков цвет:
Сорвешь цветок – его уж нет.
Часы утех подобны рою
Снежинок легких над рекою:
Примчатся к нам на краткий срок
И прочь летят, как ветерок.
Так исчезает, вспыхнув ярко,
На небе радужная арка…
 
 
Всему на свете свой черед.
И Тэм из-за стола встает.
Седлает клячу он во мраке.
Кругом не слышно и собаки.
Не позавидуешь тому,
Кто должен мчаться в эту тьму!
 
 
Дул ветер из последних сил,
И град хлестал, и ливень лил,
И вспышки молний тьма глотала.
И небо долго грохотало…
В такую ночь, как эта ночь,
Сам дьявол погулять не прочь.
 
 
Но поворот за поворотом —
О'Шентер мчался по болотам.
Рукой от бури заслонясь,
Он несся вдаль, взметая грязь.
 
 
То шляпу он сжимал в тревоге,
То пел сонеты по дороге,
То зорко вглядывался в тьму,
Где черт мерещился ему…
 
 
Вот, наконец, неясной тенью
Мелькнула церковь в отдаленье.
Оттуда слышался, как зов,
Далекий хор чертей и сов.
 
 
Невдалеке – знакомый брод.
Когда-то здесь у этих вод
В глухую ночь на берегу
Торговец утонул в снегу.
 
 
Здесь у прибрежных этих скал,
Пропойца голову сломал.
 
 
Там – под поникшею ракитой —
Младенец найден был зарытый.
 
 
А дальше – тот засохший дуб,
Где женщины качался труп…
 
 
Разбуженная непогодой,
Река во тьме катила воды.
Кругом гремел тяжелый гром,
Змеился молнии излом.
И невдали за перелеском,
Озарена туманным блеском,
Меж глухо стонущих ветвей
Открылась церковь Аллоуэй.
Неслись оттуда стоны, крики,
И свист, и визг, и хохот дикий.
 
 
Ах, Джон Ячменное Зерно!
В твоем огне закалено,
Оживлено твоею чашей,
Не знает страха сердце наше.
От кружки мы полезем в ад.
За чаркой нам сам черт не брат!
А Тэм О'Шентер был под мухой
И не боялся злого духа,
Но клячу сдвинуть он не мог,
Пока движеньем рук и ног,
Угрозой, ласкою и силой
Не сладил с чертовой кобылой.
Она, дрожа, пошла к вратам.
О боже! Что творилось там!..
 
 
Толпясь, как продавцы на рынке,
Под трубы, дудки и волынки
Водили адский хоровод
Колдуньи, ведьмы всех пород.
И не кадриль они плясали,
Не новомодный котильон,
Что привезли к нам из Версаля,
Не танцы нынешних времен,
А те затейливые танцы,
Что знали старые шотландцы:
Взлетали, топнув каблуком,
Вертелись по полу волчком.
 
 
На этом празднике полночном
На подоконнике восточном
Сидел с волынкой старый Ник
И выдувал бесовский джиг.
 
 
Всё веселей внизу плясали.
И вдруг гроба, открывшись, встали,
И в каждом гробе был скелет
В истлевшем платье прошлых лет.
 
 
Все мертвецы держали свечи.
Один мертвец широкоплечий
Чуть звякнул кольцами оков.
И понял Тэм, кто он таков.
 
 
Тут были крошечные дети,
Что мало пожили на свете
И умерли, не крещены,
В чем нет, конечно, их вины…
 
 
Тут были воры и злодеи
В цепях, с веревкою на шее.
При них орудья грабежа:
Пять топоров и три ножа,
Одна подвязка, чье объятье
Прервало краткий век дитяти.
Один кинжал, хранивший след
Отцеубийства древних лет:
Навеки к острию кинжала
Седая прядь волос пристала…
Но тайну остальных улик
Не в силах рассказать язык.
 
 
Безмолвный Тэм глядел с кобылы
На этот сбор нечистой силы
В старинной церкви Аллоуэй.
Кружились ведьмы все быстрей,
Неслись вприпрыжку и вприскочку,
Гуськом, кружком и в одиночку,
То парами, то сбившись в кучу,
И пар стоял над ними тучей.
Потом разделись и в белье
Плясали на своем тряпье.
 
 
Будь эти пляшущие тетки
Румянощекие красотки
И будь у теток на плечах
Взамен фланелевых рубах
Сорочки ткани белоснежной,
Стан обвивающие нежно,—
Клянусь, отдать я был бы рад
За их улыбку или взгляд
Не только сердце или душу,
Но и штаны свои из плюша,
Свои последние штаны,
Уже не первой новизны.
 
 
А эти ведьмы древних лет,
Свой обнажившие скелет,
Живые жерди и ходули
Во мне нутро перевернули!
 
 
Но Тэм нежданно разглядел
Среди толпы костлявых тел,
Обтянутых гусиной кожей,
Одну бабенку помоложе.
Как видно, на бесовский пляс
Она явилась в первый раз.
(Потом молва о ней гремела:
Она и скот губить умела,
И корабли пускать на дно,
И портить в колосе зерно!)
 
 
Она была в рубашке тонкой,
Которую еще девчонкой
Носила, и давно была
Рубашка ветхая мала.
 
 
Не знала бабушка седая,
Сорочку внучке покупая,
Что внучка в ней плясать пойдет
В пустынный храм среди болот,
Что бесноваться будет Нэнни
Среди чертей и привидений…
 
 
Но музу должен я прервать.
Ей эта песня не под стать,
Не передаст она, как ловко
Плясала верткая чертовка,
Как на кобыле бедный Тэм
Сидел недвижен, глух и нем,
А дьявол, потеряв рассудок,
Свирепо дул в десяток дудок.
 
 
Но вот прыжок, еще прыжок —
И удержаться Тэм не мог.
Он прохрипел, вздыхая тяжко:
«Ах ты, короткая рубашка!..»
И в тот же миг прервался пляс,
И замер крик, и свет погас…
 
 
Но только тронул Тэм поводья,
Завыло адское отродье…
 
 
Как мчится пчел гудящий рой,
Когда встревожен их покой,
Как носится пернатых стая,
От лап кошачьих улетая,
Иль как народ со всех дворов
Бежит на крик: «Держи воров!»
 
 
Так Мэгги от нечистой силы
Насилу ноги уносила
Через канаву, пень, бугор,
Во весь галоп, во весь опор…
 
 
О Тэм! Как жирную селедку,
Тебя швырнут на сковородку.
Напрасно ждет тебя жена —
Вдовой останется она.
Несдобровать твоей кобыле,—
Ее бока в поту и в мыле.
 
 
О Мэг! Скорей беги на мост
И покажи нечистым хвост:
Боятся ведьмы, бесы, черти
Воды текучей, точно смерти!
 
 
Увы, еще перед мостом
Пришлось ей повертеть хвостом.
Как вздрогнула она, бедняжка,
Когда Короткая Рубашка,
Вдруг, вынырнув из-за куста,
Вцепилась ей в репей хвоста!..
 
 
В последний раз, собравшись с силой,
Рванулась добрая кобыла,
Взлетела на скрипучий мост,
Чертям оставив серый хвост…
 
 
Ах, после этой страшной ночи
Во много раз он стал короче!..
 
 
На этом кончу я рассказ.
Но если кто-нибудь из вас
 
 
Прельстится полною баклажкой
Или Короткою Рубашкой, —
 
 
Пускай припомнит град, и снег,
И старую кобылу Мэг!..