Текст книги "Искатель. 1992. Выпуск №2"

Автор книги: Роберт Артур

Соавторы: Джон Данн Макдональд,Георгий Вирен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Очень у Вовы невеста серьезная. Интересно, кто она по профессии?

– Она в райисполкоме работает. А еще – народный заседатель в суде, – просто ответила Марфа. – Полгода назад она Вовино дело рассматривала. Он одного критика назвал «антропофагом», а тот в суд подал.

– Вот как?! – поразился Алексей – И сколько ж она ему дала?

– Год условно, – сказала Марфа и ушла с кухни. Алексей возвратился к себе. Близился вечер. Делать было нечего, а как-то не хотелось ничего делать. Открыл окно. Оно выходило не во двор дома, а в другой, соседний дворик – поменьше и похуже– чахлые кустики, три липы, покосившийся стол для домино, мусорный бак… Было солнечно, жарко, безветренно и тихо.

И чем дольше Алексей смотрел на безлюдный двор, тем больше настораживала его неподвижность, охватившая мир. Вроде и не было в ней ничего странного, но Алексей вдруг ощутил, что такая полная, абсолютная неподвижность – ни листок липы не шелохнется, ни воробей не покачнет ветки, ни кошка двором не прошмыгнет – не может кончиться ничем. Что-то случится сейчас, что-то произойдет, внезапно разрушив тишину и покой. Он просто физически чувствовал приближение… Чего? Он не знал, но стало знобко. И раздался стук в дверь.

– Войдите! – Алексей резко отвернулся от окна и с тревогой посмотрел на медленно открывающуюся дверь.

Александр вошел и сразу прислонился к косяку, засунув руки в карманы шорт. Равнодушно оглядел пустые стены, остановился взглядом на телевизоре, потом перевел глаза на Алексея.

– Я думаю, медленно и как бы неохотно сказал он наконец, – что жену нужно выбирать под пару. Как ты считаешь?

– Я? Разумеется, – улыбнулся Алексей. Тревога отпустила его.

– Даже если большая любовь, все равно нужно сочетание в образовании, воспитании, вкусах. Ты согласен?

– Допустим, согласен, – ответил Алексей, продолжая улыбаться. – А сколько тебе лет?

– Сейчас?

– Конечно, сейчас, когда ж еще?

– Сейчас тринадцать. Но ты напрасно смеешься, вопрос не такой ясный, как тебе кажется. Вот ты с женой разошелся. Значит, ошибся в выборе. А почему?

– Это, знаешь, непростая тема, – замялся Алексей.

– Видишь – непростая. А дело, вероятно, в том, что, когда любовь иссякла, вы увидели, что вы люди очень разные, несхожие во многих важных вещах.

– Ну, отчасти так, наверное, – промямлил Алексей и вдруг слегка рассердился на юнца.

– Слушай, а зачем ты вообще этот разговор затеял? По-моему, в тринадцать лет об этом еще рано думать»

– Во-первых, – по-прежнему неторопливо ответил Александр, – это мне только сейчас тринадцать лет. А во-вторых, нет ничего такого, о чем было бы рано думать в тринадцать лет. Тем более о любви и ненависти…

– А, – догадался Алексей, ты, наверное, Вовину невесту видел?

– Видел. Но она не невеста.

– А кто же?

– Это Вовина судьба. А Вова – ее судьба. Они будут любить друг друга всю жизнь, но мужем и женой не станут ни на день. У них будут другие мужья, жены, они будут бросать их, встречаться снова, потом опять расставаться и снова встречаться, и всю жизнь Вова будет звать ее невестой. Я не знаю, наказание это или счастье, но это так, и тут ничего не изменить.

– Откуда ты знаешь?

Александр равно душно пожал плечами.

– Знаю – и все. А как ты считаешь – это наказание или счастье?

– По-моему, наказание…

– С одной стороны, да. Но с другой… Ведь так много есть людей, которые никогда не знали и не узнают любви. А этим двоим повезло…

– Ну а если ты не прав и они все-таки поженятся?

– Это было бы ужасно. Впрочем, этого никогда не будет… А ты все-таки подумай насчет совместимости, все ведь очень серьезно.

– Да чего мне теперь-то думать, – грустно усмехнулся Алексей.

– Именно теперь и надо, – занудно сказал мальчик. – От этого многое зависит.

– Странный ты малый…

– Какой есть…

В дверь постучали.

– Это Гога, – тихо сказал Александр.

– Алеша, – произнес Гога, открывая дверь, – зайди, пожалуйста, на минуту, – тут он заметил Александра и насторожился. – Ты занят?

– Нет, мы просто болтаем.

– Тогда зайди ко мне, жду, – и ушел.

– Ну вот, надо сходить, – сказал Алексей.

– Иди, конечно. Только имей в виду, что характер не башмак, снять нельзя. Подожди, Женька тебя проводит…

Александр вышел в коридор и крикнул: «Женька!». Она тут же появилась со своей скакалкой и запрыгала по коридору впереди Алексея. Пока он шел к Гоге, она скакала впереди и кричала: «Раз, два, три, четыре, десять! Царь меня хотел-повесить! А царица не дала и повесила царя!»

У самой Гогиной двери она отошла в сторону, пропуская Алексея. Он без стука открыл дверь… и отшатнулся.

За дверью не было комнаты. Там рос лес. От двери начиналась тропинка, было солнечно, приятно веял ветерок, жужжал шмель, лес был темный, еловый, с густым подлеском…

– Алексей, оглянись, – услышал он девичий голос и обернулся.

В коридоре, рядом с дверью, ведущей в лес, стояла… Женька, это была Женька, но ей вовсе не было одиннадцати лет, а по меньшей мере восемнадцать, и она совсем не походила на мартышку, и не было никакой скакалки в ее опущенных руках… Собственно, ничто не напоминало в этой девушке Женьку, и тем не менее Алексей, не колеблясь, понял, что это – она. Женька улыбалась загадочно и мягко.

– Теперь иди, – ласково сказала она.

Алексей даже зажмурился на секунду от удивления, а когда открыл глаза, коридор был пуст. Он вонял дезинсекцией, а из открытой двери, от леса тянуло запахом трав.

Алексей шагнул за порог, закрыл дверь и оказался на тропинке, ведущей в лес. Он сделал шаг, два, оглянулся – сзади не было ни двери, ни дома, а только тропа, тянущаяся через поле. Он медленно пошел к лесу.

Алексей до леса не дошел. Сзади, с открытого поля, налетел стремительный и жесткий порыв ветра, подхватил его, поднял выше деревьев, повлек над лесом. Алексей ощутил на себе такой же черный плащ, какой был на нем в прошлом «не-сне», и теперь окончательно стало ясно, что – никаких снов, все взаправду…

– Чудес не бывает, – услышал он совсем рядом голос Гоги и осмотрелся по сторонам.

Все были в сборе. Развевались черные плащи за спинами, свистел ветер, ветви елей проносились под ногами. Молчаливым каре мчались Гога, Паша, Страдалец, Ненила… то есть, извините – Неонилла… старые, со сморщенными лицами, но зримо переполненные злой, нетерпеливой энергией Чернодыровы…

Лес начал редеть, показалась обширная поляна, на ней – добротный двухэтажный домик из красного кирпича, с высокой печной трубой… Ветер постепенно стих, и семь странников плавно опустились к самой земле, зависли в метре от нее. По двору гуляли сонные куры и горделивый петух. Наверное, он почуял неладное, напрягся, выпрямился, повел вокруг бешеным кровавым глазом и грозно прокукарекал. Гога усмехнулся и сделал неуловимо быстрый жест – одновременно рукой и плащом. Петух сразу сник, виновато убежал в угол двора и там начал поспешно клевать зернышки… Людей не было видно, щебетали птицы, светило нежаркое солнышко…

Сначала почти неслышный за щебетом и кудахтаньем воз ник отдаленный топот… Очень дальний, еле слышимый ко нский топот. Скоро он стал ясным… громким… он нарастал, и вот во стороны дороги, ведшей через лес к дому, появилась несомая удалой шестеркой коней – карета, украшенная тонкой золотой резьбой, с замысловатым гербом на двери: перья, павлины, скрещенные мечи, крепостные башни, львы на задних лапах… На козлах сидел паренек лет семнадцати в зеленом кафтане, ботфортах и берете с развевающимся на ветру плюмажем. Юный кучер осадил шестерку у самого крыльца. Немедленно отворилась тяжелая высоченная дверь дома, и появились один за другим: невысокий пузатый мужчина лет пятидесяти в коричневом камзоле, полная белокурая дама в пышном белом платье и две девушки лет по двадцати в платьях попроще, но тоже дорогих – одна в розовом, другая в голубом. Изкареты степенно, неторопливо выбрался пожилой мужчина в скромном черном кафтане, но с тяжелой золотой цепью на груди. На цепи висела круглая, тоже золотая медаль размером с пятерню.

– Мир вашему дому, – низко поклонился приезжий, и хозяева ответили ему таким же приветствием и таким же поклоном.

– Его величество король Фердинанд-Август, – торжественно и громко продолжил приезжий, – и его высочество принц Себастьян-Николас удостаивают почтенного Андреаса фон Биркенау с семейством приглашением посетить королевский бал, который будет иметь место быть сегодня вечером в замке.

– Глубоко тронуты сим великодушным приглашением, – в тон ему ответил хозяин, – и с благодарностью принимаем столь высокую честь.

Хозяин поклонился и продолжил попроще:

– Не желает ли почтенный господин Франц отдохнуть в нашем доме, выпить бокал вина или кружку пива?

– Ох, господин Андреас, врать не буду – устал, но – увы – не могу воспользоваться вашей любезностью…

– Ну пива-то? Холодненького, домашнего? – Хозяин умоляюще протянул руки.

– И не уговаривайте, Бога ради! Я уж и так с ног сбился, а мне еще фон Теплица приглашать, и Миттельшнауцера, и Виртсшафта, и Горденауэра… и все скорей, скорей…

– А что, позвольте узнать, за причина устраивать бал задолго до сезона? – осторожно осведомился фон Биркенау. – И с такой поспешностью?

Гонец короля тяжко вздохнул.

– Его величество в крайнем нетерпении. Два дня тому назад приехавший из Ассирии великий астролог Мельхиседек сделал важное пророчество: если принц не женится до Рождества, он останется холостяком на всю жизнь. Его величество весьма встревожился и приказал немедленно собрать на бал всех девушек из лучших семейств королевства…

– Значит, смотрины? – встрепенулась, супруга фон Биркенау.

– Можно и так сказать, уважаемая госпожа Августа, – согласился гонец. – Его высочество принц, правда, заявил, что пока не желает жениться, но воля короля… Так что Анна и Мария имеют возможность испытать счастье…

Девушки разом зарделись и застыли в глубоком реверансе.

– А при чем тут тогда Горденауэр? – недовольно произнесла фрау Августа. – Его Лизхен столь хороша собой, что от одного ее вида дети плачут…

– Список приглашенных, – развел руками гонец, – составил лично его величество…

– Гусыня, – тихо сказал Биркенау, – знаешь ли ты, каковы доходы красильных и кожевенных мастерских Горденауэра?

Госпожа Августа фыркнула, но спорить не стала.

– Ну что ж, – печально вздохнул гонец, – не смею дольше задерживать ваше внимание, пора в путь…

Снова обменялись поклонами, Франц тяжело забрался в карету, юный кучер щелкнул бичом, и, подняв тучу пыли, великолепная шестерка выкатила со двора раззолоченную карету. Как только она скрылась в лесу, раздался дружный крик Анны и Марии: «Ура! Бал!» Семейство поспешно скрылось в доме.

Алексей поглядел на своих спутников. Медленно, плавно приближались они к дому, плащи поникли и волочились, касаясь земли… Алексей вновь взглянул на дом – и чуть не вскрикнул: его стены стали прозрачны. Алексей видел и суматоху, поднятую девушками, и служанок, метавшихся по комнатам под командирские крики фрау Августы, и господина Андреаса, в подвале цедившего из огромной бочки в объемистую кружку темно-коричневое пиво, и некую девушку в трубой посконной рубахе-платье, осторожно спускавшуюся по узкой лестнице в этот подвал…

– Отец! – резко сказала девушка. И тот от неожиданности чуть кружку не выронил. – Отец! Король устраивает смотрины? Это правда?

– Да, милая. Гонец Франц пригласил нас, – робко ответил господин Андреас.

– Нас, значит, и меня, так я понимаю?

– Н-ну, как тебе сказать, – замялся Биркенау.

– А тут и говорить нечего, – оборвала его девушка. Разве я не Грета фон Биркенау? Или есть другие мнения?

– Ну что ты, Золушка, что ты, конечно, ты – фон Биркенау, тут нет двух мнений…

– И что я надену?! Может быть, эту гадость? – Девушка брезгливо дотронулась да своей рубахи.

– Но, милая, пойми, ты ставишь меня в крайне неудобное положение…

– Ты сам залез в это положение девятнадцать лет назад, так что не жалуйся!

– Я боюсь, Августа будет возражать…

– Конечно, будет! – перебила его девушка. – Еще как будет! Для ее дочечек даже Лизхен Горденауэр – конкурент, а что уж обо мне говорить!

– Но пойми, милая, всю деликатность ситуации…

– Я – фон Биркенау? – опять перебила она отца, – Так в чем дело? Достаточно того, что девятнадцать лет я торчу на кухне, вожусь с очагом и грязной посудой. Ведь она согласилась, чтоб я носила твою фамилию, отец? Ну так хоть раз в жизни я могу вести себя достойно этой фамилии?! И твоя толстая Августа может лопнуть от злости – я все равно поеду на бал!

– Не говори о ней грубо! – сорвался отец на тонкий крик. – Она была великодушна, когда позволила дать тебе мою фамилию! Она даже развода не требовала, хотя имела право…

– Ой, не смеши меня! Развода она не требовала! Куда б она девалась без твоих лесов, лесопилен, пастбищ и пасек? Домой, к отцу-булочнику? Да плевать ей было на твою неверность! Все кухарки и служанки могли родить от тебя по тройне, она бы и бровью не повела!

– Не смей! Замолчи немедленно! – Биркенау зло топнул короткой толстой ножкой. – Как ты смеешь так говорить об отце?! Я любил твою мать, значит, так было угодно Богу!

– Никогда, никогда, – вдруг по-отцовски тоненько запричитала девушка, – никогда не любил ты мою бедную матушку, и меня ты не любил и не любишь!

Слезы сразу залили ее лицо, она бросилась вверх по лестнице.

– Золушка! – кричал ей вслед отец. – Золушка, вернись!

Но она убежала, и Алексей сквозь прозрачные стены видел, как промчалась она, закрывая лицо, через коридор, выскочила черным ходом на задний двор и забилась в угол между конюшней и каретным сараем, спряталась за кустами, чтобы наплакаться вволю…

А Биркенау с кряхтением поднялся из подвала и пошел искать супругу, ориентируясь на ее зычный голос.

– Не тот, не черный сундук, а вон тот, медный, кованый, старый! – кричала она служанкам. – Да-да, вот этот, открывайте!

– Матушка, – подбежала к ней Анна. – Мария хочет надеть белое платье, а я тоже хочу белое, но мы не можем обе в белом, скажи ей, пусть наденет зеленое.

– Вот еще! – закричала Мария из соседней комнаты. – Я первая сказала, что белое, а она пусть хоть черное!

– Молчать! В белых венчаться будете! – грозно крикнула фрау Августа. – А сейчас Анна наденет розовое, а Мария – голубое!

– Но, матушка, – в один голос начали дочери.

– Молчать! Как я сказала, так и будет! Открыли сундук? Доставайте платья! Да не мни, не мни, безрукая!

Фон Биркенау с натугой преодолел все лестницы и наконец появился на пороге залы, в которой командовала фрау Августа.

– Августа, милая, – робко начал он…

– В чем дело? Я занята!

– Августа, милая, повторил. он. – Как ты думаешь… Может быть, на бал поедет это… ну… в общем – Грета?

– Что?! – вспыхнула супруга. – Эта замарашка? На королевский бал?! Ты в уме?

– Ну все-таки… она ведь дочь..

– Она дочь кухарки и сама кухарка, и этим сказано все, – свирепо крикнула фрау Августа.

Алексей краем глаза заметил, что Гога резко выбросил руку вперед, указывая на окно залы, и, повинуясь этому жесту, черной молнией влетела туда Валентина Чернодырова с мрачным лицом, испещренным морщинами…

– Матушка, матушка! – вдруг закричали Анна и Maрия. – Возьмем на бал Золушку! Пожалуйста, давайте возьмем Золушку!

– Да вы что? Зачем? В чем дело? – поразилась мать. – Золушка такая смешная, такая нескладная, – прохихикала Анна.

– Золушка такая нелепая, грубая, она всех насмешит лучше, чем шут его величества Якоб, – прохихикала Мария.

– Но-но! ~ прикрикнула фрау Августа. – Ее позор – это и ваш позор! Не забывайте, что она ваша сводная сестра!

Тут Алексей увидел, что над людьми в зале реяла не только черная Валентина, но и некто – или даже нечто – белое, бесформенное, расплывчатое, похожее на те белые тени, что в прошлом «не-сне» опекали Змия. Алексей напряг глаза – и ему привиделось в этой тени что-то похожее… на Елену Петровну Такову? «Не может быть, помстилось», – решил Алексей.

– Но, Августа, милая, – все так же робко продолжал супруг. – Все-таки приглашение прислано семейству, как сказал Франц, а Грета – член семейства, она фон Биркенау…

– Возьмем Золушку, она такая смешная, – ныли Анна и Мария.

Черную Валентину Алексей видел ясно: она металась по зале, извивалась, кружилась… Но рядом с ней – Алексеи понял, что не ошибся – в том же странном танце летала… да, именно Елена Петровна Такова – только очень молодая, красивая… и почти бесплотная, прозрачная…

– Ладно, – вдруг сдалась Августа. ~ Пусть будет по-вашему.

Валентина, казалось, задевала Августу плащом…

– Золушка! – крикнула хозяйка дома во весь голос. Служанки побежали искать девушку, но Августа и сама торопливо покинула залу.

– Гретхен! Иди сюда!

Алексей увидел, как Золушка выбралась из закутка за конюшней и побежала на голос мачехи. Они столкнулись в коридоре рядом с кухней.

– Иди сюда, Гретхен, – с тайным злорадством сказала Августа и подвела девушку к огромному, выше человеческого роста очагу. Он не горел и был полон золы.

– Ты хочешь на королевский бал, Гретхен? – тем же опасным тоном спросила Августа.

– Да, госпожа, хочу, – Золушка смиренно сделала книксен.

– Что ж, я не против, но…

Августа взяла полную кастрюлю чечевицы и резко высыпала ее в золу.

– Выберешь за два часа чечевицу – поедешь с нами на бал!

Повернулась и вышла, а вслед за ней Анна с Марией. Фон Биркенау бессильно развел руками и тоже ушел с кухни.

– Фашистка, бросила вдогонку Августе Грета, уныло глядя на кучу золы с чечевицей…

Часы в разных комнатах дома согласно пробили по три раза.

Гретхен присела у очага, попробовала выбирать чечевицу, быстро поняла, что с этим ей и до ночи не управиться, и безнадежно махнула рукой. Потом плюнула в золу и поддала ногой пустую кастрюлю, она покатилась, громыхая, в угол…

И в этот момент (увидел Алексей) повелительно взмахнул рукой Гога, и Неонилла влетела, втянулась в трубу кухонного очага. Ее черные волосы сливались с черным плащом («О! – вспомнил Алексей. – Этот цвет волос называется цветом воронова крыла… Или вороньего?»), она облетела просторную кухню и вдруг утратила невидимое естество и обратилась в голубку. Скромную птичку, которая робко присела на краешек раскрытого окна и что-то нежное проворковала Гретхен.

Золушка вдруг победно выпрямилась, оглянулась на дверь и громким шепотом обратилась к птице:

– Вы, голубки ручные, вы, горлинки, птички поднебесные, летите, помогите мне выбрать чечевицу!

И тут Алексей увидел, как его спутники один за другим превращаются в птиц – симпатичных, юрких голубей, горлиц, воробьев и устремляются в окно кухни… Боже мой! Алексей вдруг понял, что он тоже, не испытав ровно никаких ощущений, обратился в голубя! И словно вихрем несло его к кухне… Он не успел опомниться, как уже стоял лапками в золе, сноровисто выхватывал из нее зерна чечевицы и ловко кидал клювом прямо в широкую кастрюлю, подставленную Гретхен. Не отрываясь от дела, он осмотрел себя и в общем остался доволен: крепкая грудка, гладкие перышки, приятный сизоватый цвет… «Сизарь», не без гордости подумал о себе Алексей…

– Пошла вон! – раздался крик Золушки, и Алексей увидел, как девушка большущей метлой гнала из кухни крупную черную кошку, решившую тайком подобраться к занятым птичкам.

– Брысь, брысь отсюда! – ударила ее Гретхен, и кошка, отчаянно мяукая, большим прыжком выскочила в окно…

Алексею показалось, что кошка как-то не очень похожа на кошку, а скорее на обезьянку. Вернее – на мартышку… А еще вернее – на одну девчонку…

Вскоре кастрюля наполнилась чечевицей, Гретхен промыла ее и низко поклонилась птицам. Они отозвались щебетом. «Нет проблем, рад был помочь», – проворковал, в частности, Алексей. Тут же птицы выпорхнули в окно… и Алексей с некоторым сожалением обратился из такого красивого сизаря в прежнего летучего мужчину лет тридцати пяти, седоватого, изрядно полысевшего, в черном плаще…

– Госпожа Августа! Я выполнила, задание! – с вызовом сказала Гретхен, входя в залу, где мачеха и сестры продолжали разборку сундуков с платьями, туфлями, шляпками.

Часы в разных комнатах дома согласно пробили по пять раз.

Мачеха остолбенела. Но пришла в себя быстро.

– Знаешь, Гретхен, – сказала она строго, – я пошутила. Я не виновата, что у тебя нет чувства юмора. Я полагала, что ты не примешь всерьез это дурацкое задание, а поймешь его как намек. Но тонкость чувств и деликатность тебе, как видно, незнакомы. Что ж, скажу прямо: не поедешь ты с нами. И платья у тебя нет для бала, и танцевать ты не можешь, и вести себя не сумеешь достойно высшего общества.

– В чем дело?! – возмутилась Золушка. – Вы же обещали! Вы слово дали!

Алексей ясно увидел витающую под потолком залы – хоть и почти прозрачную, и бесплотную! – но все же определенно фигуру пенсионера Бухвостова! Но почему-то совсем небольшую… Ба, Алексей вздрогнул: рядом витала еще одна тень еще одного Бухвостова! Могучий пенсионер разделился на две части, и возникли два шустрых старичка. Один – с бородой, другой – без…

– В чем дело?! – ответно возмутилась Августа. – В конце концов, я хозяйка своего слова: хочу – даю, хочу – назад беру!

Золушка выбежала из залы, хлопнув дверью, а в коридоре с бешенством прошептала: «Ну, держись, интриганка!» Вслед ей несся безудержный хохот Анны и Марии.

Оба Бухвостова, держась парочкой, совершили круг почета во зале и с видом победителей вылетели в окно.

А Золушка, еле сдерживая слезы, бежала в закуток за конюшней, в кусты… Алексей приблизился и увидел, что там, у самой стенки каретного сарая, спрятанное за кустами, росло небольшое, чуть выше Золушки, деревце… К нему и припала девушка, горячо зашептала; «Ты качнися, отряхнися, деревце. Кинься златом-серебром ты мне в лицо…»

Но ничего не случилось, деревце лишь печально помахало ветвями и замерло в тишине и безветрии летнего вечера. Золушка заплакала,

…А сборы семейства подходили к концу. Старик форейтор вывел четверку холеных лошадей, лакеи на ходу дочищали дверцы кареты, во дворе дома суетились слуги и служанки – и разом все стихло, когда на крыльце торжественно появился Андреас фон Биркенау с золотой цепью на груди, под руку со своей пышной супругой в кружевном белом платье. Следом за ними, тоже под руку, шли Анна и Мария в элегантных бальных платьях, открывавших дивные золоченые туфельки, в прелестных маленьких шляпках под цвет платьев – розового и голубого, как маменька велела. Фон Биркенау властным жестом приказал форейтору подъехать к самому крыльцу и одну за другой посадил своих женщин в карету. Свистнул бич, лошади резво тронулись, и семейство отправилось на бал. Над каретой, сопровождая ее, весело кружились белые фигуры крылатых, почти бесплотных хранителей, праздновавших победу.

Но черные – увидел Алексей – вовсе не предавались унынию разгрома. Едва стих топот копыт и двор опустел, Гога властным жестом («Точь-в-точь как Биркенау, – подумал Алексей) подозвал Неониллу и обменялся с ней несколькими словами. И она, а за ней остальные, устремилась к Золушке, неутешно плакавшей в своем закутке.

Неонилла плащом задела верхушку деревца, оно затрепетало, Золушка подняла заплаканное лицо и жалобно попросила: «Ты качнися, отряхнися, деревце, кинься златом-серебром ты мне в лицо…»

И внезапно посконное платье-рубаха Золушки, ее тяжелые деревянные сабо сменились роскошным серебряным платьем, хрустальными туфельками. Переменилась и сама Золушка, хотя она этого не знала: девушка стала выше ростом, стройней, грубые, резкие черты лица разгладились, сделались нежными и милыми… А Неонилла вдруг обернулась прекрасной феей, столь прекрасной, что в лучах исходящего от нее сияния даже лицо ее трудно было различить… Пораженная Золушка прикрыла глаза от блеска, отшатнулась от дивного видения…

– Не бойся, милая, – ласково сказала Неонилла. – Я фея всех сирот, всех обиженных, всех несчастных. Я восстанавливаю справедливость и бедных в один миг делаю богачами, а бесправных – властелинами. Я помогаю слабым и мешаю сильным. Я отбираю избыток счастья у одних и отдаю его другим – тем, кто обделен удачей… Ты поедешь на бал! Смотри!.

Задний двор дома внезапно раздался, превратился в мощеную площадь, и по ней зацокала грациозная восьмерка сказочно, небывало красивых коней, тянувших без форейтора хрустальную, играющую тысячью огней карету…

Неонилла протянула руки и нежно опустила на голову Золушке горящую бриллиантами диадему…,

– Ты, Гретхен, ты, Золушка, рожденная кухаркой, всю жизнь проведшая на кухне, ты – грубая, нескладная, некрасивая девушка, ты стала теперь – и да всю эту ночь – самой элегантной и самой нежной из красавиц, самой очаровательной из всех женщин мира… Отправляйся на бал.

И полетела над торопящейся хрустальной каретой черные тени в черных плащах, и лес промелькнул, и поле, и деревушка с краснокирпичной киркой, и застывали в изумлении крестьяне, глядя на невиданно-неслыханную карету, запряженную сказочной восьмеркой без кучера, и вот показался королевский замок, и карета остановилась у входа, и потрясенные королевские стражники расступились, когда Золушка поднялась по ступеням и вошла во дворец…

Бал уже начался. Семерка странников проникла в зал раньше Золушки, и Алексей с любопытством осматривался.

Перед танцами полагался легкий, чисто символический а-ля фуршет, и гости с бокалами в руках чинно здоровались, переговаривались, переходя от группы к группе. Спокойный гур-гур висел над залом. В толпе сновал король – пожилой мужчина в горностаевой мантии с озабоченно-тревожным лицом театрального администратора. Он держался запросто и, переходя от одних гостей к другим, то вместе с ними поднимал бокал шампанского, то обменивался шутками с мужчинами, то говорил комплименты дамам… Но напряженное выражение не сходило е его лица.

«Принц, принц», – прошелестело по залу. Он появился из маленькой боковой двери – среднего роста молодой человек лет двадцати семи, с небольшими залысинами, в круглых железных очках и простом черном кафтане. Он рассеянно улыбался гостям и поминутно кланялся.

– Позвольте представить вам, ваше высочество, мое семейство, – храбро преградил ему путь фон Биркенау. – Моя супруга – Августа. Мои дочери – Анна, Мария…

Девушки зарделись и сложились в глубоком реверансе.

– Очень, очень приятно, – робко сказал принц. Он немного картавил.

– Как вам нравится нынешний вечер? – спросила госпожа Августа с умильной улыбкой.

– Дивный вечер, просто необыкновенный, он напомнил мне… Знаете, – принц оживился, – я сейчас гулял всаду, и пришло на память, вы, конечно, помните:

 
Как бронзовой золой жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Со мной, с моей свечою вровень
Миры расцветшие висят, —
 

упоенно начал читать принц, плавно, дирижерски размахивая руками, закатив глаза…

Все фон Биркенау застыли с испуганными лицами. А принц продолжал:

 
И как в неслыханную веру,
Я в эту ночь перехожу,
Где тополь обветшало-серый…
 

И тут он взглянул на семейство господина Андреаса… И сразу замолчал, поник.

– Извините, господа, – промямлил он и пошел дальше, опустив голову.

– Ничего, дети, прошептала госпожа Августа, – на танцах мы свое возьмем…

А принц вдруг остановился посреди толпы и, ни на кого не глядя, забормотал:

– «Пью горечь вечеров, небес осенних горечь, и в них твоих измен горящую струю. Пью…» Боже мой, забыл… «И в них твоих измен горящую струю…» Как же дальше?..

Он оглянулся цо сторонам – на него смотрело множество недоуменных, растерянных, напуганных глаз, глупо улыбающихся лиц…

– Господи! – в расстройстве почти крикнул принц. – Ну неужели никто не знает, как дальше?

И вдруг из толпы раздался тихий девичий голосок:

– Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,

Рыдающей строфы сырую горечь пью…

– Да! Да! – радостно закричал принц. – Конечно! «Пью горечь вечеров»! Гениально!

Он искал глазами подсказчицу, толпа расступилась, и перед ним оказалась невысокая полная горбоносая девушка.

– Спасибо! – радовался принц. – А финал, вы помните – там прелестный финал!

– «Полы подметены, тихо сказала девушка. – На скатерти ни крошки, как детский поцелуй, спокойно дышит стих …»

– Да! – подхватил принц, и они сказали вместе: – «И Золушка бежит – во дни удач на дрожках. А сдан, последний грош – и на своих двоих!»

И вместе рассмеялись.

– Вы…

Принц хотел что-то сказать, но вдруг спохватился:

– Ах, мы же незнакомы!

И завертел головой, ища, кто бы представил ему девушку. Из толпы вышел сухопарый седой мужчина в темно– коричневом камзоле и с поклоном сказал:

– Честь имею, ваше высочество, Эрих Горденауэр, почетный президент сообщества кожевников, вице-президент сообщества красильщиков. Честь имею, ваше высочество, представить вам мою дочь – Элизабет.

Толстушка, потупившись, нескладно сделала книксен и покачнулась, принц подхватил се под руку и с надеждой спросил:

– А вы помните, из поэмы? «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…»

– «Дни проходят, и годы, и тысячи, тысячи лет», – легко подхватила Элизабет.

– «В белой ярости волн, прячась в белую пену акаций, может, ты-то их, море, и сводишь, и сводишь на нет», – хором закончили принц и девушка.

Она наконец подняла глаза, и принц мог бы заметить, что она косит, но не заметил, а спросил дрожащим голосом:

– А переделкинский цикл? Вы его любите Лизхен?

– Ну конечно, конечно, – с готовностью отозвалась Лизхен. – «Вальс с чертовщиной», – «Вальс со слезами» – это любимое!

– И у меня тоже! – ахнул принц. – Мне так стыдно, я только недавно открыл для себя Его! Ах, я вообще так позорно мало знаю, Лизхен! Мне стыдно, но я признаюсь: подумайте, лишь в этом году я по-настоящему понял и другого гения: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»

– «Я список кораблей прочел до середины», – сияя, продолжила Лизхен…

Алексей вдруг отвлекся – и увидел! Ну конечно, конечно – над принцем и Лизхен, закутанный в белый плащ, отчетливо видимый, со счастливыми глазами реял поэт Вова!

Но тут под высоким потолком залы черным вихрем пронесся Гога и словно бы дал знак оркестру – грянула музыка!

– Вы танцуете вальс? – небрежно спросил принц: ему не хотелось отвлекаться от поэзии…

– Увы, ваше высочество, нет, – опять потупилась Лизхен.

– Почему? – удивился принц.

– Я немного хромаю, – еле слышно ответила девушка.

– Ах, извините, ради Бога! Впрочем, – замялся принц, – я ведь тоже не большой любитель…

Но тут рядом с ним появился король.

– Николас, – зашептал он ему, – тебе нельзя не танцевать сегодня. Это было бы просто неприличным, бестактным!

Принц вздохнул, поправил очки…

– Простите меня, Лизхен, ноблесс оближ. Но я вернусь, в мы еще наговоримся всласть…

Король повел принца вдоль строя девушек, тот смотрел на них безразлично… И вдруг – в дверях залы появилась Гретхен. Вздох восхищения прокатился по гостям, шепот: «Кто это?» Принц посмотрел на нее… и как завороженный пошел ей навстречу…