Текст книги "Искатель. 1992. Выпуск №2"

Автор книги: Роберт Артур

Соавторы: Джон Данн Макдональд,Георгий Вирен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Хорошо. Но, черт побери, все это будто произошло в дремучие древние века. Такое просто не могло с ней случиться.

– В наш век? В век пластмассы, телевидения и благотворительных учреждений? Человеческая природа не изменилась, мистер Кемп. Вокруг всегда будут ходить на задних лапах животные, внешне похожие на нас с вами. Вы могли всю жизнь идти к этой истине, а теперь вам пришлось сойтись с ней лицом к лицу.

Зазвонил телефон. Даннинген снял трубку и прикрыл ладонью мембрану.

– Единственное, что нам остается, – ждать, – сказал он. – Попытатесь уснуть.

Закрывая за собой дверь, Кемп слышал, как Даннинген сказал:

– Жаль, Джордж. Мне казалось, это хороший след.

Перевел с английского Сергей Мануков

Георгий Вирен
Чур

Отрывок из романа

Имя Георгия Вирена знакомо нашим постоянным читателям: в 1988 году мы напечатали его фантастическую повесть «Путь Единорога». Вскоре она была отмечена первой премией журнала «Вокруг света» за лучшее художественное произведение года, опубликованное в «Искателе». В 1990 году в издательстве «Московский рабочий» вышла книга прозы Георгия Вирена «Настоящее небо», в которую вошла и повесть «Путь Единорога». В 1991 году в журнале «Урал» был опубликован фантастический рассказ Георгия Вирена «Дневные сны». Его новая работа – роман-фантазия «Чур» – из-за своего большого объема не может быть полностью опубликована в «Искателе». Мы предлагаем вам отрывок из этого произведения. Для того чтобы ввести вас в курс дела, конспективно изложим содержание первых глав.

37-летний москвич инженер-программист Алексей Кондратов, остро ощутив бесплодность и бессмысленность своей жизни, решает круто переменить ее. Он разводится, разменивает квартиру и вселяется в комнату в коммуналке, в старом доме. Населена она самыми разными людьми. Здесь и хлопотливая старушка Ненила, и бравый комсомольский вожак Пашечка, и красавцы Валентин и Валентина Черновы-Надыровы, и робкий пожилой Оскар Яковлевич Страдалец, любящий повествовать о своих многочисленных тюремно-лагерных отсидках, и двухметровый пенсионер-богатырь Бухвостов, и тихая чета Таковых, и сомнамбулически бродящий по дому поэт Вова, и властный строгий сантехник Гога Симеонович, и немногословная таинственная старуха Марфа, и дети – похожая на забавную мартышку Женька и несколько странный, задумчивый Александр.

Часть соседей живейшим образом участвует в устройстве молодого жильца на новом месте. Дело доходит до того, что заботливые соседи сами проводят в его комнате ремонт, чем совершенно поражают Алексея. Более того – ни за ремонт, ни за новую мебель с него не просят ни копейки, ограничиваясь лишь одной просьбой: «накрыть золотым и красным вином стол» за которым соседи хотят «скрепить дружбу» с Алексеем. Он с радостью делает это, сожалея лишь о том, что ровно половина жильцов почему-то отказывается прийти на новоселье. Но пир все равно состоялся и, по мнению Алексея, удался на славу. Вкусно ели, поднимали тосты, много и интересно разговаривали… Но вот праздник близится к концу…

– Хватит нам пить, – сказал Гога. – Пора дело делать. Пришло время, пришло желанное. Вот ты, Алеша, о случае сказать хотел. За него и выпьем – по последней.

Хмель лез Алексею в голову, туманил, качал. Алексей видел, как Гога Симеонович со вскинутой рюмкой подошел к окну, распахнул его как-то слишком легко, одним быстрым движением руки, и, протянув в окно, четко проговорил;

– По верной нашей традиции – повтори за мной, новый жилец. Повторяй: «Судьба…»

– Судьба, –  выдохнул Алексей.

– Чур меня..

– Чур меня…

– Чур! – коротко вскрикнул Гога. Алексей одними губами повторил его крик – окно распахнулось еще шире, так что затрещала и разлетелась в прах рама, вечереющее небо стало мутным, потом – черным, на глазах свернулось в огромную воронку и со всхлипом выдернуло Алексея из комнаты.

Бьющий в лицо холодный ветер раздувал и закручивал бархат его черного плаща, схваченного на груди железной застежкой из двух знаков бесконечности. Алексей стоял над огромным пухлым облаком, крайним в шеренге своих товарищей по застолью, одетых, как и он, в плащи поверх кожаных охотничьих костюмов. С лиц исчез пьяный румянец – его смыло ровным загаром. Ветер трепал плащи, семерка преображенных стояла в одинаковых позах бегунов, ждущих стартового выстрела. Внезапно Гога Симеонович вскинул руку, ветер мгновенно стих, и тяжелый удар воздуха обрушился на Алексея сверху.

Секунда прошла в белом тумане – пробив облако, он падал с громадной высоты на землю, в которой сразу узнал родную Среднерусскую возвышенность. Падал без удивления, без страха, удобно распластавшись, радуясь невесомой свободе падения и только жалея, что вот-вот проснется – и полету конец.

Буро-зеленая, в прожилках рек, в пятнах озер земля медленно приближалась, давая возможность наглядеться на луга и пашни, обросшие по краям иголками лесов. Неожиданно плотным восходящим потоком Алексея развернуло ногами к земле, плащ закрыл голову, телу вернулась тяжесть, обморочный испуг сжал сердце… Силясь проснуться, Алексей нащупал на лету край плаща, рванул с лица темноту… И тут понял, что стоит.

Он стоял в той же шеренге на крыше ворот деревянного кремля. Под ногами пo обе стороны мощенной бревнами улицы теснились низенькие, крытые соломой срубы, за ними на верхушке холма расположились теремки и маленькая церковь со звонницей из двух столбов с перекладиной. Слева, за высоким дубовым тыном, открывалась река с лодками, плотами, баней на берегу. Справа за холмом крепость граничила с густым бором.

Прямо под Алексеем, усевшись в тени открытых настежь ворот, развлекались «очком на пальцах» трое копейщиков, по мостовой возвращалась с реки баба с корзинами белья на коромысле, выскочил из проулка преследуемый ватагой ребятишек кот с погремушкой на хвосте, а под высокой лесенкой ближнего терема кто-то невидимый, закрытый лошадьми у коновязи, немилосердно терзал балалайку.

– Чертовы Кулички, – услышал Алексей стоящую рядом Ненилу.

– Они самые, – поддакнул Пашечка, зачем-то налегая на «о». – А где наш-то?

Тут же, будто в ответ Пашечке, в тереме с грохотом распахнулась дверь, и в проем, блеснув лысиной и кольчугой, шагнул щуплый, петушиного вида мужичок лет пятидесяти. Он упер руки в боки, молодцевато прошелся по крыльцу и вдруг с визгливым вскриком «вре-о-ошь» сиганул через перила метров с трех точно в седло вороному жеребцу. Жеребец – огромный мрачный битюг, привычный, видимо, к хозяйским шуткам, и ноздрей не повел. Он смирно ждал, пока вскочивший на ноги холоп-балалаечник отвяжет уздечку. Вслёд за лысым каскадером на крыльцо тяжело вывалился тучный пожилой бородач в одном исподнем. Перегнувишсь через перила, он плюнул в холопа в заревел: «Не пущай его!» Но всадник влепил холопу плеткой по рукам, перехватил уздечку, свистнул в ухо жеребцу, и тот двумя огромными прыжками вынес седока на мостовую, к самым воротам. Там, чуя себя в безопасности, всадник круто поворотил коня.

– Вот ведь, черт старый, – протяжно выдохнула Ненила и ласково, как о любимой собаке, добавила: – Гео-оргий.

– Георгий, – как-то невесело подтвердил Валентин. – Опять, гад, выпил.

– Ворота! – отчаянно заорал с крыльца бородач. Копейщики вскочили на ноги и бросились закрывать ворота. Но щелкнул пальцами Гога – и тяжелая дубовая половина ворот, с треском вырвавшись из петель, разом накрыла всех троих. Всадник громко захохотал и через упавшие ворота неспешно выехал из кремля. Там он придержал коня и с издевательским куражом в голосе крикнул бородачу, охавшему на крыльце: – Данила, кого на мыло?

– Егорий, добром прошу, не балуй! – видя свое поражение, взмолился бородач.

– Так что дракону передать?

– Не трожь дракона, Егорий, с меня князь голову сымет!

– Боишься! – хохотал Егорий. – Тогда, как сговорились, сымай портки, суй перо и лезь на ворота – петухом кричать!

– И полез бы, так ты ж обратно омманешь! Возьми отступного, гривну дам!

– Слабой ты, Данила! – разворачивая коня, отрезал Егорий. – Слабой.

И, звучно причмокнув, тронул коня.

– Расшибись ты! – понеслось ему вслед.

Егорий проскакал через мост, миновал широкую поляну и скрылся в бору.

Алексей и его сотоварищи еще с минуту простояли на воротах, слушая стоны придавленных копейщиков и мат бородача, а затем, свечой поднявшись метров на сто и заложив крутой вираж, понеслись за Егорием. Вот поредел и кончился бор, осталось позади длинное полузасохшее болото, опять пошел лес – всадника не было, но впереди все ясней и ясней слышался стук копыт. Повинуясь жесту Гоги, семерка сделала длинный крюк, срезая дорогу, петлявшую но лесу. В его глубине открылась широкая торная просека и вдали – столбик пыли. Летящие перестроились в клин и вошли в коридор просеки, на высоте метров двух от земли. Мелькнул ряд землянок, застывшие около одной из них с открытыми ртами рыжые вихрастые близнецы лет по шести – один в рубашке, но без штанов, второй в штанах, но без рубахи, потом отлетело, как сдунутое ураганом, громадное бревно, лежавшее поперек дороги и вот летучая семерка догнала бешено несущейся по дороге пылевой столб. Внутри его Алексей разглядел вороного битюга. Всадника в седле не было: его чумазая лысина мелькала из-под живота жеребца, к которому он, непостижимым образом не падая, пристегивал широкий ремень с парой треугольных крылышек.

Семерка, окунувшись в прозрачную пыль, зависла над всадником и конем. Егорий никак не мог попасть застежкой в дыру ремня, яростно мычал, кривился, но, поднатужившись, все-таки попал, победно подмигнул небесам и рывком подтянулся в седло. И не успел Егорий перевести дух, как длинная белая тень, похожая на гигантского зайца в прыжке (а еще более – на юную нагую купальщицу…), метнулась из лесу под ноги жеребцу. Тот резко осел вперед, уйдя передними ногами по бабки в землю. Тут бы и конец Егорию, но его, вырванного из седла, пролетевшего по дуге метров двадцать, у самой земли как будто приняла та же загадочная тень. Раздался легкий, как от детской хлопушки, взрыв. Егорий на миг скрылся в искристом облачке (тут Алексей явно услышал девичий смешок), но оно мигом рассеялось – и Алексей увидел стоявшего на дороге живого и невредимого Егория. И услышал голос Гоги:

– Войска пришли в боевое соприкосновение. Привал.

Внезапно небо потемнело, и лес обернулся несчетным, ощетиненным копьями войском. Оно двинулось туда, куда до этого спешил Егорий. Угрюмые воины обтекали Пашечку, который залез под брюхо битюгу и с натугой рвал его из земли. Конь обиженно, отрывисто ржал, как будто хрюкал. Валентин подлетел к Егорию, растерянно стоявшему на обочине дороги, поднял его за ворот и, держа на весу, стал шлепать, как маленького, по заднице, приговаривая: «Не пей перед делом, к седлу – не к столу, перед делом не пей!» Потом он отпустил Егория, и тот повалился на колени. Крупная похмельная дрожь била его, он озирался безумными глазами и истово бормотал: «Никогда боле, никогда, спасибо тебе, Охотничья Сила, не буду боле, гад Данила виноват, напоил, воздух ему охранять, а не дракона! Оборони и помоги, Охотничья Сила, на тебя вся надежа!» Пашечка наконец выдрал жеребца из земли, подвел его Егорию. Тот, кряхтя, взобрался в седло, сжевал брошенный ему Валентиной пучок травы, тряхнул головой, расправил плечи и, приободрившись, тронул поводья.

Лес, превратившийся в войско, уже ушел, оставив после себя вырубки. Егорий собрался пуститься галопом, когда перед ним на просеке встали, согнувшись в поклоне, трое мужиков в лаптях и длинных серых рубахах, подпоясанных веревками.

– Будь здоров, Егорий Победоносец, – передний, сухонький старичок протянул всаднику хлеб-соль. – Откушай, не обидь. Тебе и отдых с дороги готов. Надолго ль прибыл?

Егорий отщипнул корочку, пожевал, потом засунул каравай в притороченный к седлу мешок и вдруг двинул коня мимо старика на стоявших сзади него двух молодцов лет по двадцати с топорами.

– Кто таковы?

– Сыны мои, – ответил старичок, – Семен и Митрий. Троеглавниковы мы, Данилы свет Карпыча люди.

– Троеглавниковы? – встрепенулся Егорки. – Не драконово ли семя?

– Да Господь, с тобой, Егорий! Это у нас в роду спокон веков по три сына, по три головы для семей новых – вот и прозвали.

– А третий-то где? – Егорий обернулся. – В кустах сидит?

– Дома он, в кузне. Нелюдим он, затворник. Однако редкого дара к оружейному делу. Ты небось к нам от Данилы свет Карпыча, а у него весь доспех…

Старичок прищурился, глядя на грудь Егории. – Ба! Да и на тебе кольчуга – Васьки моего работа. Каждая чешуйка калачом кована – его клеймо, Калашникова. Приемный он мне, соседа мово, Никиты Калашникова, сынок. Никиту-то в самые молодые годы медведь задрал, так вот я и вырастил. Не дал Бог третьего родного, зато дал умелого.

Егорий пошарил в сумке, вытащил золотой и бросил старику.

– Тебе за приемыша. К логову веди.

– К дракону, что ли? – Старик почесал затылок, глянул на небо поверх Егории. – Так его уж с год как нету.

– Как «нету»? – нагнувшись с седла, Егорий хищно заглянул в глаза старику. – Быть того не может!

– Нету, нету, – зачастил старичок, отводя глаза. – Зря ты ехал, только коня умаял.

Егорий сгреб его за ворот, смерил презрительным взглядом и потянулся за плетью.

– Пусти ты! – Старичок вырвался и упал. Молодцы угрожающе схватились за топоры, Егорий выдернул из-под седла широкий короткий меч, но тут старичок махнул сыновьям рукой, и они отступили. Не подымаясь с земли, старик запричитал тонким голосом:

– Ида, иди к Даниле, спроси его, куда кормовые девает – дракону на мясо или себе на пропой? Да от такой-то заботы собака сбежит, не то что дракон! А князь зазря, что ли, кормовые дает? Князь его любит, зовет: «Реликвия наша! Еще «рептилией» называет, уважает, значит! Мы уж ею сами кормили, от себя отрывали, да и он нас не обижал. Гада из лесу извел, болото высушил, Палашку гунявую за себя взял, не побрезговал, а ведь с ей какая жизнь? Ты б ехал восвояси, не пугал его, авось вернется.-

– Врешь, собака, все врешь, – отрезал Егорий. – Веди к логову, а то зарублю. И поднял меч.

– Не трожь – раздался крик с вросши– не трожь отца!

По просеке, тяжело дыша, бежал рослый темнолицый детина лет тридцати в кожаном фартуке, со свертком в руке. Он на бегу развернул тряпку и с криком: «Твое!» – бросил Егорию блеснувшую на солнце железяку. Егорий ловко поймал ее. Она была похожа на длинную учебную гранату с торчащей из середины еще одной ручкой.

Детина встал рядом со стариком и выдохнул:

– Калашников я. Василий Никитин.

И, сплюнув пыль, добавил:

– Моя работа на тебе.

Егорий глянул на свою кольчугу, потом на штуковину в руке… Лицо его загорелось интересом. Он подбросил железяку, поймал ее за ручку и вопросительно посмотрел на мастера.

– На кого?

– Да хоть на кого! – обрадованно сказал Василий, – Хошь – на медведя, хошь – на кабана. Ручной самопал. Подарок мой тебе, Победоносец. Внутри пульки свинцовые, зараз по пять штук вылетает, надо на кружок у ручки нажать…

– Знаю, – оборвал его Егорий, – знаю. Снился раз такой. А на дракона?

Радость Василия сразу потухла. Он виновато и беспомощно оглянулся на отца и братьев. Те, потупившись, молчали.

– Ты б не трогал его, Егорий. Безобидный он…

– Ага!!! – с торжеством заорал Егорий. – Вон оно как повернулось. Стало быть, есть кого трогать!

– Безобидный он, – повторил Василий и замолк.

– Ну, говори, говори, ври уж, раз начал, Егорий поплыл в кривой ухмылке. – Потешь перед боем.

– Безобидный, Василий с трудом подбирал слова. – Скотину, того, не трогает, значит… дичь только, и то и меру… И девок… жены-то нет, одинокий, орет по весне… но он только по согласию, вон – Палашку взял, потом эту… Феклу-дурочку, так радовалась она, говорила, мол, я теперя драконова жена, у меня, стало быть, еще две головы вырастет… мирный он…

– Дурак ты, Василий, – все так же ухмыляясь, покачал головой Егорий, – мастер, а дурак. Я б с другим и говорить не стал, а тебе, дураку, скажу. Дай ты мне самопал годом раньше, не пожег бы твой безобидный дружину мою под Черниговом, да у брата Фомы под Тараканью, – да у свата Михайлы под Ушкуем. А без дружины – как свое от полона сберечь? Ты вдов да сирот, дурак, мало, что ли, видал?

– Не перли б на рожон…

– Что-о? – Егорий аж задохнулся от гнева. – Ты к-кому?!

Он завертел головой, будто ища другого, кому мог бы перечить Василий, и. не найдя, уперся взглядом в самопал.

– А ну, – довернул он оружие дулом на Василия, веди, волчья сыть, к логову. Веди, а не то на тебе проверю какой ты мастер.

Василий замер, завороженно глядя в дуло,

– Ну, мастер где тут твой кружочек-то?.. Aга! – Егорий прищурился и выпрямил руку с самопалом. – На «три»– нажму. Раз… Два..

Василий нырнул под брюхо коню, и одновременно с этим в руку Егорию ударила вылетевшая из лесу двухвостая белая тень. Грохнула очередь, пули взрыли землю рядом с местом, где только что стоял Василий, гулкое эхо пошло по округе… Но, перекрывая его, над чащобой бора взмыл могучий, в сотни луженых глоток, рёв. Он густел, набирая силу, и вот – примерно в километре, над острыми вершинами громадных елей, Алексей увидел огромную, с тремя оскаленными головами, тушу крылатого дракона, медленно набиравшую высоту. Дракон неспешно, как истребитель в вертикальном взлете, повернулся, показав трехгранный, усеянный шишками хвост, средняя голова уставилась на просеку – и вдруг плюнула огнем. Ослепительная шипящая струя, с гулом распоров воздух, легла шагах в тридцати от Алексея, дым повалил от деревьев.

– Ага– с восторгом крикнул Егорий, забыв обо всем и всех. – Попался, змий! Поберегись!

Он люто, с остервенением ударил коня по бокам, потом еще, еще… Битюг с места пустился вскачь, Егорий лупил его и ногами, и плеткой, конь прибавил – и неожиданно тяжело оторвался от земли. Крылышки затрепетали от встречного ветра.

– Поберегись! – орал Егорий, взлетая все выше и выше.

А дракон с хрустом расправил крылья, собрал головы в пучок и, правя на солнце, мощными махами пошел к горизонту.

Алексей летел последним, самым верхним в нависшей над всадником и его крылатым конем цепочке черных плащей. Короткие крылышки, привязанные Егорием, в полете выросли почти до величины драконьих. Расстояние между всадником и драконом понемногу сокращалось: осталось уже метров триста. Дракон часто оглядывался крайними головами, но огнем не плевал, а только протяжно гудел, будто звал кого-то. Внезапно Валентин вырвался из цепочки, вплотную приблизился к Егорию и что-то крикнул ему прямо в ухо. И тут же Алексей услышал резкий крик Гоги: «Ждать!»

В зените мощно громыхнуло, словно раскололось небо, и стеной обрушился невиданной силы ливень. Он разметал цепочку плащей, смял крылья летящему коню, бросив и его, и всадника на землю. Водяной поток ослепил Алексея, он таращил глаза, силясь разглядеть попутчиков, но видел дрожащую белую стену дождя. Издалека, снизу донесся хриплый голос Гоги: «Все назад!» Чьи-то цепкие, сильные руки схватили Алексея за ноги и, раскачав, как куклу, вышвырнули вон из водяной ловушки.

Он оказался рядом со спутниками на широком лугу под палящим солнцем, перед стеной дождя. Валентина и Страдалец болтались вверх-вниз вдоль нее – и только беспомощно разводили руками. Погоняемый Ненилой, Валентин дважды совался в указанные ею места, но мигом возвращался с сожмуренным, исхлестанным струями лицом. Пашечка поддерживал едва стоявшего на ногах Егория. Все время от времени поглядывали на Гогу, который отрешенно стоял в метре от ливня и через каждые секунд двадцать веско выговаривал: «рано», «рано»… Вдруг он напрягся, посмотрел, задрав голову, в небо и быстрым коротким жестом подозвал Ненилу. Она поспешила к нему, встала рядом, вытянула руки к дождю и, растягивая слова, заговорила-запела:

 
Досыпана горка ни шатко, ни валко.
 Никого не жалко, а этого жалко.
 А кого не жалко, тому она горка.
А кому не горка, за тем и Егорка!
 

На последнем слове Ненила обернулась к спутникам и призывно взмахнула руками. Алексей почувствовал, что неведомой необоримой силой его оторвало от земли, и он тараном врезался в серебристую стену… Сухой, гудящий воздух на миг ожег его лицо, и Алексей _пулей пронесся сквозь коридор в ливне, вылетел на другую сторону. Следом за ним сухими сквозь воду пролетели остальные.

Погоня немедленно продолжилась. Дракон был уже далеко, он забирал все выше и выше, то пропадая в облаках, то снова вырываясь на чистое небо. Казалось, минуло больше часа полета, но расстояние между драконом и преследователями, сократившись сначала метров до двухсот, после перестало уменьшаться. Тут, на беду Егория, задул сильный встречный ветер, крылья на жеребце закачались, его закидало из стороны в сторону, а у дракона словно прибавилось сил: он начал уходить, увеличивая разрыв.

И трубно грянул голос Гоги:

– Чур! Чур-чура!

И сразу ветер поменял направление, ударил со спины. Алексей увидел прямо перед собой изнанку раздувшегося парусом плаща Валентины: там был намалеван желто-красный ласково улыбающийся дракон. Валентина рванула застежку, плащ сорвало ветром, превратило в черный комок, летящий впёреди всех, и вдруг он на глазах начал разбухать, расти, затем с треском лопнул… И из лохмотьев, расправляя слагавшиеся головы, вылез живой дракон!

Егорий обернулся на шум, увидел дракона, завизжал и вскинул самопал, но замер, схваченный за плечи Валентином. А новый дракон с отчаянной грацией махнул хвостом, скосил набок маленькие головы и призывно, чуть жалобно, затрубил.

«Самка, – догадался Алексей. Дракониха. Все три головы уходящего от погони дракона разом оглянулись на зов. Круто развернувшись в полете он бросился к самке. Но когда он встал перед ней расправив крылья, ощерив пасти, во всей своей мужской красе, самка исчезла, растворилась, оставив на траве черный комок плаща. Валентин прыгнул на спину Егорию, слился с ним. Дракон и всадники сшиблись.

Алексей смотрел на кипящую под ним схватку. Пыхая огнем, бешено крутясь, дракон бил по жеребцу когтистыми лапами, но дюжий битюг оказался вёртким, как муха, и всякий раз успевал увернуться от прямого удара. Из его расцарапанных боков хлестала кровь, но сил он не терял… Егорий никак не мог прицелиться, – он трижды вылетал из седла. Но трижды бросался на выручку Валентин, подхватывал его и сажал обратно в седло. Вот, круто взлетев, дракон сложил крылья и бросился на замерших под ним всадников и коня. И тут… Словно время остановилось… Они застыли в десятке метров друг от друга… Что-то мешало дракону, он рычал, вертел головами, но двинуться дальше не мог.

Меч! Гога обернулся к Алексею и протянул ему из-под плаща огромный, с белым. огненным лезвием кладенец. – Меч, чур тебя!

Неведомая сила вытянула Алексею руки, намертво прилепила к рукояти меча. Гога повелительно махнул головой, и Алексей поплыл, понес кладенец замершим под ним всадникам.

Валентин осторожно принял кладенец, расцепил неподвижному Егорию пальцы, держащие самопал, отбросил его, вложил бойцу в руку меч и свел его пальцы замком. И – время двинулось!

Дракон, почуяв опасность, взмыл вверх, но жеребец не отстал от него. Скользнув под брюхо дракону, Егорий вскинул меч. Распоротая, разлетевшаяся ласточкиным хвостом, туша брызнула кровавыми кишками и, кувыркаясь, полетела к земле.

В уши Алексею грянула тысячей победных труб музыка, она оборвалась на полуноте, далекий горн заиграл отбой, мелькнул перед глазами чей-то плащ со знаком бесконечности, и все вокруг заговорило голосом Гоги: «Спать, спать, спать» и тьма закрыла Алексею глаза.

В начале девятого утра Алексей накинул полотенце на шею и уже пошел к двери, когда раздался резкий стук. Распахнул дверь – и отшатнулся: на пороге стояли двое дюжих молодцов в белых халатах, белых шапках и черных полумасках, скрывавших нижнюю половину лиц. Молодцы смотрели сурово.

– Крысы, мыши, тараканы, – угрожающе произнес один из них с интонацией настоятельного предложения.

– Н-не надо, – спросонья Алексей почему-то решил, что мужик в маске предлагает ему приобрести крыс, мышей я тараканов.

– И даже клопов? – удивленно спросил второй. «И даже клонов мне не надо, и даже дешево не возьму», – хотел было ответить Алексей, но тут до него дошло, о чем речь.

– Так вы тараканов морите?

– Кооператив «Залог здоровья». Гарантируем отсутствие насекомых и мышей в течение полугода. До истечения гарантийного срока повторную дезинфекцию проводим бесплатно, – заученно сказал первый.

– Знаете, я тут живу первую неделю, пока ничего такого не заметил, вы у соседей спросите…

– И-и, милаи, – раздалось за спиной молодцов, – и крысы, и мыши, и тараканы, и муравьи, и клопы, все есть, все…

Те радостно обернулись на зов.

– Веди, бабуля!

Алексей пошел в ванную, недолго подождал, пока Бухвостов освободит ее, умылся, потом сходил на кухню, поставил чайник, вернулся в комнату, взял яйца и сковородку и опять пошел на кухню, чтобы поджарить яичницу… И пока он ходил туда-сюда, пока возился на кухне с жаревом, слышал, как в квартире нарастает скандал.

Инициатором и застрельщиком борьбы с тараканством выступила бабушка Ненила. Ее горячо поддержал Страдалец, вспомнивший, какие неслыханные по размерам и дерзости клопы пили его кровь в сибирских пересылках («Вот такие! – кричал он, держа в поднятой руке спичечный коробок. – Сапог могли прокусить, собаки!»). Пашечка выступил с гневной обличительной речью, сводившейся к тому, что именно клопы и тараканы привели советское общество к предкризисному состоянию, а теперь, объединившись с бюрократами и мафией, тормозят перестройку. Короче, молодцы в масках получили весомую поддержку и приготовились начать дело… Но тут неожиданно встрял Бухвостов.

– Сто лет дом стоит, и сто лет они тут живут, никому не мешают, зачем трогать?

– Действительно, – сказала Елена Петровна Такова, – не так уж их и много, а жить в доме потом месяц нельзя будет.

– Эта ваша химия, подхватил ее супруг, – все продукты перепортит!

– Вова! – возвал Бухвостов к вошедшему на кухню поэту. – Вова, они хотят травить тараканов!

Лунатически глядя в потолок, Вова тем не менее отозвался без паузы:

 
Нас травить, травить хотели,
Нас травить пыталися,
Но враги не одолели,
И мы жить осталися!
 

– Вот! – радостно воскликнул Бухвостов, будто получил неоспоримый аргумент в борьбе за жизнь тараканов.

– Таракан – разносчик инфекции, – профессорски строго сказал один из кооперативщиков.

– Знаем, знаем, – сердито отозвалась глуховатая Елена Петровна. – Выдумали какую-то инфляцию, а на самом деле просто грабеж среди бела дня!

Даже молодцы растерялись от такого поворота.

– Мы недорого берем, – виновато сказал один из них. – Всего 40 копеек за квадратный метр. Вон в кооперативе «Наш уголок» берут по полтиннику…

– Давить их всех надо! – решительно сказал Пашечка, непонятно кого имея в виду: зарвавшийся «Наш уголок», тараканов или противников травли насекомых.

Женька прискакала на кухню в разгар спора и, размахивая скакалкой, крикнула:

Толстый рыжий таракан

Быстро лезет под диван.

На диване сидит клоп

От него получишь в лоб!

– Видите, даже ребенок понимает, что насекомые тоже живые, – сделал неожиданный вывод Петр Иванович Таков.

– Ясно, что живые, – почему-то обиделся Страдалец. – Еще какие живые! Живее всех живых! Иначе и разговору б не было!

– Вот так же волков истребляли, а теперь их в Красную книгу заносят! – повернул Бухвостов спор в экологическое русло.

– Тараканов – в Красную книгу?! Не смешите меня! Вы еще туда мух и комаров занесите! – возмутился Пашечка.

– И занесем! Еще как занесем! – пригрозил Бухвостов.

– И драконов тоже, – вдруг сказала Елена Петровна Такова, и на кухне мгновенно установилась тишина. Даже Женька замерла со своей скакалкой. Никто не смотрел друг на друга, кроме кооперативных молодцов, недоуменно пялившихся на эту сцену… Неловкая пауза длилась долго…

– Алексей Евсеевич, – медленно, осторожно сказал Страдалец, – а как вы считаете? Насчет тараканов и клонов?

Яичница была готова, чайник вскипел, и, уходя с ним в одной руке и со сковородой в другой, Алексей ответил:

– По-моему, надо от них избавиться, противно все-таки… И словно общий вздох услышал он за спиной.

– Приступайте, распорядился Пашечка, обращаясь к молодцам.

Вонь распространилась по квартире, просочилась и к Алексею, но он ее не заметил. Как ни был он поглощен кулинарными заботами, все же услышал слова Елены Петровны и заметил необычную паузу.

Он догадался, но еще не смел сказать это даже про себя. Он помнил странный сон в котором его соседи помогали Егорию разделаться сo Змием, но, проснувшись утром, решил, что дело простое: выпил лишку и задремал. Даже не помнил, как до раскладушки добрался – видать, соседи помогли.

А сейчас он вдруг понял: не сон. Вот так и сказал себе: «Не сон», а продолжить духу не хватило…

Сжевал яичницу, не заметив вкуса, и пошел на кухню мыть посуду. Там увидел Марфу и поэта Вову.

Вова был озабочен и грустен.

– В такой день, в такой день, – сокрушенно говорил он Марфе. – Такой день испортить!

– Не убивайся, – рассудительно отвечала она, – ничего страшного. Что ж она, клопов никогда не морила…

– И все же как-то неловко…

Алексей слегка удивился: ему казалось, что Вова говорит в основном стихами. А поэт вдруг решил прояснить Алексею свою печаль.

– Ко мне невеста должна прийти, а тут эти… клоподавы… Весь дом провоняли – неудобно…

Тут Алексей заметил, что Вова в чистой белой рубашке и аккуратно причесан.

– Не беда, – утешил он. – Дело житейское.

– Все-таки первый раз придет – и на тебе…

Раздался звонок в дверь. Алексей уже успел заметить, что каждый звонок в квартиру был будто команда «Замри!» для жильцов. Все встревоженно выпрямлялись, и было видно, как шевелились губы, считая звонки. Так было и на этот раз. Марфа и Вова подняли головы и, упершись взглядами в стенку, принялись считать звонки. После седьмого установилась тишина, и ее нарушил конский топот Вовы, опрометью бросившегося к двери. Потом Алексей услышал неразборчивый Вовин голос. Судя по всему, поэт просил прощения за вонь в квартире.

Алексею захотелось посмотреть, что же представляет собой невеста лирика, и, не домыв посуду, он пошел к себе. Рядом с Вовой увидел аккуратно и строго одетую даму лет тридцати пяти в стрекозиных очках, сквозь которые на мир смотрели холодноватые и внимательные глаза. Дама была худенькая, подтянутая и держалась очень прямо.

– Не беспокойтесь, Владимир Андреевич, я не чувствительна к запахам, – услышал Алексей ее голос с начальственными нотками. – А вот всякую ползучую нечисть терпеть не могу. Пусть морят.

Вернувшись на кухню домыть чашку, Алексей решил заговорить с Марфой Соломоновной. Ведь они оба оказались как бы сопричастны заботам Вовы, и Алексей воспользовался этим.