Текст книги "Образы России"

Автор книги: Роберт Штильмарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Разумеется, я не ратую здесь за устройство в новых дворах некой полосы предполья, которую смогли бы преодолевать лишь ребята школьного возраста! Но кому-то в архитектурных мастерских надо всерьез подумать о жителе-подростке, о его особенных интересах, о «его дворе».

Все это я веду к тому, что как раз во Дворце пионеров об этом подумали.

В этом дворце множество находок, сделанных людьми, понимающими психологию подростка. Дело не только в том, что здесь четыреста с лишним помещений общей площадью в 50 тысяч квадратных метров. Кстати, такой «метраж» позволяет заниматься практически 600–700 кружкам одновременно. Помнится, в переулке Стопани, в старом общемосковском Дворце пионеров, на открытии которого мне довелось присутствовать в середине тридцатых годов, едва хватало места для одновременной работы двух-трех десятков кружков.

Повторяю, дело не только в масштабах, но и в том поиске романтической струи, который ознаменован здесь, на Ленинских горах, явными успехами.

Входишь в вестибюль – и сразу попадаешь в тропический пояс Земли: тут под тремя стеклянными фонарями-куполами устроена оранжерея вокруг плоского бассейна, облицованного голубой смальтой. В воде красиво отражаются листья больших пальм, бамбук, диковинные тропические цветы…

За два часа я обошел только технические и научные лаборатории, киностудию, планетарий, замечательный концертный зал, слушал молодого пианиста, игравшего Сен-Санса, видел несколько десятков совсем юных Золушек в пачках и балетной обуви, заглянул в обширную библиотеку, просмотрел выставку юных художников и… не успел оглядеть даже половины помещений!

Авторы проекта Дворца пионеров – архитекторы В. Егерев, И. Покровский, Ф. Новиков, Б. Палуй, В. Кубасов, конструктор Ю. Ионов – интересно использовали химию пластмасс, сделали цветные пластиковые полы, стеклянные лестницы, применили для отделки алюминий и керамику. Весело-ироничны металлические знаки зодиака на черном фоне цилиндра в планетарии. Остроумно найдены «каннелюры» колонн – наклеенные жгутики пластика.

Есть и нарочно запутанные переходы, есть очень «мобильные» выставочные помещения, где удобно размещать любые экспонаты, от планеров до… коллекции жуков. Здесь на каждом шагу – неожиданности, в каждом корпусе – разная планировка, разная отделка помещений, нет скучной одинаковости.

Вот отсюда и получается обстановка этакой архитектурной феерии, где ребятам интересно, где не возникает желания что-то разрушить, испортить (а в «скучных» домах и дворах разрушительные наклонности превращаются в страсть!), а наоборот: хочется играть, заниматься искусством, науками…

В будущем здесь появятся еще спортивные сооружения, плавательный бассейн, лодочная станция и пляж на озере, а может быть, и маяк и даже морской корабль! Задуманы еще и сельскохозяйственные фермы для юннатов, целый опытный участок леса, кормовые кухни, свое рыбоводческое хозяйство, свой зоопарк. Будут, говорят проектанты, водопады. Будут искусственные горные склоны для разведения альпийской флоры – альпинарий, почти как в университете или Главном ботаническом саду.

Одного не хватает замечательному дворцу детей столицы: каких-то специфически московских черточек, национального архитектурного своеобразия. Этого пока еще здесь маловато! Здание с такой внешностью могло бы, пожалуй, стоять и в Токио или Сан-Франциско, на склонах Карпат или на берегу Дуная… Нет, нет, не «петушиный стиль» отделки нужен, не самовары и не тройки… А все-таки прививать детям любовь к сокровищам отечественной культуры, учить их любви к России, пониманию ее красоты, а значит, и нести сюда эту красоту в каких-то образцах – все это, конечно, большая и неотложная задача создателей московского Дворца пионеров.

Имени Ломоносова

(Новое здание университета)

Всего несколько минут – одна остановка! – на троллейбусе, и от Дворца пионеров попадаешь к Московскому государственному университету имени Ломоносова – здесь же, на Ленинских горах. Минуешь лыжный трамплин, и взору предстает самое крупное сооружение Москвы.

Теперь уже нельзя представить себе силуэта столицы без нового университета. Если приближаться к Москве на теплоходе по каналу, белая, озаренная солнцем громада с шатровым завершением ясно видна над зеленью лугов и деревьев, хотя сам город еще и не показался на горизонте. Летчики и пассажиры самолетов видят университет порой километров за сто, если даль ясна.

Читаешь стихи разных поэтов о Ленинских горах и ловишь себя на мысли: почему же молчат они о главном, о таком великане? И сообразишь-то не сразу, что исполину всего полтора десятка лет: строительство начато было в 1949 году, закончено к 1953-му. Но так прочно вошел новый университет в наше представление о Москве, будто веками высится на гребне приречных высот.

Из окна моей рабочей комнаты хорошо видны эти высоты. В ясные ночи все здание университета насквозь просвечивается изнутри тысячами лампочек, и за каждым таким светлячком угадываются склоненные молодые головы, шелест страниц, споры вполголоса… Увенчанный звездой шпиль и верхушки боковых башен усеяны красными огнями, и кажется, что это ударил из земли могучий фонтан разноцветных искр. Ударил, вымахнул к звездному небу и… окаменел на века.

Здание таких размеров – объем его более двух с половиной миллионов кубических метров! – могло бы «придавить» Москву. Но проектировщики так удачно его поставили, что оно не придавило, а напротив, возвысило, как бы приподняло и украсило город.

В отличие от только что виденного нами Дворца пионеров исполин-университет – типичный москвич. Он хорошо гармонирует с башнями Кремля и другими высотными ориентирами столицы. Древние идеи ступенчатого нарастания ритмов, композиция четырех башен вокруг основного, пятого, шатра здесь нашли современное воплощение.

Авторы этого Дворца науки доказали, что национальный колорит, народные мотивы вовсе не должны уводить зодчего обязательно в архаику, к устаревшим формам и приемам. Весь комплекс университета современен, в нем отчетливо выявлены приметы века – нынешнего, двадцатого, и вместе с тем ясно, что «прописан» он в Советском Союзе, в Москве.

И в цветовой его гамме, в спокойной, традиционной для Москвы белокаменной облицовке основных плоскостей и коричневатой полосе фризов, оттеняющей переходы от основных объемов к башням, ощущается знание русского зодчества, умение сделать вековые традиции сегодняшними, но по-прежнему близкими народной душе, как близка народной душе, например, музыка Сергея Прокофьева – современная по темам и формам, национальная по краскам и всему ладу.

Главный корпус университета возвышается над Москвой на 240 метров. В нем 32 этажа. Там, на высоте этих 32 этажей, смонтирован Государственный герб.

Выше идут цилиндрические объемы ступенчатой башни, расчлененные лопатками, – тоже удачное применение одного из древнейших приемов русского зодчества. В этой круглой части еще пять этажей, и самый верхний поясок ее прорезан круглыми оконцами – слухами.

Еще выше – 60-метровый шпиль, увенчанный звездой в венке из колосьев. Кстати, каждое «зернышко» в этом венке равно целому метру!

Двадцать семь основных корпусов, десять вспомогательных. Вместе со своими зелеными зонами комплекс университета имени Ломоносова занимает площадь в 320 гектаров – это средней руки город.

Цифры, какими любят щегольнуть экскурсоводы, действительно изумляют: 45 тысяч помещений… 35 километров коридоров… 33 читальных зала… почти 6 тысяч жилых комнат для студентов и аспирантов… Собственный Дворец культуры и спорта, свой лесопарк, свой ботанический сад…

В этом саду поражает огромный и красивый альпинарий – из гранитных, базальтовых и бетонных блоков созданы искусственные скалистые горы. Говорят, в эти горы ушло много противотанковых надолб и заграждений времен Великой Отечественной войны. Ныне там можно наблюдать за ростом всех разновидностей горной флоры Кавказа, Крыма, Средней Азии. Один только «зеленый пояс» университета занимает больше сотни гектаров.

Новички, впервые входящие в главный вестибюль, расположенный за северным входом в здание, теряются на «вокзале лифтов» – их в университете более трехсот. Есть лифты-экспрессы, есть тихоходы с «остановками по всем пунктам».

Там же, рядом с вестибюлем, находится торжественный Актовый зал, самый парадный в университете. Его мозаичный убор создан народным художником СССР Павлом Дмитриевичем Кориным.

Верхние этажи главного здания заняты научными музеями – землеведения, геологии, биологии. И там нужно привыкнуть, чтобы не тянуло от экспонатов… к окнам! Вид оттуда, из этих окон, такой, что легко отвлечься от самой интересной музейной экспозиции. Между тем здесь собраны – и отлично, изобретательно выставлены – природные сокровища Земли, напоминающие о ее геологическом прошлом, о вулканической деятельности.

Перед монументальным южным портиком главного корпуса воздвигнут на круглом пьедестале памятник создателю первого русского университета – Ломоносову. Автор памятника – народный художник СССР, скульптор Николай Васильевич Томский.

Целая галерея памятников-бюстов ведет к северному фасаду главного корпуса, вдоль водоема с фонтанами и аллеей из подстриженных кустов. Изображены здесь выпускники или преподаватели Московского университета, которыми он вправе гордиться. Это Герцен, Чернышевский, Лобачевский, Докучаев, Тимирязев, Н. Е. Жуковский, И. Павлов…

Проект университета разрабатывали академики архитектуры Л. Руднев и С. Чернышев, архитекторы П. Абросимов и А. Хряков, инженер-конструктор В. Насонов. Они возглавляли огромный коллектив проектировщиков.

Строители вложили в сооружение университета, что называется, всю душу. Они удачно решили много сложных производственных проблем, доказали техническую зрелость нашего жизнеутверждающего строительного искусства, обогатили опыт сооружения высотных зданий.

Вызывают возражение перегруженность здания скульптурными украшениями, эклектизм в выборе дорогостоящих декоративных элементов. И – обилие вспомогательных, недостаточно хорошо освещенных помещений. Но как раз в университете этот недостаток менее ощутим, чем в других высотных зданиях Москвы, так как «глухие» пространства использованы здесь под фундаментальные книгохранилища.

К тому же недостатки планировки и отделки здания несколько искупаются здесь грандиозностью общего решения, стройностью основных объемов, красотой и ритмичностью взнесенных башенных элементов. Все это не может не вызвать в учащейся молодежи чувства признательности за ту заботу, широту и щедрость, с какими столица возвела этот высотный Дворец науки – alma mater нашего студенчества.

Бронзы звон или гранита грань

Давно, еще в 1880 году, Москва поставила первый в России памятник во славу писателя – статую Пушкина, талантливо исполненную скульптором Опекушиным. Еще через двадцать девять лет появился превосходный андреевский монумент Гоголю. Оба памятника воздвигнуты были на народные пожертвования. О других литераторах москвичам зримо напоминали лишь могильные камни, которые ставились, как правило, на средства друзей и родных.

Деятели советской культуры, поддержанные Наркомпросом и Академией художеств, с первых лет революции стали готовиться к сооружению в Москве постоянных монументов в честь творцов великой русской литературы. Первым осуществленным проектом был памятник А. Н. Островскому. В 1928 году его поставили перед зданием Малого театра (скульптор Н. А. Андреев). В 1959 году воздвигли статую А. С. Грибоедову у Кировских ворот (скульптор А. А. Мануйлов). В 1964-м открыли памятник Тарасу Шевченко у гостиницы «Украина» (скульпторы М. А. Грицюк, Ю. Л. Синькевич, А. С. Фущенко, архитекторы А. А. Сицарев, Ю. А. Чеканюк).

Известны также московские памятники Достоевскому, А. Н. Толстому, несколько скульптурных изображений Льва Толстого, Горького, Маяковского…

Не все эти памятники получили одинаковое народное признание. Мимо одних прохожие спешат, почти не оглядываясь, и задерживаются редко. Другие будто облучены незримо струящимся человеческим теплом, даже когда вечно спешащая московская толпа чуть ли не бегом обтекает памятник… Таким теплом, кстати говоря, всегда облучен опекушинский Пушкин.

Есть монументы, о которых не прекращаются споры, хотя целые годы прошли со дня их открытия и сами они обжиты, вошли в ансамбли улиц, площадей и скверов, стали привычными. Мне кажется, больше всего спорят у нас о таких выдающихся скульптурных произведениях, как памятники Горькому, Маяковскому и Лермонтову. Об этих работах советских ваятелей и хочется потолковать в заключительной главе «Образов России».

Сначала о важнейших общих принципах монументальной городской скульптуры.

Требования к городскому памятнику высоки и сложны. Если он предназначен для того, чтобы, по выражению Игоря Северянина, «центрить» на площади, то все архитектурные элементы, составляющие ансамбль площади, должны быть собраны, сгруппированы вокруг памятника. Задача его в этом случае как бы командовать площадью, зрительно организовывать ее. Силуэту памятника надлежит быть при этом красивым и выразительным с любой точки площади, в любом освещении, в любое время суток. Фигура и постамент, соразмерные друг другу, должны быть строго пропорциональны окружающим зданиям. Найти эти пропорции – одна из труднейших задач ваятеля, ибо тут главный помощник – вкус и глазомер. Надо, помимо всего этого, добиться предельного обобщения деталей, одежды, аксессуаров, иначе взгляд раздробится, и впечатления слитности, единства не получится.

Это все лишь самые общие, чисто градостроительные задачи монументальной скульптуры. И даже на них нет у скульпторов одинаковых воззрений.

Так, ваятель высокой культуры, автор памятника Грибоедову А. А. Мануйлов вообще считает центральное положение статуи на площади невыгодным. По его мнению, нельзя сделать одинаково выигрышными фасад и тыл скульптуры. Мануйлов рекомендует помещать статую ближе к зданию, чтобы пространство между тыльной ее стороной и стеной-фоном было минимальным.

Надо сказать, что поставленная Мануйловым на фоне бульварной зелени статуя Грибоедова действительно лучше всего смотрится со стороны открытой площади и вестибюля метро «Кировская» – здесь скульптор смог убедительно подкрепить практически свои суждения насчет позиции памятника на площади.

Еще больше споров вызывают задачи частные, связанные уже непосредственно с трактовкой самого образа, его идейной и психологической характеристикой. Каким представить народу великого писателя – Лермонтова, Горького, Маяковского?

Может, в минуту творческой сосредоточенности за столом? Или во время выступления перед слушателями? Известно, как мастерски умел Маяковский работать с аудиторией. А может, лучше показать писателя в окружении соратников и друзей? Или среди природы, «созвучной» поэту? Для Лермонтова это может быть деталь горного пейзажа, для Горького – некий символ «седой равнины моря».

Итак, памятник Горькому…

Молодой Горький принес в литературу «Песнь о Буревестнике», а в конце этого огромного творческого пути мир узнал Горького-публициста, драматурга, наставника («прозаики сели пред вами на парте б»). Какого же Горького надлежало показать в скульптуре – юного или зрелого?

Лучшими скульптурными воплощениями Горького оказались две как бы дополняющие друг друга работы: юношески-романтический образ молодого Горького – «Буревестник» – на родине писателя, в Горьком, и строгий монумент на площади Белорусского вокзала в Москве. Первый образ создала В. И. Мухина (1889–1953), второй – результат долгих творческих поисков Ивана Шадра (1887–1941), завершенных и воплощенных в бронзе той же Мухиной.

Памятник в Горьком установлен на просторной площади, завершает перспективу главной улицы, виден от самого кремля. Юная фигура в развевающемся плаще стала как бы художественным символом города.

И в Москве, перед фасадом Института мировой литературы на улице Воровского, установлена та же фигура Горького, но в меньшем масштабе: это первый вариант мухинской скульптуры.

Вере Игнатьевне Мухиной выпала нелегкая задача завершить и главный памятник Горькому в Москве. Над проектом этого монумента много лет трудился выдающийся мастер советской скульптуры Иван Дмитриевич Шадр.

Он родился в семье плотника-сибиряка вблизи города Шадринска и по названию родного города избрал себе псевдоним (настоящая фамилия его – Иванов). Широко известны его «Рабочий», «Крестьянка», «Сеятель» – эти бюсты воспроизведены даже на наших почтовых марках. Мраморная статуя «Сезонник» (1929), временно установленная на Лермонтовском сквере, изображает каменотеса, присевшего на гранитной глыбе, чтобы примериться, как сподручнее взяться за обработку неподатливого камня. Мировую славу получила скульптура Шадра «Булыжник – оружие пролетариата» (1927). Именно ее намечено взять за основу будущего монумента в честь героев 1905 года на Красной Пресне.

Ваятель близко знал Горького, давно работал над скульптурным воплощением его облика. Вот что рассказывал он сам:

«…Я представляю Горького таким, каким знали его в последние годы… Спокойная, ясная… фигура Великого Мудреца. Он слегка опирается на трость, как будто шел и остановился на мгновение, вопрошающе и с радостной уверенностью смотрит вдаль, в будущее. Зрелые годы гения, прожившего огромную жизнь, отдавшего все свои силы, весь свой талант народу, людям, которых только он так умел любить. В этом старце угадываешь внутренний огонь, способность зажечь сердца миллионов. Великое богатство мыслей и чувств в этом человеке, но нет в нем ни усталости, ни равнодушия. Голова Горького: сжатые губы, грубовато и резко вылепленные скулы, глубокие морщины. Лицо много страдавшего и сумевшего подняться над страданиями человека. Лицо мыслителя и борца».

Ивану Дмитриевичу Шадру не суждено было увидеть воплощение этого замысла в бронзе: смерть скульптора в 1941 году оборвала работу над монументом. И закончила эту работу Вера Игнатьевна Мухина, народный художник СССР, член Академии художеств и автор многих вещей, ставших классическими в нашем искусстве, в том числе знаменитой металлической статуи «Рабочий и колхозница», ныне украшающей Северный вход на ВДНХ.

В. И. Мухина работала над памятником Горькому вместе со скульпторами Н. Г. Зеленской и З. Г. Ивановой, в содружестве с архитектором З. М. Розенфельдом. Местом установки избрали площадь перед Белорусским вокзалом – там 28 мая 1928 года москвичи приветствовали Горького, приехавшего из-за границы. Открыли памятник в 1951 году.

Он возвышается среди красивого сквера. И хотя монумент сравнительно невелик – десять с половиной метров, – он удачно «держит» площадь. Зеленое окружение подчеркивает, усиливает центральную роль памятника.

Знатоки по достоинству оценили эту статую, но все же поза Горького на памятнике многим кажется слишком скованной, далекой от порывистой страстности молодого «Буревестника». Пожалуй, у мухинской статуи больше приверженцев, чем у скульптуры Шадра.

Надо ясно представлять себе живого Горького, чтобы в полной мере охватить и портретное сходство шадровской статуи, и глубину идеи этого монумента. Выражение лица Горького здесь не только верно схвачено и точно воспроизведено, но именно в этих характерных чертах большого писателя, человека, «прожившего огромную жизнь, отдавшего все свои силы, весь свой талант народу», и заключена идейная сила этого произведения, сосредоточен его патетический накал.

Есть нечто общее в трактовке Горького у Ивана Шадра и в известном портрете работы Павла Корина. И в статуе и в картине отразилась большая любовь авторов к Горькому, писателю и человеку.

В чуть сутуловатой фигуре писателя на памятнике сохраняется что-то и от юношеского изящества Горького – он по-прежнему высок и легок, по-молодому пытлив, полон жадного любопытства ко всему новому, растущему. Таким он и глядит с постамента вдаль, в будущее.

По времени Лермонтов от нас гораздо дальше Горького, но творчески он всегда с нами, всегда наш, пафос полуторастолетнего расстояния стал не отдаляющим экраном, а как бы увеличительным стеклом, через которое нам даже лучше, чем современникам Лермонтова, видны глубина его трагедии, масштаб его личности.

Может, поэтому мы умеем сильнее и больнее любить его, чем любили его люди «страны рабов, страны господ». И размеры утраты, понесенной Россией, мы тоже видим яснее: труды исследователей, анализ планов и набросков позволяют нам судить об этом с горькой объективностью. Смерть Лермонтова, как и смерть Пушкина, до сих пор не зажившая наша сердечная рана, всякое прикосновение к ней болезненно.

Это особенно ощущаешь в родных местах поэта, в заповеднике и у ранней лермонтовской могилы в его родных Тарханах, где и сегодня

 
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится – и встают
Вдали туманы над полями…
 

Сейчас там, кстати сказать, многое делается, чтобы возродить эти заветные места во всей их красе, так полно отраженной в самых задушевных лермонтовских строчках.

Там, в доме бабушки поэта Е. А. Арсеньевой, собраны многие интересные изображения Лермонтова, портреты и скульптурные бюсты, в частности работы Голубкиной и Коненкова. Несмотря на художественную неравноценность всего этого портретного изобилия, все же синтезируется у нас некий собирательный образ, пусть не до конца явный, подчас мучительно ускользающий и зыбкий, но, может быть, поэтому живой и правдивый. Мне кажется, что именно этот образ, в большем или меньшем приближении, уловил и передал молодой московский скульптор И. Д. Бродский одержавший вместе с архитектором Н. Н. Миловидовым победу на конкурсе проектов памятника Лермонтову.

Поставлен памятник у бывших Красных ворот, где в маленьком барском домике родился в 1814 году Михаил Юрьевич Лермонтов.

Теперь на месте домика стоит высотное здание МПС, напротив, через сквер – прежнее здание того же ведомства. Крошечный скверик с памятником Лермонтову оказался между этими многоэтажными громадами как бы «в глубокой теснине Дарьяла», и, чтобы довершить аналогию, сквер и памятник всегда омыты бушующим Тереком привокзального транспорта.

Место как будто не очень приспособленное для лирических раздумий бронзового поэта, но москвичи уже начинают привыкать здесь и к этой фигуре со сложенными за спиной руками и чуть склоненным лицом, и к прорезному, красивому барельефу из бронзы, воплотившему образы «Мцыри», «Паруса» и «Демона».

Постепенно мы присматриваемся к монументу все доброжелательней, и любовь наша к Лермонтову исподволь переходит уже и на скульптуру. Это ощущаешь и во взглядах прохожих, и в сочувственном словце, брошенном невзначай, а то и в реальном пучке незабудок либо подснежников, пролетевшем к постаменту.

Часто возникают споры. Обычно более пожилые участники такой дискуссии противопоставляют этот памятник пушкинскому. Дескать, тот отовсюду хорош, откуда ни погляди, а этот – в иных поворотах вроде бы и нравится, в других – что-то не то… Притом вид слишком скромен, блеску воинского нет, а ведь изображен как-никак гвардейский поручик!

– Он не на смотру, – возражают более молодые участники спора, – он, может, вышел один на дорогу, посмотреть и послушать, как звезда с звездою говорит… Задумчивый он, лирический, это-то и хорошо! Это как раз сближает его с памятником Пушкину.

– Ну, хорошо, пусть он не на смотру, – вмешивается кто-то третий. – Но где же образ поэтического трибуна, поэта-пророка? Почему скульптор не показал нам автора «Смерти поэта», самых пламенных и гневных стихов в нашей поэзии?

– Нет, нет и нет! – горячатся защитники памятника. – «Патетика» была бы здесь ходульной и лживой! Печаль Лермонтова темна и горька, пророческий стих отточен, как стальной клинок, но и сумрачен, тяжел. Он угрюм, он не понят и отвержен теми, кому бросал он в лицо горькую правду, в чьих очах читал страницы злобы и порока… И при всем этом он же молод, ему – двадцать шесть, он творил и жил на каких-то сверхскоростях, ведомых только гениям. Потому так страшно рано, по словам поэта Владимира Корнилова,

 
засыпает утомленный Лермонтов,
     как мальчик,
          не убрав со лба волос…
 

Что ж, с этим мнением можно согласиться, принять его. Лермонтов изображен здесь как символ поэтического мужества, а вместе с тем и нашей любви к обреченному поэту. Образ Лермонтова, его характер выражены верно, лишены холодности, и это самое главное! Памятник постепенно входит в душевный обиход и москвичей и гостей столицы…

Недавно я сидел у подножия, рассматривая узорный барельеф и прислушался к беседе двух старшеклассниц. Они не «обсуждали» памятник, принимая его уже как данность. Но одна достала тетрадку и прочла стихи. Это были знакомые лермонтовские стихи, но каким же скорбным пророчеством могли они прозвучать для современников Лермонтова и как удивительно верно пришлись они своего рода эпиграфом лермонтовскому монументу:

 
…Он был рожден для них, для тех надежд,
Поэзии и счастья… но, безумный —
Из детских рано вырвался одежд
И сердце бросил в море жизни шумной.
И свет не пощадил – и бог не спас!..
 

Не нова мысль, что поэтический бунт, стоивший жизни Лермонтову, его железный стих, облитый горечью и злостью, глубоко сродни творчеству непримиримейшего революционера в современной поэзии – Владимира Маяковского. Роднит их одинаковое понимание общественной роли поэта, «чей стих, как божий дух, носился над толпой, и, отзыв мыслей благородных, звучал, как колокол на башне вечевой, во дни торжеств и бед народных». Это строки Лермонтова.

А у Маяковского:

 
Стихи стоят
        свинцово-тяжело,
готовые и к смерти
         и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
       к жерлу прижав жерло
нацеленных
      зияющих заглавий…
 

Так перекликаются через столетие два великих русских лирика, два поэтических трибуна, кому «стоять почти что рядом» и в веках и на двух площадях Садового кольца – Лермонтовской и Маяковской.

Многих из нас, видевших живого Маяковского, слышавших его, знавших его рабочую обстановку (рабочей обстановкой бывала для него и любая массовая аудитория – Маяковский не «выступал» перед людьми, он в поте лица работал с ними), очень смущала мысль о скульптурном памятнике поэту.

Сам он относился к этой мысли едко иронически.

«Заложил бы динамиту – ну-ка, дрызнь!» – насмешливо грозит он будущему своему памятнику, «полагающемуся по чину».

Да и сама задача убедительно передать облик Маяковского в скульптуре казалась чересчур трудной: слишком монументален, огромен среди окружающих, именно скульптурен был поэт в жизни. А можно ли ставить памятник скульптуре? Например, Медному всаднику?..

Но памятник на площади Маяковского возник. На конкурсе проектов работа скульптора Кибальникова оказалась лучшей – это мнение жюри разделяют и те, кто лично знал Маяковского.

Молодежь полюбила этот памятник – здесь, в традиционный День поэзии, вся площадь гудит от стихов. Цветы всегда лежат у гранитного постамента, к памятнику идет из толпы человеческое тепло.

Работа скульптора Кибальникова над монументом Маяковскому была длительна. Волжанин родом, Александр Павлович Кибальников получил известность, когда победил своих соперников по конкурсу на памятник Чернышевскому в Саратове. В 1953 году в этом городе, близ дома, где родился и прожил свои последние годы Чернышевский, был воздвигнут хороший памятник ему по проекту Кибальникова. Скульптору был тогда сорок один год.

Примерно в то же время он начинал и работу над фигурой Маяковского. Первый вариант не удовлетворил ни жюри, ни самого ваятеля. Он продолжал работать, углубляясь в стихи, проникая во внутренний мир поэта.

Как же понял Кибальников Маяковского? Какие черты его личности и его поэзии он счел главными?

Воля и мужество. Единство и цельность восприятия мира, событий современности и событий прошлого. Органическая слитность с жизнью. Страстная устремленность в будущее. Непримиримая ненависть ко всем, кто мешает строить. Абсолютная преданность делу коммунизма, – «потому что нет мне без него любви»…

В 1955 году расширенное специальное жюри одобрило эскизный проект, представленный Кибальниковым. Ему поручили лепить модель для перевода в металл.

Прошло еще года три. Несколько уточнений, последние штрихи, и вот в 1958 году памятник, который теперь уже привычен нам, торжественно открыт. Он стал с тех пор одним из притягательных полюсов новой Москвы. «Как живой с живыми говоря», шагает Маяковский на своем возвышении.

Кстати, проект постамента вызвал немалые затруднения. Полированный нарядный камень не отвечал характеру памятника, и скульптор остановил свой выбор на гранитном блоке, обработанном лишь в лицевой плоскости. Остальная часть оставлена в «диком» виде, чтобы усилить впечатление стихийной мощи. Постамент низковат, бронзовая фигура лишь немного поднята над головами людей, приближена к ним, но это вызывает ощущение некоторой диспропорции между постаментом и фигурой.

Хорошо решена голова. Общий очерк этой чуть повернутой вбок головы характерен для живого Маяковского. Динамический разворот сильных плеч (в другой плоскости, чем линия ног) придает фигуре большую жизненность: она не «стоит», она движется, вырастает и даже будто приподнимается. Сжатая в кулак правая рука опущена, вытянута вдоль тела – такой жест был присущ поэту в минуты чтения. Левая рука, отогнув полу пиджака, держит записную книжку – жест тоже характерный. Может быть, это тот самый блокнот, о котором Маяковский сказал: «Хорошая записная книжка и умение обращаться с нею важнее умения писать без ошибок подохшими размерами…»

А поза поэта? Он смотрит вокруг, узнавая и не узнавая свою «страну Москву», ради которой он без сожаления покидал любые прекраснейшие города мира. Можно даже представить себе, что пришел бронзовый поэт на свою площадь в День поэзии, чтобы и самому почитать новые стихи… Или же просто шел в раздумье, махая рукой в такт рождающемуся ритму, поймал, наконец, этот ритм, остановился, обрадованный, и готов записать две-три строчки. А попалось бы под ноги ему, шагающему, что-нибудь мелкое, чужое, враждебное – видно по энергичному жесту, что несдобровать противнику. Перед взглядом врага поэт может стать и заносчивым, и грубым, и резким.

Обобщенность художественного решения, когда мы имеем дело с монументальной скульптурой, позволяет зрителям по-разному истолковывать воплощенный скульптором образ.

Сама площадь связана с творчеством Маяковского-драматурга. Здесь (в здании, переоборудованном потом под концертный зал филармонии) находился театр, руководимый режиссером В. Э. Мейерхольдом, другом поэта, первым постановщиком его пьес – «Клопа» и «Бани».