Текст книги "Лето в январе"
Автор книги: Рия Литвинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Одри они страшно раздражают, но она продолжает им улыбаться, носить черный кофе без сахара, но со сливками, три раза в день и трахаться в их отсутствие в их офисах на всех доступных поверхностях. Девушке глубоко насрать на то, что ее могут застукать в любой момент, могут зайти или тупо позвонить в приемную.
Она ходит по краю чуть ли не каждый божий день и ловит от этого невероятныйй кайф, без которого день ото дня жить становится все сложнее.
Это доза. Доза, без которой у нее появляется ломка. Брук адреналином долбится уже около трех месяцев и дозу всякий раз только увеличивает.
– Ты себя накручиваешь, – старается успокоить голос Одри, сглатывая и облизывая губы. – Это же просто… пшик, – пожимает она плечами. – Завтра и не вспомнишь…
– Одри, я плачу тебе не за то, чтобы ты по телефону на личные темы разговаривала, – заставляет ее вздрогнуть голос вошедшего в офис Джеймса, от чего Одри тут же сбрасывает звонок и вздрагивает.
– Мистер Роттс? – чуть взвизгивает девушка и тут же улыбается. – Вы же на совещание уехали.
– Пришлось вернуться, – не глядя на нее, отвечает мужчина, быстрым шагом направляясь в свой офис. – Забыл договор, чтоб его, черт возьми.
Джеймс темпа не сбавляет и идет прямиком в офис. Девушка бледнеет от осознания, что офис ее ненавистного начальника далеко не пустой. Она сама оттуда по воле дикой случайности вышла и в противном случае попалась бы по всем параметрам и получила выговор, а в худшем случае заработала увольнение, если бы не звонок Дженни.
«Это было не случайно».
Одри тут же начинает лихорадочно соображать. Джеймса в кабинет пускать нельзя, иначе она вылетит с работы, как пробка. Трахаться в кабинете начальника здорово, когда он об этом не знает, а не когда он застает голого мужика на своем столе.
– Мистер Роттс, так я его распечатала! – лихорадочно восклицает Одри за секунду до того, как ладонь адвоката опускается на ручку двери.
Мужчина с серьезным лицом поворачивается к ней и запускает свободную руку в карман брюк, начиная думать о чем-то своем. Слышится звон ключей, смешанный со звуком мелочи в его кармане, после чего он поднимает глаза на застывшую девушку и вскидывает брови.
– И чего ждем? У меня время не резиновое.
Одри тут же оживляется, мчится к своему месту, хотя в голове пустота, в которой густой патокой плещется тонна паники. Она понятия не имеет, что это за договор. Она в глаза его никогда не видела, и теперь ей предстоит каким-то чудом выкручиваться. Игла с адреналином медленно входит в сгиб ее левой руки, и Брук ухмыляется собственным ассоциациям.
Дрожащие руки копошатся в бесконечных документах, заваливших ее стол, а нужного найти не суждено, просто потому что его вовсе нет.
«Адреналин тебя однажды погубит».
– Да? – спустя всего одну вибрацию отвечает на звонок Джеймс, прикладывая телефон к уху, и Одри замирает, поднимая глаза.
Он слушает внимательно, затем хмурится, одними губами красочно матерится и выдает глухое:
– Понял. Через час буду.
Джеймс сбрасывает звонок, чертыхается, берет свой портфель и, чуть ослабив узел галстука, идет в сторону выхода.
– Тебе повезло, договор был у Меган, – не оборачиваясь, произносит он. – И блузку застегни, – напоследок бросает Джеймс, покидая офис и гулко хлопая дверью.
– Дерьмо, – бледнеет Одри, опуская глаза и понимая, что часть полы блузки попала в чашечку кружевного бюстгальтера, чем и выдала ее с головой. – Проклятье, – снова тихо ругается она, закрывая глаза.
Девушка упирается копчиком в край стола и опускает вниз голову, закрывая глаза. Улыбка непроизвольно появляется на ее лице, потому что сердце от адреналина бьет по ребрам грудной клетки так, что, кажется, даже на улице слышно. Теперь ничто не испортит ей остаток дня. Доза прочно засела в молодом организме еще на двадцать четыре часа.
Телефон негромко вибрирует, и Одри оборачивается к столу, не сразу хватая гаджет в руки. Это третье сообщение, предыдущие два она благополучно пропустила.
Арчи (18:25): Задержусь
Арчи (19:42): Возможно, очень задержусь
Арчи (20:39): Не приеду, надо помочь Адаму
Одри сжимает губы, и довольная улыбка сменяется почти зверским оскалом. Он снова променял ее. И это уже не в первый раз. Он снова променял ее на этого Адама. Одри блокирует телефон и сжимает его в руке с особой жестокостью. И в этот момент из кабинета Джеймса высовывается полуголым – или не полу – парень, сверкая широкой улыбкой.
Он пропускает сквозь пальцы волосы и чуть присвистывает девушке, на что та адресует ему агрессивный взгляд.
– Воу-воу, детка, не так дерзко, – щурится он и бросает взгляд на наручные часы. – Ну что, повторим, пока у меня есть время?
Она не любит, когда он упоминает «время». Не любит, когда он всем своим видом показывает, что это для них обоих просто пшик, и ничего больше. Хотя продолжается этот самый «пшик» уже несколько месяцев.
«Ты не понимаешь, кого ты променял».
Но она все равно кивает. Кивает и растягивает губы в улыбке, на ходу расстегивая блузку и вваливаясь с ним в беспорядке тел в кабинет своего ненавистного начальника. Потому что Одри любит адреналин. Одри любит грех и терпеть не может, когда ее на кого-то меняют, потому что это она тасует всех, как колоду дешевых карт.
Она застряла в этой трясине по доброй воле, и только Богу известно, к чему все это приведет, ведь лишь у него одного в руках заветный сценарий. Одри в грехе пожизненно. Грех в Одри – посмертно.
Глава 5. Под кожей
– Да какие же они, мать твою, липкие! – в сердцах восклицает Арчи и дергает руками, всем своим существом желая, чтобы бумага отлипла от его ладоней. – Проклятье!
Адам заливается смехом, сидя на корточках возле него с ведерком разведенного клея в руках, и жмурится от этого, потому что парень доводит его до икоты от смеха уже второй раз. Первый же раз определенно заслуживает всеобщего внимания.
Когда они приходят домой к Адаму, Арчи выглядит на удивление серьезным. Он тут же берет все управление в свои руки. Спрашивает, где можно достать тряпки, чтобы воздух из-под обоев гнать, и даже умудряется в тему вспомнить заветную шутку, как бы невзначай бросив ему: «Надеюсь, они не у тебя в голове, конечно», на что Адам откровенно хохочет, потому что парень мастерски развеивает слегка напряженную обстановку.
Зарабатывают они достаточно много, на счету у каждого средств вполне достаточно, чтобы обеспечить себе достойную старость и колледж для двух детей с заветным подарком в виде тачки на совершеннолетие.
Однако ни один, ни второй не берет телефон, чтобы вызвать мастеров, которые за пару часов обеспечили бы им профессиональный косметический ремонт комнаты. Мастера в таком случае еще и скидку бы сделали за звездных покупателей, а также мусор строительный за собой вынесли.
Но они делают все сами, не предполагая, что такие воспоминания останутся с ними глубоко в душе на всю оставшуюся жизнь. Они тут же принимаются за работу, засучив рукава. Выносят из комнаты «отдыха» приставку, журнальный столик, диван и мягкие кресла, хотя со стенкой приходится повозиться. И дело даже не в том, что ее разбирать долго, просто Арчи смеется до икоты, когда видит очередную фотографию Адама из далекого прошлого с длинными и зализанными темными волосами или чем еще похуже.
Адам только качает головой, закусывая губу, и едва сдерживает смех, постоянно повторяя:
– Я был молод и слегка глуповат!
На что Арчи с наигранно серьезным видом отвечает:
– Да ты и сейчас не особо умный.
Уайт чувствует себя странно. Они вроде бы просто сидят вдвоем и разбирают отголоски прошлого, пока на фоне тихо шуршит радио, эхом отскакивая от стен просторной кухни, а вдоль позвоночника у Адама тянется странное чувство. Спокойствие, чем-то напоминающее давно затравленное счастье.
С Арчи просто находиться рядом, его хочется слушать, пропитываться каждым его словом. Адам ловит себя на мысли, что порой даже не слышит того, что Грин говорит: он просто смотрит на него. Смотрит и улыбается. Арчи Грин – его лекарство. Спасение, которое он получил задаром. Вакцина, которую – Адам был уверен – он совсем не заслуживает.
Спустя пару часов стенку они наконец разбирают, и теперь остается дело за малым: поклеить обои. Сдирают старые они на удивление быстро. Арчи со своим ростом в метр девяносто семь без табуретки допрыгивает со шпателем вдоль стыка швов почти до потолка, ловко хватается за края и дергает зеленоватого оттенка старые обои на себя.
Адам в тот момент только хочет сказать, насколько парень ловкий, как вдруг Арчи поскальзывается, запнувшись за собственную, черт возьми, ногу, и после очередного прыжка смачно наворачивается, погребенный содранным со стены куском обоев. Ноги парня неуклюже растопыриваются, руки раскидываются по сторонам, и он лежит ничком с таким лицом, что после непродолжительной паузы Адам смеется так, что его складывает пополам.
– Только под гитару руки заточены, – почти орет Адам, стараясь перекричать собственный смех. – И больше ни на что? Хотя у тебя и в музыке временами иммунитет слабоват.
Уайт почти икать начинает от приступа от смеха и заваливается на пол рядом с Арчи с кистью в руке, кончик которой измазан клеем. Грин приподнимается на локтях, потирая слегка ушибленное колено, которым благополучно ударился об стену, и саркастически прищуривается.
– Смеется он, мать твою, – сам не может в итоге сдержать улыбки Грин. – Смешно ему, сукину сыну.
– Да ты так навернулся, твою мать, – почти скулит сквозь смех Адам, лбом утыкаясь в пол. – Я таких пируэтов даже в цирке не видел.
– Ой, да что ты говоришь! – вопит Арчи, картинно прикладывая руку ко лбу, а после, выхватив из руки Адама кисть, мажет ею ему по кончику носа. – Получил.
Грин, как нашкодивший мальчишка, тут же вскакивает на ноги, в защитном жесте а-ля ниндзя выставляя перед собой руки вперед. Адам тут же смеяться перестает, но прекратить улыбаться у него не получается, и он медленно тянется к лицу, убирая с носа уже начинающий засыхать клей.
– Я буду драться! – сверкая озорным огоньком в глазах, проговаривает Арчи, когда Адам встает на ноги с кистью в руке. – У меня черный пояс по…
– Раздолбайству, – заканчивает за него Адам. – Знаю, – кивает он, медленно шагая в сторону парня с кистью наготове и не сползающей с губ улыбкой.
– Только попробуй, – предупреждает его Арчи.
– Как скажешь, я всего лишь попробую, – соглашается Адам, восприняв сказанную фразу по-своему, как, впрочем, и всегда, и с размаху дергает рукой вперед.
Арчи хочет ретироваться в сторону, но у него не особо получается, потому что Адам, оказывается, очень даже ловкий и быстрый. Так что в следующую секунду Арчи уже вовсю отплевывается, пока Адама вновь скручивает от приступа смеха, потому что меткая рука Адама попадает парню кистью в уголок рта.
– Ты придурок, что ли? – утирая рот рукой, смеется Арчи.
– Это вопрос? – мазнув тыльной стороной ладони по губам, смотрит на него Адам.
Грин глядит на него в ответ, и внутри все начинает чуть дрожать. У Адама глаза красивые. Просто невероятно, какие они красивые. И если раньше он смотрел в эти глаза в основном на концертах или на интервью, то сейчас смотрит в них в совершенно другой обстановке. Они дома.
Они оба дома. Во всех смыслах.
Потому что в эту секунду Арчи не хочется думать о том, что в конце концов обои они поклеят полностью, и ему придется ехать к себе. Придется возвращаться в свою квартиру. В место, где он не может быть собой, как здесь. В место, где ему с каждым днем все хуже и хуже, а причины он понять не может.
Это и есть вся сущность человека, когда он на подсознательном уровне чувствует грядущее несчастье. Желание заполнить себя другим, пока не поздно. Попытка вычерпать воду из тонущей лодки с помощью старого, ржавого ведра.
– Черт, да факт это, Адам, – чуть дергает уголком губ парень и тут же наклоняется за еще не распечатанным рулоном обоев, чтобы превратить эту комнату в бежевое произведение девчачьего искусства.
Ночь наступает непозволительно быстро, и день уже остается в прошлом, когда они, потеряв счет времени, занимаются обновлением детской. Арчи гонит воздух из-под обоев с невозможной ловкостью и умением, и спустя два рулона у Адама язык не поворачивается сказать, что пацан ни на что не годен, кроме музыки.
Ему даже самому стыдно становится немного от того, что он делает это не так хорошо, как хотелось бы. Адам к грязной работе не особо привык: ремонт у него дома рабочие делали, как и в доме в Ванкувере, и еще в парочке мест. У него душа к музыке лежит, и Адам понимает, что оправдание такое себе, на слабую троечку, но поделать ничего с собой не может.
А вот у парня руки заточены и под грязную работу, и под работу для души. Теперь Адаму почему-то даже шутить не хочется в духе: «Да просто вот она, разница между выходцем из Бруклина и тем, кто рос в Вашингтоне», потому что брехня все это. Они заканчивают почти к полуночи, устают при этом до слегка подрагивающих рук и мокрых футболок, потому что в комнате невероятно душно, а окна открывать нельзя, иначе работа вся пойдет псу под хвост.
Арчи утирает рукой влажный лоб, шмыгает носом и делает несколько шагов к двери, чтобы посмотреть во всей красе на это бежевое совершенство, пришедшее вместо бледно-зеленого уныния.
– Мне нравится, – кивает Адам, глядя на обновленные стены.
– Конечно, тебе нравится, – соглашается он. – Я же клеил.
Парень собой доволен. Он обводит взглядом комнату и удовлетворенно кивает всякий раз, когда натыкается на идеально ровный стык, такой, что не стыдно и блоггером с уклоном в строительное русло стать. Арчи весь погружен в результат и не видит, как на него смотрит Адам.
С такой благодарностью и таким трепетом, что рехнуться можно. На друзей так не смотрят. Когда тебя внезапно бросают события в новую жизнь – или, по крайней мере, с размаху сводят с чужой, – приходится начинать смотреть на мир в ином свете. Возможно, даже переосмысливать, кто ты есть. Или кем тебя видят другие.
Адам думать пока ни о чем не хочет. От мыслей ему становится чудовищно тоскливо. Они только тянутся, тянутся, как черная безвкусная лакрица, и вместо обещанного приятного послевкусия оставляют тебе хронический диабет.
– Выпить хочешь? – внезапно произносит Адам.
Арчи поворачивается к мужчине и скрещивает руки на груди, чуть прищурив глаза.
– Например?
– Чай, – пожимает плечами он.
Парень издает смешок.
– Меняй.
Уайт подавляет в себе внезапное желание сделать глубокий вдох и со смешком выдохнуть. Они играли в эту игру с ребятами, когда в прошлом году гоняли в тур по Америке. Суть ее заключается в том, что необходимо дать другой ответ на любой вопрос, если игрок скажет тебе «Меняй».
Они часто играли в нее, чтобы не уснуть во время поездки на какое-нибудь интервью после самолета, чтобы не выглядеть в кадре так, словно не спали в неделю, хотя в туре и не такое бывало. Игра заставляла мозг работать в новом ключе, раскрывать импровизационные способности и просто повышала уровень эндорфина в крови, потому что после пятого «меняй» вместо ответов шла настоящая чепуха, заставляющая весь коллектив смеяться до приступов икоты.
Лучше всех в нее играли именно Адам и Арчи, Мич и Тоби не так хорошо это делали, хоть и очень старались. Грин и Уайт чувствовали эту игру на особом уровне, у них есть определенная связь, они понимают друг друга с полуслова, хоть и отрицают это всеми возможными способами.
– Крепкий чай, пакетик могу не вынимать.
Арчи хохочет, закрывая лицо ладонью, и Адам в который раз отмечает, что эта привычка по-особенному, чертовски мила, потому что это его привычка. Жест, который принадлежит только Арчи.
– Меняй, – кивнув головой, требует Грин.
– Кофе, – улыбается он.
– Меняй, – не унимается парень.
– Да пиво есть в холодильнике, сам же знаешь, – снова растягивает губы в улыбке Адам, направляясь в сторону кухни.
– А вот не меняй, – подняв указательный палец вверх, смеется Арчи, плотно закрывая за собой дверь в детскую и следуя за мужчиной.
Они разваливаются на диване в гостиной, прихватывая с собой вовсе не две бутылки пива, а больше, и парень умудряется найти в шкафчиках аж два пакетика орешков и сушеные кальмары, чему радуется так, будто сорвал джекпот. После долгого утомительного спора Адам все же закатывает глаза, уступает ему и соглашается на спортивный канал, чтобы Арчи поглазел на очередную игру в футбол, в котором Адам абсолютно ничего не понимает.
И они просто сидят до глубокой ночи рядом, выпивают, смеются, и к середине матча Адам даже умудряется болеть за какую-то команду – дрожжи, все благодаря им, – отчего парень смеется, стараясь объяснить, что болеет Адам за соперников, но ему немножечко плевать.
Он просто чувствует себя счастливым. Счастливым настолько, насколько это позволяют обстоятельства. И под конец матча его настолько выматывает, что голова мужчины безвольно падает на плечо парня, и он проваливается в сон. Арчи даже не шевелится. Он просто досматривает матч, выключает телевизор и сам начинает засыпать.
Несмотря на то, что к утру у него наверняка страшно будет ныть плечо или затекут ноги, Арчи все равно не позволяет себе уйти.
«Мне почему-то не хочется уходить.»
И парень засыпает, приложившись щекой к темным волосам мужчины.
***
– Серьезно? – вскидывает брови Дженни.
– Очень сильно серьезно, – уверенно кивает Мич.
– Фильм? – чуть сдвигает она брови, продолжая активно разбираться в последних приготовлениях к свадьбе, которая будет через два дня. – Даже не знаю.
Мич клацает языком, закатывая глаза, и поднимается с места.
– Ты по уши в работе, давай хотя бы раз просто тупо посмотрим фильм. Так люди делают, Дженни. Фильмы смотрят. Отдыхают, представляешь вообще, что это такое?
Девушка отрывает взгляд от прорвы бумаг и уставшим взглядом смотрит на полного энтузиазма Бейкера, который правда уже и сам готов на стенку лезть от такого большого количества приготовленных свадеб за последний месяц своей жизни. Дженни закатывает глаза.
– Я знаю, что такое отдыхать, – немного хмурится она. – Но я… не смотрю фильмы.
Мич садится прямо там, где стоит, попадая на подлокотник дивана.
– Не понял, – откровенно заявляет он.
Дженни наконец оставляет попытки еще поработать и откладывает все бумаги, к которым – она прекрасно знает – вернется снова, стоит Мичу выйти за пределы ее дома, и смотрит на мужчину, слегка пожевывая нижнюю губу.
– Я никогда их не досматриваю, – сознается она.
– Да ты прикалываешься, что ли? – не может поверить своим ушам Мич.
– В финале же самый сок! Как можно не досматривать фильмы? Это как не съесть кончик рожка, в котором шоколад!
– Всё всегда предсказуемо! – прерывая его, всплескивает руками девушка. – Принцесса остается с принцем, добро побеждает зло, Марлин с Дори находят Немо, Камбербэтч все равно всех нагибает, – продолжает она. – Все фильмы – это маска реальности. Нам показывают то, чего в жизни мы лишены…
Мич прерывает тираду девчонки, вставая с места и вскидывая руки вперед.
– Так-так, стоп, тайм-аут! Во-первых, Камбербетч не всегда побеждает. В фильме «Игра в имитацию» его герой кончает жизнь самоубийством, а в «Разрушителях» жена его героя беременеет от его брата…
– Твоя правда, – соглашается она. – Я смотрела не все его фильмы.
– Во-вторых, – не унимается Мич, – ты вообще не права, – прищурившись, смотрит он на девушку. – И я тебе докажу.
Мич хватает с журнального столика пульт, падает на диван и начинает активно щелкать, вводя в Нетфликсе нужный фильм. Девушка только тихо улыбается, глядя на него, и понимает одну важную вещь. Митчелл проигрывать не любит. Вспомнить хотя бы, как он два дня назад забрал ее с работы из офиса, и они решили заскочить в торговый центр, где случайно наткнулись на игровой автомат с игрушками.
Черт знает, как так удача повернулась к девушке своим лучезарным лицом, но Дженни вытащила плюшевую Свинку Пеппу с первого раза, чему не могла нарадоваться первые три минуты. А вот когда Мич решил взять реванш, но с двенадцатой попытки ничего не получалось, а останавливаться он не был намерен, Дженни уже начала беспокоиться.
Бейкер действительно сдаваться не собирался, поэтому перешел к плану «Б» – тир. И тут его старый друг не подвел, и буквально спустя несколько минут Дженни уже держала в руках большого плюшевого зайца, которого девушка, работающая в тире, чуть ли не от сердца отрывала: привязалась, видимо.
Сначала Дженни беспокоилась, что подумает Пол, если увидит такую игрушку в их квартире, но потом решила просто поиграть с огнем и оставила это плюшевое безумие на самом видном месте: на окне в гостиной. И Пол его не заметил, даже внимания не обратил. Дженни даже не знала, как на это реагировать; у нее просто слов не было. Тем же вечером Пол, чмокнув жену на прощание, снова уехал в офис, а Дженни стояла в коридоре около трех минут, едва сдерживая слезы.
Обида до краев заполнила ее, и только поэтому – ну, разумеется, исключительно поэтому – она позвонила Мич с просьбой приехать. И он приехал. Снова.
«Почему тебя не было рядом, когда я еще не сказала «Да»?»
– Садись, я нашел, – наконец подает голос Мич, вытаскивая Дженни из своих мыслей, и девушка, скрестив руки на груди, садится с ним рядом, опустив ногу на ногу.
– Я займусь твоим кинообразованием, даже не спорь.
– «Век Адалин»? – не верит своим глазам девушка. – Мелодрама? Серьезно, Мич?
– Это единственный фильм такого жанра, который я действительно хочу и, главное, могу тебе посоветовать.
– Я думала, ты фанат боевиков или ужасов.
– Не без этого, – соглашается он. – А теперь усаживайся поудобнее и…
– Давай лучше «Оно» пересмотрим, – морщится девушка.
– А давай без «давай»? – предлагает альтернативу Мич и, резво поднявшись с места, выключает в гостиной свет, после чего садится обратно и нажимает заветный «play».
Мич никогда бы не подумал, что можно получить такое странное, совершенно не знакомое ему до этого дня, почти нездоровое удовольствие от того, что ты смотришь фильм рядом с человеком, который тебе по определению запрещен. Все равно, что играть в одни ворота.
Что бы ты ни сделал – все равно проиграешь. Мич каждый божий день говорит себе: «Не лезь, мать твою, в это. Оно тебя убьет», но все равно отвечает на звонки, пишет сам и приезжает в любое время суток. У нее на безымянном пальце сверкает табличка «Не влезай! Убьет!», а он все равно лезет, будто ему три года, и это тот самый возраст, когда инстинкт самосохранения просто отсутствует.
Девчонка притягивает его к себе, как магнитом. И Мич с каждым днем боится этого все сильнее. Шага. Бейкер боится шага. Дженни не сделает этого сама, а вот за себя он уже не так уверен. И если раньше он мог с уверенностью сказать, что в этом нет ничего такого, и дружба между парнем и девушкой бывает, то сейчас он хочет ударить себе по лицу за эти слова, потому что такая дружба – односторонняя.
Сначала-то вы дружите, а вот однажды кто-то да оступится, и второе звено вашей дружбы имеет право на две стороны одной медали: первая – она узнает об этом; и вторая – не узнает никогда. Первая категория «друзей» ломается, разбегается после первого же секса или избегает друг друга как в сети, так и в реальности, стараясь заполнить себя другими людьми, чтобы как-то пережить случившееся.
Вторая же категория с уверенностью кричит о дружбе между ними, в то время как тот, что оступился, заставляет себя каждое утро после пробуждения верить в то, что говорит: «Мы друзья. Переболею. В-вот переболею». И ищет лучше. Всегда ищет лучше.
И не находит.
В этот самый момент девушка чуть ерзает на месте и придвигается к нему, касаясь его предплечья своим. Проклятье, эта девчонка такая теплая. От этого руки мужчины покрываются мурашками. Мич сухо сглатывает.
«Проклятье. Не делай этого со мной. Не надо.»
Два часа фильма пролетают слишком незаметно, и Мич вливается в сюжет в тот момент, когда Адалин снова попадает в аварию, но ее спасают. На экране напряженный момент, Дженни даже чуть сжимает в кулак пальцы от волнения и безостановочно смотрит широко распахнутыми, чуть ли не наполненными слезами глазами на экран, даже не моргая.
Мич смотрит на нее. Смотрит так, что сжимается сердце. Смотрит так, словно никогда больше не увидит ее, и теперь запомнить пытается каждую черту ее лица. Как хорошо, что она не видит. Да, хорошо. Наверное.
Но в какой-то момент она поворачивает к нему голову, и Мич чувствует себя нашкодившим ребенком, которого поймали с поличным, но взгляда он не отводит. Смотрит на нее. Господи, она такая красивая.
«Прекрати, девчонка, прекрати так смотреть. Я уже не справляюсь».
Дженни сама не понимает, зачем повернулась; просто дернуло внутри что-то, и она вдруг поняла, что надо. Надо именно сейчас. Теперь он так близко, и дыхание у него взволнованное, тяжелое, губы слегка приоткрыты. У Сережи не глаза, а омут. В них не смотришь – в них с размаху на глубину падаешь без спасательного жилета. В темноту, в бездну. И спасения не хочешь вовсе.
Мич впервые так сильно хочет нарушить собственное табу. Дженни чуть прикрывает глаза, когда Сережа сам тянется к ней. Медленно, плавно. Будто спугнуть боится. И боится ведь, чего греха таить, а она смотрит на его губы. Смотрит и понимает: не может оторваться. Господи, помоги, ведь она обязана оторваться. Она так обязана, кто бы знал.
Внутри что-то сжимается, взрывается, и в животе завязывается узел, когда расстояние сокращается до минимума, и они все равно оба замирают, не в силах сделать финальный рывок. Дыхание мужчины обжигает ей кожу, раскаленными щипцами опаляет сознание. Глаза плотно закрыты, и в голове непривычный шум от бурлящей в венах крови. Дрожащие ресницы девчонки отбрасывают на ее светлые, пухлые щеки дрожащие тени.
Одно движение, один рывок – и это будет приговор. Бесповоротный проигрыш для них обоих.
«Ты обещал, что мне не придется бояться. Ты обещал, что не станешь опасным».
Девушка сильно зажмуривается и сжимает губы, отодвигаясь назад. Выбившиеся из-за уха каштановые волосы закрывают часть ее лица и пылающие алым щеки. Дженни облизывает губы.
– Тебе пора, – негромко произносит она, не открывая глаз, и сцепляет подрагивающие руки в замок.
У Митчелла перед глазами все плывет. Господи, что они только чуть не сделали? Проклятье, еще бы немного, и всё – конечная. Бейкер что-то торопливо бормочет, вскакивая на ноги, быстро натягивает кроссовки и, попрощавшись, уходит. И только когда Дженни слышит хлопок двери, она открывает глаза. На экране мелькают титры, блеклый свет от экрана заливает комнату.
Девушка поворачивает голову на то место, где сидел Мич, и берет подушку, зачем-то прижимая ее к себе, обхватывая руками и утыкаясь в нее носом. И замирает. Замирает, прекращая дышать, потому что та насквозь пропиталась запахом Мича.
Митчелл Бейкер в этот момент стоит на улице, дышит прохладой летней ночи, вслушиваясь в шум машин и говор счастливых подростков, затем запрокидывает голову вверх и закрывает глаза. Девчонка у него, кажется, уже под кожей. И это очень хреново, потому что Мич проигрывать не любит. Да и не умеет вовсе.
