Текст книги "Миры и Судьбы. Книга вторая"

Автор книги: Рита Харьковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава вторая

Алевтина продолжала, чуть ли не ежедневно захаживать в комнату новенькой абитуриентки.

Больше не было душеизлияний, но взрослую женщину словно тянуло увидеть эту странноватую девушку. Она внимательно смотрела ей в глаза, сама не понимая, что надеется в них увидеть. Регина была приветлива и ни словом, ни взглядом не напоминала о разговоре, состоявшемся в первый день.

Вскоре Алевтина успокоилась. Она отыскала  учебники по математике и принесла их девушке. Регина в незнамокакой раз повторяла и решала задачи. О сочинении и обществоведении она не беспокоилась, гуманитарные науки ей давались легко, а вот математику, которая была профильным предметом, нужно было сдать дважды: устный и письменный экзамен.

 Денег, выданных матерью, становилось все меньше, как бы жестко не экономила Регина. Выходить за рамки рассчитанного бюджета, было нельзя. Девушка была уверена, что поступит, не может не поступить, а там и стипендию дадут … в общем, как-то будет.

– Ну, и долго ты пирожками давиться собираешься? – на пороге комнаты стояла Алевтина, распахнувшая дверь, как всегда, без стука.

Регина поперхнулась, не успев проглотить кусок, и долго откашливалась:

– Откуда Вы знаете?

– Я что, по-твоему, слепая? Или совсем дура? Давай-ка я тебя в столовку устрою, посуду там мыть или овощи чистить. До экзаменов еще три недели, потом, если поступишь ("Поступлю" – пробурчала Регина), еще два месяца, пока стипендию получишь, а так – сыта уж точно будешь. Лет-то тебе сколько?

– Позавчера семнадцать исполнилось.

– Что ж ты не сказала!?

– А что изменилось бы, если бы сказала?

Алевтина смотрела на девушку, не зная, что ответить. Потом снова повторила:

– В столовую работать пойдешь? – и уточнила: – Посуду мыть и картошку чистить?

Регина задумалась ненадолго. Она хорошо знала предметы, по которым предстояло сдавать экзамены, лишнее повторение и зубрежка ничего бы не дали, а вот в обморок хлопнуться на экзамене ей вовсе не хотелось:

– Пойду.

– Так идем, чего откладывать. Там моя подруга поваром работает, похлопочет, чтобы тебя временно, без прописки, взяли.

Вопрос с питанием был решен и Регина повеселела. Ее не напрягал труд на кухне, почерневшие от картофельных очистков руки хорошо отмывались каустической содой, в которой мылась посуда. Работала девушка всего четыре часа в день, так что времени на повторение предметов оставалось предостаточно.

Настал август, время экзаменов …

Все прошло так, как и было запланировано (кем? Региной? или кем-то свыше?). Девушка сдавала экзамены один за другим. На письменной математике решила задачи не рекомендуемыми двумя, а тремя способами, устную тоже сдала без проблем. Сочинение написано без ошибок, тема раскрыта так, как рекомендовано вышестоящими инстанциями, без отсебятины, своевольничания и юношеских взбрыков. Ну а обществоведение – это как книжку пересказать – память у Регины была с детства хорошая.

Во второй половине августа Регина увидела свое имя в списке зачисленных на первый курс.

Первая победа! Первое достижение! Как хочется об этом рассказать всему миру! Как хочется, чтобы за тебя порадовались!

Конечно, порадовалась Алевтина, конечно, порадовалась декан факультета, которая преподавала на курсе математику и принимала у Регины экзамен.

Девушка видела, что педагог довольна ее ответами и искренне рада, что не ошиблась, решив принять участие в абитуриентке. Но Регине хотелось большего. Ей хотелось, чтобы ею гордились близкие люди, знавшие ее с детства.

А потому, однажды вечером, когда соседки по комнате убежали за новыми впечатлениями в центр города, девушка написала три письма: Аде, Соне … и Анне.

( … только оказавшись в Ленинграде, оставшись в полном одиночестве, Регина поняла, как она скучает за матерью.

Девушка в сотый раз прокручивала в памяти всю свою коротенькую жизнь и искала для Анны оправдания: это грузинское воспитание настроило мать против дочери, это Толик постоянно пилил маму за падчерицу, это отец «загулял», когда мама была ею беременна, это покойная Маргарита не смогла найти с мамой общий язык, это она, Регина, сама была неласковой и смотрела волчонком, а мама … она хорошая, просто несчастная …)

***

Уже через неделю Регина получила ответы.

Соня радовалась за нее и поздравляла, написала, что у Анны родился сын, но они почти не видятся. Только однажды Ева пошла в гости к подруге, но та даже не показала ей мальчика, сказала: " Пока не окрещу, никому на него смотреть не дам! А то еще сглазят, как Гришеньку".

Ада в длинном письме рассказывала новости. Написала, что Нора тоже поступила в Педагогический институт, на иняз, что Марик совсем от рук отбился, работает в  ресторане, в оркестре, чем не порадовал ни Аду ни Додия. Сокрушалась по поводу того, что Регина не приехала поступать в Город у Моря и искренне не понимала, почему девушка уехала так далеко.

Напоследок Регина оставила письмо от Анны …

На конверте, почерком Анны, был написан ленинградский адрес дочери. А в конверте лежало нераспечатанное письмо.

Регина поняла, что мать даже не вскрыла его, словно отсекая всякую связь, словно еще раз давая понять: отстань, ты мне не нужна и неинтересна.

Регина разрыдалась, как никогда в жизни. К такой оплеухе она явно не была готова.

– Ну, и чего ты ноешь?-полюбопытствовала соседка по комнате:

– В институт просочилась не без помощи декантессы, чье-то место заняла, и слёзы горькие льешь? С чего бы это?

Регина вытерла глаза:

– Я сама поступала! Ничьё я место не заняла и никто мне не помогал!

– Да ладно тебе, сиротой казанской прикидываться! Знаем мы все про тебя, рассказали …

Регина, не желая вступать в бессмысленные споры, а тем более оправдываться, вышла из комнаты и отправилась искать Алевтину, думая, что именно она стала первоисточником гнусной сплетни.

Найдя комендантшу, которая как раз собиралась идти домой, быстро изложив весь только что состоявшийся разговор, спросила в лоб:

– Это Вы рассказали?

– Да что ты такое говоришь? Как ты могла подумать?

– А кто тогда?

Алевтина задумалась:

– Когда ты документы подавала, кто-то был еще в кабинете?

– Ну да, секретарь. Она и направление в общагу выписывала.

– Тогда все ясно! Мерзкая девка, интриганка и склочница, ее пол-института недолюбливает, а вторая половина боится ей на язык попасть. Она и растрепала, что видела, а чего не видела – придумала.

– И что же мне теперь делать? – снова чуть не плача спрашивала Регина.

– А что тут сделаешь? Живи, как жила, не обращай внимания.

– Я не могу. Не умею.

– Придется учиться, – вздохнула Алевтина: – Этот город многим хребты переломал …

– Мне не переломит.

– Ну-ну … дай то Бог ..

Глава третья

Через несколько дней в коридоре общежития Регина встретилась с Алевтиной:

– Зайди ко мне через часок, – позвала комендант:

– Разговор есть.

Весь час девушка думала, зачем это она понадобилась Алевтине, какой-такой разговор ее ожидает? Ровно в назначенное время она постучала в дверь кабинета.

Алевтина сидела за столом, что-то высматривала в своих гроссбухах и явно мялась, не зная как начать разговор. Регина не торопила и не начала расспрашивать сама о причине приглашения.

– Можно я сяду? – спросила через пару минут.

– Садись конечно, – Алевтина продолжала так же молча крутить в пальцах карандаш, заставив девушку начать нервничать.

Потом, словно решившись наконец, подняла от записей голову, встретилась взглядом с Региной:

– Вот о чем хотела с тобой поговорить. Тебе трудно будет жить в общежитии, не тот у тебя характер, чтобы уживаться с пятью незнакомыми девицами. Да и девки разные в Питер приезжают, одни за учёбой, а другие начинают по кабакам и барам шастать, ребят по ночам в комнату водить. Какая уж тут учёба … Вот я и подумала, может, ты переедешь к тётке моей? У нее, правда, только одна комната в коммуналке, но огромная, так что места вам обеим хватит. Живет она на Васильевском, до института далековато добираться, но это все же лучше, чем засыпать на занятиях после бессонной ночи … Да и мне полегче будет: тетка под присмотром. Что скажешь? – Алевтина вопросительно смотрела на девушку. Потом добавила:

– Я тебе в первый день, когда мы только познакомились, наговорила много лишнего. Ты не думай, тётка нормальная у меня, только, после блокады, голода постоянно боится, вот и чудит иногда. В общем, лучше и мне и ей, если рядом всегда кто-то будет. Да и тебе тоже … Так что подумай. Только не долго, у меня забот своих невпроворот, кого– то другого присмотрю …

Что тут было думать? За прошедший месяц, после того, как в комнату к Регине подселили других абитуриенток, девушка уже нажилась в коллективе.

Ей надоели постоянные попытки соседок вытащить ее на очередное увеселение, раздражали непонимающие и насмешливые взгляды и непрекращающиеся душевные разговоры, когда девушки были в комнате.

Регина ничего о себе не рассказывала, ее скрытность злила соседок и давала повод что-то придумывать и додумывать, что вовсе не улучшало отношения с одногруппницами. И хотя, после вступительных экзаменов, на место троих провалившихся, подселили новых студенток, Регина понимала, что по большому счету вряд ли что-то изменится, если она останется в общаге. До начала занятий оставались считанные дни и, если переезжать – то нужно это делать сразу, уже сейчас.

– Спасибо Вам, Алевтина Вениаминовна, конечно, я согласна. И за тётушкой Вашей присмотрю и в комнате убирать буду. Когда перебираться будем?

– А чего тянуть? Иди, собирай свой портфельчик, –  усмехнулась Алевтина.

Уже через пару часов Регина впервые вошла в огромную Питерскую коммуналку.

Даже прожив в доме достаточное время, девушка так толком и не знала, сколько же семей там живет.

Квартира, расположенная на четвертом этаже, опоясывала по кругу дом-колодец, выходивший фасадом на одну из Линий Васильевского острова.

 В нее было три входа:  парадный и два с "черной" лестницы, огромная коммунальная кухня, которой пользовались не все семьи. Некоторые умудрялись отгородить кусочек места в немаленьких комнатах, где и устраивали себе импровизированные кухоньки с примусами для готовки и столиками для еды.

 Ванная комната поразила Регину. Отделанная бледно-розовым мрамором, по площади она была раза в три больше той комнатенки, в которой выросла девушка, а саму ванну хотелось скорее назвать мини-бассейном. Даже немаленькая квартира Ады не шла ни в какое сравнение с этими апартаментами.

 Вдоль длинного, широкого (хоть на машине проезжай) коридора были видны наглухо закрытые двери. Ни тебе вечной беготни детей, такой обычной для коммуналок Города у Моря, ни разговоров и ссор соседок на общей кухне, ни висящих на крюках и гвоздиках лоханей для стирки и детских велосипедов. Идеальная стерильная чистота и тишина.

Алевтина открыла дверь и пригласила девушку в комнату.

У открытого окна, в кресле-качалке дремала пожилая женщина. Алевтина тихонько потрясла ее за плечо:

– Тётя, просыпайся, я тебе новую жиличку привела, ту, о которой рассказывала пару дней тому.

Старуха приоткрыла веки, но было видно, что еще не совсем очнулась от сна.

Алевтина торопилась, а потому обернулась к Регине:

– Я завтра заскочу, а вы пока тут знакомьтесь. Муж из рейса пришел, гостей сегодня ждем, обед готовить нужно, а пока тётушка проснется, полдня пройдет.

Алевтина чмокнула тётку в щеку, подмигнула Регине:

– Не робей, тётка у меня классная, – и выскользнула из комнаты, тихонько притворив за собою дверь.

Регина продолжала стоять у двери, переминаясь с ноги на ногу, продолжая держать в руках портфель, не зная, что сказать и что делать дальше.

– Не стой у порога, – услышала голос из кресла-качалки:

– Возьми стул, садись рядом со мной, познакомимся поближе.

Девушка огляделась. В центре комнаты стоял овальный обеденный стол, накрытый кружевной скатертью, вокруг стола – четыре венских стула на гнутых тонких ножках, с высокими спинками. Точь в точь, как тот, на котором так любила сидеть у окна ее прабабушка.

Регина взяла стул и подошла к окну. Села.

– Здравствуйте, меня Регина зовут. Меня Ваша племянница привела.

Старуха улыбнулась:

– Да знаю я, знаю … Алевтина небось наговорила, что я совсем из ума выжила? Ну так это она напрасно. Все в порядке у меня с головой. Меня Ольга Пантелеймоновна зовут, но ты, если хочешь, можешь звать меня баба Оля.

Регина вздрогнула, как от удара током. Уже много лет она никого так не называла. Рука непроизвольно потянулась к груди и сжала кулон. В глазах заблестели слёзы.

– Что с тобой, девонька? Ты чего плакать собралась?

– Так бабушку мою звали, точнее прабабушку … я, когда маленькая была, ее бабой Олей называла.

– Ну значит буду тебе вместо прабабки, будем жить-поживать …

И они стали жить-поживать.

Утром Регина уезжала в институт, и, хотя, на метро добираться было гораздо быстрее, девушка так и не привыкла к подземке, добиралась двумя трамваями. Ехать трамваем было всегда интересно, можно любоваться городом, который не был похож ни на один из тех, что видела Регина.

 Прямые улицы и проспекты, серые вычурные дома, минимум зелени. Ленинград был строгим и холодным, прекрасным в своей надменности, завораживал и держал на расстоянии.

После занятий, тем же маршрутом, Регина возвращалась домой.

Работу в столовой пришлось оставить сразу же с началом учёбы, институт – это не школа, нагрузки колоссальные, ни помощи, ни послаблений девушке ждать было не от кого. Судя по всему, до декантессы тоже дошла мерзкая сплетня, и требования к Регине возросли вдвое, чтобы никто не смог заподозрить ни малейшей протекции.

Баба Оля ждала приезда жилички, они вместе готовили немудреный обед, кушали, Регина убирала со стола и садилась за учебники.

Иногда приезжала Алевтина. Привозила полные сумки продуктов, чмокала тётушку в щеку:

– Ну как вы тут? Уживаетесь? Довольна ты жиличкой? Помогает тебе?

– Все у нас хорошо, не беспокойся Алечка.

Алевтина, обведя взглядом комнату, убедившись, что везде чистота и порядок, начинала прощаться:

– Ну всё, я побегу, дел невпроворот, скоро заеду.

После этих визитов баба Оля почему-то всегда становилась грустной:

– Возьми стул, посиди со мной, деточка, – звала она Регину.

Девушка отодвигала учебники и садилась рядом с любимым креслом бабы Оли.

Старая женщина начинала вспоминать свою жизнь, свою молодость, но каждый раз разговор переходил к Блокаде Ленинграда. К страшному голоду и еще более страшному холоду, в котором жили, выживали и умирали люди. В блокаду умерли двое детей бабы Оли, ее муж погиб на фронте, не дожив до Победы несколько недель. Из всей родни у нее осталась только Алевтина.

Регина слушала эту повторяющуюся каждый раз историю и понимала, что старая женщина только и живет в этих воспоминаниях, а здесь и сейчас – так … доживает …

– Всех забрала страшная война, будь она проклята, все давно в земле, а я все живу и живу, – баба Оля горестно вздыхала.

Регина не знала, что сказать. Да и нужно ли что-то вообще говорить в таких случаях. А потому тихонечко поглаживала высохшую, морщинистую руку старой женщины …

Глава четвёртая

Наконец-то на смену холодной Питерской весне, пришло лето, а вместе с ним Белые Ночи и летняя сессия.

Первый учебный год вымотал Регину до предела, она была на грани нервного истощения. Девушка панически боялась не сдать вовремя зачет или экзамен, а потому, вместо того, чтобы любоваться Белыми ночами на Марсовом поле, где любили собираться студенческие компании, сутки напролет просиживала за учебниками.

После сдачи экзаменов, девушка собиралась поехать в Город у Моря.

Ада, с которой у Регины завязалась оживленная переписка, настойчиво приглашала ее, предлагала оплатить перелет, но девушка, приняв приглашение, от денег отказалась, да и ехать она хотела поездом.

Минимум впечатлений за ее короткую жизнь, вполне компенсировался двухдневным путешествием на верхней полке плацкартного вагона.

Регина предупредила Алевтину, что после экзаменов уедет на два месяца, та повздыхала немного, попыталась соблазнить девушку отдыхом на даче в Парголово вместе с бабой Олей, но безуспешно. Девушка так устала от питерских холодов, что ей хотелось только одного: солнца, тепла и моря.

Сессия успешно сдана, прощальный поцелуй бабе Оле, и уже через двое суток, ранним утром, Регину вновь, как много лет тому, приветствовал на перроне мягкий баритон:

« … есть город, который я видел во сне …»

Выйдя из вагона, девушка заозиралась: неужели ее не встретят? Конечно, ехать недалеко и дорогу она знает, но ведь телеграмма с датой приезда была отправлена, да и как-то неприлично заявиться вот так, прямо с вокзала, к практически чужим людям, не смотря на то, что тебя пригласили.

Регина подхватила свой, уже потрепанный портфель, и медленно пошла к вокзалу, думая, что может она поторопилась с приездом: чужие люди, чужая семья со своими проблемами …

Мужская рука обхватила плечи, мужские губы чмокнули в висок, перед лицом возник огромный душистый букет последних, а потому уже немного растрепанных, пионов.

– Ну и куда это мы устремились мелкой рысью меня не дождавшись?

Регина обернулась. Ей улыбался повзрослевший Марик.

Уже к полудню молодые люди были на даче, где их ждали Ада и Нора.

Дни, заполненные солнцем и морем дикого пляжа, сменялись вечерами в Городе, прогулками по бульварам и улицам, посиделками за выносными столиками кафе, поздними ужинами в ресторане, где продолжал работать Марик.

Его музыка, его одухотворенное лицо, казались Регине прекрасными, не напрасно когда-то, много лет тому, его сестра Нора сказала: «Красив, как молодой еврейский бог».

Марик относился к девушке ровно, ничем не выделяя ее из многочисленных Нориных подруг, а Регина, уставшая от нелюбви и одиночества, придумывала себе тайный смысл в его словах и взглядах и влюблялась с каждым днем все сильнее.

Вечером Марик, Нора и Регина в обязательном порядке должны были вернуться на дачу. Никаких ночевок в городской квартире! Если "детей" не было после часа ночи, Ада начинала нервничать, обзванивать всех знакомых, и вполне могла пуститься на поиски. Ну а если бы где-то нашла непослушных отпрысков – скандал был бы неминуем. Страшный скандал! Ведь Ада была настоящей, «правильной», еврейской мамой. И никакого значения не имеет тот факт, что Марику уже двадцать пять, а Норе и Регине по восемнадцать.

Регина обожала ранее утро.

Встав, пока еще весь дом спал, она шла к морю, долго стояла на краю обрыва, дожидаясь, пока над горизонтом, прямо из ультрамариновой глади, начнет появляться серпик солнца. Потом долго плескалась и барахталась в теплой, еще не закаламученной курортниками, воде. Наплававшись, ложилась прямо в песок и смотрела в такое же голубое, как и море, небо, слушала орущих чаек и грелась в первых, еще совсем не жгущих, лучах солнца.

Регина, уже накупавшись, лежала на спине, раскинув руки.

 Что-то ползло по животу, мешало и раздражало. Девушка взмахнула рукой, пытаясь согнать надоедливую муху, но та, не улетая, продолжала щекотать живот. Регина открыла глаза и села на песок.

 Улыбающийся Марик щекотал ее травинкой:

– А ты ранняя пташка. Нора обычно дрыхнет чуть не до обеда.

– Я утро люблю.

– Я тоже … Пойдем поплаваем?

Регина, так и не научившаяся толком плавать, потупилась:

– Я не умею. Так, барахтаюсь, чтобы не пойти ко дну.

– Ну это совсем не проблема, – Марик улыбался, глядя, как смутилась девушка: – Я тебя научу. Поднимайся, пошли в воду.

Юноша протянул Регине руку, помогая встать с песка, и они устремились в море.

 Следующие дни были для девушки самыми счастливыми в жизни.

Утром, стараясь никого не разбудить. Марик тихо скребся в дверь ее комнаты, Регина, быстро надев купальник, выскальзывала во двор. Тихо отворив скрипучую калитку, молодые люди бежали к морю. В своей комнате ворочалась и вздыхала Ада: " Ох, дети – дети …"

Регина уже через считанные дни плавала вполне приличным кролем и научилась нырять с пирса. Казалось, она провела на этом пляже, в этом море, всю жизнь, так комфортно ей было в воде, так гармонично смотрелось на песке пляжа ее загорелое тело.

Вскоре к утренним купаниям добавились вечерние. Регину не пугала темная глубина моря и она с радостью приняла приглашение Марика купаться по ночам. И снова молодые люди были одни.

Нора не собиралась ни вставать ни свет ни заря, ни сбивать ноги ночью, спотыкаясь на узкой тропинке обрыва, ведущей к пляжу. Она предпочитала либо читать книгу, либо отправиться к соседкам-подружкам, а море – да куда оно денется, подумаешь важность какая: море … накупаюсь, когда и если захочу.

 Далеко за полночь Марик и Регина вернулись домой. Стараясь никого не разбудить, по очереди смыли соленую воду под теплыми струйками летнего душа во дворе, нашли на столе накрытую салфеткой тарелку с булочками и кувшин компота. Стакан был один и юноша, наполнив его до краев, отдал девушке. Сам попытался пить из кувшина. Конечно, облился. Липкие сладкие вишневые струи текли по торсу. Молодые люди  смеялись, зажав рты руками.

Потом Марик снова отправился в душ.

 Потом они тихо проскользнули в дом и, когда Регина, уже почти прошла к своей комнате, Марик придержал ее руку, прижал палец к губам и кивнул в сторону своей двери, словно приглашая.

Здесь. В эту ночь. Все и случилось в первый раз.

Марик смотрел в лицо девушки, полусидя в постели, опершись на локоть. Регина, молча, лежала рядом, наблюдая за юношей через неплотно сомкнутые веки.

– Почему ты мне не сказала?

– О чём?

– Что у тебя это в первый раз.

Регина улыбалась:

– А если бы сказала, это что-то бы изменило?

– Нет, наверное. Просто не хочу, чтобы ты потом пожалела, что поторопилась.

– Я не пожалею. Я тебя люблю.

( … бедная, глупая, никем не ученая девочка … она еще не знала, что нельзя говорить мужчине о чувствах первой, нужно набраться терпения и обождать, пока твой избранник дозреет до признания, как бы не разрывал тебя поток эмоций. Ну а если не дозреет – так тому и быть. Не торопись облагодетельствовать мужчину своей любовью. Пойми, для начала, что ему она, твоя любовь, нужна. Никто этого Регине не объяснил, в книгах об этом не говорилось …)

Тихонько, на цыпочках, Ада вошла в комнату девушек. Кровать Регины была пуста. Постояв в конце коридора, глядя на плотно закрытую дверь комнаты сына, Ада вздохнула: " Ох, дети – дети " – и отправилась к себе досыпать.

Над морем, из глубины воды, выплывал одинокий серпик солнца … Никто не приветствовал его радостными криками, никто не торопился умыть солеными брызгами … Дачный посёлок спал.