Текст книги "Жизнь, любовь и прочая магия (сборник) (СИ)"

Автор книги: Рина Михеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Тогда зачем надел? – Август даже глаза вытаращил от удивления.

– Наверное, думал, что на него не подействует, – пожала плечами Гермиона. – Что его сладость окажется сильнее горечи проклятия. Но в результате Чёрному Рыцарю пришлось варить чудодейственное зелье, чтобы продлить жизнь Сладкого Леденца. Спасти его было уже невозможно.

– Он сам виноват, – нахмурилась Эйлин. – Но что же было дальше с Рыцарем?

– Да ничего особенного, – Северус приоткрыл один глаз. – Он так и продолжал выполнять задания Сладкого Леденца, пытался защитить жителей Волшебного Замка и помочь Тридцати Трём Несчастьям победить Красноглазого Гада.

– Но когда победа была близка, Гад натравил на Рыцаря свою ручную змею – огромную и ужасно ядовитую, – подхватила Гермиона.

– И что же?! – взволнованные дети подались вперёд.

– Но тут явилась Добрая Фея и спасла его. А Тридцать Три Несчастья победил Красноглазого Гада, и все зажили мирно и счастливо, – закончил Северус.

– А Чёрный Рыцарь женился на Фее? – хитро прищурившись, спросила Эйлин.

– Да, – вздохнула Гермиона. – Правда, для этого Фее пришлось ещё долго убеждать Рыцаря в своей любви и в том, что он тоже имеет право на счастье. Но Фея была очень упорной, поэтому у нашей сказки счастливый конец, как и положено в сказках. А теперь спать!

– Ладно, – согласился Август. – Только завтра расскажите нам сказку про Двухголовое Рыжее Чудовище – то, что обитало в замке и никому не давало покоя своими шалостями.

– Да! – у Эйлин загорелись глаза. – Было так весело, когда оно перекрасило Чёрного Рыцаря в белый цвет!

– И когда превратило его в гигантскую канарейку, напав из-за угла, – подхватил Август.

– И когда наколдовало прямо в замке болото с лягушками и запустило по коридорам сверкающих драконов, – мечтательно закончила Эйлин.

– Превратило Рыцаря в гигантскую канарейку? – обманчиво мягким тоном переспросил Северус, повернувшись к жене.

– Да! – восторженно сияя глазами, подпрыгнула на диване Эйлин. – Огромную розовую канарейку!

– Розовую? – прищурился Северус, глядя на жену с какой-то весёлой яростью.

Гермиона потупилась.

– Да, жалко, что ты не слышал, папа, – сказал Август.

– Действительно… жаль… – согласился Северус.

Уложив детей и поцеловав их на ночь, Гермиона с некоторой тревогой ждала реакции мужа на её «канареечные фантазии», но тут в окно постучал филин, и Северусу пришлось отвлечься.

– Кажется, это тебе, – он передал жене коротенькую записку от Рона Уизли.

– У Рона и Падмы родились близнецы! – радостно сообщила миссис Снейп, пробежав глазами послание.

Снейп закатил глаза.

– Похоже, должность Двухголового Рыжего Чудовища никогда не бывает вакантной… Сдвоенное порождение Билла Уизли ещё не успеет покинуть Волшебный Замок, как туда заявятся отпрыски Рональда!

– Знаешь, дорогой, на твоём месте я бы больше беспокоилась насчёт Чёрного Двухголового Чудовища, растущего в твоём собственном доме, – заметила миссис Снейп. – Мне кажется, оно изобретательнее всех Рыжих Чудовищ вместе взятых и обладает такой тягой к знаниям, любовью к зельеварению и стремлением к справедливости, какая им и не снилась.

– Взрывоопасная смесь… – задумчиво протянул Северус.

– Тонко подмечено, – улыбнулась Гермиона.

Вместо ЭПИЛОГА. [Больше, чем жизнь]

{Северус Снейп о любви}

Что можно написать о любви? Что можно сказать о ней? Слова – лишь тени. Нет, даже меньше чем тени. Они – условные обозначения. Когда речь идёт о предметах и действиях, этого довольно. Но между словом и чувством пропасть столь же непреодолимая, как между огоньком свечи и пылающей яростью Солнца во всей его мощи.

Слова – это мёртвые схемы, способные передать ровно столько, сколько в состоянии понять и почувствовать тот, кто их читает, – и ни на гран больше. Ведь их наполнение читающий ищет внутри себя, если вообще даст себе труд что-то искать и пытаться понять.

Лишь музыка способна передать больше – язык души, в котором нет слов, – только чистое звучание чувства. Но я не музыкант и не композитор, и, наверное, это хорошо. В этом мире и без меня достаточно боли и тоски.

Если бы я мог написать музыку своей любви, она рвала бы сердца и терзала души тех, кто способен чувствовать, а прочие пожали бы плечами и с равнодушной усмешкой заказали бы музыку повеселее.

Иногда я завидую им, хотя и осознаю, что они достойны скорее презрения, чем зависти. Они не знают, что такое любовь.

А я? Я знаю. Любовь – это бесконечная горечь, боль и тоска, это стыд и вина, это растоптанные надежды и сломанные крылья. Это спазм, сжимающий горло и не дающий вдохнуть, это стон, зарождающийся в глубине твоего существа и рвущийся наружу безумным воем.

Это желание прекратить пожирающую тебя боль, пусть даже вместе с жизнью, и невозможность расстаться с ней, потому что даже эта боль тебе дорога и даже она значит больше, чем жизнь, ведь она рождена твоей любовью и связывает тебя с ней. И ты с маниакальным упорством копаешься в незаживающей ране, всё остальное в тебе мертво, всего остального просто не существует, – есть только боль, рождённая любовью.

Когда-то я прочёл, что безответной любви не бывает. Безответное чувство – это не любовь. Потому что любящий переполнен желанием отдавать, а тому, кому ты не нужен, ничего отдать невозможно.

О да! Я сполна изведал это – желание отдавать… Отдать всё, без остатка, до последнего вздоха.

Но ей ничего не было нужно – от меня.

Мудрые люди, кажется, перепутали любовь с рынком. Если ты не нужен тому, кого любишь, – найди другого. Может быть, в этом и есть смысл. Если бы я мог поверить, что тот, кого она выбрала, даст ей всё, что мог бы дать я, и ещё больше. Если бы.

Но покажите мне того любящего, который способен поверить в это! Разве он мог любить её, как я… Каким бы ни был ответ на самом деле, для меня он мог быть только отрицательным.

А потом… Больнее любви может казнить лишь вина. И я испытал это на себе в полной мере. Но пожираемый виной и неутолимой тоской, я был нужен – её сыну, а значит – ей. Я мог сделать хоть что-то, что было ей нужно, чего хотела бы она. Я служил – ей, я отдавал, пусть это был не дар, а долг, долг, которого не оплатить никогда, даже отдав свою жизнь многократно, потому что её жизнь для меня ценнее в тысячи раз.

И после того, как я отдал ради этой цели всё, что мог, всё, что имел, было бы правильно просто завершить этот путь, но мне не дали уйти. Другая девушка с другими глазами – в них не было колдовской зелени, в них не было весны, они напоминали не о молодой траве, а об осеннем листопаде, о горьком мёде, о янтаре, о… Солнце.

Но я ощущал лишь пустоту. Мне казалось, что внутри меня всё выжжено, остались лишь угли и пепел. Я уже умер. Кажется, даже моя любовь уже умерла – я отдал ей всё, что у меня было, я отдал ей всего себя.

Зачем эта незнакомая девушка, которую я знал раньше как Гермиону Грейнджер, помешала мне? Зачем не дала уйти? По какому праву?! «Потому что я не могла поступить иначе», – говорила она. Но её глаза говорили о другом.

Я не хотел знать – о чём. Мне это было не нужно. Мёртвым вообще больше ничего не нужно – в этой жизни. Но она не уходила, не оставляла меня в покое, к которому я так стремился. Разве не этого я хотел уже очень давно? Разве не покоя? Но она не уходила.

И хуже всего было то, что она не уходила не только из моей жизни, но и из моих мыслей. Из моей… души? Она не уходила. Глупая девочка. Теперь она хотела отдавать, отдавать тому, кому от неё ничего не нужно.

Говорят, что любовь – это радость, это счастье. Да любили ли они когда-нибудь?! Что они знают о любви – эти мотыльки, путающие свечу и Солнце. От одной перелетающие к другой, лишь иногда опаляющие крылышки, но не подозревающие, что можно сгореть дотла. Я сгорел.

Так почему же мне снова больно, откуда снова – тоска?! Зачем эта девчонка не оставляет меня в покое… Её глаза, её взгляд – теперь они преследуют меня… Любовь – радость? Тогда почему же она страдает? Пусть я не заслуживал ничего иного, пусть моя любовь была неправильной, не такой, какой должна быть, но она-то чем провинилась?

Тем, что полюбила не того… Эта ошибка повторяется снова и снова. Её повторяют и лучшие из людей.

Любовь – это неумолимый палач. Он пришёл за мной снова. Я уже умер, но она вернула меня из-за черты. И всё началось сначала. Но теперь всё иначе. Это она любит. А я?

Я боюсь. Да, любовь – это страх. Страх снова пережить всю ту боль, которая однажды уже убила меня после без малого тридцати лет мучений. И страх, что ничего уже больше не будет, что я и в самом деле умер, и мне осталась лишь пустота.

А потом – страх, что она когда-нибудь всё же откроет глаза и поймёт, что я не достоин её любви. Страх, что она уйдёт. Страх, что она останется. Из жалости, из чувства долга. Страх, что я замучаю её своими страхами, страх, что с ней может что-нибудь случиться, что она несчастлива со мной, что ей будет плохо без меня, если я оставлю её одну…

А вы говорите – любовь. Говорите: любовь – это жизнь. Любовь – это больше, чем жизнь.