Текст книги "Бесконечное море"

Автор книги: Рик Янси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Рик Янси
Бесконечное море

Посвящается Сэнди – стражу бесконечности

Во мне – как море безгранична щедрость

И глубока любовь: чем больше я

Даю тебе, тем больше я имею…

Уильям Шекспир (Перевод Аполлона Григорьева)

Copyright © 2014 by Rick Yancey

© И. Русакова, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

* * *

Рик Янси – уроженец Флориды, филолог по образованию и налоговый инспектор с десятилетним стажем. А также автор нескольких романов для взрослых, автобиографии «Откровения сборщика налогов» («Confessions of а Tax Collector») и рассчитанных на юную аудиторию популярных циклов об Альфреде Кроппе и о монстрологе. Он удостоен ряда престижных литературных премий. Когда Рик не пишет книги, не думает о книгах, не разъезжает по стране ради обсуждения книг, он охотно уделяет время семье.

Душевный и яростный эпос, полный великого героизма и столь же великих сюрпризов… Сильная книга и по мнению критики, и по мнению читателей.

Booklist

Фантастико-приключенческий эпос о нашествии грозных пришельцев. Гарантируется прочтение в один присест.

Bookseller

Замечательный роман! Его ни в коем случае нельзя упустить из виду. Захватывающая история выживания с элементами романтики, хоррора и антиутопии.

Wall Street Journal

Пшеница

Урожая не будет.

Весенние дожди пробудили спящие побеги, маленькие ростки выстрелили из влажной земли, поднялись и потянулись, как люди после долгого сна. Весна дала дорогу лету, ярко-зеленые стебли потемнели, стали темно-желтыми, а потом золотисто-коричневыми. Башни густых клубящихся облаков приносили дождь, в поселившихся под куполом неба бесконечных сумерках поблескивали коричневые стебли. Пшеница росла, спелые колосья сгибались под ветром прерий. Это было похоже на колышущийся занавес, на бескрайнее волнующееся море, которое тянулось до самого горизонта.

Когда пришло время жатвы, не осталось ни одного фермера, который сорвал бы колос со стебля, растер его в своих мозолистых ладонях и сдул с зерен чешуйки. Не было жнеца, который пожевал бы зерна и почувствовал, как их тонкая шкурка трескается у него на зубах. Фермер умер от чумы, его уцелевшие родные бежали в ближайший город, где их, как и миллионы других, настигла и уничтожила Третья волна. Теперь старый дом фермера, построенный еще его дедом, превратился в необитаемый остров в бесконечном коричневом море. Дни становились короче, ночи холоднее, и пшеница потрескивала на сухом ветру.

Она пережила град и молнии летних ливней, но шансов спастись от холода у нее не было. Когда беглецы нашли убежище в этом старом доме, колосья уже погибли под жестокими ударами заморозков.

Пятеро мужчин и две женщины, которые еще в канун посевной страды не были знакомы друг с другом, пришли к негласному уговору, что самый слабый из них важнее, чем все они, вместе взятые.

Мужчины, сменяя друг друга, дежурили на веранде. Днем безоблачное небо было похоже на ярко-голубое зеркало, солнце скользило по нему к закату и подсвечивало тускло-коричневую пшеницу мерцающим золотистым светом. Ночи наступали резко, – казалось, кто-то просто со злостью захлопывает дверь и в тот же момент сияние звезд перекрашивает золотисто-коричневые поля в серебряный цвет.

Механизированный мир умер. Землетрясения и цунами уничтожили побережье. Чума поглотила миллионы.

Люди на веранде старого фермерского дома смотрели на пшеницу и думали о том, что ждет их дальше.

После полудня стоявший на посту мужчина увидел, как черная полоса рассекает мертвое пшеничное море, и понял: кто-то или что-то движется к старому фермерскому дому. Он окликнул тех, кто был в комнате. Одна из женщин вышла к нему на веранду. Вместе они смотрели, как высокие злаки исчезают в коричневой стихии, будто сама земля всасывает их в себя. Кто бы или что бы ни приближалось к людям, его не было видно над стеблями. Мужчина спустился с крыльца и направил винтовку в сторону поля. Женщина на веранде замерла. Все остальные в доме приникли к окнам. Они молчали. Ждали, когда раздвинутся колосья.

Когда это наконец случилось, из пшеницы появился ребенок, и тишина ожидания сразу была нарушена. Женщина сбежала с крыльца и опустила ствол винтовки, направленной на маленького пришельца:

– Это всего лишь ребенок. Ты будешь стрелять в такого кроху?

Мужчина скривился. Он не знал, как правильно поступить, и злился оттого, что теперь нельзя верить в самые простые истины.

– Откуда мы знаем, кто он? – спросил мужчина. – Как можно быть вообще хоть в чем-то уверенным?

Малыш, спотыкаясь, вышел из пшеницы и упал. Женщина подбежала к нему, взяла на руки и прижала его чумазое лицо к своей груди. Человек с винтовкой встал на ее пути.

– Он замерз. Надо отнести его в дом, – сказала женщина.

У мужчины заныло сердце, его, как в тисках, сжимали два мира, прежний и нынешний. Человек разрывался между тем, кем был раньше, и тем, кем стал. На него давил груз невысказанных обещаний.

«Это всего лишь ребенок. Ты будешь стрелять в такого кроху?»

Женщина прошла мимо него, поднялась по ступенькам на веранду и скрылась в доме. Мужчина склонил голову, как будто в молитве, потом поднял лицо к небу, будто просил о чем-то. Он подождал несколько минут на случай, если из пшеницы выйдет кто-то еще. Трудно было поверить в то, что малыш выжил в одиночку. Как такое вообще возможно?

Ступив на порог старого фермерского дома, мужчина увидел, что ребенок сидит у женщины на коленях. Она завернула его в одеяло и поила водой. Малыш крепко держал чашку покрасневшими от мороза пальцами, а все беженцы собрались в комнате и, словно потеряв дар речи от удивления, смотрели, как он пьет.

Как такое может быть?

Малыш захныкал. Он переводил взгляд с одного взрослого на другого, искал знакомое лицо, но все они были чужими. Впрочем, эти люди не знали друг друга до конца старого мира. Малыш пожаловался, что ему холодно и у него плохая ранка в горле.

Женщина пальцем открыла ему рот и увидела воспаление у гортани. Но она не заметила ни провода толщиной с волосок, ни крохотной гранулы, к которой он был подсоединен. Наклоняясь над малышом, заглядывая ему в рот, она не могла знать, что устройство настроено на углекислый газ.

Наше дыхание – спусковой крючок.

Ребенок – оружие.

Взрыв мгновенно стер с лица земли старый фермерский дом.

Пшеница продержалась дольше. Исчезло все: и дом, и надворные постройки, и силосная башня, где каждый год хранили богатый урожай. Но сухие гибкие стебли превратились в пепел, на рассвете сильный северный ветер из прерий поднял его к небу и перенес на сотни миль. И там он серым и черным снегом равнодушно выпал на бесплодную землю.

Книга первая

I
Проблема с крысами

1

Мир – это часы, у которых кончается завод.

Я слышу это, когда ветер ледяными пальцами скребет в окно. Я чую это в запахе заплесневелого ковролина и гниющих обоев в старом отеле. Я чувствую это в груди у Чашки, когда она спит. В стуке ее сердца, в ритме теплого дыхания, согревающего холодный воздух… Пружина часового механизма слабеет.

В противоположной от меня части комнаты, у окна, стоит на посту Кэсси Салливан. Лунный свет просачивается в тонкую щель между шторами и подсвечивает облачка пара, вырывающиеся при каждом ее выдохе. Маленький брат Кэсси спит на кровати, которая стоит рядом с ней. Бугорок под грудой одеял. Голова Кэсси движется подобно маятнику: окно – кровать, кровать – окно. Эти повороты, темп ее дыхания, как и посапывание Наггетса и Чашки, как и мой собственный пульс, – все указывает на то, что кончается завод часов.

Я выбираюсь из-под вороха пледов и встаю. Чашка стонет во сне и зарывается глубже под одеяла. Холод мешает подняться и сжимает грудь, хотя я полностью одета, если не считать парки и ботинок, которые лежат в изножье кровати. Салливан наблюдает за тем, как я зашнуровываю обувь и надеваю куртку, а потом иду к шкафу за своим рюкзаком и винтовкой. Потом я подхожу к окну и останавливаюсь рядом с Кэсси. Чувствую, надо бы сказать что-то перед уходом. Мы можем больше не увидеться.

– Ну что, ты идешь? – говорит Салливан.

Ее белая кожа светится в молочном свете, а веснушки как будто плавают над носом и перед щеками.

Я закидываю винтовку на плечо:

– Да, иду.

– Знаешь, Дамбо – я понимаю. Это из-за больших ушей. Наггетс – потому что Сэм такой маленький. Чашка – тоже понимаю. Зомби – не очень. Бен не хочет рассказывать. Ну и Кекс, я догадываюсь, – из-за того, что он такой пухляк. Но почему – Рингер?

Я понимаю, что происходит. Кэсси больше не доверяет никому, кроме Зомби и своего брата. Кличка Рингер вызывает у нее паранойю.

– Я человек.

– Ага. – Она смотрит сквозь щель в шторах на мерцающую ото льда автостоянку двумя этажами ниже. – Кто-то мне уже такое говорил. И я, как дура, ему поверила.

– Ну, учитывая обстоятельства, не такая уж ты и дура.

– Не прикидывайся, Рингер, – резко обрывает меня Салливан. – Я знаю, ты не веришь в историю Эвана.

– Я верю тебе. А в его историю – нет. Бредятина какая-то.

Я иду к выходу, пока она на меня не набросилась. С Кэсси Салливан лучше не заводить разговоры об Эване Уокере. Я не имею ничего против Кэсси. Эван для нее – ветка над обрывом, за которую она цепляется. И не важно, что его больше нет. От этого она держится за свою ветку еще крепче.

Чашка не издает ни звука, но я чувствую, что она на меня смотрит. Я знаю, что она не спит, и возвращаюсь к кровати.

– Возьми меня с собой, – шепчет она.

Я отрицательно качаю головой. Мы уже сто раз это проходили.

– Я ненадолго, всего на пару дней.

– Обещаешь?

– Так не пойдет, Чашка. Обещание – единственная валюта, которая у нас осталась. Ее надо расходовать с умом.

Нижняя губа Чашки начинает дрожать, глаза на мокром месте.

– Эй, что я тебе об этом говорила, солдат? – Я подавляю желание дотронуться до нее. – Первый приоритет?

– Никаких плохих мыслей, – послушно отвечает Чашка.

– Потому что плохие мысли?..

– Делают нас слабыми.

– И что случается, когда мы становимся слабыми?

– Мы умираем.

– А мы хотим умереть?

Чашка трясет головой:

– Пока еще нет.

Я дотрагиваюсь до ее лица. Холодные щеки, горячие слезы.

«Пока еще нет».

Учитывая, что время человечества практически истекло, эта девочка, наверное, уже достигла среднего возраста. Салливан и я – мы старые. А Зомби? Вообще древний.

Он ждет меня в холле. На нем лыжная куртка, под ней ярко-желтая толстовка с капюшоном – эти вещи мы откопали в гостиничном хламе. Зомби бежал из «Приюта» в одном тонком медицинском костюме. Даже под отросшей бородой нельзя не заметить лихорадочного румянца. Рана от пули, которую я ему «подарила», открылась во время побега. Его заштопал наш двенадцатилетний медик, но в шов, видимо, попала инфекция. Зомби облокотился на стойку, другой рукой держится за бок и пытается делать вид, будто все круто.

– Я уже решил, что ты передумала, – говорит он.

Глаза у него блестят, как будто он надо мной подшучивает, но на самом деле это может быть от того, что у него жар.

Я мотаю головой:

– Чашка.

– С ней все будет в порядке.

Чтобы подбодрить меня, он пускает в ход одну из своих убийственных улыбок. Зомби не способен до конца понять, насколько драгоценны обещания, иначе он ими так просто не кидался бы.

– Я не о Чашке беспокоюсь. Ты хреново выглядишь, Зомби.

– Это все погода. Дурно влияет на мой цвет лица.

Шутку сопровождает еще одна улыбка. Он наклоняется ко мне в надежде, что я включусь в игру:

– Рядовой Рингер, наступит день, когда ты улыбнешься моему приколу, и тогда весь мир треснет по швам.

– Я не готова взять на себя такую ответственность.

Зомби смеется, и кажется, я слышу хрип у него в груди.

– Держи. – Он протягивает буклет о пещерах.

– У меня уже есть.

– Этот тоже возьми, на случай, если свой потеряешь.

– Я не потеряю, Зомби.

– С тобой пойдет Кекс.

– Нет, не пойдет.

– Я здесь командую. Он пойдет.

– Тебе здесь Кекс нужнее, чем мне там.

Зомби кивает. Он знал, что я скажу «нет», но не мог не использовать последнюю попытку.

– Может, нам лучше все отменить, – произносит Зомби. – Я хочу сказать: здесь все не так уж и плохо. Какая-то тысяча клопов, несколько сотен крыс и пара десятков трупов. Зато вид просто фантастический…

Все шутит, все пытается заставить меня улыбнуться. Зомби смотрит на буклет, который держит в руках.

«Плюс двадцать четыре градуса круглый год!»

– Да, пока нас не занесет снегом или снова не ударит мороз. Зомби, ситуация неустойчивая. Мы и так слишком засиделись.

Мне его не понять. Мы уже тысячу раз это обсуждали, а Зомби хочет еще и в тысячу первый. Он меня иногда удивляет. Я стою на своем:

– Мы должны использовать этот шанс. И ты знаешь: мы не можем идти туда вслепую. Есть вероятность, что в этих пещерах прячутся другие выжившие, – вдруг они не готовы расстелить для нас ковровую дорожку? Особенно если им уже довелось познакомиться с кем-нибудь из глушителей Салливан.

– Или с рекрутами типа нас, – добавляет Зомби.

– Так что я все разведаю и через пару дней вернусь.

– Ловлю на слове.

– Это было не обещание.

Больше говорить не о чем. И есть еще миллион вещей, которые нам так и не удалось обсудить. Возможно, мы больше не увидимся. Я знаю, Зомби тоже об этом думает, потому что он произносит:

– Спасибо, ты спасла мне жизнь.

– Я всадила пулю тебе в бок, и теперь ты можешь умереть.

Зомби качает головой. Его глаза блестят от лихорадки. Почему его назвали Зомби? Это похоже на знак. В первый раз я увидела его на плацу. Он отжимался на кулаках: лицо скривилось от напряжения, с рассаженных костяшек на асфальт сочилась кровь.

– Кто этот парень? – спросила я тогда.

– Его зовут Зомби, – был ответ.

Мне сказали, что он сразился с чумой и победил, а я не поверила. Никто не способен на такое. Чума – это смертный приговор. Тогда сержант Резник, инструктор по строевой подготовке, стоял, наклонившись над ним, и орал во всю глотку, а Зомби, в мешковатом комбинезоне, уже превысив предел возможного, делал следующий жим. Не знаю, почему я удивилась, когда он приказал мне выстрелить ему в бок. Таким образом Зомби хотел сдержать невыполнимое обещание, которое дал Наггетсу. Если смотрел в глаза смерти и она сморгнула первой, ты можешь все.

Даже читать чужие мысли.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит Зомби.

– Нет, не знаешь.

– Ты думаешь, не поцеловать ли меня напоследок.

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я. – Зачем заигрываешь со мной?

Он пожимает плечами. Его улыбка кривится так же, как изгибается все его тело, когда он опирается на стойку.

– Это нормально. Ты разве не скучаешь по обычным вещам? – Он сверлит меня глазами, непонятно, что он постоянно пытается во мне разглядеть. – Ну, знаешь, я имею в виду рестораны с автораздачей и кино в субботу вечером, вафельные брикеты с мороженым, новые сообщения в «Твиттере»?

Я мотаю головой:

– Меня не было в «Твиттере».

– А в «Фейсбуке»?

Я начинаю злиться. Порой трудно представить, как Зомби умудряется заходить так далеко. Цепляться за то, что мы потеряли, – все равно что надеяться на несбыточное. Обе дороги заканчиваются тупиком под названием «отчаяние».

– Фигня, – говорю я. – Теперь уже все это не имеет значения.

Зомби смеется. Его смех поднимается изнутри, как пузырьки в горячем источнике, и я больше не злюсь. Ясно, что он ставит на свое обаяние, но это понимание ничего не меняет. Вот почему, кроме всего прочего, Зомби иногда выводит меня из равновесия.

– Забавно, – замечает он. – Как много смысла мы придаем всему этому. А знаешь, что действительно важно?

Зомби ждет, что я отвечу. Я чувствую, что он хочет меня подловить, и решаю промолчать.

– Звонок на урок, – говорит он.

Вот теперь он загнал меня в угол. Я понимаю, что тут какой-то фокус, но у меня нет против него приема.

– Звонок?

– Самый обычный звук в мире. И когда все закончится, он снова прозвонит.

Зомби настойчив, – может, волнуется, что до меня не дойдет.

– Подумай об этом! Когда он снова прозвонит, все вернется на свои места. Дети побегут в класс, рассядутся и будут изнывать от скуки, пока не раздастся последний звонок, а потом будут думать о том, чем займутся вечером, в уик-энд, в следующие пятьдесят лет. Им, как и нам, будут рассказывать о природных катастрофах, эпидемиях и мировых войнах. А в конце урока, когда затренькает звонок, все побегут на ланч и будут жаловаться, что картофельные наггетсы сырые. «Да уж, семь миллиардов – реально много. Грустно все это. Ты будешь эти наггетсы?» Это – нормально. Вот что имеет значение.

Похоже, это не шутка.

– Сырые картофельные наггетсы?

– Ладно, хорошо, я кретин.

Зомби улыбается. Зубы у него, по контрасту с отросшей щетиной, кажутся очень белыми. Я думаю о том, будет ли щекотаться его борода, если я его поцелую.

Гоню от себя эту мысль. Обещания бесценны, а поцелуй – это разновидность обещания.

2

Незатуманенный свет звезд проникает сквозь черные космические просторы и окрашивает шоссе перламутровым цветом. Ничто, кроме ветра над вымершей землей, не нарушает зимней тишины.

Я сажусь на корточки за внедорожником и напоследок смотрю на отель. Стандартный белый двухэтажный кубик среди множества таких же кубиков. Всего в четырех милях от лагеря «Приют», превратившегося в огромную воронку стараниями Уокера. В его честь мы и назвали этот отель. Салливан сказала нам, что они с Эваном договорились здесь встретиться. Лично я думала, что здание очень уж близко к «месту преступления», в нем сложно держать оборону, да и вообще – Эван Уокер мертв. Для встречи в условленном месте нужны как минимум двое, о чем я и напомнила Зомби. Мои доводы не были приняты. Если Уокер действительно был одним из них, он мог найти способ уцелеть.

– Как? – спросила я.

– Там были капсулы для эвакуации, – сказала Салливан.

– И?..

Салливан сдвинула брови и сделала глубокий вдох:

– И… он мог бежать на одной из них.

Я посмотрела ей в глаза. Она не отвела взгляда. Ни я, ни она не вымолвили ни слова. Потом в разговор вступил Зомби:

– Слушай, Рингер, мы должны где-то укрыться. – Тогда он еще не нашел буклет о пещерах. – И попробуем принять его слова на веру.

– Слова о чем? – поинтересовалась я.

– О том, кто он на самом деле. – Зомби взглянул на Салливан, которая продолжала сверлить меня взглядом. – И о том, что он сдержит свое обещание.

– Он обещал, что найдет меня, – объяснила Салливан.

– Грузовой самолет я видела, – сказала я. – Но никаких эвакуационных капсул не заметила.

Бледные щеки Салливан покраснели под веснушками.

– Только из-за того, что ты не видела…

Я повернулась к Зомби:

– Это все бред какой-то. Они опережают нас в развитии на тысячи лет, зачем ему выступать против своих?

– Тут я не стал бы задаваться вопросом «зачем», – с легкой улыбкой заметил Зомби.

– Вся его история какая-то мутная, – заявила я. – Чистое сознание занимает человеческое тело… Если они способны обходиться без физического воплощения, для чего им какая-то планета?

– Может, она нужна для определенных целей, – не отступал Зомби.

– Для каких? Решили заняться животноводством? Или негде проводить отпуск?

Меня не покидало беспокойство, тихий внутренний голос твердил свое: «Что-то тут не так. Что-то не стыкуется». Но я не могла понять, в чем загвоздка. Всякий раз, когда я пыталась ухватить за хвост ответ, он от меня ускользал.

– Тогда не было времени ударяться в детали! – вскинулась Салливан. – Для меня самым главным было спасти брата из лагеря смерти.

Я прекратила разговор. Казалось, у Салливан голова вот-вот взорвется.

Теперь, глядя напоследок на отель, я вижу в окне второго этажа ее голову. И это плохо, по-настоящему плохо, потому что она легкая мишень для снайпера. Следующий глушитель в жизни Салливан может оказаться не таким влюбчивым, как первый.

Я ныряю в полосу деревьев, растущих вдоль дороги. Под ногами хрустят останки осени: листья, сжавшиеся, как кулаки, разбросанные падальщиками человеческие кости. Холодный ветер доносит слабый запах дыма. Мир будет гореть еще сотни лет. Огонь поглотит все, что мы сделали из дерева, пластика, резины и ткани, а потом вода, ветер и время превратят наши постройки из камня и металла в пыль. Как все просто оказалось! Мы-то всегда воображали, что при вторжении инопланетяне уничтожат нас своими бомбами или лучами. На деле им для этого нужны всего лишь небольшая помощь матери-природы и время. И еще, если верить Салливан, человеческие тела. Хотя, по ее же словам, они ни к чему иным.

Что-то тут не сходится. Виртуальная реальность не нуждается в физически существующей планете. Салливан не стала бы меня слушать, а Зомби ведет себя так, будто это все ерунда. Говорит, в чем бы ни была причина, главное – они хотят, чтобы все мы умерли. А остальное не имеет значения.

Может быть. Только я так не думаю.

Из-за крыс.

Я забыла сказать Зомби о крысах.