Текст книги "Проклятье вендиго"

Автор книги: Рик Янси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Закончив, Хок начал плакать. Монстролог – и вороны – плакать не стали. Когда мы ушли, птицы устроили свой обряд. Обернувшись, я увидел, как они прыгают по импровизированной могиле, склевывая ошметки внутренностей, которые Уортроп стряхнул со своего плаща.

Наскоро позавтракав сухим печеньем и горьким кофе, мы снялись со стоянки. Хотя обоим мужчинам очень хотелось сделать последний переход до Песчаного озера, они сочли необходимым обследовать лес при свете дня, так что мы в течение часа бродили в поисках улик, которые могли бы помочь разгадать загадку нашей ужасной ночной находки. Мы ничего не нашли – ни следов, ни клочков одежды, ни вещей, ни свидетельств какого-либо человеческого присутствия. Словно Пьер Ларуз просто свалился с неба и так неудачно приземлился.

– Это невозможно, – задумчиво сказал наш проводник, стоя у сломанного ствола тсуги.

– Это случилось, следовательно, это возможно, – ответил монстролог.

– Но как? Как он сумел поднять тело на восемь футов над землей – если только на чем-нибудь не стоял? А если стоял, то на чем? Я думаю, их было не меньше двух, может, больше. Трудно представить, что у этой истории всего один автор. Но еще больше беспокоит не как это было сделано, а почему? Если бы мне понадобилось убить человека, я бы не стал себя утруждать, сдирая с него кожу и насаживая на кол. Зачем было делать это?

– Похоже, здесь есть ритуальный аспект, – сказал Уортроп. – Автор, как вы его назвали, мог хотеть чего-то символического.

Хок задумчиво кивнул.

– Ларуз задолжал половине города. Я разбирал не одну жалобу на его мошенничество.

– Ага. Значит, возможно, разгневанный кредитор его похищает, тащит за много миль в дебри, освежевывает его – как это поэтично! – а потом откусывает кусок его сердца.

Хок невольно усмехнулся.

– Мне это нравится больше, чем другой вариант, доктор. Подозреваю, что наш друг Джек Фиддлер скажет, что Лесной старец сделал какое-то неуклюжее движение и уронил его с высоты!

Монстролог мрачно кивнул.

– Меня очень интересует, что скажет наш друг Джон Фиддлер.

Часть восьмая
«Я пришел за своим другом»

Его настоящее имя было Жаувуно – гижиго – гаубоу – «Тот, кто стоит в южном небе», – или, согласно записям Компании Гудзонова залива, с которой он торговал, Майсаниннине или Меснавстено, на языке индейцев кри это означает «элегантный человек».

Он был сыном вождя, Пимичикага («Стоящего в стороне от реки Поркьюпайн»), и огимаа, или шаманом, племени. Его уважали до благоговейного страха за его умения и власть – особенно над злыми духами, которые вселялись в его соплеменников во время голода. Он говорил, что убил четырнадцать этих созданий, которые «пожирают весь людской род», последней из них в 1906 году была Васакапикуай, племянница его брата Джозефа. Наградой за этот самоотверженный акт альтруизма стал его арест канадскими властями год спустя.

После того как его обвинили в убийстве и приговорили к смертной казни, Джон Фиддлер сбежал – из тюрьмы и от унизительного правосудия белого человека. Он сам привел приговор в исполнение. На следующий день после побега его нашли висящим на дереве.

Ему было без малого пятьдесят, когда он встретился со своим духовным собратом – доктором Пеллинором Уортропом, экспертом естественной философии аберрантных видов, – но выглядел гораздо старше. Зима за зимой с их жестокими морозами, невообразимые тяготы и убожество жизни в суровой субантарктической природе взяли свое; казалось, ему не пятьдесят, а семьдесят, у него была растрескавшаяся и сморщенная кожа, на лице, темном и изношенном, как старый ботинок, доминировали глаза: темные, глубоко посаженные, напряженные, но добрые. Это были глаза человека, который видел слишком много страданий, чтобы воспринимать их слишком серьезно.

Мы добрались до примитивного царства Джека Фиддлера, затерянного в канадских лесах на берегу Песчаного озера, только к ночи, после самого тяжелого дня всего нашего пути из Рэт Портиджа, дня, когда напор Уортропа и тревоги Хока довели нас почти до полного изнеможения. Возбуждение Хока с течением дня все нарастало, он шарил взглядом по тропе, видя угрозу в нашей тени, дурные знаки даже в самых незначительных задержках.

– Вы заметили, доктор, – сказал он на коротком обеденном привале, – что с самого Рэт Портиджа мы не видели ни одного животного? Ни лося, ни оленя, ни лисы – никого. Никого, кроме птиц и насекомых, но они не в счет. Никогда так не бывало, чтобы я в этих лесах никого не видел. Нет даже белок – а в это время года они суетятся больше всего. А мы не видели ни одной!

Уортроп хмыкнул.

– Мы были не совсем тихи, уж точно не как церковные мыши, сержант. Но я согласен с вами, что это необычно. Говорят, перед самым извержением Кракатау все островные животные очертя голову бросились в море.

– Что вы имеете в виду?

Монстролог улыбался.

– Возможно, на горизонте появилось громадное бедствие, и мы оказались единственными животными, настолько тупыми, чтобы остаться.

– Вы говорите, что лоси умнее нас?

– Я говорю, что за большой мозг приходится расплачиваться. Мы часто подавляем своими доводами правильные инстинкты.

– Ну, об этом я не знаю. Но все это как-то странно. Один волк может разогнать всех в лесу на целые мили вокруг – но что может прогнать волка?

Если у доктора был ответ, то он держал его при себе.

Когда солнце опустилось в темные воды озера, раскрасив его поверхность последними яркими лучами, навстречу нам на берег вышла группа старейшин. Казалось, наш приход не стал для них неожиданным. Нас встретили с большой торжественностью и предложили свежую рыбу и вяленую оленину, что было с благодарностью принято. Мы ужинали у ревущего костра в броске камня от берега с любезно накинутыми нам на колени одеялами, потому что после захода солнца температура резко упала. На трапезу собралась вся деревня, но ели только мы. Деревенские смотрели на нас с напряженным, хотя и немым, любопытством. Так далеко в лесах белые люди были большой редкостью, объяснил Хок, сюда редко добирались даже миссионеры, да и те уходили с тяжелым сердцем. Похоже, чукучаны совсем не волновались о судьбе своих бессмертных душ.

Они знали сержанта Хока и говорили с ним на своем языке. Я почти ничего не понимал, конечно, за исключением слов «Уортроп», «Чанлер» и «аутико». Взрослые держались на почтительном расстоянии, но дети дали волю своему любопытству и приближались все ближе, пока не сгрудились вокруг нас. Один из них неуверенно протянул руку и стал тыкать пальцами в мою белую кожу и грубо вязаную куртку. Пожилая женщина прикрикнула на них, и они бросились врассыпную.

Другая женщина, гораздо моложе – одна из жен шамана, как я потом узнал, – проводила нас в вигвам нашего хозяина, конусовидное сооружение из плетеных циновок и березовых прутьев. Шаман был один, он сидел на циновке у маленького костра посередине вигвама в широкополой шляпе и в накинутом на плечи ритуальном одеяле.

– Танси, Джонатан Хок, – приветствовал он сержанта. – Танси, танси, – сказал он Уортропу, жестом приглашая нас сесть рядом с ним.

Наше неожиданное появление в его деревне никоим образом его не встревожило, и он смотрел на нас с доктором просто с легким любопытством. В отличие от многих своих изгнанных, преследуемых и убитых собратьев, клан чукучанов, если не считать забредающего иногда с добрыми намерениями, но без надежды на успех миссионера, европейские завоеватели не беспокоили.

– Я слышал о твоем приходе, – сказал он Хоку, который переводил для нас разговор. – Но не ждал, что ты вернешься так скоро, Джонатан Хок.

– Доктор Уортроп – друг Чанлера, – сказал Хок. – Он тоже огимаа, Окимакан. Очень сильный, очень могущественный огимаа. Как и ты, он убил много аутико.

– Я не делал ничего такого, – запротестовал глубоко обиженный доктор.

Джек Фиддлер, казалось, смутился.

– Но он не ийинивок, – сказал он Хоку. – Он белый.

– В своем племени его называют монстролог. Все злые духи его боятся.

Фиддлер в дымном свете прищурился, глядя на моего хозяина.

– Я этого не вижу. Его атка’к скрыта от меня.

Он перевел свои бездонные глаза на меня, и я поежился от их спокойной силы.

– Но вот этот – его атка’к ясная. Она летит высоко, как ястреб, и видит землю. Но есть что-то… – Он подался вперед, вглядываясь мне в лицо. – Что-то тяжелое он несет. Большую ношу. Слишком большую для такого молодого… и такого старого. Такого молодого и старого, как миси-манито, Великий дух. Как тебя зовут?

Я взглянул на Уортропа, который нетерпеливо кивнул. Казалось, его раздражало, что знаменитый шаман заинтересовался мной.

– Уилл Генри, – ответил я.

– У тебя есть благословения миси-манито, Уилл Генри. И тяжелая ноша – это его благословение. Ты понимаешь?

– Не вздумай сказать «нет», – угрожающе прошептал мне на ухо доктор. – Я проделал две тысячи миль не для того, чтобы обсуждать твою атка’к, Уилл Генри.

Я кивнул старому ийинивоку, выражая фальшивое понимание.

– То, что он любит, не знает его, а что он знает, не может любить, – сказал огимаа. – Эха, как миси-манито, – тот, кто любит, чья любовь не знает… Мне нравится этот Уилл Генри.

– Я понимаю, что это почти неисчерпаемая тема, но если мы закончили петь осанну Уиллу Генри, то не пора ли приступить к делу, сержант? – спросил доктор. Он обернулся к Джеку Фиддлеру. – Пьер Ларуз умер.

Фиддлер не изменился в лице.

– Я это знаю.

– Но это не то, что ты мне говорил, окимакан, – сказал Хок, пораженный этим признанием. – Ты мне говорил, что не знаешь, где Ларуз.

– Потому что я не знал. Мы его нашли после того, как ты ушел от нас, Джонатан Хок.

– Что с ним случилось? – требовательно спросил Уортроп.

– Старец призвал его – ви-тико.

Доктор издал слабый стон.

– Я понимаю, но спрашиваю о том, почему его так изувечили и бросили гнить? Твои люди так поступают, Джек Фиддлер?

– Каким мы его нашли, таким и оставили.

– Почему?

– Он не принадлежит нам. Он принадлежит аутико.

– Аутико убил его.

– Эха.

– Содрал с него кожу, посадил на дерево и сделал это. – Монстролог сунул руку в рюкзак и достал орган, который когда-то делал живым Пьера Ларуза. Сержант Хок сглотнул воздух – он не знал, что Уортроп взял сердце с собой. Наш хозяин спокойно принял смертельное приношение и бережно держал его в заскорузлых ладонях, изучая при свете костра.

– Тебе не надо было этого делать, – укорил он Уортропа. – Ви-тико будет зол.

– Мне плевать, будет он зол или нет, – сказал доктор. Он сделал нетерпеливый знак Хоку, который медлил с переводом этого замечания. Он продолжал голосом, исполненным негодования: – Меня не касается, что на самом деле произошло с Пьером Ларузом. Это дело сержанта Хока и его начальства. Я пришел за своим другом. Ларуз взял его в лес, а вернулся только Ларуз.

– Мы не берем того, что принадлежит ви-тико, – сказал шаман. – Вы оставили для него остальное?

– Нет, – ответил Хок, – остальное мы захоронили.

Фиддлер испуганно затряс головой.

– Намоя, скажите, что вы этого не сделали.

– Где Джон Чанлер? – настаивал мой хозяин. – Он тоже принадлежит ви-тико?

– Я огимаа. Если ты огимаа, как мне говорит Джонатан Хок, то ты поймешь. Я должен защитить свой народ.

– Значит, ты знаешь, где он?

– Я скажу тебе, монстролог Уортроп. Ларуз, он приводит ко мне твоего друга. «Он охотится за аутико», – говорит он. И я говорю твоему другу: «За аутико не охотятся; аутико охотится. Не смотри в Желтый Глаз, потому что, если ты посмотришь в Желтый Глаз, то Желтый Глаз в ответ посмотрит на тебя». Твой друг не слушает моих слов. Его атка’к изогнутая, она кривая, она не течет плавно к миси-манито. Они все равно уходят. Они призывают аутико, но ты не можешь призвать аутико. Это аутико призывает тебя. Я видел это. Я огимаа, я защищаю свой народ от Желтого Глаза. Твой друг не ийинивок. Ты понимаешь, огимаа Уортроп? Мои слова доходят до твоих ушей? Я тебя спрошу так: вскармливает ли лисица медвежонка или сосет ли олень-карибу волчицу? Аутико стар, стар как кости земли. Аутико был, когда еще не было произнесено первое слово. У него нет имени как Джаувуно-гиджиг-гаубоу или Уортроп, это мы называем его аутико. Его дорога – это не наша дорога. Но наша судьба – это его судьба, а его – наша, потому что, проснувшись утром, скажешь ли ты: «Поскольку я ел вчера вечером, то мне больше не нужно есть?» Нет! Его голод – это наш голод, голод, который никогда не утолить.

– Тогда зачем отдавать ему Ларуза на закуску? – спросил доктор и сам отмахнулся от собственного вопроса. – При всем моем уважении, окимакан, у меня нет никакого желания обсуждать тонкости анималистической космологии твоего народа. Мое желание гораздо проще. Ты либо знаешь, что случилось с Джоном Чанлером, либо нет. Если знаешь, то я надеюсь, что ты как порядочный человек поделишься со мной информацией. Если нет, то мне здесь больше нечего делать.

Огимаа племени чукучанов посмотрел на безжизненное сердце в своих ладонях.

– Я защищу свой народ, – сказал он по-английски.

– А, – сказал монстролог. Он посмотрел на Хока. – Я понимаю.

* * *

Нас проводили в вигвам в нескольких сотнях шагов от фиддлеровского, своего рода гостевой дом – и просто усадьба по сравнению с нашим жилищем в последние две недели, достаточно большая, чтобы мы втроем поместились под одной крышей и при этом не терлись друг об друга. Постели были сделаны из свежего лапника, и я клянусь, что никакой перьевой матрас не казался бы таким мягким и удобным после двойного перехода по лесным дебрям; у меня все болело, и я устал больше, чем устал бы самый неприспособленный из новичков. Я с довольным стоном рухнул на свою постель.

Доктор не лег, а сидел у открытого входа, обхватив колени и глядя через лагерь на свет, пробивающийся из жилища нашего хозяина.

– Думаете, он лжет? – спросил Хок, пытаясь вырвать Уортропа из задумчивости.

– Я думаю, он не говорит все, что знает.

– Я мог бы его арестовать.

– За что?

– По подозрению в убийстве, доктор.

– Какие у вас улики?

– Вы их носите в своем рюкзаке.

– Он отрицает, что имеет к этому какое-то отношение, и ни на теле, ни на месте происшествия нет ничего такого, что уличало бы его.

– Кто-то убил беднягу. В дне пути от деревни и так, как не мог бы убить ни один белый человек.

– В самом деле, сержант? Если вы так думаете, значит, вы не проводите достаточно времени среди белых людей. Я выяснил, что есть совсем мало того, на что они не были бы способны.

– Вы не понимаете, доктор Уортроп. Эти люди дикари. Человек убивает своих людей – и хвастается этим! Убивает их, чтобы спасти! Скажите, какой человек на такое способен?

– Ну, сержант, первое, что приходит на ум, это библейский бог. Но я не стану с вами об этом спорить. Как вы поступите с Джеком Фиддлером – это ваше дело. А мое – выяснить, что произошло с моим другом.

– Он мертв.

– Я никогда в этом особо не сомневался, – сказал Уортроп. – Однако наше интервью с окимаканом показало, что возможно… – Он покачал головой, как бы отгоняя свою мысль.

– Что? Что Джек знает, где он?

– Поправьте меня, если я неправ, но не бывает ли так, что огимаа изолирует жертву нападения вендиго в надежде «исцелить» ее? Ведь исполняются какие-то заклинания, молитвы, обряды, пока не уходит последняя надежда и жертву не умерщвляют?

Хок фыркнул.

– Кажется, вы хватаетесь за соломинку, доктор. Он ведь сам сказал: ему безразлично, что случается с нами. Мы не ийинивок. – Он произнес это слово с издевкой.

– Ему не было бы безразлично, если бы один из нас поставил под угрозу его племя.

– Правильно! Тогда он сдирает с нас кожу, отъедает кусок сердца и насаживает нас на кол невесть где. И у племени больше нет никаких неприятностей. Ларуз предоставил нам все доказательства, что Чанлер мертв.

Он лег рядом со мной.

– Погаси свою атка’к, Уилл, – поддразнил он меня. – Она светит мне прямо в глаза.

Он посмотрел на доктора, который не двигался со своего поста.

– Я ухожу из этого богом забытого места с первым светом, доктор, с вами или без вас.

Уортроп устало улыбнулся.

– Тогда вам надо отдохнуть, сержант.

– Вам тоже, сэр, – встрял я. Он выглядел вдвое более усталым, чем чувствовал себя я.

Монстролог кивнул на оранжевый огонек, мерцающий в вигваме огимаа.

– Я отдохну, когда он будет отдыхать, – мягко сказал он.

Часть девятая
«Я его понесу»

Я проснулся от того, что кто-то сильно тряс меня за ногу.

– Уилл Генри! – настойчиво шептал доктор. – Пошевеливайся, Уилл Генри!

Я неожиданно для него вскочил. В темноте мы стукнулись лбами, и он невольно вскрикнул от боли.

– Простите, сэр, – пробормотал я, но он уже отвернулся и будил Хока, который энергично храпел рядом со мной.

– Хок! Сержант! Вставайте! – Через плечо он прорычал мне: – Возьми тот рюкзак, Уилл Генри, и винтовку. Быстрее!

– Что случилось? – спросил я вслух, но не получил ответа. Уортроп пытался растолкать нашего сонного спутника. Через вход я видел кусок фиолетового неба и только занимающийся серый рассвет.

Доктор ткнул Хока в грудь винтовкой.

– Что вы делаете? – пробормотал Хок.

– Хватаюсь за соломинку, сержант. Вы сказали, что хотите уйти с первым светом. Предлагаю так и сделать, если вы хотите остаться целым, – мрачно ответил Уортроп. Он бросил Хоку его рюкзак и вынырнул из вигвама.

Мы выбрались наружу. Доктор был уже в нескольких футах впереди и трусил к озеру. На берегу выстроились каноэ. Уортроп взял у меня из рук тяжелый рюкзак и бросил его в середину одной из лодок, где он упал рядом с телом лежащего ничком мужчины, завернутым в индейское одеяло. Уортроп выхватил у меня винтовку и показал пальцем на переднюю скамью:

– Забирайся! – Потом нетерпеливо толкнул Хока между лопатками. – Быстро, сержант!

Он подождал, пока Хок заберется, и стал отчаливать. Он сделал несколько больших шагов в ледяной воде и только потом запрыгнул в лодку. Затем он принялся работать веслом. Хок тут же присоединился к нему, и скоро мы почти бесшумно скользили по воде. Перед носом каноэ с сердитым криком вскинулась гагара и полетела через озеро, касаясь кончиками крыльев его зеркальной поверхности.

Я посмотрел на человека, чья голова лежала у моих ног. Даже в тусклом свете я увидел смертельно бледное и истощенное лицо. Его глаза подергивались под закрытыми веками, как будто в тревожном сне. Я посмотрел на доктора, а он смотрел мимо меня к месту нашего назначения – южному берегу Песчаного озера.

Мы не достигли и середины пути, когда наше воровство было обнаружено. Несколько человек с ружьями подбежали к воде, запрыгнули в каноэ и бросились в погоню. Уортроп крикнул Хоку прибавить ходу, но того не нужно было понукать. Он яростно греб, изредка поглядывая через плечо на наших преследователей, которые, казалось, настигали нас с каждым мастерским взмахом весел; их лодки скользили по воде со скоростью горнолыжников, и в предрассветном сумраке походили на привидения. Доктор достал из кармана плаща револьвер и бросил его мне на колени с предостережением, чтобы, если я буду вынужден защищаться, я постарался не прострелить ему голову.

– Нам не уйти, – шумно выдохнул Хок после нескольких минут отчаянных усилий. – Давайте развернемся и встретим их.

– Я бы предпочел это сделать на более твердой почве, сержант, – ответил доктор, хватая ртом воздух.

– Они не осмелятся причинить вред мне. Я полицейский, полномочный представитель провинциальных властей! За это перевешают всю деревню.

– Да, я уверен, что вы укажете им на это перед тем, как они утопят ваш изрешеченный пулями труп на дне озера!

Вокруг нас заклубился туман, накрыв все серым саваном и стерев из вида преследующие нас каноэ. Слева от нас всходило бледнейшее желтое солнце. Без точки отсчета было невозможно определить, как быстро мы движемся и далеко ли до берега. Эффект был, мягко говоря, гнетущим: хуже, чем в аду – ведь даже души в лодке Харона видели противоположный берег!

– Пожалуйста, опусти дуло револьвера, Уилл Генри, – сделал мне выговор доктор. Оно было направлено прямо ему в грудь. – И постарайся держать в уме, что если мы их не видим, то и они нас не видят. В этом супе они так же слепы, как и мы.

– Нет, я намного слепее, доктор, – пропыхтел Хок. – Они-то знают, чего хотят.

Уортроп не ответил. Он по-прежнему смотрел поверх моего плеча, как будто благодаря пристальности взгляда мог рассеять туман и увидеть нашу цель.

* * *

В конце концов мы достигли нашей цели – мы не коснулись берега, а врезались в него так, что я спиной вперед вылетел из каноэ в мелкую воду. Уортроп рывком поднял меня на ноги и швырнул мое мокрое тело на илистый берег. Я сел и успел увидеть, как Хок и доктор достали из чрева лодки наш бессознательный груз. Они отнесли его на несколько футов в лес, положили и вернулись за снаряжением. В этот момент из тумана появились три каноэ с шестью вооруженными мужчинами; их черные глаза грозно сверкали под темными бровями. Уортроп поднял руку, а Хок – винтовку.

– Скажите им, что мы не хотим причинять зла, – дал ему указание доктор.

Хок коротко рассмеялся.

– Меня больше волнуют их намерения, доктор. – Потом он что-то сказал на их языке. Самый высокий из них, молодой человек примерно одного с Хоком возраста, тихо и бесстрастно заговорил и показал на Уортропа.

– Он хочет, чтобы вы вернули то, что взяли, – сказал Хок.

– Скажите ему, что я только вернул то, что взяли они.

Их вожак снова заговорил с полной серьезностью, немного приправленной снисходительностью; Уортроп явно не отдавал себе отчет в последствиях своих действий.

– Ну? – бросил доктор. – Что он говорит?

– Он говорит, что, если вы так уж хотите его забрать, то вам придется его убить. С ним аутико.

– С ним?

– Или в нем. Это означает одно и то же.

– Если он хочет, чтобы он умер, тогда ему придется убить меня, – сказал Уортроп, и его глаза грозно сверкнули. – Убить всех нас. И мальчика тоже. Он хочет это сделать? Спросите его.

Хок еще не успел договорить, как все шесть винтовок поднялись и прицелились в нас. Я инстинктивно поднял револьвер. Уортроп, однако, не пошевелил своим оружием.

– Перевода не нужно, Хок, – сказал доктор.

– Он сейчас аутико, – сказал индейский воин по-английски. – Мы забираем его.

– Боже мой, сколько я должен терпеть эту суеверную болтовню? – вскричал доктор. Он бросил свое ружье на землю, выхватил у меня револьвер и швырнул его к деревьям. Потом, не успел Хок среагировать, вырвал у него винтовку и тоже бросил. Он раскинул свои длинные руки и выпятил грудь, подставляя ее под их пули.

– Тогда сделайте это, черт бы вас побрал! Хладнокровно убейте всех нас и заберите своего драгоценного аутико!

На какую-то ужасную минуту я поверил, что они так и сделают. Их ружья по-прежнему были нацелены на нас. Я услышал, как Хок пробормотал:

– Уортроп, я бы хотел участвовать в принятии этого решения.

Только это и нарушило тишину – страшную тишину перед громом битвы.

Их вожак заговорил, и его люди медленно опустили оружие. Он что-то сказал Уортропу.

– Ну и? – спросил доктор Хока.

– Он сказал: «Ты дурак». – Сержант глубоко вздохнул. – И думаю, я с ним согласен.

* * *

Мнение Хока значило для доктора столько же, сколько любое чужое мнение, то есть не значило почти ничего. Он подождал, пока лодки наших преследователей развернутся и скроются в тумане, и тогда поспешил к своему павшему другу, щелкнув мне пальцами, чтобы я принес его рюкзак и присоединился к нему. Сержант бродил между линией леса и берегом на случай, если ийинивоки передумают.

Уортроп опустился на колени перед бессознательной жертвой и оттянул ему веки, чтобы рассмотреть глаза. Они были налиты кровью, чуть желтоваты и неспокойны, зрачки то сжимались, то расширялись, пульсируя, словно маленькие черные сердца. В сером свете под кронами деревьев казалось, что его лицо совсем лишено красок, белая, как бумага, и такая же тонкая кожа туго обтягивала его щеки и лоб, челюстные кости вдавливались в плоть, выпирая, как большие костяшки пальцев. Губы были опухшие и ярко-красные, непристойно смешные по контрасту с бледной кожей, из трещин на них толщиной с волосок сочился молочно-желтый гной.

Доктор провел пальцами по густым песочно-светлым волосам. От его прикосновения оторвались целые мягкие пучки. Легкий ветерок с озера подхватил несколько прядей, и они полетели в лесной сумрак, кружась, как семена одуванчиков.

Кряхтя от натуги, монстролог высвободил мужчину из кокона старого одеяла. Он был раздет до нижнего белья; оно свободно болталось на его истощенном теле, но я ясно видел проступавшие под ним ребра. Уортроп поднял одну костлявую руку и прижал пальцы к запястью. Когда доктор убрал пальцы, вмятины остались, как остаются следы от ног на мокром песке.

– Серьезное обезвоживание, – спокойно определил он. – Принеси флягу, но сначала дай мне стетоскоп.

Он задрал нижнюю рубашку к подбородку и несколько минут слушал, как бьется сердце. Я буквально видел под истонченной кожей его возбужденное биение. Когда я вернулся с водой, доктор ощупывал руками тонкие, как у журавля, ноги с костлявыми коленями, потом перешел на торс, где стал мягко надавливать. Где бы он ни прикасался, его пальцы оставляли вмятины на бледной коже.

Он прижал горлышко фляги к распухшим губам, и по обеим сторонам жаждущего рта потекли струйки животворной жидкости. Уортроп поднял голову мужчины себе на колени и низко склонился, бережно прижимая его, как ребенка, одной рукой придерживая ему рукой подбородок, а другой вливая тонкую струйку воды в полуоткрытые губы. С каждым натужным глотком дергался чрезмерно большой кадык. Доктор вздохнул и мягко сказал:

– Джон, Джон.

Потом громче, так, что его голос зазвенел в деревьях:

– Джон! Джон Чанлер! Ты меня слышишь?

Появился сержант Хок с винтовкой, лежащей на сгибе локтя. Он оглядел картину и сказал:

– Так что, это Чанлер?

– Нет, сержант, это Гровер Кливленд,[6]6
  Гровер Кливленд – президент США в 1885–1889 и 1893–1897 годах.


[Закрыть] – язвительно ответил доктор. С несвойственной ему нежностью монстролог снова накрыл Чанлера одеялом. – Он серьезно обезвожен и истощен, – сказал Уортроп Хоку. – И у него желтуха; возможно, у него отказывает печень. Я не нашел никаких внешних повреждений, кроме пролежней, которых следовало ожидать. Внутренних аномалий и повреждений нет, хотя при нынешних обстоятельствах полной уверенности у меня нет. У него небольшая лихорадка, но, похоже, нет дизентерии или чего-то другого, что могло бы его убить по дороге назад.

Хок нервно огляделся, периодически трогая спусковой крючок винтовки, словно ожидая, что из леса в любой момент могут выскочить грабители.

– Ну, теперь, когда мы его получили, я согласен, что дело того стоило.

– Я тоже, сержант. Нам надо только дождаться, пока он станет амбулаторным…

– Что значит «амбулаторным»? Вы имеете в виду ждать, пока он начнет ходить? – Он подозрительно посмотрел на лежащего у его ног в коме мужчину. – Как долго?

– Трудно сказать. У него атрофированы мышцы, страдания вытянули из него жизненные силы. Может быть, неделю или две.

– Неделю или две! Нет. Нет. – Хок неистово тряс головой. – Так не пойдет, доктор. Мы не можем оставаться две недели в этом лесу. У нас не хватит припасов, и к тому же погода. Не пройдет и двух недель, как выпадет снег.

– Я готов выслушать ваши предложения, сержант. У вас, как и у меня, есть глаза. Вы сами можете оценить состояние бедняги.

– Мы его понесем. Бог мой, да он весит не больше, чем Уилл.

– Нести его по такой местности – это может оказаться фатальным.

– Переходить улицу воскресным днем тоже может оказаться фатальным, Уортроп. Если Уилл возьмет мой рюкзак и винтовку, то я понесу его.

Он нагнулся, чтобы поднять Чанлера с лесной подстилки, но доктор остановил его, упершись рукой ему в грудь.

– Я хочу попытать счастья с погодой, сержант, – упрямо сказал доктор.

– Ну, знаете что? Я не хочу. Я не знаю, как там с вами или с этой монстрологией, но это как медвежье дерьмо на сапогах – оно идет за вами по пятам и от него чертовски трудно избавиться. – Он ткнул пальцем в грудь моего хозяина. – Я сматываюсь отсюда, док. Можете присоединиться или попытать удачу и попробовать выбраться отсюда самому.

Минуту оба не двигались, испытывая волю друг друга – и Уортроп не выдержал испытания. Он провел рукой по своим густым волосам и громко вздохнул. Он посмотрел на Чанлера, посмотрел на меня. Затем вгляделся в полоску серого неба над кронами деревьев.

– Хорошо, – сказал он. – Но это моя ноша.

Он просунул руки под хрупкое истощенное тело и не очень уверенным движением поднял его. Лоб Чанлера прижался к основанию шеи Уортропа.

– Я его понесу, – сказал доктор.