Текст книги "Очевидец Нюрнберга. 1945-1946. Воспоминания переводчика американского обвинения"

Автор книги: Рихард Зонненфельдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

После поездки в мифический Санкт-Фалентин у меня осталось время прочитать пачки захваченных документов. Отнюдь не преуменьшая опасность, которую представлял Гитлер, и дорогую цену, которую пришлось заплатить за окончательную победу над ним, я с изумлением увидел в этих документах, насколько невежественны были нацисты в отношении мира, который решили захватить. Верно оценив слабость французов, они просчитались с характером англичан и переоценили ограниченную область влияния Британской державы. Нацисты не имели понятия о решимости и промышленной мощи американцев. Они смертельно недооценили стойкость Советов и до нелепости переоценили воздействие, которое нападение японцев на Пёрл-Харбор могло оказать на способность Америки вести победную войну на Тихом океане и в Европе. Попытались бы они захватить мир, подумал я, если бы лучше в нем разбирались?

Все свои первые успехи Гитлер достиг без военных действий, за что получил одобрение простых немцев, увидевших, как он сбрасывает ярмо ненавистного Версальского договора и возвращает немцам уважение к самим себе. При все более раздувающемся самодовольстве, преклонении соотечественников и соглашательстве иностранных государств Гитлер поддерживал в своих противниках слабую надежду на то, что он, как и они, будет предан идее мира. А он поверил в собственный военный гений.

Но, несмотря на яркие фантазии журналистов, обманутых нацистской пропагандой, у него никогда не было общего замысла; Гитлер был оппортунистом с фантастическим талантом пользоваться слабостями противников. Войдя в Чехословакию в конце 1938 года без военных действий, в то время как Чемберлен рассуждал о «мире для нашего поколения» [7]7
  7 – «Господа, я привез мир для нашего поколения» – фраза, сказанная Чемберленом после подписания с Гитлером Мюнхенского соглашения о разделе Чехословакии в 1938 году, за несколько месяцев до начала Второй мировой войны. (Примеч. авт.)


[Закрыть], Гитлер на тайном заседании сказал своим самым доверенным министрам и генералам, как записали его адъютанты:

«Автаркия [экономическое самообеспечение] несостоятельна. Я нападу на Францию и Англию в самый благоприятный и в самый ближайший момент. Я, при всей скромности моей собственной персоны, – незаменим. Ни один военный и ни один гражданский деятель меня заменить не смог бы. Я убежден в силе моего ума и в моей решительности. Я ставлю все это мое дело на карту. У меня есть только один выбор: между победой или нашим уничтожением. Я выбираю победу! Боюсь только одного: как бы в последний момент какая-нибудь паршивая свинья не подсунула мне свой план посредничества».

Гитлер верил в этот выбор между «победой и уничтожением» до последней минуты своей жизни. Нюрнбергский психиатр Даглас Келли объяснил мне, что над всей взрослой жизнью Гитлера доминировала дихотомия: всемогущество или ничтожество.

Внутренние и внешние противники должны были понять, кем был этот человек, отвергнуть и раздавить его, когда это еще легко было сделать, до 1936 года. Пример Гитлера убедил меня, что бороться с тиранами следует еще до того, как они окончательно превратятся в чудовищ.

Я также понял, что истребление евреев не играло существенной роли в территориальных притязаниях Гитлера. Диктаторам нужны враги, чтобы народ почитал их как спасителей. В самой Германии наиболее подходящими были евреи, чтобы играть двойную роль врага и козла отпущения. Стремясь объединить Германию под своей властью, Гитлер больше нуждался во врагах, чем в нескольких лишних сторонниках.

Только благодаря своей удаче я мог тогда, в Нюрнберге, спокойно и презрительно смотреть на извращения Гитлера. Если бы я вовремя не спасся, то стал бы одной из его жертв.

Немецкий народ поставил все на материальное благополучие и национальную гордость, сделавшись пособником и орудием империи зла.

Мы, американцы, находившиеся в Нюрнберге, не прекращали спорить между собой, посему большинство немцев пошло за фюрером, еще задолго до того, как ученый Даниель Гольдхаген поднял эту тему. Читая кипы нацистских документов, я спрашивал себя: «Что знала основная масса немецкого народа о преступлениях гитлеровской шайки и когда она узнала об этом? И что она могла сделать, чтобы помешать собственному правительству совершать преступления?»

Когда президент Гинденбург облек Гитлера полной властью, «чтобы защитить немецкую демократию», в январе 1933 года, в Германии не было силы, способной устранить или как-то сдержать Гитлера. Его истинная злоба проявилась, когда его власть стала абсолютной, и после этого его сдерживали только собственные понятия о том, что может сойти ему с рук. До холокоста оставалось еще много лет. Прошло почти девять лет после прихода нацистов к власти, прежде чем Геринг издал «Приказ об окончательном решении еврейского вопроса», за три года до разгрома нацистов.

Я не могу забыть, что ответил мне Гальдер, когда я спросил его:

– За что вы сражались?

– Мы дали присягу фюреру, – ответил он. – У нас не было выбора.

Он подтвердил то, что я знал и так. Мы, американцы, после нападения японцев и после того, как Гитлер объявил войну, должны были сражаться ради того, чтобы защитить свою страну, ради своей веры в права человека, а не ради того, чтобы восславить всемогущего вождя или поработить другие народы. У нас президент служит стране, а не наоборот. Когда Рузвельт умер, мы были потрясены и опечалены, но его смерть никак не повлияла на наши ценности. Когда умер Гитлер, а с ним и все надежды на победу, немцам больше не за что было сражаться. Объект их присяги исчез, и никто не встал на его место. Там не было гуманистических идеалов – ни защиты прав человека, ни понятий о благородстве или чести, одно только слепое послушание. Как будто Гете, Бетховена, Брамса, Шиллера, Лютера и великих немецких философов никогда не существовало. Единственной целью нацистов было порабощение соседних народов и продвижение по служебной лестнице. Когда противники разгромили немцев, им пришлось открыть глаза на глупость нацистских бредней и извращенные преступления, увидеть разрушенные города и с тоскою ждать той поры, когда их пленные вернутся домой.

Гитлер настолько полно разрушил все традиционные ценности и порядочность Германии, что у поколения, поклявшегося ему в верности, в буквальном смысле слова не осталось моральных ценностей или идеалов, на которые оно могло бы опереться. Конечно, остались привычки повседневной жизни: усердие и чистоплотность. Немцы, которые с радостью прятались за спиной Гитлера, пока он был на вершине, но не могли выйти из его тени, когда он потерпел провал, теперь оказались в лучах безжалостного света, обнажившего материальную и духовную пустоту нацистской злобы. Нигде этот свет не сиял так же разоблачительно, как в Нюрнберге, сначала в комнатах для допросов, потом в зале суда. Никто из подсудимых ни разу не сослался хотя бы на одну положительную сторону национал-социализма и не выказал ни следа еще остающейся веры в его догматы. Даже Геринг, заявлявший о своей верности Гитлеру и расхваливавший нацизм, чтобы выставить себя героем, никогда не говорил об идеалах, а только о жажде власти.

Я был глубоко благодарен судьбе за то, что стал гражданином страны с идеалами и ценностями, защищавшими права человека; они не всегда идеально соблюдались, но я мог посвятить жизнь их достижению, и я уже без страха смотрел в лицо смерти, борясь за их спасение. Такое впечатление, что нацистам в Нюрнберге даже не приходило в голову, что их враги сражались не только против зла нацизма, но и за свои собственные ценности.

Уроки истории всегда забываются, если только не создаются постоянные институты, чтобы не допустить повторения ошибок. Тот, кто надеется, что если мы просто будем помнить зверства Гитлера или горевать о его жертвах, то эти злодеяния больше не случатся нигде и никогда, должен понимать, что тиран еще может прийти к власти, так же как когда-то Гитлер. Я снова осознал, как важно, чтобы конгресс и Верховный суд делали свою работу: контролировали действия президента и предотвращали злоупотребления при помощи нашей системы сдержек и противовесов. И я все время думал, как важно воспитывать американских детей на этих ценностях.

Глава 2
Трибунал

В Нюрнберге 20 ноября 1945 года должен был начаться процесс. У Международного военного трибунала – «Суда», отличного от американского обвинения, – имелся собственный штат переводчиков и электронная система для синхронного перевода на английский, немецкий, французский и русский языки. Меня попросили в качестве услуги переводить первое заседание с английского на немецкий.

Я сидел в стеклянном боксе с переводчиками в зале суда. Четверо судей с четырьмя помощниками были слева от меня, обвиняемые с адвокатами впереди и справа. Столы четырех стран-обвинителей стояли прямо передо мной, а за ними на покатом полу располагались места для прессы и привилегированных посетителей. Вооруженная охрана в белых шлемах стояла у стены позади обвиняемых. В тот момент зал был центром мира, и стул подо мной горел!

Судьи сидели с торжественным видом, и с первой минуты сэр Джеффри Лоуренс полностью руководил процессом, несмотря на отдельные мелкие помехи в виде глохнущих наушников, которые были нужны и ему, и всем остальным, чтобы следить за ходом многоязычного заседания. Во время нескольких таких вынужденных пауз Геринг заметил меня в стеклянной будке переводчиков и подмигнул, как будто мы с ним были приятели.

Главным переводчиком трибунала был полковник, известный французский лингвист. Он привез с собой в Нюрнберг обученных переводчиков, но попросил меня работать с ними вместе. На первом заседании мне приходилось отыскивать юридические термины, значения которых я не знал, и это меня смущало. Я понял, что переводить в зале суда – это совсем не то же самое, что переводить на допросах. Там я мог попросить прерваться, если человек говорил слишком долго, или переспросить и уточнить что-либо, когда не совсем понимал смысл. Здесь же переводчики были физически отделены от говоривших и не имели возможности контролировать продолжительность выступления или попросить что-то уточнить. Они могли только нажать красный стоп-сигнал, когда отставали. Тогда их «слушатели», как правило председательствующий судья, обращались за разъяснением, хотя повторенная фраза часто была не яснее той, что вызвала затруднение в первый раз. Судебные переводчики должны быть настоящими роботами – на одном языке слушаешь, на другом говоришь! Это мне было неинтересно, а кроме того, я знал, что справиться с лингвистическим разнообразием говоривших и юридическими терминами выше моих сил. Я решительно отклонил предложение полковника переводить в зале суда.

Совершенно неожиданно для себя я получил благодарственную медаль за службу в сухопутных войсках от главнокомандующего силами США в Европе. Судья Джексон собрал сотрудников обвинения и прочел приказ о награждении, где, в частности, говорилось:

«Будучи главой отдела переводчиков, сержант Зонненфельдт [в то время уже штатский человек, произведенный из рядовых в сержанты] взял на себя создание и руководство отделом в составе 50 человек. Его отдел предоставил переводчиков для допросов более чем 75 важнейших свидетелей, в том числе 21 из основных лидеров гитлеровской коалиции, а также застенографировал, расшифровал и обработал тексты допросов и связанные с ними устные и письменные показания, данные под присягой. Работая таким образом, его отдел собрал более 10 000 страниц следственных материалов. Зонненфельдт рекомендовал принципы и порядок действий при работе с заключенными на допросах, и эти принципы и порядок оказались столь целесообразны и практичны, что получили одобрение и используются следователями до сих пор. Среди сотрудников отдела Зонненфельдта были вышестоящие офицеры и штатские лица разных национальностей. Он обращался с ними с поразительной дипломатичностью и тактом, так что смог обеспечить их искреннее сотрудничество, несмотря на многие различия. Своей руководящей ролью и ревностным служением сержант Зонненфельдт внес ценный вклад в подготовку суда над главными военными преступниками в Нюрнберге, Германия. По распоряжению военного министра и т. д. и т. п.»

Я гордился этим признанием и бережно хранил фотографию, на которой судья Джексон прикалывает мне медальную ленту.

Мое решение не идти в судебные переводчики понравилось полковнику Амену и судье Джексону, так как они не хотели, чтобы я уходил из команды обвинения. Моя роль переводчика эволюционировала в роль следователя, ведущего допросы. Я еще раньше начал допрашивать дополнительных свидетелей, которые помогали выстроить обвинение против подсудимых.

Процесс продолжался, и я с одним из моих свидетелей участвовал в эпизоде, о котором в итоге узнал президент Трумэн. Генерал Донован с самого начала хотел, чтобы Геринг, самый высокопоставленный из уцелевших нацистов, сделал публичное признание в суде. Естественно, против этого никто не возражал, но между тем я продолжил искать известных немцев, которые могли бы выступить со стороны обвинения или изобличить Геринга. В идеале это должны были быть всем известные бывшие нацисты, которые сорвали бы маску с национал-социализма не столько перед судом, сколько перед немецким народом. Публичное признание Геринга оставалось «больным вопросом» для генерала Донована, который участвовал в подготовке обвинения с американской стороны. В Нюрнберге Донован все так же пользовался большим влиянием и авторитетом, но у него не было официальной должности в группе обвинителей от США. Он разговаривал с заключенными и свидетелями, имея в голове собственный план.

Ключевой фигурой в плане Донована, решившего вырвать признание у Геринга, был генерал Эрвин фон Лахузен, которого я нашел и привез на квартиру для свидетелей. Когда я обнаружил его, он был смущен тем, что у него не было мыла и одеколона для личной гигиены. Я обеспечил его этими средствами, а также пеной для бритья из военного магазина, и он захотел, чтобы к нему пришла некая молодая дама. Тогда графиня Ингеборг Кальноки, венгерка по национальности, которая распоряжалась в доме, куда поместили Лахузена, организовала ему эту встречу (и описала ее у себя в книге «Гостевой дом»). Потом я допрашивал его в течение многих часов, чтобы выяснить его историю. Сначала он был офицером австрийской военной разведки, а впоследствии прослужил много лет заместителем адмирала Вильгельма Канариса, начальника абвера – службы, эквивалентной УСС или теперешнему ЦРУ. Они гораздо лучше Гитлера и его окружения представляли себе равновесие сил между гитлеровской коалицией и союзными державами. Они также знали о чудовищных злодеяниях, творившихся в концлагерях, и убийстве миллионов русских в нарушение подписанных Германией договоров и конвенций. Лахузен хорошо знал о том, какие роли сыграли Кейтель, Йодль и Геринг в этих зверствах. Адмирал Канарис со своим ближним кругом также верно распознал в каждом немецком завоевании прелюдию к объявлению войны США, чья мощь внушала им страх. Задолго до того, как это стало очевидно, офицеры абвера уже понимали, что Германия проигрывает войну. Чтобы добиться более благоприятных условий для Германии, чем безоговорочная капитуляция, Канарис в качестве последнего средства присоединился к заговору с целью устроить покушение на Гитлера и начать переговоры о мире. Когда Гитлер уцелел после взрыва бомбы, заложенной под его столом, участие Канариса в заговоре раскрылось, и его задушили струной от пианино. Эту ужасную медленную смерть придумали специально для врагов Гитлера.

Я нашел обугленный дневник абвера и отчасти его восстановил. Я знал, что генерал Эрвин фон Лахузен был посвящен во все или почти все, что знал Канарис, включая всю деятельность Геринга и Кейтеля и бесхребетное исполнение Йодлем преступных приказов Гитлера об истреблении русских. Фрагменты журнала освежили память Лахузена, который также хорошо знал, что Геринг отдал преступный приказ расправиться со сбитыми летчиками союзников.

Однажды вечером я договорился о встрече с Лахузеном, но он не появился, и я узнал, что его перевезли с квартиры в резиденцию генерала Донована. Получив информацию, что Донован, возможно, первым допросит их свидетеля, полковник Амен и судья Джексон пришли в ярость. На следующее утро я организовал, чтобы Лахузена доставили в комнату для допросов. Амен и Джексон вошли и возмущенно спросили Лахузена, с какой целью он скрылся от меня ради встречи с Донованом. Лахузен развел руками и ответил: «Что же я, жалкий военнопленный, мог поделать, когда мне велели сесть в машину генерала Донована?»

Этот инцидент привел к оживленной переписке между Джексоном и Донованом. Джексон тогда написал подробный рапорт президенту Трумэну, излагая свою стратегию официального обвинения от США и жалуясь, что Донован воспрепятствовал ему и его следователю (мне!). Донован уехал из Нюрнберга, и копия этого рапорта стала одним из моих памятных сувениров с Нюрнбергского процесса. Лахузен продолжал давать в суде разгромные показания, окончательно изобличившие Геринга, Кейтеля и Йодля.

Во время процесса судья Джексон выступил со вступительной речью от американского обвинения: «Честь открывать первый в истории процесс по преступлениям против всеобщего мира налагает тяжелую ответственность. Преступления, которые мы стремимся осудить и наказать, столь преднамеренны, злостны и имеют столь разрушительные последствия, что цивилизация… погибнет, если они повторятся».

(Мне показалось примечательным, что Джексон начал вступительную речь с того, что упомянул об исторической важности этого процесса, а уже потом сказал о его правовом значении.)

Затем Джексон объяснил, что «война, развязанная подсудимыми, почти не оставила в мире нейтральных государств, и, таким образом, либо победители должны судить побежденных, либо мы должны предоставить побежденным судить самих себя. Нам не следует ни на минуту забывать, что по протоколам судебного процесса, которым мы судим этих людей сегодня, история будет завтра судить нас самих… Мы не потребуем здесь, чтобы вы осудили этих людей лишь на основании показаний их врагов».

Излагая в общих чертах позицию обвинения, Джексон заявил: «Немецкий народ находился во власти полиции, полиция – в руках нацистской партии, а партия была в руках группы злодеев. Оставшиеся в живых и сидящие перед вами подсудимые являлись руководителями этой группы». Услышав эти слова, я испугался, что они заставят немцев заявить, что они были обмануты и не несут ответственности за произошедшее.

Зная, что доказательства собраны в кипах документов и кинопленок, показывающих зверства и непристойности нацизма, Джексон сказал: «Наше доказательство будет ужасающим, и вы скажете, что я лишил вас сна».

В заключение Джексон сказал: «Подлинным истцом в этом процессе является цивилизация. Во всех наших странах она представляет собою еще борющуюся за свое существование и несовершенную силу. Цивилизация требует ответа: настолько ли правовые нормы отстали, что они бессильны справиться с преступлениями такого размаха, совершенными преступниками, занимавшими столь высокое положение. Она не ждет от вас, чтобы вы сделали войны невозможными, – она ожидает, чтобы ваши юридические действия отдали силы международного права. на службу делу мира».

Мне хотелось захлопать, но правила поведения в суде это запрещали. В ходе процесса я сидел за столом американского обвинения и следил за тем, чтобы показания свидетелей и обвиняемых (на немецком языке) в зале суда совпадали с теми, которые я переводил или получил сам. Главного судью сэра Джеффри Лоуренса не могла поколебать ни откровенная ложь, ни блестящие юридические маневры, ни неприятные факты. Свидетельская трибуна находилась прямо перед тем местом, где я сидел, а трибуна обвинителя – справа от меня. Адвокаты защиты стояли по левую руку. Я был рад, что не сижу за стеклянной стеной вместе с судебными переводчиками, настоящими профессионалами в этом нелегком деле, которые великолепно справлялись со своей задачей на четырех языках: их перевод мог услышать любой человек в зале, просто повернув выключатель на маленькой коробочке, соединенной с наушниками.

Высоко над скамьей подсудимых Фемида держала в руке весы правосудия, как это было и при Гитлере, и до него. Теперь под ее сенью эсэсовские убийцы подсчитывали миллионы погубленных ими человеческих жизней. Скрытые до той поры тайны самой зловещей империи, известной миру, раскрывались здесь день за днем, неделю за неделей. Здесь тщательно фиксировалась подробная история тирании, планомерной ненависти и злодеяний в неслыханном дотоле масштабе.

Одним из первых свидетелей обвинения был Отто Олендорф, командир айнзацгруппы, эсэсовского формирования при немецкой армии. Айнзацгруппы создавались с целью отлавливания и казни евреев в завоеванных восточноевропейских странах. Олендорф рассказал, как трудно было его людям убить 90 тысяч евреев, по нескольку дюжин за раз в первый год действия его группы. Он рассказал, что они переделали грузовики: вывели выхлопной газ внутрь фургона и возили жертв, пока те не умрут. Потом их хоронили в общих могилах. Был и другой метод: заставить жертв самих выкопать ров, а потом выстроить их в ряд и расстрелять в затылок, чтобы они упали в могилу, которую вырыли сами для себя. Делать это день за днем его людям было еще труднее, пожаловался Олендорф.

Мои незначительные обязанности в зале суда оставляли мне много времени, чтобы наблюдать за подсудимыми. Некоторые из них были в приятельских отношениях между собой, а от Штрейхера, порнографа-антисемита, шарахались все. Было видно, что Геринг снова пытается доминировать среди этих бандитов, своих собратьев по скамье подсудимых. Рабское послушание диктатору создало им эту – последнюю – известность в ярких лучах света в зале суда. Во время шокирующих признаний Геринг строил гримасы и разглядывал женщин в зрительном зале и время от времени подмигивал мне.

Когда в зале нюрнбергского суда продемонстрировали киносъемки из лагерей смерти, в том числе расправу над детьми и женщинами, обычно мертвую тишину нарушили возгласы и рыдания, даже со стороны некоторых подсудимых. Когда опять зажегся свет, люди в зале были так потрясены, что потребовался перерыв, прежде чем заседание продолжили. Но только не для Геринга. На этот раз я услышал его слова, что все эти съемки – просто пропаганда, как та пропаганда, которую Геббельс делал для нацистов. Как будто холокост – плод фантазии.

Найти защитников для подсудимых было нелегко. Адвокаты из известных нацистов были исключены, а других выдающихся немецких юристов гитлеровский режим не поощрял. Тем не менее даже в хаосе послевоенной Германии отыскались две дюжины защитников, причем трибунал помог установить некоторых лиц, не стремившихся возложить на себя эту обязанность. Защитники варьировались по качеству от ловких и умелых адвокатов до настоящих олухов.

Конечно, задача перед ними стояла невозможная. Деяния их подзащитных не вызывали никаких сомнений, а постоянные ссылки на незаконность процесса отклонялись.

Я наблюдал, как первый обвиняемый поднялся для дачи показаний. Ему дали два дня, чтобы подготовить выступление в свою защиту. После того как он попал в нюрнбергскую тюрьму и его допросил Джон Харлан Амен, он понял, что к нему будут относиться как к главному военному преступнику. Его поведение стало поведением человека, который знает, что его казнят. И тогда он решил стать мучеником во имя национал-социализма.

Судьи позволили Герингу похваляться со свидетельской скамьи тем, как нацисты пришли к власти, что подтвердило его роль главного участника нацистского заговора. Как ясно вспомнился пожар в рейхстаге меньше тридцати дней спустя после назначения Гитлера канцлером, арест противников нацизма, последующий бойкот еврейских предприятий, отстранение евреев – судей и учителей и увольнение евреев-врачей из немецких больниц! А в 1935 году Геринг, будучи председателем рейхстага, объявил, как уже говорилось, знаменитые Нюрнбергские расовые законы, которые лишили евреев в Германии гражданских прав. Он представлял себя человеком, которому Гитлер обязан всеми своими победами в ключевых событиях, последовавших после нацистского заговора. Однако не упомянул ни о том, как нагло пытался прибрать к рукам всю исполнительную власть, став военным министром, ни о своей опале, когда люфтваффе потерпели поражение от британских ВВС, а позднее показали свою неэффективность в битве за Сталинград. Он не рассказал и о том, как Шпеер, будучи министром вооружений, лишил его всех полномочий самодержца немецкой экономики. Эти помехи вывели на первый план Гиммлера, Геббельса и Бормана, где раньше царил Геринг, которого Гитлер после 1941 года оставил с его титулами, но практически без власти.

(Диктатура опирается как минимум на три важные функции: пропагандистскую машину, которая поддерживает в народе энтузиазм или, по крайней мере, спокойствие; партийную организацию, осуществляющую управление; и тайную полицию, которая выкорчевывает и устраняет оппозицию. У Гитлера был Геббельс, мастер большой лжи; Борман, руководивший НСДАП; и Гиммлер, заведовавший гестапо и концентрационными лагерями. Эти трое управляли Германией за Гитлера начиная с 1941 года, и Гитлер, веря в свой военный гений, буквально все время проводил на войне.)

Во время перекрестного допроса Джексон начал неплохо для обвинения, и это устраивало и Геринга. Вот несколько примеров:

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Желают ли главные обвинители произвести перекрестный допрос?

СУДЬЯ ДЖЕКСОН. Возможно, вы осознаете то, что вы единственный оставшийся в живых человек, который может рассказать нам о действительных целях нацистской партии и о работе руководства внутри партии?

ГЕРИНГ. Да, я это ясно сознаю.

СУДЬЯ ДЖЕКСОН. Вы с самого начала вместе с теми, кто сотрудничал с вами, намеревались свергнуть и затем действительно свергли Веймарскую республику?

ГЕРИНГ. Что касается лично меня, то это было моим твердым решением.

СУДЬЯ ДЖЕКСОН. После того как вы пришли к власти, вы, для того чтобы удержать власть, запретили все оппозиционные партии?

ГЕРИНГ. Мы считали необходимым не допускать в дальнейшем существования оппозиций.

Однако позднее Джексон, зачитав документ, переведенный отделом переводов американского обвинения, хотя я сам никогда его не видел, обвинил Геринга, что тот отдал приказ об «освобождении» Рейнской зоны в нарушение Версальского договора. Геринг попросил показать ему немецкий документ и объяснил, что он имел в виду очистку Рейна ото льда! Джексон сел в лужу. Другой, гораздо более серьезный промах случился, когда Джексон не смог заставить Геринга признать, что тот издал «Приказ об окончательном решении еврейского вопроса», как на жаргоне нацистов назывался геноцид евреев. Я сунул ему под нос протокол досудебного допроса, где полковнику Амену удалось после многократного отпирательства зафиксировать, что Геринг подписал приказ о геноциде. Когда Джексон принялся настаивать, чтобы Геринг признал или отверг этот документ, судьи, вероятно подозревая еще одну ошибку вроде той со льдом на Рейне, отклонили вопрос Джексона и дали Герингу возможность «объяснить».

Судьи так старались представить себя справедливыми по отношению к Герингу, что Джексон потерял самообладание. Он так и не смог прижать Геринга приказом об истреблении евреев. Я был страшно разочарован, что этот уничтожающий документ, добытый на допросе полковником Аменом, который я переводил, не вошел в протокол процесса.

Мы знали, что в 1938 году Геринг по приказу Гитлера собрал совещание представителей всех правительственных департаментов, чтобы подготовить решение еврейского вопроса: принудительная эмиграция евреев за счет лишения их экономических средств к существованию. Его «Приказ об окончательном решении еврейского вопроса» 1941 года был последующей доработкой с целью ликвидации евреев. Гейдрих, заместитель Гиммлера, позднее зачитал приказ Геринга на Ванзейской конференции, совещании на высоком уровне, которое он созвал, чтобы организовать холокост. На конференции также присутствовали представители всех нацистских министерств и руководство железных дорог (которые должны были доставить жертв к месту их умерщвления). Протокол вел позорно известный Эйхман, осужденный и казненный в Израиле. Никаких других приказов об окончательном решении еврейского вопроса не было найдено, и никто никогда не заявлял об их существовании. Геринг отправил на конференцию своих представителей, но Джексон, видимо, тоже ничего не знал о последствиях приказа Геринга и сменил тему.

Во время перекрестного допроса мы с полковником Аменом переглянулись. Я прочел его мысли: если бы только Джексон использовал текст допроса, где Геринг под присягой признал, что подписал приказ.

Что касается других эпизодов, то Геринг просто отрицал улики. Например, Джексон представил заявление, сделанное мне под присягой генералом Гальдером, о том, что Геринг заявил, будто бы он стоял за поджогом рейхстага – важнейшим событием, позволившим нацистам захватить власть. Геринг заявил, что он никогда ничего подобного не говорил. Джексон не вызвал ни одного из возможных свидетелей этого заявления.

Кроме того, Джексон не смог добиться от Геринга признания, что тот приказал расправиться с летчиками, так как возник спор о неверном переводе.

Во время допроса Геринга Джексон терпел провал за провалом, но на третий день Джексон наверстал упущенное. Геринг тем не менее вел себя так, будто выиграл состязание.

Поскольку многие остальные высокопоставленные нацисты были мертвы, Геринг хотел выставить себя героическим мучеником за Третий рейх. Он сказал психиатру Келли, что его единственным мотивом была верховная власть над Германией. Подавляя других обвиняемых своим авторитетом, желая стать их фюрером, он сделал последнюю попытку добиться триумфа. Судебный психолог Густав Гилберт заметил, что Геринг во время обеденного перерыва, когда подсудимым разрешили обедать вместе и разговаривать, добивался от других подсудимых, чтобы они вели себя так же, как он. Услышав слова Геринга: «Я произвожу впечатление на свидетельской скамье!» – Гилберт устроил так, чтобы Геринг обедал в одиночестве и больше не мог использовать совместный обед для принуждения других подсудимых к тому, чтобы они следовали его примеру. Последняя его попытка добиться триумфа сорвалась, как и все предыдущие.

Британские прокуроры оказались более результативными. Им удалось уличить Геринга в хладнокровной расправе над британскими летчиками. Меня восхитило их владение предметом, невозмутимость и вкрадчивая вежливость, за которой часто скрывался кинжал, направленный в обвиняемого. Геринг бледнел и дрожал под нажимом сэра Дэвида Максвелла-Файфа, заместителя главного обвинителя от Великобритании. Британцы проявили себя гораздо более квалифицированными, чем все остальные.