Текст книги "Ограбление 'Зеленого Орла'"

Автор книги: Ричард Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Когда их начинают распределять?

– Сразу же. Этим занимаются весь день шесть человек.

– Они остаются и после окончания рабочего дня?

– Нет, – усмехнулся Стен, – к пяти они все заканчивают. Я знаю точно, я один из этих шести, и мы стремимся закончить работу к пяти часам и вовремя разойтись по домам.

– Где это происходит?

Стен выбрал одну из фотографий, что лежали на кофейном столике, и протянул ее Паркеру.

– Это кабинет майора. Здесь стоит сейф. Видите два длинных стола вдоль левой стены? Мы сидим за ними.

– А где находятся ящики с деньгами?

– Перед нами. Рядом с застекленной стенкой.

– Стекло пуленепробиваемое?

– Нет, обычное листовое.

– Но окна забраны прутьями. Стен пожал плечами.

– Так положено.

Тут в комнату вошла Элен с чашкой кофе и тихо села на стул в углу комнаты.

– Кроме шести человек, распределяющих деньги, наверху еще кто-нибудь есть? – спросил Паркер.

– Все, кто там работает, – ответил Стен. – Человек двадцать.

– А кто еще находится в комнате с деньгами?

– Кроме майора, лейтенант Уормли и капитан Хенли. Утром они получают оружие и становятся на дежурство.

– Опишите их.

– Уормли и Хенли? – Стен пожал плечами. – Уормли похож на свое имя.1 Только что кончил университет. Слизняк, подхалим.

– А Хенли?

– Говорят, что он алкоголик. Точно не знаю. Живет вместе с семьей в дотационных домах, ему около сорока, полно детишек, слышал, что его однажды вычеркнули из списка представленных к званию майора, любит пускаться в воспоминания о своих подвигах в Европе во время Второй мировой.

– Значит, он хорошо владеет оружием?

Стен пожал плечами.

– Черт его знает! Согласно правилам все офицеры проходят экзамен на меткость стрельбы из пистолета. Представляю, как Уормли приходит на стрельбище, закрывает глаза и палит куда попало до тех пор, пока ему не скажут, что хватит. Может быть, Хенли так же успешно стрелял и во время Второй мировой, не знаю.

Фуско внимательно слушал Стена, стараясь представить себе характеры этих людей и их реакцию на неожиданное нападение. Он умел это делать отлично.

– С Хенли нужно быть начеку, – заключил Фуско.

Стен не понял. Взглянув на Фуско, он сказал:

– Война-то была черт-те когда.

– Война тут ни при чем, – ответил Фуско. – Вообразите себе человека, который все еще капитан, несмотря на двадцать пять лет службы, сильно пьющего, обремененного большой семьей. Вполне возможно, что он захочет проявить геройство и стать майором.

Стен прищурился.

– Хенли? Может быть, вы правы. Он иногда бывает агрессивен.

– Что вы можете сказать о майоре? Что он собой представляет? – спросил Паркер.

– Майор Крейтон – неплохой старикан, такой добродушный дедушка с седыми усиками. Особым рвением не отличается. Говорят, не прочь полапать баб. Обычно сидит в кабинете и смотрит, как другие работают. По-моему, ему все до лампочки.

– Других охранников нет?

– Днем – нет. Охранники приходят в пять часов, к концу работы. Кажется, они работают в две смены, меняются где-то в полночь. Точно не знаю.

– Хорошо. Когда утром увозят деньги из вашего отдела?

– В пять-десять минут девятого. Их грузят в бронированный автомобиль, и больше мы их не видим.

– Как по-вашему, – спросил Фуско Паркера, – когда лучше проводить операцию – днем или ближе к ночи?

– Пока я ничего не могу сказать, – ответил Паркер.

– Почему? – возразил Стен. – Днем, конечно. Ночью передвигаться по базе гораздо опаснее. Кроме того, днем дежурят только Уормли и Хенли. Что бы ни говорили о Хенли, дежурный он неопытный. А ночью придется иметь дело с полицейскими и снаружи, и внутри здания.

– Если мы остановимся на дневном варианте, – заметил Паркер Стену, – и возникнут осложнения, вы и виду не должны показывать, что связаны с нами. Мы тоже будем вести себя соответствующим образом.

– Только не стреляйте в меня, ладно? – сказал Стен, улыбаясь.

– Разумеется. А как вы отнесетесь к тому, если все будет происходить в вашем присутствии да еще при двадцати свидетелях?

– Я просто подниму руки. – И Стен поднял руки.

– Стен прав, днем это легче сделать, – сказал Фуско. – Во всяком случае, таково мое мнение.

Паркер задумался. Он выбрал несколько фотографий, положил их перед собой и внимательно разглядывал.

– Днем труднее проехать, – сказал он. – Давайте пока ничего не будем решать. Но днем ли или ночью нам понадобятся еще три человека, включая водителя. Стало быть, в операции нас будет задействовано шесть человек с равными долями. Вы сказали, что там четыреста тысяч?

– Приблизительно, иногда меньше, иногда больше, – ответил Стен.

– Значит, каждый получит примерно по шестьдесят пять, – подсчитал Фуско.

– Нам нужна надежная команда. – Паркер посмотрел на Фуско. – У вас есть кто-нибудь на примете?

– Да. Парень, который сидел вместе со мной. На него кто-то настучал, поэтому его и взяли. Теперь он должен быть уже на свободе. Он человек надежный и решительный, его многие знают.

– Как его зовут?

– Джек Кенгл.

Паркер покачал головой.

– Не знаю такого. Можете связаться с ним?

– Он дал мне свой адрес, когда я выходил.

– Поговорите с ним. Филли Уэбба знаете?

– Конечно, – ответил Фуско. – Он вез меня однажды в Норфолк. Отличный парень.

– Я свяжусь с ним, – сказал Паркер.

– Что там с этим иностранцем? Салсой? Он еще здесь?

– Умер, – ответил Паркер, – уже два года прошло.

Неожиданно в разговор вступила Элен, до сих пор безмолвно сидевшая в углу.

– Билл Стоктон никогда не подводил.

– Точно, – подтвердил Фуско. – Паркер, помните Стоктона? Высокий такой, тощий как жердь, с черными волосами, торчащими на макушке. Отличный стрелок.

– Помню. Найдете его или это сделать мне?

– Я найду его, – ответил Фуско. – Вы лучше займитесь финансами.

– Финансами? Что это значит? – встрепенулся Стен.

– Нам предстоят расходы, например на оружие, машину. Нужно занять у кого-нибудь деньги; если дело выгорит, мы отдадим в двойном размере.

– Почему бы не воспользоваться деньгами кого-нибудь из нас?

– Это чревато сложностями, – объяснил Паркер. – Человек, внесший в общее дело деньги, невольно рассчитывает, что с ним будут считаться больше, чем с остальными. Поэтому всегда лучше брать деньги на стороне.

– Я думаю, это лучше сделать вам, Паркер, – сказал Фуско. – Люди с деньгами не любят вступать в денежные отношения с теми, кто сидел. Такой уж укоренился предрассудок.

– Я возьму это на себя, – ответил Паркер и повернулся к Стену: – Как бы нам устроить ночное-дежурство у южных ворот, вроде того, какое провел Фуско днем?

– Проще простого, – сказал Стен. – Я могу сидеть там, в машине. Никому в голову не придет что-то заподозрить.

– Дежурить нужно сегодня с одиннадцати тридцати вечера до четырех утра.

– Сегодня? – Лицо Стена приняло обиженное выражение. – Сколько раз себе говорил: не вызывайся.

– Чтобы вы не скучали, я могу составить вам компанию, – предложил Фуско. Стен ткнул в его сторону пальцем.

– Но вы, дружище, только что отдежурили!

– Один из вас вначале отвезет меня в мотель, а завтра утром заберет, сказал Паркер.

– Оставайтесь здесь на ночь, – произнесла вдруг Элен голосом, в котором не было ничего, что навело бы на какие-то нескромные мысли; ничего не выражало и ее лицо, на которое бросил быстрый взгляд Фуско. Обычное вежливое предложение гостеприимной хозяйки. Но Фуско почувствовал, как в наступившей тягостной тишине нарастает напряжение, увидел Стена с застывшей на лице натянутой улыбкой, да и у него самого нервы чуть не сдали, и он с облегчением услышал ровный невыразительный голос Паркера:

– Я предпочитаю ночевать в мотеле. Фуско поспешно вскочил на ноги, прерывая совещание.

– Я отвезу вас, Паркер.

– Хорошо. Увидимся утром. Стен, – сказал Паркер.

– Пока, – ответил Стен. Гроза прошла стороной.

Глава 5

– Знаете, что меня поражает больше всего? – спросил доктор Годден.

Элен несколько минут сидела молча, обхватив плечи руками и глядя на узор ковра, не в состоянии сосредоточиться и не зная, что сказать. Доктор Годден говорил ей, что ее не должны беспокоить паузы в разговорах, люди молчат, когда молчит все их существо, и говорят, когда испытывают непреодолимое стремление выговориться. Но ей было тягостно сознавать, что время уходит, а она ничего еще не сказала, ни о чем не посоветовалась. Они уже многого достигли, и ей не терпелось продолжить совместную работу, поставить все снова на свои места.

Это был один из тех редких случаев, когда он первым нарушил молчание, это ее настолько поразило, что, оторвав взгляд от ковра, она мельком взглянула на него и отрицательно покачала головой:

– Нет, не знаю.

– Вы никак не придумаете, о чем заговорить, – сказал он. – Боюсь, это происходит потому, что вы очень стараетесь не думать о чем-то вполне определенном. Как по-вашему, я прав?

– Не знаю, – ответила Элен, хотя от его слов она внутренне напряглась. – Я не могу сосредоточиться.

– Разве? Итак, сегодня у нас понедельник, двадцать первое, а знаете, когда в последний раз вы говорили про ограбление? Ровно неделю назад, в прошлый понедельник. С тех пор вы не произнесли об этом ни слова. В среду вы говорили о своей матери, в пятницу – о дочери, а сегодня вообще не произнесли ни слова. Но до ограбления осталось всего десять дней, и до прошлого понедельника эта тема очень вас волновала.

Он замолчал, и, значит, теперь была ее очередь что-то сказать, как-то ответить на его слова.

В панике она искала подходящие слова, но в результате только пробормотала:

– Не знаю, у меня такое ощущение, что мне просто больше нечего сказать об этом.

– Вы последовали моему совету и присутствуете на их переговорах?

–Да.

– Знаете их планы?

–Да.

– Разве мы не можем поговорить об этом?

– Наверное. – В смятении она пожала плечами, ее лицо исказилось от боли. Мне кажется, я больше не в силах думать об этом.

– Но вы же слушаете их разговоры, не так ли?

– Да.

– Стало быть, вы все еще этим интересуетесь, думаете об этом. Но говорить об этом не хотите. Как вы думаете, почему?

– Не знаю.

Доктор Годден начал, как обычно, выдвигать одну гипотезу за другой.

– Может быть, вы перестали доверять мне? Или убедились, что дело выгорит и глупо было так волноваться? А может быть, вы почувствовали влечение к своему бывшему мужу? Или Паркеру?

– Нет! – вырвалось у нее так громко, что это поразило ее самое, и она надолго замолкла, прислушиваясь к этому своему "нет!", повторявшемуся, словно эхо, в самой глубине ее существа. Наконец, очнувшись, она поняла, что вглядывается в край ковра, рисунок которого, как ей показалось, чем-то походил на профиль Паркера, холодный и безучастный.

– Что для вас Паркер? – услышала она голос доктора Годдена. – Родитель, суровый отец?

– Холод, – сказала она, не понимая до конца, о ком она говорит. О Паркере, или о себе, или о них обоих, не сознавая даже, какой смысл вкладывает она в это слово.

– Мужчина, которого вы не заслуживаете?

– В среду, – произнесла она монотонно, почти шепотом, – Стен не должен был ночевать дома. Я предложила Паркеру остаться, я старалась не придавать своим словам сексуального оттенка. Сама не знаю, чего я хотела. И не уверена, понял ли это Паркер.

– Он остался?

– Нет. Уехал, и я почувствовала облегчение. Я была рада, что он уехал, но мне казалось, что должна была предложить ему остаться.

– Вы почувствовали облегчение, когда поняли, что по-прежнему никому не нужны?

– Наверное, не знаю.

– Что сейчас вы испытываете к Паркеру?

– Мне кажется, я его ненавижу, – сказала Элен. – И боюсь.

– Вы считаете, что он был бы вправе наказать вас за вашу ненависть, предположил доктор Годден, – поскольку не сделал лично вам ничего такого, что оправдывало бы вашу ненависть? Поэтому вы его и боитесь, ведь страх – это проявление чувства вины.

Иногда ей было трудно отвечать на его вопросы. Так и на этот раз. Поэтому она только покачала головой.

– Возможно, в среду вам снова захочется поговорить об ограблении. Возможно, к тому времени вам удастся лучше разобраться в своих чувствах.

– А сейчас нельзя? Кажется, я уже лучше разобралась в себе, и мне хотелось бы поговорить об этом.

– Сейчас у нас уже нет времени, – сказал он, и в его голосе не было обычной теплоты. – Отложим разговор до среды.

Она почувствовала себя виноватой и перед доктором. По непонятной причине она не рассказала ему о плане операции, заставила его подумать, что не доверяет ему, тем самым создала трещину в их отношениях тогда, когда больше всего нуждалась в его помощи.

– В среду я расскажу вам все, – пообещала она.

– Ваша воля, – ответил он.

Глава 6

Норман Берридж окинул взглядом покойника и остался доволен. Может, на щеках больше румянца, чем нужно, особенно для шестидесятитрехлетнего человека, но родственники обычно не обращают внимания на такие мелочи. На губе не заметно жуткого шва, но вообще-то, конечно, они обошлись без особых косметических ухищрений. Впрочем, с таким помощником и это хорошо!

А, все хорошо, не о чем беспокоиться! Вполне приемлемо. Нет, на самом деле хорошо! Он сказал это помощнику, молодому пуэрториканцу, который с гордым видом стоял возле покойника. Пуэрториканцы были почти единственными, кто в наш изнеженный век соглашался работать здесь за мизерное ученическое жалованье. Тот принял похвалу, радостно замахал руками, и щеки его зарделись, как у трупа, над которым он трудился.

Раздался телефонный звонок. Норман Берридж подошел к настенному телефону в дальнем углу комнаты, взял трубку и услышал голос своего секретаря:

– Здесь один человек хочет вас видеть, мистер Берридж. Его зовут Линч, говорит, что насчет ренты.

Берридж поморщился. Имя было ему знакомо, и он знал, что это за рента. Линч был одним из тех, кто время от времени приходил к нему с просьбой профинансировать какое-нибудь из его делишек. Вложить с пользой деньги всегда приятно. Конечно, риск есть, но зато стопроцентная прибыль и никакого участия в самом деле, если не считать финансового. Однако люди, обращавшиеся к нему за инвестициями, были ему отвратительны, и Линч, пожалуй, больше прочих. Холодный, сдержанный, немногословный и стремительный, как пантера; Берриджу казалось, что тот смотрит на него сверху вниз, презирая его за дряблое тело, нервозность и отсутствие логического мышления. Сам же Линч был чист, холоден и пуст, как только что изготовленный гроб.

Конечно, Линч было его не настоящее имя. Как-то он пришел с еще одним человеком, и тот называл его то ли Портером, то ли Уолкером, то ли Арчером... Точно он не запомнил.

Наплевать! Главное не имя, а та выгода, которую он получал от сделки с ним.

– Я сейчас поднимусь, – сказал Берридж по телефону, повесил трубку и вернулся к помощнику, который снова принялся за щеки покойника: очевидно, и сам заметил, что они излишне румяны для того, кто не был завсегдатаем "Мулен Руж". – Очень хорошо, – заметил Берридж. – Очень хорошо.

Отвернувшись от расплывшегося в улыбке ассистента, он пошел к лифту, небольшая кабина которого едва вмещала двух человек. Нажав кнопку главного этажа, Берридж подумал, сколько же раз он давал себе слово опускаться и подниматься пешком. Все, что ему нужно, – это физические упражнения, тогда он быстро восстановит форму, станет похож на себя, каким был в двадцать лет. Ничего больше не нужно -только физические упражнения да небольшие ограничения в еде.

Но Линч не должен видеть его запыхавшимся. А больше он не будет пользоваться лифтом и начнет жить по-другому. Просто с Линчем он будет чувствовать себя увереннее, если его дыхание будет нормальным. Значит, он поступил правильно, поднявшись на лифте.

Когда Берридж вошел в кабинет. Линч стоял у окна и равнодушно смотрел на расположенный позади дома английский сад, за которым любовно ухаживала миссис Берридж. Линч никогда не садился во время своих нечастых визитов, всегда стоял как столб.

На этот раз, решил Берридж, он тоже будет стоять, хоть этим скомпенсирует лифт.

– Линч! – воскликнул он с деланной радостью. – Давненько же мы не виделись!

Фальшивая приветливость и елейный тон, которые он приобрел, обращаясь с родственниками покойников, вошли уже в привычку, выручавшую его во многих других ситуациях, в том числе и в этой. Ни голос, ни лицо не отражали явного раздвоения чувств, которое в нем вызывал Линч, представлявший, с одной стороны, источник обогащения, а с другой – внутреннего дискомфорта.

Линч, повернувшись к нему, кивнул и сказал:

– Мне нужно три тысячи.

Линч не терпел пустых разговоров. Он был стремителен и неудержим, как спортивный автомобиль или боевой самолет.

Прекрасно! Меньше всего на свете Берридж хотел знать, на что пойдут его деньги, а вести с таким человеком светские беседы о погоде тоже ни к чему.

И Берридж, обычно весьма экспансивный и словоохотливый, совсем в духе Линча ответил:

– Нет проблем! Условия обычные?

– Да. Если дело выгорит, я появлюсь дней через десять.

– Первого числа?

– Чуть позже. Второго или третьего.

– Прекрасно. Деньги нужны сейчас, не так ли?

– Да.

– Вы поедете со мной в банк? Линч кивнул и снова отвернулся к окну. Берридж, довольный, что удержался и не сел за свой красного дерева письменный стол, вышел из кабинета и направился через черный ход к гаражу. Он нажал кнопку, открылась третья из четырех дверей, за которой стоял его "торнадо". За соседней, четвертой дверью был "мустанг" его дочери, а за первой и второй находились "кадиллак" и "фольксваген" жены. Катафалк и машина для цветов содержались в другом гараже, рядом с домом.

За рулем "торнадо" Берридж чувствовал себя молодым и полным энергии. И хотя он замечал, что почти все водители "торнадо", каких ему случалось видеть, были толстые пожилые люди, такие же, как он сам, вождение машины создавало в нем иллюзию молодости. Как и многим другим, двойной стандарт был не чужд и ему.

Взять, например, деньги. Он считал себя порядочным, честным человеком, американским патриотом, презирал битников, тех, кто устраивал шумные антивоенные демонстрации и вообще вел себя антисоциальным образом, но в то же время это не мешало ему подавать в налоговое агентство отчеты о своих годовых доходах, больше напоминавшие фантастику, чем реальность. Это была другая грань его характера, характера хитрого, расчетливого бизнесмена. Бедняки обычно платили за его услуги наличными, которые нигде не фиксировались, и надо было быть дураком, чтобы сообщать о них в налоговую инспекцию, а Норман Берридж дураком не был. В своем банковском сейфе он хранил пачки помятых банкнотов, полагая это лишь одним из способов защиты слабой личности от посягательств могущественного государства.

А если представлялась возможность удвоить какую-то сумму – но и потерять, вложив ее в сомнительное предприятие таких людей, как Линч, – то что в этом плохого? С каких пор инвестиции считаются преступлением?

По дороге в центр оба хранили молчание. Берриджа присутствие Линча лишало душевного равновесия, но он держал себя в руках, не выказывая признаков беспокойства. Правда, вел машину чуть медленнее и осторожнее обычного, несмотря на то, что движение в этот утренний час было небольшим.

Припарковал машину на оборудованной счетчиком стоянке на расстоянии квартала от банка и вышел, сказав только:

– Я скоро вернусь.

Линч по своему обыкновению ничего не ответил.

Берриджа терзали сомнения – опустить десятицентовик в счетчик или не опускать? Сочтет ли его Линч дураком, если он опустит, или разгильдяем, если не опустит? В обоих случаях презрения Линча ему, по всей видимости, не миновать.

Сунув руку в карман с мелочью, он не нашел десятицентовика; проблема решилась сама собой. Он прошел мимо счетчика и зашагал к банку.

Берридж всегда получал наслаждение от сложной процедуры получения доступа к своему сейфу – пройти ворота, подписать бланк, поздороваться с величественным и вместе с тем услужливо-подобострастным охранником, вставить в сейф ключ одновременно с охранником. Все это вызывало в нем сознание собственной значимости. Видя, с каким тщанием охраняется его вклад, он и себя начинал чувствовать чрезвычайно важной персоной. Приятные минуты, проведенные в банке, в какой-то степени вознаграждали его за дискомфорт, испытанный им в десятиминутной поездке с безмолвным как рыба Линчем.

Он попросил большой конверт. С конвертом и ящиком, с деньгами в руках, он вошел в одну из запирающихся изнутри комнат, сел за стол и начал отсчитывать пятидесяти– и двадцатидолларовые (иной раз и десятидолларовые) купюры, пока не набрал трех тысяч долларов. Пухлый конверт едва удалось заклеить. Затем та же процедура, но в обратной последовательности, наконец, сейф заперт, и хозяин его снова оказался на улице.

Когда Берридж вернулся к машине, в ней было не продохнуть от дыма. Ленч все это время курил. Заводя машину, Берридж как бы невзначай включил кондиционер. Линч разорвал конверт и начал считать деньги, совершенно не обращая внимания на Берриджа. Отсчитав небольшую пачку денег, он засунул ее в один из своих бесчисленных карманов. В конце концов, конверт опустел, а Линч выглядел точно таким, как прежде.

Когда Берридж остановился на красный свет. Линч протянул ему помятую двадцатидолларовую бумажку:

– Вы ошиблись, – сказал он.

– Да? – Берридж настолько удивился, что не заметил, как загорелся зеленый свет, и только гудки стоявшей сзади машины вывели его из состояния столбняка. Остаток пути он проделал, так и сжимая купюру в правой руке.

Когда они подъехали к большому белому дому, окруженному со всех сторон ухоженной лужайкой. Линч сказал:

– Высадите меня здесь.

– Пожалуйста.

Выйдя, Линч даже не попрощался. Он пересек улицу и сел в "понтиак" с номером штата Нью-Йорк. Краденый? Все может быть.

Подождав, пока Линч уедет, Берридж направил машину в гараж, дверь которого автоматически открылась при его приближении. Уже внутри он глянул на валяющийся конверт и дал волю своему раздражению; Линч, его молчаливая надменность, пренебрежение, с каким он бросил конверт на сиденье, вызывали в нем холодную ярость.

Двадцатидолларовую купюру он все еще сжимал в руке. Линч всего лишь раз пересчитал деньги. Откуда же у него такая уверенность, что ошибся именно Берридж?

Внезапно Берридж почувствовал, как у него схватило живот.

Глава 7

– Паркер больше не выводит меня из равновесия, – сказала Элен.

– Да? Отлично.

– Просто мне неприятен, и все, – сказала она, сознавая, что ее голос звучит ровно и убедительно.

– Рад, что ситуация упростилась. Что же произошло?

– Да разное. Поначалу мне казалось, что причина одна, но сейчас я поняла, что это не так.

– Одна? И какая?

– Дело в оружии, – сказала она, но, сообразив, что начала с середины, осеклась и потом быстро объяснила: – Помните, в среду я рассказывала, что он куда-то поехал, чтобы раздобыть деньги? На операцию.

– Да. Мне показалось любопытным, почему их пришлось доставать где-то на стороне.

– И вот вчера он купил оружие. Оно лежит в двух коробках для игрушек.

– И много?

– Два автомата и четыре пистолета. Выглядит все очень невинно. Стен сказал, что он приобрел их у владельца игрушечного магазина, который занимается нелегальной продажей оружия.

– Вас беспокоит это оружие?

– Не само оружие, – ответила Элен. – А то, как Паркер поступил с ним.

– Что же он сделал?

– Он положил его в стенной шкаф Пемы. – Элен прикрыла глаза, еще теснее обхватив свои плечи руками. Она представила себе, как эти смертельно опасные железяки лежат сейчас у дочки в шкафу среди безобидных игрушек, спрятанные в картонные коробки с забавными рисунками и пестрыми веселыми надписями. Неужели вы не понимаете? – сказала она, не открывая глаз. – Он использует Пему. Не только меня, не только мой дом, Стена или даже Марта. Он использует Пему, пряча среди ее игрушек эту мерзость.

– Вы чувствуете себя оскверненной, – высказал предположение доктор Годден.

Открыв глаза, Элен принялась изучать узор ковра, словно стоило ей найти определенный угол зрения, чтобы возникли буквы, слова и фразы, из которых она узнала бы что-то очень важное, и тогда все стало бы легко и возможно. Но узор оставался узором, и его линии не складывались в буквы.

– Не оскверненной, – сказала она, – нет. Просто я для него ничего не значу, можно сказать, не существую. Ему абсолютно все равно, есть я или нет. Я для него червяк, пустое место. Не заслуживающее даже презрения.

– Другими словами, – сказал доктор Годден, – вы впервые встретили человека, который относится к вам так, как вы сами относитесь к себе. То есть так, как, по вашему мнению, вы и заслуживаете.

Нахмурившись, она продолжала изучать ковер.

– Вы думаете?

– Конечно. Разница в том, что у вас есть выбор: вы можете перестать так относиться к себе, как только захотите. Но его отношением к вам вы не в силах управлять. Он ведет себя так не для того, чтобы вы как-то искупили свою вину. Ему совершенно наплевать на ваше чувство вины.

– Ему наплевать на то, что я думаю, его это совершенно не трогает. Обычно люди устроены по-другому. Вы можете ненавидеть человека, но вам интересно, что он думает, вам бы хотелось это знать.

Доктор Годден промолчал; это означало, что ей следует погрузиться в себя и проверить, не скрывает ли она от себя еще что-нибудь.

– Выходит, на самом деле я расстроена не из-за Пемы, да? И даже не из-за себя?

– Да? – спросил он мягко. – Но тогда из-за чего же?

– Из-за маски, которую я ношу. Маски любящей матери. Знаете, это маска, по существу, помогает мне уйти от ответственности за все ошибки, которые я сделала в жизни. Я прячусь за этой маской. А Паркер не обращает на нее никакого внимания. Он кладет оружие в Пемин шкаф, даже не спрашивая меня. Маска любящей матери ничего для него не значит.

– Вы полагаете, он видит вас насквозь?

– Да, – сказала она. – По-моему, он знает мне цену.

– А Стен? О нем он думает?

– Паркер? Его интересует только его собственное драгоценное "я".

– В таком случае не устроит ли он так, что он один и скроется?

– Вы думаете? – обеспокоенно произнесла Элен.

– Не знаю. А что вы думаете? Она задумалась и, желая быть справедливой, ответила:

– Нет, он не из таких. Человек он безжалостный и холодный, он безразличен к людям, но ему не безразлично дело. По-моему, даже не из-за денег. Для него важнее всего организовать операцию и удачно провести ее. Сомневаюсь, что он хотел бы, чтобы кого-нибудь из участников поймали.

– Это было бы непрофессионально?

– Да. Знаете, они нашли место, где собираются отсиживаться.

– Где же?

– За Хилкер-роуд. Охотничий дом у границы, который горел пару лет назад.

– Сторожка Эндрю?

– Кажется. Они вчера ездили смотреть ее.

– Значит, план готов?

– Не до конца, насколько я понимаю. Разве только в голове Паркера, но они пока его не обсуждали. Наверное, ждут остальных участников.

– Сколько их?

– Трое. По-видимому, они приедут в понедельник вечером. Поэтому, скорее всего, в следующий раз мне вам нечего будет рассказывать. Но зато в среду...

– То есть в день операции, – продолжил доктор Годден. Элен вздрогнула.

Глава 8

Джек Кенгл отпер дверь своей меблированной комнаты, бросил портфель на кровать и достал бутылку виски, стоявшую на полу стенного шкафа. В ванной он взял, стакан, налил полстакана виски и сел на кровать, чтобы дать отдохнуть ногам, пока он будет не торопясь пить. Портфель лежал рядом, толстый и черный, безмолвно, но настойчиво призывая его снова приняться за работу.

Послать бы все это к чертям собачьим! Потягивая виски, Джек с тоской смотрел в окно на серую кирпичную стену вентиляционной шахты в пяти футах от дома. Потом с каким блаженством он нагнется и снимет ботинки. Казалось, ноющие ноги уже радовались близкому освобождению. От виски стало тепло в горле, на глазах выступили слезы. Напряжение в плечах медленно ослабевало.

Когда наконец Джек наклонился, чтобы стащить с ног ботинки, краем глаза он снова увидел портфель, нагло развалившийся на кровати. В порыве внезапной ярости он схватил его и швырнул что было силы в сторону окна и вентиляционной шахты. Но конечно, не в само окно. Портфель шмякнулся на пол. Кенгл оставил его в покое.

Портфель был набит так называемой презентацией.

Красочная глянцевая реклама; кроме того, две, видимо, очень дорогие папки с отрывными листами. В них рассказывалось о том, какая прекрасная вещь эта вонючая энциклопедия, провались она в тартарары.

Неужели она кому-нибудь нужна? Он не мог себе этого представить. Со вторника, когда Кенгл получил эту работу, он целыми днями ходит по домам, и вот уже субботний вечер, а не нашлось ни одного дурака, кто захотел бы выложить три сотни баксов за связку книг. Нулевая продажа – нулевые комиссионные.

Нет более отвратительного способа зарабатывать деньги, чем звонить в двери и предлагать свой товар. Но хороший, легкий заработок не валяется под ногами таких, как он. "В вашей расчетной книжке, мистер Кенгл, за последние четыре года нет никаких записей. Почему?"

– Я сидел в тюрьме.

? Да? Гм.

Он освободился первого сентября, а сегодня уже двадцать шестое, и за это время ему удалось найти только две работы – в первый раз он ходил по домам с проспектом холодильного агрегата, во второй раз – с рекламой книг. Вначале ему повезло – уже на второй день он нашел семью, которая только что переехала в этот паршивый город, и, поскольку у их друзей была такая морозилка, они тоже захотели ее купить. И он сразу получил шестьдесят баксов комиссионных. Но зато в следующие десять дней никто на его товар не клюнул, и после дурацкого спора с менеджером по фамилии Нетлтон с этой работой было покончено.

Как вы думаете, сколько дней может прожить здоровый мужик на шестьдесят баксов? В понедельник хозяин стал требовать плату за комнату, а у него уже не было ни шиша. Что делать дальше?

Беда еще в том, что душа у него не лежала к карманным кражам. Он готов был участвовать в крупном деле, которое обещает десять-двадцать тысяч баксов, и справился бы с ним отлично. Но украсть в парке у старушки кошелек с шестью долларами и тридцатью семью центами?! Он никогда этим не занимался, ему казалась унизительной перспектива быть схваченным за воротник. Так что ничего другого не оставалось, как сидеть в комнате – или торчать на улице, если его вышвырнут отсюда, – и подыхать с голоду, и все потому, что ему не удается заработать честный доллар и не хочется добывать нечестный цент.

Портфель на полу походил на лежащего на спине жука с оторванными лапками. Книжный менеджер – его звали Смит, и был он такой же прохвост, как Нетлтон, утверждал, что книги лучше всего продаются в уик-энд, когда дома собирается вся семья. Все оказалось вздором, сейчас уже три часа, а он ничего не продал. Неужели сегодня снова придется идти по домам? Кто же работает субботним вечером? Или воскресным утром, или воскресным днем? Парни, вышедшие из тюряги, – вот кто.