Текст книги "Дамочка, что надо"

Автор книги: Ричард Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава 5

Доктор Фицджералд сидел, глядя на море и размышляя о смерти. Насильственной смерти. Убийстве, причем самом наиподлейшем.

Нет. Убить генерала Позоса не такая уж и подлость. Это почти оправданное умерщвление. Но, как ни крути, а убийство остается убийством.

Люк пошел отвечать на телефонный звонок, а доктор Фицджералд думал о том, что он должен был совершить, и диву давался, как его угораздило задумать такое. Этапы его перевоплощения сменяли друг друга почти незаметно; наверняка он знал лишь, что Люк Харрисон в конечном счете заразил его своей непоколебимой убежденностью, и теперь они оба прибыли сюда, чтобы превратить убеждения в поступки.

Разумеется, непосредственное исполнение – его задача, но доктор не винил в этом Люка и не думал, что с ним обошлись несправедливо. Только он с его знаниями и опытом мог провернуть это дело. Вот так.

Доктора пугало только одно: а вдруг он не вынесет этой муки. В Герреро ему не с кем будет поговорить, никто не сможет развеять обуревавшие его сомнения.

Люк не посмеет сунуться туда, а его сын, Боб, не участвует в заговоре. В деле только двое: Люк и сам доктор.

А впрочем, нет, теперь уже трое, если считать и Эллен Мэри. Он свалял дурака, все ей рассказав; теперь он это понимал, но тогда ему отчаянно хотелось излить душу. После смерти Майры ему все чаще приходилось обращаться к Эллен Мэри в надежде на дружбу и понимание.

Но на этот раз она не поняла его. Он пытался объяснить, но в его устах доводы Люка звучали грубо и неестественно, а отвращение, которое вызвал у дочери этот замысел с самого начала (разве сам он давным-давно не испытывал такое же чувство?), со временем так и не прошло. А когда они оба наконец поняли, что не в силах повлиять друг на друга, Эллен Мэри выдала свою дикую угрозу, пообещав предупредить генерала об уготованной ему участи.

Предупредить этого тирана, предостеречь его! Сделать это – значит предать все человечество. Люк Харрисон так и сказал, и доктор был с ним согласен. Неужели хоть один человек может что-то сказать в защиту генерала Позоса?

Но Элли было не переубедить, и поэтому он пытался посадить ее под замок. Ради ее же блага, пока все не кончится, а когда дело будет сделано и станет достоянием прошлого, он попробует восстановить их разладившиеся отношения. Но она ускользнула, и где ее носит? Гадать было бессмысленно. Люк нанял частных сыщиков, чтобы те нашли ее, но пока они ничего не добились. Если эти частные сыщики и впрямь так хороши, как думал Люк, значит, наверное, она и в Мексику не приехала, а по-прежнему находится где-то в Штатах. Весьма возможно, как утверждал Люк, сидит в Нью-Йорке или еще где-то и занимается самоедством.

Разумеется, на тот случай, если она и впрямь в Мексике и по-прежнему намерена поговорить с генералом Позосом, несколько частных сыщиков должны находиться здесь во время визита генерала, то есть только сегодня днем и вечером, слава тебе. Господи, и не дать ей пролезть к генералу, чтобы он ее не видел и не слышал.

Генерал. Доктор Фицджералд снова подумал о нем, о своем замысле и смежил веки от боли. Давно погасшая трубка понуро торчала изо рта. Он представил себе, как будет играть с жизнью генерала – дни, недели, месяцы, – медленно умерщвляя его.

Не так долго, нет, не так долго. Поначалу они решили, что болезнь должна продолжаться три месяца, но теперь, когда пора было браться за дело, доктор понял, что он ни за что, ни за что, ни за что не выдержит этой пытки так долго.

Три недели – вот более приемлемый срок, определенно более приемлемый.

Насколько он понял, нынешняя морская прогулка должна была продолжаться еще три недели. Столько он еще мог выдержать, а потом представить дело так, будто генерал вдруг слег под конец плавания, да так, что поездку необходимо прервать. Когда они прибудут во дворец в Санто-Стефано, генерал уже будет не в состоянии подняться с постели. А еще спустя три-четыре дня с ним можно будет покончить.

Он пришел к этому решению и размышлял над ним, когда после разговора по телефону вернулся Люк.

Доктор Фицджералд спросил:

– Это звонили насчет Эллен Мэри? Они нашли ее?

– Нет, не нашли, – резко ответил губернатор. – о, Боже, как бы я хотел, чтобы они ее нашли.

Доктор повернул голову. По выложенной плиткой дорожке, с чемоданом в руке и широкой улыбкой на лице шагал сын генерала, молодой Хуан. Позабыв на мгновение обо всем на свете, доктор изумленно воскликнул:

– Ну и ну! Ты только посмотри, кто идет! Губернатор повернул голову. Лучившийся от восторга Хуан огибал бассейн. Он воскликнул:

– Привет, дядюшка Люк! Как дела? Доктор Фицджералд еще не слышал, чтобы губернатор говорил так резко.

– За каким чертом тебя принесло? – спросил он. Доктор видел, как погасла улыбка на лице Хуана, сменяясь растерянной миной, и вдруг подумал: “Мы же замыслили убить его отца”. И тут он понял, почему сморозил глупость, рассказав Эллен Мэри и надеясь, что она вынесет бесстрастное нравственное суждение, необходимое, чтобы осознать суть того, что он должен был совершить.

Хуан споткнулся и озадаченно проговорил, в конец сбитый с толку:

– Я просто... я просто прилетел... проведать вас.

– Так отправляйся восвояси, – все так же холодно и резко сказал губернатор. – Лети себе обратно. – Повернувшись на каблуках, губернатор ворвался в свой коттедж и захлопнул за собой дверь.

Хуан выронил чемодан, повернулся к доктору и беспомощно развел руками.

– Я только... я только... – забормотал он.

– Я знаю, – ласково сказал доктор, все понимая и сочувствуя парню. – Люк расстроен, вот и все. Ему только что звонили и, наверное, сообщили какую-то дурную весть. Посиди здесь со мной, скоро он выйдет, и все будет, как всегда. Дело в телефонном звонке.

Глава 6

Звонил Хоннер, он сообщил, что Эллен Мэри и ее спутник мертвы.

С трех часов ночи Хоннер жил как в лихорадке. “Понтиак” взорвался, а шины “мерседеса” оказались проколотыми. Девчонка и этот сукин сын с ней, не скрываясь, прошмыгнули мимо и были таковы.

Хоннер первым из оставшихся в живых преодолел возбуждение и страх. Остальные порывались то бежать за “датсуном” по шоссе, то забрасывать землей пылающий “понтиак”. Ни то ни другое не имело смысла, поскольку догнать “датсун” бегом было невозможно, а погасить огонь – трудно. Два парня в “понтиаке” все равно уже были мертвы, пусть себе жарятся.

Остальных Хоннер быстренько призвал к порядку. В этом и состояла его задача, на этом и зиждилась его слава. Он усадил оставшихся троих в “мерседес”, и они на ободах покатили в Игуалу.

Игуала спала и казалась вымершей. Хоннер наконец отыскал телефон и позвонил человеку губернатора в Мехико-Сити. “Мерседес” был лучшей машиной для здешней работы, ничего более достойного среди ночи все равно не раздобудешь. Поэтому Хоннер велел человеку в Мехико-Сити немедленно достать и прислать с нарочным четыре покрышки для “мерседеса”, чтобы обуть машину. Хоннер хотел позвонить и губернатору, но было слишком рано, да и успехов, о которых можно было сообщить, он не добился, так что Хоннер решил повременить.

В пять часов, хотя новые покрышки еще не прибыли и он не мог снова пуститься в погоню, Хоннер решил, что нельзя больше тянуть и надо сообщить новости губернатору. Он позвонил, рассказал, что произошло, и губернатор велел ему связаться с Борденом, одним из своих людей в Акапулько, и послать его на север на перехват девчонки. Они возьмут ее в клещи.

Прекрасно. Судя по всему, дело верное. Хоннер воспрянул духом. А когда к шести часам утра прибыли новые колеса и оставалось только поставить их на ступицы, Хоннер и вовсе приободрился. Взяв с собой в “мерседес” парня по имени Колб, Хоннер велел остальным следовать за ними в “шевроле”, который привез покрышки, и на всех парах помчался на юг.

Еще не успев добраться до настоящего бездорожья, он оставил “шевроле” далеко позади. Почти весь южный отрезок шоссе Мехико-Сити Акапулько представляет собой скорее живописное зрелище, чем проезжую дорогу. Шоссе вьется меж зеленых холмов, взбирается на них и сбегает вниз, проходя по самым диким, безлюдным, красивым и устрашающим местам на земном шаре. Крутые повороты следуют один за другим, дорога то и дело упирается в отвесные скалы. Справа и слева высятся зеленые горы, перемежающиеся каменными теснинами в тех местах, где приходилось прокладывать шоссе сквозь толщу породы, взрывая ее. Поднявшись на высокий перевал, можно увидеть пропасть в несколько сотен футов глубиной, полюбоваться сверху облаками, проплывающими по склонам внизу, и увидеть кусочек дороги, по которой вы ехали десятью минутами раньше, а повернув голову, узреть другой ее отрезок, тот, который вы минуете только через десять минут.

Ехать по такой дороге со сколько-нибудь значительной скоростью было невозможно, и преимущество “мерседеса” перед “датсуном” здесь сошло на нет, хотя “мерседес” и мог чуть быстрее преодолевать повороты. Хоннер правил машиной твердо и уверенно, и ему удавалось развивать в среднем около сорока миль в час. Но лишь до тех пор, пока, преодолевая в десять минут десятого особенно крутой высокогорный поворот милях в девяноста от Акапулько, Хоннер едва не врезался в белый “форд”, шедший навстречу. Оба водителя резко нажали на тормоза, машины с дрожью остановились нос к носу, а водители, побледнев, уставились друг на друга.

Встречной машиной управлял Борден, человек губернатора Харрисона из Акапулько.

Хоннер и Борден вылезли из машины и стали лицом к лицу посреди дороги. Хоннер сказал:

– Ты проморгал их, дурень, они в белом “датсуне”.

– Они не проезжали мимо меня, могу поклясться, – ответил Борден. – Выехав из города, я встретил всего две машины, синий “карманн гиа” с двумя бородачами, кроме которых никто бы в ней не уместился, и бензовоз. В кабине сидел один парень, это я знаю точно, потому остановил его и спросил дорогу.

Хоннер нахмурился и отвернулся. После Игуалы мимо него в северном направлении проехала всего одна машина – старый “ситроен”, в котором путешествовало какое-то семейство: на заднем сиденье теснились детишки. Да и какой смысл был девушке разворачиваться и опять катить на север?

– Они съехали с дороги, пропустили тебя и покатили дальше, – сказал Хоннер.

– А вот и нет, сэр. Такое я предусмотрел и был начеку. Нигде не спрятались, это я точно говорю. Сам знаешь, что это за дорога. Тут и двум машинам не разъехаться, не говоря уже об укрытиях.

– И все же, – гнул свое Хоннер, – ничего другого не остается. Разворачивайся, проверим.

– И ты убедишься, что я прав.

Оба покатили на юг, разглядывая обочины дороги. Тут и впрямь не было никаких поворотов, параллельных троп, съездов с дорожного полотна и укрытий.

Вдруг Хоннер резко затормозил. Дорога достигла гребня, резко свернула влево и круто пошла вниз. Здесь был один из редких участков дороги, с гаревой обочиной. Обзорные площадки для путешественников. Вдоль края обрыва тянулась изгородь из старых бревен. Одного бревна не хватало.

Хоннер пошел посмотреть и заметил свежим взглядом едва различимые следы шин, уходившие за край обрыва. Колб, Борден и двое мужчин, приехавших с Борденом, тоже внимательно осмотрели их и согласились с Хоннером. Следы были похожи на отпечатки покрышек.

Хоннер боялся высоты. Он лег на живот, подполз к краю обрыва и заглянул в пропасть. Он задержал дыхание, чтобы не блевануть, и внимательно всмотрелся вниз.

Обрыв был почти отвесный и, казалось, вел в бездну. На стене кое-где росли хилые кустики, а на дне виднелось целое море зеленых деревьев. Прищурившись и глядя вниз, Хоннер, наконец, смог различить просеку, сломанные ветки деревьев и иные признаки прямой борозды, которая вела вниз и на самом дне пропасти заканчивалась белой точечкой. Да, вон она, такая далекая и крошечная, что Хоннер едва не проглядел ее. Но она была там, это несомненно.

Хоннер отполз от края. Ему полегчало, потому что не надо было больше смотреть вниз. Ни девушка, ни мужчина не вызывали у него никаких особых эмоций. Он не держал на них зла и не испытывал мстительных чувств.

Он поднялся на ноги и сказал:

– Надо найти телефон.

Глава 7

Губернатор хотел как-то помириться с мальчиком. Впрочем, скорее не хотел, а был вынужден. Хлопот полон рот, а он должен все бросить и нянчиться с приунывшим Хуаном.

Губы губернатора растянулись в улыбке. Харрисон чувствовал всю ее фальшь, когда вышел из коттеджа и, приблизившись к бассейну, с деланной непринужденностью упал в шезлонг рядом с Хуаном и сказал:

– Ну вот, теперь лучше. Приятно снова видеть тебя, малыш!

Хуан робко улыбнулся и ответил:

– Я хотел устроить сюрприз.

– Так и вышло, как пить дать! Что ты скажешь, Эдгар?

Доктор нервно улыбнулся.

– Да уж точно.

– Мне жаль, если я сделал что-то не так, – произнес Хуан.

– Нет-нет-нет! Я всегда рад тебя видеть, Хуан, и ты это знаешь. Если тебе удалось на день-другой сбежать от этой тягомотины. Бог тебе в помощь, что ж тут скажешь. Забудь о том, как я тебя встретил. Сам знаешь, каким я иногда бываю по утрам.

– Дядюшка Эдгар сказал, что вас расстроил какой-то телефонный звонок.

– Он это сказал? – Ошарашенный губернатор посмотрел на доктора. Тот никак не мог знать о гибели Эллен Мэри, это было попросту исключено. Иначе он не сидел бы сиднем – бледный, вялый и, как обычно, нервный.

Доктор ответил:

– Я сказал Хуану, что, возможно, ты окрысился на него из-за звонка. Надеюсь, ничего серьезного?

– О нет, – заявил губернатор, опомнившись, но все еще в слишком большом смятении, чтобы воздать Эдгару по заслугам за его сообразительность. – Ничего серьезного, просто пригласили на обед, но что-то напутали. Да, надо и для тебя подыскать местечко, – сказал он Хуану. – Поближе к отцу, если удастся.

– Не надо слишком суетиться из-за меня, – сказал Хуан.

– Это пустяки, малыш.

– Я полагаю, ты с нетерпением ожидаешь новой встречи с отцом, а? – спросил доктор.

– Да, наверное, – неубедительно ответил Хуан.

– Ничего, – вставил губернатор, – окончив учение, он будет видеть отца все время. Не так ли, Хуан?

– Нет, сэр, – ответил Хуан.

Оба удивленно взглянули на него, причем у губернатора вдруг свело живот. Неужели еще и это? Неужели только этого не хватало? Губернатор произнес, не сумев совладать со своим голосом:

– Нет? Что значит нет? Ты поедешь домой.

– Дядюшка Люк... Я... – Юноша замялся, бросил взгляд на Эдгара и заговорил снова: – Мой дом – Пенсильвания. Соединенные Штаты. Герреро я не знаю, у меня нет к нему никаких чувств. На борту самолета, когда стюардесса... дядюшка Люк, я... я хочу остаться с вами.

– Но как же твой отец? – спросил доктор. Мальчик повернулся, ему явно было легче вести разговор через посредника, чем напрямую.

– Ну какой он мне отец? – спросил он. – Мы даже не знаем друг друга, не хотим знать друг друга. Дядюшка Люк – вот тот человек, которого я знаю, тот, кого я... Я чувствую себя членом его семьи, а не членом семьи какого-то там генерала из банановой республики, которого я совершенно не знаю, – Он снова повернулся к губернатору, страстно желая, чтобы его поняли. – Я американец, дядюшка Люк, – сказал он, – а не геррероанец. Я перестал им быть с младенческих лет. Я хочу остаться в Штатах. Хочу изучать правоведение.

Хотя чувство разочарования и безысходности все усиливалось, губернатор все же отдавал себе отчет в том, какую честь ему оказывает Хуан, но он всячески старался прогнать эти мысли прочь: они вели к многочисленным сложностям нравственного толка, столкновению приверженностей, смущению перед лицом выбора. Губернатор развел руками и произнес:

– Не знаю, что и сказать. Доктор пришел ему на помощь.

– Хуан, но ведь кое-кто рассчитывает на тебя. Я имею в виду людей в твоей стране, Герреро.

– Там меня никто и не знает.

– О нет, вот тут ты ошибаешься. Твой отец... право, не знаю, в курсе ли ты, но он не совсем здоров. Не ровен час умрет, а некоторые люди в Герреро надеются, что ты станешь его преемником... э-э... поведешь срой народ... э-э...

– Быть куклой, которую дергают за веревочки? – сердито сказал Хуан. – Я знаю, чего они хотят. Всем будет заправлять та же шайка, а я два-три раза в год стану показываться перед народом на балконе. Это совсем не то, что мне нужно. Это не мое. – Снова повернувшись к губернатору, он добавил: – Вы ведь это понимаете, не так ли, дядюшка Люк? Я должен быть там, где, как я считаю, буду на своем месте.

Это было опасно и совершенно неожиданно. Губернатор облизал губы.

– Ну, это как посмотреть, – осторожно сказал он. – Разумеется, главное – то, какую жизнь ты хочешь вести. Но ведь надо учитывать и другие обстоятельства, Хуан. Нельзя же отказываться от власти, которая сама идет в руки. Власть предполагает ответственность, Хуан.

– О, я бы позаботился о том, чтобы управление страной перешло в руки самых лучших людей, каких только удастся найти, – сказал юноша. – Но это дело будущего, суть в другом. В том, что я хочу продолжать учебу, я хочу стать американским гражданином. Все остальное... Когда генерал умрет, тогда и поговорим. Вы могли бы даже посодействовать мне, поехать вместе со мной в страну, помочь выбрать лучших людей, которые взяли бы власть.

– Да уж, наверное, мог бы, – задумчиво согласился губернатор, когда до него дошло, как может обернуться дело. Возможно, без Хуана будет даже лучше. Выбрать людей, полностью отвечающих его требованиям, добиться того, чтобы Хуан одобрил их кандидатуры, потом отправить юношу обратно в Штаты, а в правительстве пусть работают люди, которые обязаны ему своим политическим возвышением. В конечном счете это разумнее, чем использовать в качестве тарана и метлы неопытного и наивного мальчика. – Возможно, ты и прав, – сказал губернатор. – И, честно говоря, я вовсе не собирался расставаться с тобой после окончания колледжа.

– Вы меня не потеряете, дядюшка Люк, – заверил его Хуан. – Этого не может быть.

Отведя взгляд от сияющего лица юноши, губернатор заметил, что Эдгар смотрел на Хуана в задумчивости, которая свидетельствует о том, что он размышляет о дочери, гадая, где она и как положить конец их размолвке.

Впервые губернатор понял, насколько он близок к тому, чтобы потерять их всех. Замысел подводил его к краю. Все зависело от этого замысла. И равновесие было такое шаткое, такое шаткое. Любое неосторожное движение в ту или иную сторону, и все пойдет прахом. Неудача, разоблачение, гибель.

Эдгар не должен знать о смерти Эллен Мэри, во всяком случае, сейчас. Ее гибель – просто несчастье, но все равно. Если Эдгар сейчас узнает, что произошло, это его прикончит.

Надо о многом подумать, от многого обезопасить себя. Но сейчас он мог идти только вперед. Попытаться сохранить в руках все нити, остаться хозяином положения.

Он вымученно улыбнулся и сказал:

– Пожалуй, довольно об этом, Хуан, пойдем поплаваем.

Глава 8

Когда-то Ричио считали симпатягой, но то было еще до его отсидки в тюрьме Маленеста, когда он еще не лишился левого глаза и не сделался похожим на дорожную карту из-за шрамов, которые исполосовали его тело от лба до коленей. Теперь уже никто не считал Ричио красивым, все называли его уродом и никак иначе.

Лерин откровенно боялся Ричио, хотя и сам какое-то время сидел в той же тюрьме и знал из первых рук кое-что о жизни, которую вел Ричио. Но мало кто прошел через то, через что прошел Ричио, и остался в живых, поэтому надеяться на то, что человек, пройдя через такое, останется милым и добрым, значило бы проявить неуемное благодушие. Ричио переполняла дикая ярость; она никогда не спала, и достаточно было любого пустяка, чтобы ярость вырвалась наружу.

Правда, Лерину вовсе не хотелось терять работу, а дальнейшая проволочка будет означать, что он опоздает в гостиницу. В отеле “Сан-Маркое” не терпели лености и опозданий. Лерин поднялся по склону в бедные кварталы Акапулько, где жили туземцы, а не туристы, и у входа в лачугу Ричио Мария сказала ему, что Ричио накануне перепил, еще дрыхнет и пышет во сне ненавистью, а проснется наверняка злой как собака и мрачный как черт.

Лачуга Ричио стояла прямо на грязной немощеной улице, и вела в нее покосившаяся деревянная дверь в длинной оштукатуренной стене. Войдя в нее, вы сразу попадали в темную смрадную каморку с грязным полом, клетушку в семь квадратных ярдов. В ней Ричио обычно отсыпался с похмелья, прогоняя кошмары и белую горячку и выползая на улицу только с наступлением темноты, чтобы весь вечер побираться и воровать, а ночью напиваться. Жил он то один, то с какой-нибудь женщиной. Сейчас – с Марией, низкорослой потаскушкой из большого пограничного города. Один техасец привез ее сюда в “понтиаке” с кондиционером и бросил, будто зубную щетку. Никто не знал, да и знать не хотел, что Мария думает о Ричио.

С полчаса Лерин побродил взад-вперед по пыльной улочке, сопровождаемый взглядами ленивой Марии, которая сидела на корточках под стеной, в узкой полоске тени. Иногда он слышал, как Ричио мечется на кровати и храпит. Один раз он даже что-то хрипло выкрикнул – возможно, звал на помощь или просто отгонял призраков, которые постоянно осаждали его. Лерин бросил ходить туда-сюда.

– Его надо разбудить, – заявил он. – Делать нечего. Мария пожала плечами.

– Если я разбужу его, он взбесится, – рассуждал Лерин, обращаясь скорее к самому себе, нежели к девушке. – Но, если я не расскажу ему, а мальчишка днем уедет, он разозлится еще сильнее.

Мария снова пожала плечами.

– Так что я его разбужу, – сказал Лерин, набираясь решимости. Он глубоко вздохнул, шагнул вперед, толкнул дверь и вошел в комнату Ричио.

В нос ударил смрад – это у Ричио воняло изо рта. Оттуда разило гнилью и отрыжкой. У задней стены стояла деревянная кровать, покрытая выцветшим одеялом, которое когда-то было ярким. Слева от кровати притулился стул. Этим убранство комнаты исчерпывалось.

Ричио голышом лежал на животе лицом к Лерину, рука и нога свисали с кровати, рот был разинут, виднелись немногочисленные уцелевшие зубы. Здоровый правый глаз был прикрыт одеялом, а пустая левая глазница зияла, будто расплющенная красная слива. Ричио был жутко уродлив, злобен, жесток, поэтому, когда Лерин приблизился к нему, в горле у него пересохло, а руки задрожали.

– Ричио, – тихо, почти шепотом, позвал он, и человек на кровати осклабился во сне, засучил руками и снова утихомирился. – Ричио. Ричио.

Никакой реакции. Лерин неохотно пододвинулся поближе, протянул руку и дотронулся до плеча Ричио.

Тот с грохотом скатился с кровати, выставив вперед руки наподобие когтей. Лерин споткнулся и рухнул на глиняный пол. Ричио набросился на него с проворством кошки, оседлал Лерина, и его руки вцепились в глотку гостя. Лицо Ричио пылало безумием.

– Ричио! Ричио! Ричио! – торопливо запричитал Лерин, пытаясь привести его в чувство, пока Ричио не перекрыл ему кислород.

Вдруг борьба прекратилась, руки Ричио соскользнули с шеи Лерина. Ричио уселся ему на живот.

– Какого черта ты тут делаешь?

– Мне надо было поговорить с тобой.

Ричио легонько шлепнул его по щеке, отчасти из дружеского расположения, отчасти потому, что злость еще не улеглась.

– Ты хочешь поговорить со мной? И что же такой дурак, как ты, может сказать такому дураку, как я?

– Его сын здесь. В Акапулько. Ричио подался вперед, его тяжелое лицо оказалось прямо над лицом Лерина.

– Сын? И ты его видел?

– Он только что прибыл в отель.

– А Позос? Не с ним?

– Нет. Мальчишка с двумя гринго постарше. Они говорят по-английски, и он величает их “дядюшками”.

– Приехал проведать отца? Но зачем приезжать сюда? Отца проведывают дома, а не в чужом городе.

– Те двое тоже его не ждали. Я немножко подслушал их разговор, и его появление здесь было для них вроде как сюрпризом.

– Сюрприз. – Ричио кивнул. – Мы сами устроим ему сюрприз. – Он подошел к двери, бросил Марии: – Принеси мне воды, – и помочился прямо на улицу.

Лерин сказал:

– Мне пора возвращаться.

– Позоса охраняют, – сказал Ричио. К ублюдку не подобраться. Зато можно подобраться к сыночку, а? Как ему это понравится, ублюдку, а? Зарезать его единственного сынка, а? Хоть это его, ублюдка, проймет, а?

– Мне надо возвращаться, – сказал Лерин. – Я не хочу лишиться работы.

– Это ничем не хуже, – продолжал Ричио. – Пусть Позос живет. Пусть живет без сына.

– Одна просьба, – сказал Лерин. – Не делай этого, пока я буду там.

Ричио с мрачным удивлением взглянул на него.

– Я сделаю это, когда представится благоприятная возможность, – сказал он. – Лучше уж сам позаботься о том, чтобы оказаться подальше оттуда.

Теперь, когда Лерин все рассказал, его охватило раскаяние. Однако, не сделай он этого, было бы еще хуже. Кабы он ничего не сказал Ричио, а тот потом узнал бы, что сын Позоса останавливался в отеле, Ричио вместо сына Позоса убил бы его, Лерина.

Мария принесла цинковое ведро, до половины наполненное водой. Ричио схватил его, поднес к губам, набрал в рот воды, пополоскал горло и выплюнул воду на пол.

Потом он долго пил и, наконец, вылил остатки воды себе на голову, намочив свое тело, а заодно опять увлажнив пол.

– Мне пора возвращаться, – сказал Лерин. Ричио снял одеяло с кровати и принялся вытираться им.

– До скорого, – бросил он.