Текст книги "Двойные неприятности"

Автор книги: Ричард Скотт Пратер

Соавторы: Стивен Марлоу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Ричард С. Пратер
Двойные неприятности

Посвящается Ричарду Кэрроллу

Я? Я – Шелл Скотт

Голливуд, 3 ч. 00 мин., понедельник, 14 декабря

Я – частный детектив.

Большинство из вас меня знают. Вам известно, что я работаю в Лос-Анджелесе и расследую происшествия, в основном происходящие в голливудском бродячем зверинце. Рост мой – шесть футов два дюйма, вес – двести пять фунтов, волосы – белесые, можно сказать, совсем белые, стриженные ежиком, длиной в дюйм, а перевернутую вверх ногами латинскую "V", тоже белого цвета, я называю бровями. Любимый напиток – бурбон, разбавленный водой, закуска – грудинка. Я – человек бесшабашный и обожаю женский пол.

Вам известно все, что происходило со мной: как я был ранен в голову и... в самое сердце, как знакомился с неправдоподобно привлекательными женщинами и правдоподобно непривлекательными мужчинами, как бросался в погоню и как гнались за мной, как я стрелял и как стреляли в меня, как я попал в лагерь нудистов и даже перелетал с дерева на дерево, подобно Тарзану, и как болтался в корзине воздушного шара.

На этот раз происходило примерно то же. В основном то же самое, но и кое-что еще. На этот раз я познакомился с Четом Драмом.

Большинство из вас знакомы также и с Четом Драмом, частным детективом, работающим на Восточном побережье, в районе, прилегающем к Вашингтону, округ Колумбия. Мы не просто встретились, мы вступили в противоборство. И тут началось: кровь лилась как бурбон, парни мерли как мухи, а мы спровоцировали наидичайшее побоище между синдикатом и мафией и оказались между ними под перекрестным огнем.

Началось же все с того, что в дверь моей голливудской квартиры позвонила красивая блондинка.

Звонок пробился ко мне сквозь сон, когда звонивший, видимо, уже отчаялся разбудить меня и на всякий случай решил нажать на кнопку еще пару раз. Ничего не понимая со сна и кляня все на свете, я вылез из постели, потоптался на месте, пытаясь сообразить, где находится дверь, и, тяжело ступая по черному ковру спальни, а потом – по золотистому ковру гостиной с густым лохматым ворсом, щекотавшим ноги – и не только мои, но и великое множество других ног, – побрел открывать нежданному визитеру.

Я включил свет и, прислонившись к двери, закрыл глаза.

Может, если не ответить, звонки прекратятся?

Звонок снова звякнул.

– Иду, иду, – сказал я, приоткрыл дверь и заглянул в щель одним глазом.

– Мистер Скотт? Шелдон Скотт, это вы? – услышал я женский голос.

– Угу.

Я смутно различал фигуру визитерши. Высокая, не слишком худая, с изгибами и выступами, с округлостями там, где надо, – словом, вполне сексуально привлекательная особа. Все это я успел разглядеть одним своим смежающимся от сна оком.

Дама пристально смотрела в мой глаз, словно он ее завораживал. Затем выпалила:

– Это чрезвычайно важно, впустите меня! – и еще что-то, чего я толком не разобрал, но в памяти у меня зацепились слова: «похищение», «ужасно» и «невероятно». По-видимому, решил я, речь идет об ее отце. И, судя по всему, она была жутко перепугана.

Но я не склонен был ее впускать, во всяком случае, в тот момент. Мне нужно было, как минимум, натянуть какие-нибудь штаны. Дело в том, что я сплю совершенно голый – мне так нравится, и баста, – а потому притопал к двери, даже не прихватив с собой халат.

– Минуточку, – сказал я, посетовав про себя на настырную визитершу, и спросил: – А сколько времени?

– Три часа утра.

– Но утро ведь не начинается в три часа?

Последовало молчание. Затем:

– Вы ведь частный детектив, не так ли?

– Да, но...

– Пожалуйста, впустите меня.

– Минуточку.

Я отвел глаз от дверной щели, намереваясь натянуть штаны, ополоснуть лицо и поставить на плиту воду для кофе, а может, даже побриться и принять душ. Трудно сказать, что, черт побери, я на самом деле намеревался делать, но как только отступил от двери на полшага, барышня поспешно впорхнула в дверь.

У нее на лоб полезли глаза, которые, как я успел мельком заметить, были голубыми, красивыми и чрезвычайно широко раскрытыми и которые постепенно расширялись все больше и больше, пока она вдруг не закрыла их руками и, громко вскрикнув, не повернулась ко мне спиной. Барышня выскочила из квартиры даже быстрее, чем впорхнула в нее. Хлопнула дверь.

Ну, к тому времени я тоже уже вполне проснулся. Бросился в спальню, схватил халат и снова примчался ко входной двери.

Я чуть-чуть приоткрыл ее и выглянул наружу. Барышня еще не ушла. И теперь, когда я смотрел на мир уже обоими глазами, я смог разглядеть ее получше: длинные, ухоженные светлые волосы, свободно рассыпающиеся по плечам и отчасти скрывающие ее щеки; кожа – гладкая и нежная, как густо взбитые сливки; губы – сочные, красивой формы и теплые. И еще я заметил следы волнения и страха на ее лице, нахмуренные бровки, нервно сжимающиеся и разжимающиеся ладони. К тому же на губах у нее не осталось помады, поскольку она их все время кусала.

Впрочем, и без помады они не казались бледными, просто создавалось впечатление, что они обнаженные.

Я широко распахнул дверь:

– Привет, доброе утро! Это в три-то часа, а? Входите, мисс. Мисс?..

Она не улыбнулась. И ничего не сказала, просто вошла.

Скользнула взглядом по моим белесым волосам, по слегка подпорченному носу, потом по голым ногам – а они у меня здоровенные, особенно когда я босой, – потом снова по моему лицу. Однако не так, как если бы увидела нечто приятное, интересное и возбуждающее; она разглядывала меня, словно изучая растрескавшуюся древнюю статую в музее.

– Вы ведь Шелдон Скотт, не так ли? И действительно частный детектив?

– Угу, правда. Неужели я... так ужасен?

Барышня зажгла было во мне огонь, но сразу же начала его постепенно тушить. Я не впадаю в отчаяние, когда аппетитные блондинки рассматривают меня, словно растрескавшуюся старинную статую.

– Я... я просто не знала, как вы выглядите. Ну, вы... вы оказались вовсе не таким, каким я вас представляла.

Вот так всегда, мне не повезло. Ну, теперь-то она знает, как я выгляжу. Размышляя об этом, мне пришлось подавить ухмылку. Должно быть, она подумала то же самое, потому что тоже с трудом сдерживала улыбку.

Барышня заговорила, и ее «обнаженные» губы слегка раздвинулись.

– Просто вы такой высокий, такой... – она сдерживала желание хихикнуть, – большой. Я скорее ожидала увидеть толстенького коротышку.

– Ну, обычно я ношу ботинки на толстой подошве и на высоких каблуках. Полагаю, мне следует надеть носки или прикрыть ноги какой-нибудь дерюгой.

– Нет, все в порядке. Я имела в виду... совсем не ноги.

Это прозвучало несколько двусмысленно. Но она все еще продолжала оглядывать меня с ног до головы. Должно быть, что-то не так, подумал я и тоже оглядел себя с головы до ног.

Ну конечно! Халат! Я схватил в темноте первое, что попало под руку, а это оказался халат, который я ношу только во время интимных встреч, когда двое сидят на полу и потягивают джин из бокалов, предназначенных для мартини, или же наоборот: мартини из бокалов для джина; мощные динамики фирмы «Альтек-Лансинг» исторгают дикую восточную музыку, а вы занимаетесь играми, в которые могут играть двое сидящих на полу, и так далее и тому подобное.

На халате красно-белых тонов был изображен алый дракон с зелеными глазами, изрыгающий пламя вдогонку спасающимся бегством восточным красоткам в прозрачных, словно дымка, одеждах.

– Похоже, сегодня утром все у меня не ладится, – сказал я. – Не знал, что напялил этот халат.

Барышня снова заулыбалась.

– Я хочу сказать, что не знал, какой именно на мне халат. В противном случае я бы его не надел. Ну... обычно я ношу его только в полной темноте, то есть когда...

– Все в порядке. Мне он даже понравился.

– Неужели? Ну, теперь, когда вы с ним свыклись, признаюсь: я от него без ума. К тому же это подарок. Знаете, есть такая поговорка: дареному коню... Мне его подарила малышка французско-китайского происхождения по имени Фоу-Фоу. Купила в Гонконге специально для меня. Вот только фамилии ее я так и не узнал. Звал ее просто – Фоу-Фоу... Маньчжу. Понятия не имею, зачем я все это вам рассказываю. Возможно, я смогу выбраться из этого затруднительного положения, если вы скажете, как мне вас называть.

– О, – сказала девушка, словно вернувшись откуда-то издалека. – Я – Алексис Фрост. – И замолчала. На какой-то краткий миг она расслабилась, и признаки беспокойства исчезли с ее лица. Но вдруг она снова заволновалась. – Я... забыла на минутку, что привело меня к вам, мистер Скотт.

– Шелл.

– Дело касается моего отца. Думаю, с ним что-то случилось. Нечто ужасное. Он исчез. Боюсь, что его убили или...

Барышня все более и более волновалась, и оттого голос ее сделался пронзительным. Я поспешил успокоить ее:

– Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Фрост. Мисс или миссис?

Она улыбнулась, но на этот раз очень сдержанно:

– Мисс. Я не замужем. – Мисс Фрост молча закусила губку.

Я ненадолго отлучился, чтобы накинуть на себя что-нибудь поплотнее. Когда я вернулся, Алексис оглядывала убранство моей гостиной: два впечатляющих аквариума с тропическими рыбками слева от двери, картину, висящую на противоположной стене над искусственным камином, на которой была изображена обнаженная с безобразными формами Амелия. Реакция для женщины у Алексис была самой что ни на есть нормальной. Она вслух выразила одобрение по поводу милых маленьких рыбок и молчаливое, но красноречивое, судя по выражению ее лица, неодобрение Амелии. Мисс Фрост еще немного осмотрелась, потом подошла к чудовищных размеров коричневому дивану и села. Я тоже сел и стал мысленно прикидывать ее параметры. На ней было вязаное шерстяное платье, а вязаное платье на женщине с ладной фигурой, как ничто другое, подчеркивает очаровательные холмики и долины и будоражит воображение по поводу «ландшафта» ее тела. У этой Алексис был еще тот «ландшафт», но чего-то в нем не хватало. Чего-то... затрудняюсь сказать, чего именно.

Она была подобна крепкому, сочному помидорчику, но без соответствующей приправы, которая придает овощу особую пикантность. Словно демонстрируя достоинства своей фигуры, Алексис держала скрещенные пальцы за спиной, позволяя вам представить себе, как она выглядит в соблазнительно прозрачных, словно дымка, одеждах, всего лишь представить себе, но отнюдь не увидеть. А в ее голубых глазах был намек на холодность, всего лишь намек. Их голубизна была скорее голубизной тонкого зимнего ледка, нежели весеннего неба. Алексис была красива, но какой-то замороженной красотой. Впрочем, я мог ошибаться. Может, ей просто необходимо было разморозиться, оттаять, как холодильнику.

– Итак, мисс Фрост, в чем же дело? – осведомился я.

– Сегодня вечером я поехала навестить отца. Он живет недалеко отсюда, на Гарвардском бульваре. Я приехала в условленное время, но его не оказалось дома. Нам предстояло обсудить кое-что очень важное. Он должен был меня ждать. – Она помолчала минуту и продолжала: – Но, как я уже сказала, дома его не оказалось, зато налицо были следы обыска.

– Зачем кому-то понадобилось обыскивать дом вашего отца? Кстати, чем он занимается?

Девушка обратила на меня свои голубые глаза и сказала:

– Дело не только в том, что в доме был обыск. Есть нечто более важное. Вы что-нибудь знаете о Хартселльской комиссии?

– Конечно. Хотя и не слишком много.

Комиссия, о которой упомянула Алексис, состояла из членов Комиссии профсоюза по труду и социальному обеспечению, а также членов Постоянной подкомиссии сената США по расследованию, но для краткости называлась Хартселльской, по имени ее председателя – сенатора Блэра Хартселла. На протяжении уже примерно двух лет комиссия расследовала случаи коррупции в профсоюзах, и очередная ее сессия должна была начаться в понедельник, 21 декабря, в Вашингтоне. Сейчас была ночь с воскресенья на понедельник, точнее, раннее утро понедельника 14 декабря. Следовательно, до начала работы комиссии оставалась ровно неделя.

На этот раз предметом обсуждения должно было стать «Национальное братство грузоперевозчиков» – самое крупное и самое коррумпированное в национальном масштабе профессиональное объединение, руководимое крепким, крутым профсоюзным боссом по имени Майк Сэнд.

Хотя мне никогда не приходилось иметь дело лично с Сэндом или со штаб-квартирой «Братства» в Вашингтоне, я сталкивался с местными головорезами из Лос-Анджелеса. В штабе местного профсоюза грузоперевозчиков было столько нечистых на руку типов, что в ходе расследования дел, которыми я занимался, мне несколько раз доводилось уличать руководителей и членов этой шайки в грязных делишках.

Еще одна причина моего личного интереса к «Братству грузоперевозчиков» и тому, что может раскопать Хартселл, заключалась в том, что мой близкий друг, рыжий ирландец по имени Браун Торн, состоял в местном отделении профсоюза грузоперевозчиков и регулярно платил членские взносы, иначе он мог потерять работу. Браун постоянно заявлял публичный протест по этому поводу. Вероятно, он был самым громкоголосым среди рядовых членов профсоюза, противостоящих коррумпированным местным руководителям, и стал буквально бельмом у них на глазу.

За последние два года я дважды по наводке Брауна занимался расследованием безобразий, творящихся там, и встречался с верхушкой местного профсоюза и его лидером, бывшим заключенным по фамилии Рейген. Джон Рейген. Общение с ними было таким же «приятным», как нож, всаженный вам в спину.

Я рассказал кое-что из этого Алексис и закончил словами:

– Итак, я достаточно хорошо осведомлен о деятельности местного отделения профсоюза и не слишком много знаю о том, что творится в национальном масштабе.

– Тогда мне легче будет вам объяснить. Возможно, вам известно заявление сенатора Хартселла о том, что, когда возобновятся слушания комиссии, он представит свидетеля, который всех удивит.

– Угу. В газетах что-то сообщалось об этом. По-видимому, это не сулит руководству профсоюза ничего хорошего.

– Да. И свидетелем, которому предстояло всех удивить, является или являлся доктор Гедеон Фрост. Мой отец.

Барышня подцепила меня на крючок. Крупные профсоюзные шишки смотрят на людей, способных засвидетельствовать, что те являются самыми что ни на есть обыкновенными рэкетирами, сквозь прицел пистолета и зачастую в них стреляют. Я слышал имя Фроста и знал только, что он считается специалистом по проблеме взаимоотношений между рабочими и администрацией. Он крупный экономист или профессор, занимающийся широкомасштабными исследованиями профсоюзного движения.

Я посмотрел на Алексис:

– Вы сказали, что ваш отец должен был сделать сенсационное заявление. Если я правильно вас понял, то никто, кроме Хартселла и нескольких лиц из его ближайшего окружения, не знал о предстоящей сенсации.

Алексис медленно произнесла:

– Да. Предполагалось держать это в тайне до тех пор, пока он не предстанет перед комиссией и не даст свидетельские показания. Отчасти по соображениям личной безопасности. Но в подобных случаях иногда происходит утечка информации. – Она замолчала и снова обратила ко мне свои голубые глаза. – Однако я не уверена, что вы поможете мне, мистер Скотт.

– Шелл. Конечно, я сделаю все, что в моих силах, – заверил я Алексис, добавив, что, поскольку я частный детектив, нам следует решить вопрос о моем вознаграждении. Вопрос был решен, и я спросил, не обращалась ли она в полицию. Нет, не обращалась.

– Если вам придется иметь дело с полицией, – сказала она, – попытайтесь не связывать исчезновение моего отца с работой Хартселльской комиссии. И вы должны дать мне слово, что ни при каких обстоятельствах не станете упоминать мое имя. Никто не должен знать, что я встречалась с вами и поручила вам заняться поисками моего отца. Я не должна иметь к этому никакого отношения.

– Не скажете ли почему?

– На то есть особые причины. Они никоим образом не связаны с вашей миссией, мистер Скотт.

Я оставил эту тему.

– Вы действительно уверены, что исчезновение вашего отца может быть связано только с его намерением дать какие-то показания против руководства профсоюза грузоперевозчиков?

Алексис кивнула:

– Я в этом не сомневаюсь. Ему грозит ужасная опасность... если только он еще жив.

– Я ничего не знаю о докторе Фросте, за исключением того, что он собирался насолить ребятам из профсоюза. И много голов полетело бы?

– Масса.

– Ладно. Проверим этих грузоперевозчиков. Может, у вас есть какие-то соображения по поводу лиц, причастных к похищению вашего отца?

– Только Майк Сэнд, но это вам и так ясно. – Она облизнула губы. – И не только свидетельские показания моего отца, но и все разоблачения Хартселльской комиссии будут касаться главным образом его, поскольку он председатель профсоюза. Прежде всего – его лично. Конечно, и другие руководители повинны в существующих безобразиях, но главный виновник – Майк Сэнд.

Алексис сообщила мне все необходимые сведения о своем отце: адрес, описание внешности, привычки и так далее. Затем встала, чтобы уйти.

– Как я могу с вами связаться, мисс Фрост?

Обычно на этом этапе мы должны были бы уже называть друг друга по имени: Шелл и Алексис. Но для нее я все еще был мистером Скоттом, а этот тонкий ледок в ее глазах не позволял мне называть ее Алексис.

– Я остановилась в отеле «Амбассадор», мистер Скотт.

– Шелл.

Это опять не сработало.

Она пошла к выходу, и я проводил ее до двери.

Я постоял минуту, раздумывая над тем, с чего начать расследование, потом быстро вернулся в прихожую и запер за собой входную дверь.

Отель под названием «Спартан-Апартмент» находится на Норт-Россмор в Голливуде, в двух минутах езды от «Голливудских виноградников». Мой «кадиллак» последней модели, небесно-голубой, с откидывающимся верхом, был припаркован чуть ниже на Россмор. Когда я вышел из «Спартан-Апартмент», Алексис как раз отъезжала от него в такси. В квартале от Россмор с обочины справа от меня съехала какая-то машина и стала продвигаться в тени. Что-то необычное было в этой машине, но что именно, я никак не мог понять. Я размышлял об Алексис. После стольких лет делового общения со множеством людей, опросов свидетелей, отсеивания правды ото лжи у меня выработался особый нюх, безошибочно определяющий фальшь, и сейчас этот нюх подсказывал: либо в самой Алексис было что-то фальшивое, либо дурно пахла ее история насчет папочки.

Что-то было не так, но что именно?

Я подошел к своему «кадиллаку», а автомобиль, который я заметил за несколько секунд до этого, проехал мимо меня по улице в том же направлении, куда держало путь такси Алексис. И тут меня осенило. Это был новый серый «бьюик»-седан с выключенными фарами. Как только такси Алексис исчезло за поворотом, фары «бьюика» включились и автомобиль рванулся вперед. Я заметил, что в нем находились двое, судя по смутно различимым силуэтам.

Я вскочил в свой «кадиллак» и помчался по подковообразному развороту, изо всех сил нажимая на педаль газа. Полминуты спустя в моем поле зрения были уже оба автомобиля: такси, стоящее у светофора, и «бьюик» на некотором расстоянии от него. Я подъехал как можно ближе к «бьюику» и попытался выяснить его номер. Не удалось. Номерная табличка была залеплена грязью. Грязь! В Лос-Анджелесе вот уже три недели не было дождей.

Когда интересующие меня автомобили свернули налево, на боковую улицу, я последовал за ними. Я опять слишком близко пристроился за «бьюиком», и он свернул направо. Теперь мой «кадиллак» неожиданно остался один на один с такси. Я покачал головой и ухмыльнулся. Мой нюх, безошибочно угадывающий фальшь, сработал мгновенно. Значит, владелец «бьюика» не моет его месяцами. На таких чепуховых выводах строятся еще более неправдоподобные теории.

Полагаю, я все еще глупо хихикал, когда в зеркале заднего вида вспыхнули огни фар. Они становились все ярче и быстро приближались. Я чуть притормозил. Такси Алексис находилось на два квартала впереди, почти у бульвара Олимпик.

Фары автомобиля, следовавшего за мной, больше не были видны в зеркало. Когда «бьюик» стал меня объезжать, я услышал завывание его двигателя. Тут до меня дошло. Мои руки сжали руль – последовал резкий хриплый визг шин по асфальту. «Бьюик» устремился вперед, целясь мне в левый бок. В ближайшем ко мне окошке я разглядел вихревое движение, быстро пригнулся и, рванув руль, нащупал ногой тормозную педаль.

В ночи прогрохотали два выстрела, два громких взрыва, пламя вырвалось из окошка «бьюика».

Я бросил свой автомобиль в сторону, держась за руль левой рукой, ощупывая грудь правой. Пистолета у меня не было.

Обычно, выходя из дому, я беру его с собой, но в этот раз ушел без него. Моя нога отчаянно жала на тормоз, и «кадиллак» сбавлял скорость, кренясь на бок. Я выпрямился, вцепился в руль обеими руками и снова надавил на газ. Если этот «бьюик» все еще где-то поблизости, я немедленно его протараню. Но он уже мчался вперед – не стал меня дожидаться. В свете фар своего «кадиллака» я мельком взглянул на тот автомобиль. Его правое переднее крыло было смято. И это был тот же самый «бьюик»-седан. Я не мог видеть номерную табличку, но знал, что она залеплена грязью.

Только тогда я заметил, что мой «кадиллак» ведет влево, под углом к обочине дороги, пролегающей вдоль улицы. При этом слышался какой-то скрежещущий звук. Теми двумя выстрелами мне пробили переднюю шину. Я подрулил к правой стороне улицы и съехал на обочину.

Далеко впереди такси, в котором ехала Алексис, свернуло налево к бульвару Олимпик, следом за ним ехал «бьюик». Потом они скрылись из виду. Я ругнулся, вылез из машины и посмотрел на спущенную шину.

Но что толку смотреть! Я открыл багажник, выкатил запаску. Меняя колесо, я ругался чуть сильнее.

Позвонив в отдел жалоб полиции и сообщив о том, что со мной случилось, я поехал взглянуть на дом мистера Фроста на Гарвардском бульваре. Дом явно принадлежал доктору Фросту. Письма, стеллажи с книгами, портрет в рамке – все говорило об этом. По словам Алексис, ему пятьдесят один год, рост – больше шести футов, вес – довольно внушительный.

Лицо, если судить по портрету, крупное, можно сказать, красивое, брови вразлет и густые седые волосы. В доме все было перевернуто вверх дном, подушки разбросаны по полу, ящики выдвинуты, – словом, искали основательно. Алексис сказала, что у ее отца есть черный «фольксваген», но машины нигде поблизости не было видно. Гараж был пуст, двери открыты настежь.

Без пистолета я чувствовал себя все больше и больше не в своей тарелке, поэтому вскоре после четырех утра поехал назад в «Спартан-Апартмент». Я пристегнул кобуру, сунул в нее короткоствольный кольт 38-го калибра и уже надевал пиджак, когда зазвонил телефон. Может, это Алексис? Я бросился к телефону, снял трубку и сказал «алло».

– Шелл? – услышал я мужской голос.

– Да.

– Это Браун. Я...

– Браун?! Надо же! Я только что подумал... – начал было я и сразу же осекся.

Голос Брауна был неузнаваем, в нем отсутствовала живая приятная интонация, присущая ему.

– Я... ранен, Шелл. Я на заправке в Финли. Пару миль вверх по... Кань... Каньону. – Он застонал.

– В чем дело? Браун, что случилось?

– В меня стреляли. Я...

Вслед за тем в трубке послышался какой-то треск. Похоже, он уронил трубку. Потом донесся какой-то глухой стук и звук, похожий на царапанье. И все, больше я ничего не слышал. Я бросил трубку на рычаг и сломя голову помчался к !машине, сбегая по лестнице, поскользнулся, потом споткнулся и чуть было не упал. Когда я добежал до своего «кадиллака», на лбу у меня выступил холодный пот. Я проехал вверх по Россмор и свернул на Сансет уже после того, как зажегся красный свет.

Дорога, ведущая в Спринг-Каньон, начинается у Голливудского бульвара и идет вверх к Голливудским холмам, огибая фешенебельный жилой район на протяжении полумили. В те времена здесь, на открытой, поросшей кустарником местности, было всего лишь несколько домов, стоявших на почтительном расстоянии друг от друга. Я въехал в Спринг-Каньон и вдавил педаль газа до упора.

Судя по всему, Браун ранен, и серьезно. Должно быть, ему совсем плохо, иначе он ни за что не позвонил бы. Он такой.

Он был наделен самыми лучшими, по моим понятиям, качествами. Не слишком высокий, но сильный и крепкий, рыжеволосый, довольно невзрачного вида, он излучал тепло и доброту, которые буквально обволакивали меня. Я встречался с ним в городе, был не раз приглашен на обед к нему в дом, где он жил со своей милой младшей сестренкой Келли. Вот уже шесть лет как мы знакомы. И все эти годы он был членом Лос-Анджелесского отделения профсоюза грузоперевозчиков.

Эта мысль пришла мне в голову совершенно неожиданно, но крепко засела в ней. Рядом с мыслью об Алексис и о деле, расследовать которое меня наняли. Почему именно сегодня?

Почему Браун позвонил мне именно сегодня ночью?

И тут в свете фар я заметил справа на обочине некий темный предмет рядом с небольшой бензозаправочной станцией.

Это был человек. Скрюченная, бесформенная фигура, словно осевшее на землю огородное пугало. Я ударил по тормозам и, остановив машину у обочины дороги, побежал к заправочной станции.

Я приблизился к человеку и замер на месте, глядя на него во все глаза.

Нет, это не Браун, решил я. Это не может быть Браун! Лица, в сущности, не было. Оно превратилось в сплошное кровавое месиво. Человек медленно двинулся мне навстречу, неуклюже, словно ноги увязали у него по колено в жидкой грязи. А еще так может двигаться человек, впервые вставший на протезы.

Словом, видение из ночного кошмара. В свете фар моего автомобиля я успел заметить его обвисшую нижнюю челюсть и застывший взгляд.

Теперь я пришел в себя и бросился к нему. Но едва успел к нему подбежать, как Браун вдруг стал падать, словно отпустили веревку, которая поддерживала его в вертикальном положении. Он выскользнул у меня из рук, но я инстинктивно подхватил его под мышки и попытался удержать. Однако под его тяжестью мне пришлось опуститься на одно колено, но я изо всех сил старался его удержать и поэтому прижимал как можно ближе к себе.

Голова Брауна запрокинулась назад, словно из его шеи удалили позвонки и мышцы и она превратилась в полую трубу из кожи, лишенную какой-либо жизненной силы. Однако Браун был все еще жив. Я просунул руку ему под затылок и осторожно приподнял голову. Он открыл глаза и взглянул на меня.

Это был Браун, да, Браун Торн. Вернее, то, что от него осталось. Он раскрыл рот. Он попытался что-то сказать. Из его горла вырвался звук – одно-единственное слово, закончившееся шепотом. Потом изо рта хлынула кровь. Однако Браун из последних сил напрягался, пытаясь говорить. Он попытался улыбнуться. Правда, он пытался улыбнуться! Так он и умер с улыбкой. Просто перестал цепляться за жизнь. Черты его лица немного смягчились. Самую малость. Тело его сразу обмякло в моих руках. Но я продолжал крепко держать его. Я не хотел опускать его на землю. У меня возникла сумасшедшая мысль, что он не умрет, пока я держу его. Я держал его до тех пор, пока у меня окончательно не затекли руки. Только тогда я опустил его на землю.

Лицо его, залитое кровью, было все еще в синяках и порезах, губы порваны. Два зуба выбиты. Рука сломана, кость выпирала наружу, похожая на сломанную белую палку. Шея, видимо, была раздроблена пулей. Безобразная кровавая рана зияла в темноте.

Вокруг запястья одной его руки была обернута клейкая лента.

Я оглядел его тело и обнаружил еще одну огнестрельную рану – в спине. Рана в шее была опалена порохом. Я поднялся на ноги. В десяти ярдах от меня по дороге в Спринг-Каньон промчалась машина, свет ее фар высветил меня с трупом Брауна. Я направился к заправочной станции. Окно в одной из ее металлических стенок было разбито, а стоявший у окна стол засыпан стеклянными осколками. На столе стоял телефонный аппарат, шнур от которого с трубкой болтался снаружи. Трубка была в крови.

Земля вокруг была изрыта пальцами. Браун лежал в нескольких ярдах от меня, и в темноте его тело можно было принять за земляной холмик. Между его телом и тем местом, где находился я, было еще одно объемное углубление в земле, либо образовавшееся при падении его массивного тела в рыхлую землю, либо прорытое им. Глядя на Брауна, я невольно стал думать о нем. О нем и о Келли Торн, сестре Брауна. Милой, славной Келли. Кто-то должен сообщить ей эту скорбную весть.

Я надеялся, что мне не придется этого делать. Потом я подумал об Алексис Фрост и ее пропавшем отце, докторе Гедеоне Фросте. И мне вспомнилось одно-единственное слово, с трудом произнесенное Брауном.

И это была фамилия – Фрост.

Тогда я поднял трубку – рука у меня была в крови Брауна – и позвонил в отдел убийств.