Текст книги "Дом Слотера [= Зов смерти]"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ричард Матесон
Дом Слотера

Предлагаю Вашему вниманию рукопись, присланную в нагие учреждение несколько недель тому назад. Она оставлена без оснований и выводов относительно ее истинности. Приговор должен вынести читатель.

Самуэл Д. Манхдон,

Заместитель председателя Рэндовского общества Психических исследований.

I

Это произошло много лет назад. Моему брату Солу и мне понравился старый заброшенный дом Слотера. Еще со времен, когда мы были мальчишками, на грязном окне фасада криво висело окантованное желтым объявление: «Продается». С мальчишеским запалом мы поклялись, что когда станем постарше, объявления здесь больше не будет.

Когда мы выросли, это желание каким-то образом сохранилось. В нас жило пристрастие к викторианской эпохе, у Сола и у меня. Его живопись была сродни розовому, пышущему здоровьем изображению натуры, столь милому художникам XIX столетия. И мои сочинения, хотя и далекие от какого бы то ни было совершенства, несли ясный отпечаток обстоятельности, были отмечены той тщательной отделкой фразы, которую модернисты клеймят, называя глупой и неестественной.

Итак: можно ли найти лучшее пристанище для наших творческих досугов, чем дом Слотера, сооружение, которое отвечало нашим глубоким пристрастиям даже капризами и бордюрами. Нет, лучше не найти, решили мы сразу и начали действовать согласно этому решению.

Мы знали, что, несмотря на скудость ежегодного содержания, оставленного нашими покойными родителями, его будет достаточно – момент весьма важный, так как дом сильно нуждался в ремонте. Более того, там не было даже электричества.

В существующие слухи о привидениях мы верили слабо. Соседские дети старались превзойти друг друга, излагая душераздирающие истории о своих встречах с самыми разнообразными и знаменитыми призраками. Мы улыбались их ловким выдумкам, ни разу не усомнившись, что приобретение дома станет истинно практичным и приятным предприятием.

Контора по торговле недвижимостью гудела от коммерческого восторга в тот день, когда мы приняли из их рук то, что долгое время считалось настолько гиблым делом, что контора даже вычеркнула дом из списков. Соответствующая договоренность оказалась легко достигнута, и несколько часов спустя мы перевезли все свое имущество из нашей тесной квартирки в ново-приобретенный, относительно просторный дом.

Несколько следующих дней были потрачены на решение самой насущной задачи – на уборку. Это оказалось гораздо более сложным занятием, чем предполагалось. Повсюду в залах и комнатах густо лежала пыль. Энергичная чистка разгоняла неудержимо растущие облака пыли, наполняя воздух призраками грязи. Относительно этого мы заметили, что многие явления духов могли легко возникнуть подобным образом, если эксперимент производился в соответствующей обстановке.

Кроме вездесущей пыли в жилых помещениях, на всех стеклянных поверхностях – от окон в нижнем этаже до зеркал с поцарапанным серебром в ванной на этаже верхнем – лежала густая грязь. Надо было отремонтировать шаткие перила, переставить дверные замки, выбить пыль десятилетий из ярдов толстого коврового покрытия, выполнить множество других больших и малых работ, прежде чем считать дом пригодным для жилья.

И все-таки, несмотря на въевшуюся грязь и почтенный возраст строения, мы, бесспорно, совершили выгодную покупку. Дом был полностью обставлен, более того, обставлен в восхитительном стиле 900-х годов. Сол и я, мы были совсем очарованы. Избавленный от пыли, проветренный, выскобленный от верха до основания, дом оказался просто замечательным. Темные роскошные драпировки, узорчатые ковры, изящная мебель, спинет с пожелтевшими клавишами – все было совершенно до последней детали, и этой деталью являлся портрет довольно привлекательной молодой женщины, который висел над каминной полкой в гостиной.

Когда впервые мы натолкнулись на портрет, и Сол, и я, мы потеряли дар речи от его художественных достоинств. Сол потом рассуждал о технике живописца и в коленопреклоненном восхищении советовался со мной, как установить, кто служил художнику моделью.

В конце концов мы выдвинули предположение – это дочь или жена прежнего арендатора, носившего имя Слотер, кем бы он ни был.

* * *

Прошло несколько недель. Первоначальный восторг был утолен полноправным владением и напряженными творческими усилиями.

Мы поднимались в девять часов, завтракали в столовой, затем приступали к работе – я в своей спальне, Сол в солярии, наскоро переделанном нами в маленькую студию. Утро проходило быстро и с пользой. Ланч, не слишком обильный, но питательный, мы съедали в час дня и возвращались к послеполуденной работе.

Около четырех мы прерывали труды, чтобы попить чаю и спокойно побеседовать в нашей элегантной гостиной. В это время было уже поздно продолжать работу, покров темноты окутывал город. Из экономии, а также по чисто эстетическим причинам, менее корыстным, мы предпочли не проводить электричество.

Ни за что на свете мы не разрушим мягкое очарование этого дома, сказали мы себе, добавив вульгарный и стерильный электрический свет. И действительно, мы предпочитали мерцающее безмолвие свечей при ежевечерней игре в шахматы, а наше молчание не прерывалось пагубным блеянием радио. Мы ели неподгорелый хлеб собственной выпечки и находили, что наше вино хорошо охлаждается на старом леднике. Сол наслаждался иллюзией жизни в прошлом, так же и я. Мы не хотели большего.

Но стали происходить мелкие события, непостижимые, не имеющие причины.

На лестнице, в коридоре, в комнатах Сол и я, поодиночке или вместе, останавливались и чувствовали странный толчок в мозгу, кратковременный, однако вполне определенный в тот миг.

Трудно выразить это ощущение с достаточной ясностью. Это было так, словно мы слышали нечто, хотя звук отсутствовал, так, будто мы нечто видели, хотя перед глазами ничего не было. Ощущение какого-то движения, присутствия, деликатного, тончайшего, скрытого от всех физических чувств и все же каким-то образом воспринимаемого.

Объяснения не было. По сути, мы никогда и не говорили об этом, слишком смутным представлялось это чувство, чтобы его обсуждать, слишком неподвластным для воплощения в слове. Хотя оно и вселило в нас тревогу, мы не сравнивали наших ощущений, да и не могли сравнить. Даже самые абстрактные умозрительные построения не соответствуют тому, что мы ощущали.

Иногда я заставал Сола, когда тот бросал торопливый взгляд через плечо или тянулся, чтобы исподтишка тронуть пустоту, будто ожидая, что его пальцы коснутся некого невидимого существа.

Иногда он видел меня за тем же занятием. Тогда мы оба смущенно улыбались, понимая все без слов.

Но улыбки скоро исчезли. Я был почти уверен, мы боялись, вдруг неведомое присутствие догадается о собственной реальности. Ни мой брат, ни я, ни в малейшей степени не были суеверны. Сам факт, что мы приобрели дом, не обращая никакого внимания на досужие сплетни о мнимом проклятии, казалось, отвергает любую мысль о нашей подверженности мистическим предчувствиям. И все же дом, вне всякого сомнения, представлялся исполненным странного могущества.

Часто я лежал без сна поздней ночью, почему-то уверенный, что Сол тоже не спит в своей комнате, и что мы оба прислушиваемся и ждем некого неведомого прибытия, которое скоро должно свершиться.

И оно свершилось.

II

Возможно, лишь месяца через полтора после того, как мы переехали в дом Слотера, был сделан первый намек, что в доме есть жильцы, иные, чем мы.

Я находился в узкой кухне, готовил ужин на маленькой газовой плите. Сол в столовой накрывал к ужину. Он постелил поверх темного глянцевитого красного дерева скатерть, поставил две тарелки и серебряные приборы. Канделябр в шесть свечей сиял в центре стола, отбрасывая на белоснежную скатерть легкие тени.

Сол собирался поставить чашки и блюдца возле тарелок, когда я вернулся к плите. Я уменьшил огонь, чтобы отбивные не подгорели. Затем, начав открывать ледник, чтобы достать вино, я услышал, как Сол громко ахнул и что-то глухо затопало по ковру в столовой. Я развернулся и поспешил из кухни так быстро, насколько мог.

Одна чашка упала на пол, ручка отбилась. Я торопливо поднял ее и уставился на Сола.

Он стоял спиной к сводчатой арке, ведущей в гостиную, прижав правую руку к щеке; привлекательные черты лица искажены и взгляд полон безмолвного потрясения.

– Что такое? – спросил я, ставя чашку на стол. Он не ответил, только посмотрел на меня, и я заметил, как его тонкие пальцы дрожат на побелевшей щеке.

– Сол, что такое?

– Рука, – сказал он. – Рука. Она прикоснулась к моей щеке.

Думается, рот мой открылся от удивления. В глубине души я ожидал, что нечто подобное случится. Так же, как и Сол. И все же теперь, когда это случилось, на паши плечи лег гнет реальности.

Мы застыли в молчании. Как я могу выразить, что чувствовал в тот момент? Будто удушающая волна охватила нас, подобно бесформенному сонному змею. Я заметил, что подбородок Сола конвульсивно трясется, а мой собственный рот распахнут, словно я хватаю воздух.

Мгновение спустя вакуум исчез, бессмысленный ужас растаял. Я заговорил, в надежде разрушить устрашающие чары словами.

– Ты уверен? – спросил я.

Его слабое горло сжималось. Он изобразил улыбку, улыбку, скорее пугающую, чем веселую.

– Надеюсь, что нет, – ответил он.

И опять с некоторым усилием изобразил улыбку.

– Может ли это быть на самом деле? – продолжал он. Веселость его заметно убывала. – Может ли это быть на самом деле, что мы оказались настолько глупы, купив дом с привидениями?

Я сделал попытку поддержать его притворное спокойствие, ради нашего собственного рассудка. Но это не могло продолжаться долго, и я не чувствовал никакого утешения в обманчивом хладнокровии Сола. Мы оба были чрезвычайно чувствительны. Это стало ясно с первого нашего дня, и подтверждалось все двадцать пять лет его жизни, и все двадцать семь лет жизни моей. Бесплотное предупреждение пронзило наши души до самых глубин.

Больше мы об этом не говорили, то ли из отвращения, то ли из-за предчувствий. После ужина, разумеется, не доставившего удовольствия, мы провели остаток вечера за жалкими карточными играми. В один из приступов безотчетного страха я предположил, что, может, стоит установить в доме электрические розетки.

Сол поиздевался над моей явной уступкой и, казалось, отстаивал тусклый свет свечей более рьяно, чем то было возможно из-за недавнего происшествия. Тем не менее, я не стал затевать спора.

Мы разошлись по комнатам довольно рано, как обычно и делали. Однако до того, как мы расстались, Сол сказал нечто забавное для человека с таким складом ума, как у меня. Он стоял на лестничной площадке, глядя вниз, а я находился возле открытой двери моей комнаты.

– Не кажется ли все это знакомым? – спросил он.

Я повернулся, чтобы взглянуть ему в лицо, едва ли понимая, о чем он говорит.

– Знакомым? – переспросил я.

– Я хочу сказать, – попытался он внести ясность, – как будто мы были здесь раньше. Нет, больше, чем были. Действительно жили здесь.

Я посмотрел на него, чувствуя терзающую душу тревогу. Он нервно улыбнулся и опустил глаза, будто сказал такую вещь, о которой не должен был говорить, и только сейчас понял это. Он быстро шагнул в комнату, холодно пожелав мне доброй ночи.

А я остался один, размышляя о странном беспокойстве, которое, казалось, владело Солом весь вечер, проявлявшемся не только в словах, но и в его раздражительности при игре в карты, в нервной посадке, в возбужденной гибкости пальцев, в блуждающем по гостиной взгляде его прекрасных темных глаз. Словно он что-то искал.

В комнате я разделся, совершил необходимый туалет и скоро был в кровати. Я лежал уже около часа, когда почувствовал, что дом вздрогнул и воздух внезапно напитался странным, диссонирующим гудением, отдающим у меня в мозгу.

Я зажал уши руками и затем, казалось, проснулся. Уши все еще были зажаты. В доме тишина. Я не вполне был уверен, что это не сон. Может быть, тяжелый грузовик проехал мимо и привел в движение сон в моем взбудораженном мозгу. Но причин для абсолютной уверенности у меня не было.

Я сел и прислушался. В течение долгих минут я старался расслышать, есть ли в доме какие-нибудь звуки. Может, это взломщик. Или Сол, проголодавшись, крадется, ища чего бы перекусить. Но нет. Один раз, когда я взглянул в окно, думаю, краем глаза я увидел короткую ослепительную вспышку голубоватого света из-под двери. Но когда я повернул голову, глаза натолкнулись на бездонную тьму, и, наконец, я опустился на подушку и погрузился в прерывистый сон.

III

Следующий день был воскресенье. Частые пробуждения среди ночи, свет и потревоженный сон измучили меня. Я оставался в постели до 10:30, хотя у меня вошло в обыкновение подниматься каждый день ровно в девять, – привычка, приобретенная смолоду.

Я торопливо оделся, пересек зал, но Сол уже поднялся. Я почувствовал легкую досаду от того, что он не зашел поболтать со мной, как иногда делал, и даже не заглянул, чтобы напомнить, что давно пора вставать.

Я обнаружил его в гостиной завтракающим за маленьким столом, который он поместил напротив каминной полки. Он сидел лицом к портрету.

– Доброе утро, – произнес Сол.

– Почему ты меня не разбудил? – спросил я его. – Ты же знаешь, я никогда не встаю поздно.

– Я думал, ты устал, – ответил он. – Какая разница?

Я сел против него, чувствуя известное раздражение, вынул из-под салфетки теплый бисквит и разломил.

– Ты заметил, что дом ночью трясся? – спросил я.

– Нет. Неужели?

Я оставил без внимания оттенок определенной дерзости в его встречном вопросе. Я надкусил бисквит и положил.

– Кофе? – предложил он.

Я резко кивнул, и он наполнил чашку, совершенно не обращая внимания на мое задетое самолюбие.

Я оглядел стол.

– Где сахар? – спросил я.

– Мне он не нужен, – ответил он. – Ты же знаешь.

– Он нужен мне,– сказал я.

– Да, но ты же не встал, Джон, – ответил он с обезоруживающей улыбкой.

Я рывком поднялся и направился на кухню, открыл дверцу буфета и достал сахарницу болезненно-чувствительными пальцами.

Затем, собираясь выйти из кухни и проходя мимо буфета, я попытался отворить другую дверцу. Она не открывалась. С тех самых пор, как мы въехали, дверца оставалась прочно притворенной. Мы с Солом, шутливо придерживаясь местной традиции, решили, что на буфетных полках хранятся засушенные привидения.

Однако в тот момент я мало был расположен к забавным фантазиям. С нарастающим раздражением я тянул за круглую ручку. То, что я настойчиво пытался открыть дверцу буфета, просто отражало плохое настроение, которое так живо накатило из-за пренебрежения ко мне Сола. Я поставил сахарницу и обеими руками ухватился за ручку буфета.

– Черт возьми, что ты делаешь? – услышал я из прихожей голос Сола.

Я не ответил на вопрос, лишь потянул ручку еще сильнее. Но дверца, словно прочно врезанная в раму, не сдвинулась ни на йоту.

– Что ты делал? – спросил Сол, когда я вернулся.

– Ничего, – ответил я, на том и кончилось. Я сидел, ел почти без аппетита. Я не знал, больше ли я разозлен или обижен. Скорее, это была обида, потому что Сол, обыкновенно чрезвычайно внимательный к моим настроениям, в тот день казался безразличным. В нем чувствовалась пресыщенная бесстрастность, столь отличная от его нрава, что я основательно расстроился.

Во время завтрака я случайно взглянул на него и вдруг обнаружил, что глаза его смотрят поверх моих плеч, прикованные к чему-то, что находилось позади меня. Крупная дрожь прошла по моей спине.

– На что ты смотришь? – спросил я.

Его глаза сфокусировались на мне, и легкая улыбка исчезла с губ.

– Ни на что, – ответил он.

Тем не менее я повернулся в кресле, чтобы посмотреть. Но там был только портрет над каминной полкой, и ничего более.

– На портрет? – спросил я.

Он не ответил, лишь помешал свой кофе с притворным хладнокровием.

– Сол, я с тобой говорю.

Его темные глаза, глядевшие на меня, были холодны и насмешливы. Они словно отвечали: «Хорошо, говоришь, но мне-то что?»

Пока он молчал, я попытался ослабить возникшее между нами необъяснимое напряжение. Я поставил чашку.

– Ты нормально спал?

Его глаза быстро метнулись ко мне, и я не мог не заметить в них подозрительность.

– Почему ты спрашиваешь? – произнес он недоверчиво.

– Разве это такой уж странный вопрос?

Сол вновь не ответил. Он промокнул свои тонкие губы салфеткой и отодвинул кресло, собираясь уйти.

– Прошу прощения, – пробормотал он, скорее в силу привычки, чем вежливости. Это чувствовалось.

– Почему ты столь таинственен? – спросил я, искренне обеспокоенный.

Он стоял, готовый уйти, с лицом совершенно бесстрастным.

– Никакой таинственности, – сказал он. – Ты выдумываешь ерунду.

Я просто не понимал внезапной перемены, произошедшей с ним, и не мог вспомнить ни одного похожего случая. Я недоверчиво смотрел, когда он повернулся и направился в прихожую короткими нетерпеливыми шагами.

Он повернул налево, чтобы пройти под сводчатой аркой, и я услышал его быстрые прыжки по ступеням, покрытым ковром. Не в силах пошевельнуться, я сидел, глядя на то место, с которого он только что исчез.

Только спустя долгое время я повернулся еще раз, чтобы получше рассмотреть портрет.

Казалось, в нем не было ничего необычного. Мои глаза скользили по хорошо сформированным плечам, тонкой белой шее, подбородку, по красным губам, похожим на лук Купидона, изящно вздернутому носику, чистым зеленым глазам. Я покачал головой. Просто женский портрет, не более. Как он мог воздействовать на здравомыслящего человека? Как он мог воздействовать на Сола?

Я не допил кофе, оставив его остывать на столе, встал, придвинул кресло и направился вверх по лестнице. Я шел в комнату брата. Я повернул дверную ручку, чтобы войти, но тут же ощутил оцепенение во всем теле, поняв, что он заперся. Я пошел прочь, со сжатыми губами, основательно раздраженный и взволнованный сверх меры.

Пока большую часть дня я сидел в своей комнате, по временам листая книгу, я прислушивался, к его шагам в зале. Я пытался понять ситуацию, осмыслить недобрую перемену в его отношении ко мне.

Но что предположить, кроме головной боли, плохого сна или других, столь же неудовлетворительных объяснений. Разве этим объяснишь его беспокойство, чуждый взгляд, каким он смотрел на меня, явное нежелание говорить учтиво.

Именно тогда, вопреки себе, должен прямо это заявить, я начал предполагать иные причины и на краткий миг поверил в местные предания о доме, в котором мы живем. Мы не говорили о том прикосновении, но потому ли, что считали это выдумкой, или потому, что знали: это не так?

Как-то, после полудня, я стоял в прихожей с закрытыми глазами, напряженно прислушиваясь, словно намеревался уловить некий необычный звук и разыскать его источник. Я стоял, покачиваясь взад-вперед, и в глубокой тишине само безмолвие звенело у меня в ушах.

Я не слышал ничего. И день проходил медленно, опустошенно. У нас с Солом был совместный угрюмый ужин, на протяжении которого он отвергал все, что могло послужить завязкой к беседе, а также неоднократные предложения сыграть попозже вечером в карты или шахматы.

Закончив трапезу, он сразу вернулся в свою комнату, а я, вымыв тарелки, отправился в свою и скоро лег спать.

И сон повторился опять. Не совсем сон, думал я, лежа рано утром на постели. Это было не просто сном. Лишь сотни грузовиков могли бы устроить такую тряску, от которой дрожал дом в моем воображении. И свет, сияющий под дверью, был слишком ярким для света свечей, сверкал голубизной. И шаги, что я слышал, были отчетливы. Но вот было ли все это лишь во сне? Я не мог быть уверен.

IV

Я встал и оделся примерно в 9:30, сильно раздраженный тем, что план моей работы претерпел столько изменений из-за беспокойства. Я быстро совершил туалет и отправился в зал, страстно желая забыться в хлопотах.

И тут, когда я машинально посмотрел в сторону комнаты Сола, я увидел, что дверь слегка приоткрыта. Я подумал, что он уже поднялся и работает наверху, в солярии, а потому не стал останавливаться. Вместо этого я заторопился вниз по лестнице, чтобы на скорую руку приготовить себе завтрак. Войдя на кухню, я нашел ее в том же виде, как оставил прошлым вечером.

После легкого завтрака я вновь поднялся наверх и зашел в комнату Сола.

И тут, с некоторым испугом, я обнаружил, что он еще на постели. Я говорю «на», а не "в", поскольку одеяла и простыни были отброшены в сторону, причем яростно отброшены, и свисали перекрученными жгутами на деревянный пол.

Сол лежал на нижней простыне, одетый только в пижамные штаны; грудь, плечи и лицо покрывали крошечные капли пота.

Я наклонился и встряхнул его, он лишь забормотал в сонной апатии. Я снова встряхнул его ожесточенно, и он в раздражении отвернулся.

– Оставь меня в покое, – раздражение его нарастало.

Молчание.

– Ты знаешь, я...

Он остановился, словно вновь был близок к тому, чтобы заговорить о чем-то, о чем не должен говорить.

– Ты – что? – спросил я, ощущая в себе горячий прилив огорчения.

Он ничего не сказал, лег на живот и зарылся лицом в белизну подушки.

Я потянулся опять и потряс его за плечо, в этот раз более грубо. Он резко дернулся и почти закричал на меня:

– Убирайся отсюда!

– Ты собираешься рисовать? – спросил я, нервно дрожа.

Он лег на бок, немного поерзал, готовясь снова уснуть. Я отвернулся, порывисто дыша от злости.

– Завтрак готовь себе сам, – сказал я, чувствуя еще большую ярость от этих пустых слов. Кажется, когда я, уходя, закрыл дверь, мне послышалось, что Сол смеется.

Я ушел в свою комнату и начал работать над пьесой, хотя едва ли удачно. Мозг мой не мог сосредоточиться. Мысли перескакивали. Каким необычным способом испорчена моя приятная жизнь!

Мы с Солом всегда были очень близки. Наши жизни были нераздельны, планы были совместными планами, а привязанности в первую очередь направлены друг на друга. Так повелось со времен нашего детства, когда в школе одноклассники в шутку называли нас Близнецами, сокращая наш полный титул «Сиамские Близнецы». Не мешало даже то, что я был двумя годами старше Сола, в школе мы постоянно были вместе, друзей выбирали, согласуясь с нашими обоюдными пристрастиями и неприязнями, короче говоря, жили друг для друга.

А теперь... Этот, повергающий в ярость, раскол в наших отношениях. Этот грубый разрыв дружеской близости. Этот резкий поворот от тесной связи к бессердечному невниманию.

Происшедшее было столь тягостно для меня, что почти сразу я начал искать самую вескую причину. И хотя предполагаемое решение казалось по меньшей мере надуманным, я не мог не ухватиться за него с готовностью. И, приняв однажды, уже не сходил с этой точки зрения.

В безмолвии своей комнаты я размышлял о призраках.

Возможно ли, что дом посещается?.. Я лихорадочно размышлял, перебирал «за» и «против».

Если откинуть то, что они могли быть плодом сна, существовали и тяжелая вибрация, и странное гудение на высокой ноте, которое изводило мой мозг. Был колдовской голубой свет, который мне приснился или действительно пробивался под дверью. И, наконец, самое убийственное доказательство – утверждение Сола, что он почувствовал руку на своей щеке. Холодную проклятую руку!

И все же трудно допустить существование призраков в трезвом объективном мире. Сами инстинкты наши восстают против такой, сводящей с ума, возможности. Ибо, если некогда был сделан первый шаг в сверхъестественное, возврата нет. Нет понимания того, куда ведет эта странная дорога. Понятно лишь, что это и неизведанно, и ужасно.

И настолько действенными оказались нахлынувшие предчувствия, что я отложил в сторону нераскрытый блокнот и неиспользованную ручку и заторопился в зал, заторопился в комнату Сола, как будто там происходило что-то не то.

Его неожиданный, нелепый храп в тот же миг принес мне облегчение. Но улыбка моя была недолгой и тут же исчезла, когда я увидел на прикроватном столике наполовину опустошенную бутылку ликера.

От потрясения я похолодел. Мелькнула мысль о дурном влиянии, хотя я и не знал, где его источник.

И пока я стоял над распластанной фигурой, он застонал и повернулся на спину. Он спал одетый, но одежда для сна была растерзана и помята. Я заметил, что он небрит и чрезвычайно осунулся, а налитый кровью взгляд направлен на меня, как смотрят на чужака.

– Чего тебе? – спросил хрипло Сол с неестественной интонацией.

– Ты в своем уме? – сказал я. – Ради бога, что?..

– Вон отсюда, – вновь сказал он мне, своему брату.

Я уставился на его небритое лицо и, хотя знал, что черты могут быть искажены от выпитого, не мог отогнать мрачного предчувствия. В какой-то мере он был непристоен – и дрожь отвращения пробежала по мне.

Я собирался забрать у него бутылку, когда он рванулся ко мне, взбешенный. Рука его промахнулась – чувство пространства была притуплено спиртным.

– Я сказал, убирайся вон! – закричал он в ярости, на щеках его выступили красные прожилки.

Я попятился прочь, почти в ужасе, потом развернулся на каблуках и заторопился в зал, дрожа от потрясения, от неестественного поведения моего брата. Я долго стоял по другую сторону двери, прислушиваясь к тому, как он, постанывая, беспокойно ворочается на постели. И я чувствовал, что вот-вот заплачу.

Бездумно я спустился по сумеречной лестнице, миновал гостиную и столовую, вошел в небольшую кухню. Там, в черном безмолвии, я поднял повыше шипящую спичку и затем зажег тяжелую свечу, найденную на плите.

Когда я двигался по кухне, мои шаги казались забавно приглушенными, будто я слышал их сквозь толстый слой ваты. Возникла нелепая мысль, что словно сама тишина резко стучит у меня в ушах.

Проходя по левую сторону от буфета, я почувствовал, что двигаюсь с трудом. Казалось, тяжелый воздух внезапно стал подвижным и борется со мной.

Настоящая дрожь пробежала по мне, потому что звон разбившегося блюда был глухим и нереальным, звуком чего-то чрезвычайно отдаленного. Если бы я не видел фарфоровые осколки на темном кафеле, я мог бы поклясться, что ничего и не разбивалось вовсе.

С нарастающим беспокойством я сунул указательные пальцы в уши и повращал, чтобы восстановить слух. Затем я стиснул кулаки и ударил в закрытую дверку буфета, почти отчаясь, ободряя себя логичностью отзвука. Не имеет значения, насколько сильны были мои удары, звук, доходивший до моих ушей, был не громче, чем если бы вдалеке стучали в какую-то дверь.

Я поспешно отвернулся к небольшому леднику, страстно желая одного: сделать сандвичи и кофе и сию же минуту убраться отсюда наверх, в свою комнату.

Я положил хлеб на поднос, налил полную чашку дымящегося черного кофе и вновь опустил кофейник на горелку. Затем, с отчетливым трепетом, наклонился и задул свечу.

Теперь столовая и гостиная были угнетающе темны. Сердце мое гулко колотилось, а шаги по ковру звучали приглушенно. Я держал поднос онемелыми, потерявшими чувствительность пальцами, взгляд был устремлен вперед. Пока я шел, дыхание мое шумно вырывалось из ноздрей, тогда как губы были крепко сжаты, иначе они задрожали бы от страха.

Темнота и мертвое, полное безмолвие сдавливали меня, как стены. Я держал голову прямо, каждый мускул управлялся силой воли из-за страха расслабиться, чтобы не задрожать.

На полпути к залу я услышал.

Нежный захлебывающийся смех, казалось, распространялся по комнате, словно облако.

Захлестывающая холодная волна накрыла мое тело, и шаги резко оборвались, потому что ноги мои одеревенели.

Смех не прекращался. Он двигался возле меня, словно кто-то – какое-то существо – кружило вокруг меня легкой поступью, не отводя от меня своих глаз. Я начал дрожать и слышал, как чашка гремит о поднос.

Затем вдруг холодная влажная рука прижалась к моей щеке!

Завопив от ужаса, я бросил поднос и бешено помчался в зал и наверх, по лестнице; слабеющие ноги толкали меня вперед, через тьму. И пока я бежал, за мной возник новый поток плавного смеха, в безмолвии подобный тонкой струйке морозного воздуха.

Я запер дверь в комнату и бросился в постель, трясущимися пальцами натянув на себя покрывало. С крепко зажмуренными глазами я лежал и чувствовал, как сердце колотится о матрас. Сознание того, что мои страхи оправданы, было словно удар ножа.

Все это правда.

Так же реально, как если бы рука живого человека тронула меня. Я ощущал эту холодную, влажную руку на своей щеке. Но кто же был там, внизу, в темноте?

На короткое время я обманывал себя, уверяя, что это Сол выкинул жестокую и злую шутку. Но я знал, что это не так, поскольку я бы услышал его шаги, а я ничего не слышал, ни до, ни после.

Часы пробили десять раз, когда я оказался способен собраться с мужеством, по крайней мере, сбросить покрывало и поискать спичечный коробок на прикроватном столике, чтобы зажечь свечу.

Сначала оплывающий свет чуть сдерживал страх. Но когда я увидел, сколь слабо свеча освещает молчаливую тьму, я, дрожа, стал избегать смотреть на громадные, бесформенные, студенистые тени, уродливо корчившиеся по стенам. Я проклинал старый дом и отсутствие электричества. Страх мог быть смягчен сверкающим светом лампы, в то время как слабый, мерцающий свет крошечного пламени нисколько не мог уменьшить мой ужас...

Я хотел пройти через зал и посмотреть, все ли в порядке с Солом. Но я боялся открыть дверь, воображая отвратительные видения, которые мерещились здесь, в темноте, боялся еще раз услышать этот безобразный, тягучий смех. Я надеялся, что Сол настолько пьян, что ничего, кроме землетрясения, не может его разбудить.

И хотя я желал быть возле него, даже если бы он обращался со мной вероломно, я трусил. И, быстро раздевшись, я заторопился в постель и опять спрятался под одеяло.