Текст книги "Жук
(Том II)"

Автор книги: Ричард Марш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 26. Отцовское «нет»

Пол потряс Палату общин одной из величайших своих речей, а я поссорилась с папа. К тому же едва не поругалась с Сиднеем.

Но последнее – пустяки. Он все еще не перестал думать, что влюблен в меня, – будто бы со вчерашнего вечера, когда он, по его выражению, «предложил мне руку и сердце», у него не было времени разлюбить и опять полюбить полдюжины раз; в силу этого заблуждения, он, кажется, считает себя вправе дуться и негодовать. Но я внимания не обращаю: когда Сидней разобижен, он не менее мил, чем обычно; мне, однако, не по нраву, что он начинает метать ядовитые дротики в Пола. Если он воображает, что его слова или намеки хотя бы на гран ухудшат мое отношение к Полу Лессинхэму, он еще глупее, чем я предполагала. Кстати, сегодня вечером Перси Вудвилль предложил мне стать его женой – и это тоже мелочь; он уже три года пытается просить моей руки – что, в данных обстоятельствах, немного меня раздражает, но он все равно не станет плеваться ядом просто потому, что я предпочла другого, – а ведь Вудвилль, кажется, в самом деле меня любит.

Вот с папа все серьезно. Мы впервые скрестили шпаги – и на сей раз, полагаю, без жертв не обойтись. Утром он кое-что сказал – не мне, а в мою сторону. Упомянул, что вечером Пол будет выступать – будто я того не знаю! – и позволил себе обрушить на него множество проклятий, которые он, в описываемом случае, не считает недостойными джентльмена. Не знаю – хотя нет, прекрасно знаю – что бы он подумал, доведись ему услышать из чужих уст, в присутствии дамы, эти самые обычные для него ругательства. Тем не менее, я промолчала. У меня были основания пропустить эту ерунду мимо ушей.

Однако сегодня вечером все усложнилось.

Я, конечно, отправилась слушать речь Пола – и это было далеко не впервые. После заседания Пол пришел за мной и вывел из ложи. Он был вынужден на минутку отойти, чтобы дать кому-то поручение, а в вестибюле как раз оказался Сидней – весь такой ухмыляющийся! Я могла бы его уязвить. Но только я собралась вставить в разговор очередную шпильку, вернулся Пол – и, кто бы сомневался, Сидней ему нагрубил. Не знаю, что чувствовал мистер Атертон, но мне было очень за него стыдно. И будто после того, как Пол вновь прославил нашу отчизну, оскорблений этого хлыща оказалось мало – явился папа. Он всеми силами пытался увести меня от Пола. Интересно, как бы ему это удалось. Разумеется, я пошла с Полом к карете, оставив папа решать самому, поедет он со мной или нет. Он не двинулся с места и все-таки ухитрился добраться до дома всего на три минуты позже меня.

Затем грянул бой.

Невозможно рассказать, каков мой папа в гневе. Наверняка кому-то удается в приступе ярости сохранять лицо, но папа точно не из этих людей. Он неустанно твердит о величии и аристократичности Линдонов, однако сложно представить кого-то менее благородного, чем глава нашего семейства в минуты горячности. Не буду пытаться передать, как он выражался, но все его замечания по большей части были оскорблениями в адрес Пола, прославлением Линдонов и приказаниями мне.

– Я запрещаю… запрещаю тебе… – Когда папа старается выглядеть убедительным, он повторяет собственные слова три, а то и четыре раза подряд; затрудняюсь сказать, вправду ли он верит, что повторение – мать уверения; если так, он заблуждается. – Я запрещаю тебе когда-либо говорить с этим… этим… этим…

Тут посыпались ругательства.

Я молчала.

Настал мой черед сохранять спокойствие. Мне хочется верить, что, возможно, за исключением некоторой бледности и безмерной жалости к невыдержанности отца, я оставалась такой же, как всегда.

– Слышишь меня?.. слышишь, что я тебе говорю?.. слышишь меня, девчонка?

– Да, папа, я слышу вас.

– Тогда… тогда… тогда пообещай мне!.. пообещай, что сделаешь все, как я приказываю!.. и помни, голубушка, не пообещаешь – из комнаты не выйдешь!

– Милый мой папа, вы хотите, чтобы я провела остаток своих дней в гостиной?

– Не упрямься!.. не… не… не смей так со мной разговаривать! Я… я… я этого не потерплю!

– Вот что я вам, папа, скажу: если не перестанете волноваться, опять сляжете с подагрой.

– К дьяволу подагру!

Это было самым здравым его высказыванием; если такую дрянь, как этот недуг, можно послать ко всем чертям одним только громким его поношением, пусть так и будет. Папа вновь понесло:

– Этот тип чудовищен, отвратителен… – и все в том же духе. – Нет более коварного побродяжки… – и так далее.

– И я приказываю тебе… я – Линдон, и я приказываю тебе! Я твой отец, и я приказываю тебе!.. Я приказываю тебе никогда не разговаривать с… с таким… – череда беспомощных повторов, – опять, и… и… и я приказываю тебе даже не смотреть в его сторону!

– Послушайте, папа. Я пообещаю вам больше не разговаривать с Полом Лессинхэмом, если вы пообещаете мне больше не разговаривать с лордом Кантилевером… или не здороваться с ним, случись вам встретиться на улице.

Видели бы вы, как тут вспыхнул папа. Лорд Кантилевер – глава его партии. Ее августейший и, по-моему, наипочитаемейший вождь. Самый настоящий кумир моего папа. Не знаю, ставит ли он его на одну ступень с ангелами небесными, но если нет, то вряд ли намного ниже. Мое предложение прозвучало для него не менее возмутительно, чем его – для меня. Но, к несчастью, папа способен видеть только одну сторону вопроса – его собственную.

– Ты… ты смеешь сравнивать лорда Кантилевера с этим… этим… этим!..

– Я их не сравниваю. Даже не уверена, имею ли я что-то против лорда Кантилевера, то есть против него как человека. Но, конечно, у меня и мысли не было поставить в один ряд личность его масштаба с кем-то по-настоящему талантливым, таким, как Пол Лессинхэм. Это стало бы чересчур суровым испытанием для его светлости.

Я не смогла сдержаться – но оно того стоило. Весь остаток разговора папа невнятно чертыхался. Как это было печально.

Он изливал чаши гнева на Пола – отчего казался таким до боли жалким. Он грозил мне всяческими пытками и карами, заставляя немедленно пообещать держаться подальше от мистера Лессинхэма; конечно, он ничего от меня не добился. В отчаянии он поклялся отречься от меня – и далеко не только это. Какими обидными словами он называл меня – меня, своего единственного ребенка! Говорил, что по мне тюрьма плачет; не уверена, не думал ли он при этом о виселице. Наконец, с бурным потоком проклятий, он выгнал меня прочь из комнаты.

Глава 27. Ужас в ночи

Покинув папа – точнее, когда папа прогнал меня, – я прямиком направилась к бедолаге, подобранному мной на улице. Был поздний час, я устала и разволновалась, поэтому решила просто узнать, как он себя чувствует. Некоторым образом он казался мне звеном цепочки, связывающей меня с Полом, а в ту минуту такие связи были особенно дороги моему сердцу; потому я не могла пойти спать, его не проведав.

У двери меня встретила сиделка.

– Ну что, сестра, как там пациент?

Я довольно часто обращалась за услугами к этой пухлой, по-матерински заботливой женщине, и она уже не раз приглядывала за моими странными протеже. Она всплеснула руками.

– Сложно сказать. При мне он даже не шевельнулся.

– Совсем?.. Он все еще без сознания?

– По-моему, это что-то вроде транса: будто бы не дышит, пульс не могу прощупать, но доктор говорит, он жив. Ни с чем настолько странным я еще не сталкивалась.

Я прошла вглубь комнаты. Стоило мне это сделать, как человек в постели подал признаки жизни – вполне определенные. Сиделка поспешила к нему.

– Надо же, – воскликнула она, – шевелится!.. Наверное, услышал, как вы вошли!

Это не было пустым предположением: не исключаю, что действительно очнулся он именно поэтому. Я приблизилась к кровати, а он сел, совсем как утром на улице, и громко обратился к кому-то, словно представшему перед ним. Невозможно описать почти нечеловеческую муку в его голосе:

– Пол Лессинхэм!.. Берегись!.. Жук!

Понятия не имею, что все это означало. Невероятное воздействие его слов на мои нервы я могу объяснить по большей части тем, что этот крик звучал точно в бреду. Лишь только незнакомец умолк, душа моя исполнилась слепого ужаса. У меня внезапно задрожали колени. Мне почудилось, что где-то рядом притаилось невидимое, но страшнейшее зло.

А больной, договорив, как и утром, сразу впал в состояние оцепенения. Об этом мне сообщила склонившаяся над ним сиделка:

– Опять потерял сознание!.. Чудеса, да и только!.. По-моему, это не шутки. – По голосу сиделки было ясно, что она разделяет точку зрения, высказанную ранее констеблем: – Сердце не бьется. Посмотришь на него, решишь, что умер. Уверена лишь в одном, что-то с этим парнем нечисто. Не доводилось пока мне слышать, чтоб недуг такое с человеком творил.

Подняв взгляд, она увидела, как странно изменилось мое лицо, и это ее напугало:

– Ох, мисс Марджори, что такое!.. Вам плохо?!

Мне нездоровилось – даже хуже, но в то же время я не могла описать ей свое состояние. По какой-то необъяснимой причине язык меня не слушался:

– Я… я… я не очень хорошо себя чувствую, сестра, – заикалась я. – Мне… мне… мне, наверное, лучше пойти прилечь.

Говоря это, я заковыляла к двери, понимая, что сиделка не спускает с меня распахнутых от удивления глаз. Я вышла в коридор, и мне, сама не знаю отчего, показалось, что со мной комнату покинуло нечто; и теперь мы, оно и я, вместе стояли у порога. Это осознание его непосредственной близости так ошеломило, что я невольно вжалась в стену, словно ожидая удара.

Не помню, как мне удалось добраться до своей спальни. Там меня встретила Фаншетта.

На секунду ее присутствие принесло мне облегчение, пока я не поняла, с каким изумлением она на меня смотрит:

– Мадмуазель плохо себя чувствует?

– Нет, Фаншетта, я… я просто устала. Я разденусь сама, а ты можешь идти спать.

– Но если мадмуазель так утомлена, почему она не разрешает ей помочь?

Это прозвучало достаточно разумно – и с искренней заботой; вдобавок, надо заметить, что у Фаншетты было не меньше причин для усталости, чем у меня. Я замешкалась. Как мне хотелось броситься ей на шею и умолять не оставлять меня в одиночестве, однако, признаюсь честно, я устыдилась своего порыва. В глубине души я была убеждена, что внезапно овладевший мной страх совершенно беспричинен, и мне не хотелось выглядеть малодушной в глазах собственной горничной. Пока я медлила, в воздухе рядом со мной будто бы что-то пролетело, легко коснувшись моей щеки. Я схватила девушку за руку.

– Фаншетта!.. В комнате кто-то есть?

– Кто здесь может быть, мадмуазель?.. Что мадмуазель увидела?

Она встревожилась; впрочем, это было простительно. Фаншетта не отличается решительностью и вряд ли может при необходимости стать надежной подмогой. Если мне было суждено делать в тот вечер глупости, то я предпочла бы совершать их без зрителей. Итак, я отпустила ее:

– Ты меня не слышала? Я разденусь сама… иди спать.

Она ушла – довольно охотно.

Стоило ей покинуть комнату, как я тут же пожалела, что она не вернется. Мной овладел такой приступ страха, что я застыла на месте, не в силах двинуться, и только это оцепенение не давало мне беспомощно рухнуть на пол. До той поры я не подозревала в себе подобной трусости. Более того, не знала, что у меня вообще имеются «нервы». Никогда в жизни я не походила на тех, кто боится любой тени. Я подумала, что все это полнейшая глупость и наутро я сама устыжусь своего поведения. «Не желаешь считать себя жалкой дурочкой, Марджори Линдон, тогда найди в себе смелость прогнать эти нелепые страхи». Но это не помогло. Страхи не исчезли, они сгустились. Я прониклась убеждением – даже не могу описать этот ужас словами! – что в комнате вместе со мной есть еще кто-то, невидимый и пугающий, и в любую минуту он может явить себя предо мной. Мне пришло на ум – какая это была мука! – что одно и то же существо преследует и меня, и Пола. Что мы с Полом связаны узами страха – обоюдного, всепоглощающего. Что угроза, нависшая надо мной, нависла и над Полом, а я была неспособна и пальцем двинуть, чтобы помочь ему. Мне вдруг померещилось, будто бы я перенеслась из своей комнаты в его дом – и там он, скорчившись на полу и закрыв лицо руками, кричит от ужаса. Эта сцена вновь и вновь вставала перед глазами настолько ясно, что я не находила ей объяснения. В конце концов я обезумела от ее кошмарности и реалистичности. «Пол! Пол!» – закричала я. Мой вопль заставил видение растаять. Я поняла, что, конечно же, нахожусь в собственной спальне, ярко сияют лампы и я еще не начинала раздеваться. «Неужели я схожу с ума?» – пронеслось в голове. Я слышала, что безумие способно принимать самые невероятные формы, однако понятия не имела, что именно могло размягчить мой мозг. Безусловно, такие вещи не появляются из ниоткуда – да еще так неожиданно! – без малейшего предупреждения, а в том, что еще несколько минут назад я была в здравом уме, сомневаться не приходилось. Если и случилось нечто настораживающее, то оно было связано с патетическим предостережением незнакомца, упавшего на улице: «Пол Лессинхэм!.. Берегись!.. Жук!»

Крик звенел в моих ушах… Что он значил?.. За моей спиной раздалось жужжание. Я повернулась посмотреть, откуда оно исходит. Звук следовал за моими движениями, постоянно оказываясь позади. Я быстро обернулась. Источник звука по-прежнему ускользал, оставаясь вне поля зрения.

Я замерла и прислушалась: что же такое столь упорно держится за моей спиной?

Явственно слышалось жужжание. Оно походило на пчелиное. Или… это был жук?

Всю жизнь я терпеть не могла жуков – любых. Меня не пугали крысы или мыши, коровы или быки, змеи, пауки, жабы, ящерицы – ни одно из множества разнообразных созданий, живых или неживых, к которым многие люди питают глубоко укоренившуюся и совершенно необоснованную неприязнь. Главный – и единственный – страх я испытывала перед жуками и тараканами. Стоило мне заподозрить, что где-то рядом безобидный и, как мне говорили, полезный таракан, как мне становилось по-настоящему не по себе. Сам факт, что со мной в спальне находится большой крылатый жук – летающий жук, мой кошмар из кошмаров! – неизвестно как сюда попавший, казался непереносимым. Всякий, кто увидел бы меня в ту минуту, конечно, подумал бы, что я умом тронулась. Я поворачивалась, озиралась, прыгала из стороны в сторону, изгибалась как только могла, лишь бы хоть краем глаза увидать незваного гостя, но все было напрасно. Я все время слышала его, но так и не увидела! Он все время жужжал позади меня.

Ужас вернулся; я начала думать, что у меня заболевание мозга. Я кинулась к кровати. Бросившись на колени, попыталась молиться. Но онемела – слова не приходили ко мне, мысли путались. Страстно желая обратиться к Богу, я внезапно осознала, что борюсь с чем-то порочным и что, если мне удастся просить Его помощи, зло исчезнет. Но я не могла. Была беспомощна – повержена. Я зарыла лицо в простыни и пальцами заткнула уши. Но жужжание позади не прекратилось ни на миг.

Я вскочила и принялась направо и налево осыпать воздух слепыми, яростными ударами; звук всегда исходил оттуда, куда я в тот миг не целилась.

Я рванула на себе платье. В тот день я надела его впервые; оно было сшито специально для бала у герцогини – а еще, и в первую очередь, в честь великого выступления Пола. Тогда, увидев свое отражение в зеркале, я сказала себе, что у меня прежде еще не было столь изысканного наряда, я в нем безупречна и что он много-много дней будет украшать мой гардероб, пусть даже как напоминание о знаменательном вечере. Теперь, в безумии ужаса, все эти мысли позабылись. Я так мечтала избавиться от платья, что порвала его, и оно лоскутами упало на пол к моим ногам. Все, что было на мне, последовало за ним тем же путем; не одна прекрасная вещь оказалась безвозвратно уничтоженной: я, всегда бережно относившаяся к своей одежде, действовала как безжалостный палач. Затем я подбежала к кровати, выключила свет и быстро забралась поглубже под одеяло, накрывшись им с головой.

Я понадеялась было, что, выключив свет, все же приду в себя. Что в темноте у меня будет возможность поразмыслить здраво. Как жестоко я ошиблась! Стало только хуже. Покров тьмы принес новые страхи. Не прошло и пяти секунд, как я отдала бы все на свете, лишь бы опять зажечь лампы.

Я съежилась под одеялом и услышала жужжание над головой: когда в комнате потух свет, слух начал острее различать звуки. Существо, кем бы оно ни было, парило над кроватью. Оно подбиралось ближе и ближе, жужжало все явственнее и явственнее. Я почувствовала, как оно мягко опустилось на одеяло; суждено ли мне забыть те ощущения? На меня будто обрушили тонну свинца. Не стану гадать, каков был его настоящий вес и какую тяжесть мне нарисовало воображение, однако уверена, что весило это создание намного больше любого известного мне жука.

На некоторое время оно затихло – я же, кажется, лежа-сидела ни жива ни мертва. Потом почувствовала, как оно задвигалось, пошатываясь, неуклюже и нескладно, то и дело останавливаясь, точно хотело передохнуть. Я поняла, что оно медленно, но верно ползет к изголовью кровати. Ужас, охвативший меня, когда я осознала, куда может пробираться это существо, боюсь, не оставит меня до конца моих дней, повторяясь не только во снах, но и – очень и очень нередко – при пробуждении. Сердце мое, как гласит псалом, сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей[3]3
  Пс. 21:15.


[Закрыть], я не могла пошевелиться; нечто кошмарное и гораздо более могущественное, чем чары змия, овладело мной.

Оно доползло до изголовья, и то, чего я боялась – и еще как боялась! – действительно случилось. Существо начало искать, как ему попасть под одеяло, а затем заползло под него; чудо, что я не умерла от страха! Дюйм за дюймом оно приближалось и приближалось ко мне; я знала, куда оно направляется, но выхода не было; что-то дотронулось до моих волос.

Спасением мне стало забытье. Впервые в жизни я потеряла сознание.

Глава 28. Странная история человека с улицы

Уже несколько недель я ждала, что вокруг завертятся волнующие события, – и дождалась. Однако едва ли предвидела такое. Всем известно, как это бывает. Внезапно я оказалась в центре невероятнейших происшествий, нагрянувших самым непредсказуемым образом.

Позвольте мне привести их хотя бы в какое-то подобие порядка.

Начну с того, что Сидней повел себя безобразно. Настолько плохо, что я ненароком подумала, не стоит ли мне изменить свой взгляд на его характер в целом. Тем утром я – не стану говорить, что проснулась, так как, кажется, в ту ночь я погружалась совсем не в сон – пришла в сознание почти в девять часов. Очнулась я, сидя на кровати и дрожа, как перепуганный ребенок. Я не знала – не имела ни малейшего представления – о том, что на самом деле со мной произошло. Я ощутила, что голова моя идет кругом и меня подташнивает: самочувствие совсем никуда не годилось. Я попробовала осмыслить случившееся и составить план дальнейших действий, но в конце концов решила обратиться за советом и помощью к тому, у кого всегда их находила, – к Сиднею Атертону.

Я отправилась к нему и поведала всю свою печальную историю. Он видел, не мог не видеть, как глубоко ночные события взволновали меня. Сидней внимательно и сочувственно выслушал рассказ, а затем я неожиданно обнаружила, что все это время папа скрывался за стоящей в комнате ширмой, ловя каждое слово, слетавшее с моих уст. Я, конечно же, была ошеломлена. Папа поступил очень некрасиво, но со стороны Сиднея это выглядело самым настоящим предательством. Мы с ним всю жизнь делились секретами; мне и в голову не приходило хоть на йоту покривить перед ним душой, и он прекрасно об этом знал; к тому же я всегда верила, что в вопросах чести мужчины гораздо щепетильнее женщин. Я высказала этим господам все, что о них думаю, и ушла, по-моему, сильно их пристыдив.

Для меня все закончилось одним – я завелась. Это походило на оживляющее воздействие холодного душа. Я поняла, что должна действовать сама, не рассчитывая ни на чью помощь.

Я вернулась домой, и мне сообщили, что найденный на улице мужчина пришел в себя и способен осознавать происходящее, как любой нормальный человек. Сгорая от желания узнать, что именно связывает его и Пола и как понимать его зловещие пророчества, я, скинув шляпку, поспешила к нему в комнату.

Увидев меня и узнав, кто я такая, больной рассыпался в глубочайших благодарностях. По его щекам струились слезы. Мне показалось, что жизнь едва теплится в нем. Был он слаб, бледен, до крайности изможден. Возможно, он никогда не отличался крепким здоровьем, но сейчас бросалось в глаза, как лишения истощили его последние силы. От него остались кожа да кости. Его вид кричал о физическом и умственном изнурении.

Он был достаточно красив – неброской красотой. Голубоглазый, с очень светлыми волосами. Смею предположить, в прошлом он был щеголеватым клерком. Я гадала по поводу его возраста: несчастья столь быстро старят человека, – но сомневаюсь, что он достиг сорокалетнего рубежа. Голос его, поначалу тихий, выдавал образованность, а когда больной, набравшись смелости и став откровеннее, разговорился, я не могла не отметить его прямую простоту, близкую к красноречию. Что за любопытную историю он мне поведал!

Настолько любопытную, даже ошеломляющую, что к ее окончанию я раздумывала, есть ли у меня иной выход, чем простить Сиднея и, несмотря на все его недавние, вызывающе неприятные проступки, вновь обратиться к нему за помощью. Ведь если то, что поведал мне этот чужак, было правдой – хотя его история казалась невероятной, говорил он как человек, не способный на ложь! – тогда Полу угрожала жуткая и, очевидно, совершенно необъяснимая опасность; в таких делах на счету каждая секунда. И я почувствовала, что даже при всем своем желании мне в одиночку не найти выхода из сложившегося положения. У меня по-прежнему не получалось забыть о кошмарах прошедшей ночи, и пока они были свежи в моей памяти, разве могла я, стреноженная страхом, надеяться справиться с таинственным созданием, о котором так красочно рассказал мой гость? Нет! Я верила, что Сидней, в своей странной манере, действительно неравнодушен ко мне; знала, что он быстр, хладнокровен и изобретателен и что эти его качества лучше всего раскрываются в трудных ситуациях; возможно, не такой уж он бессовестный и, на сей раз, я не уйду от него ни с чем.

Поэтому за ним был послан слуга – в крайней спешке.

Удача мне улыбнулась, Сидней пришел через пять минут. Так получилось, что он как раз отобедал с Дорой Грейлинг, жившей в конце нашей улицы, и лакей столкнулся с ним у крыльца ее дома. Я пригласила Сиднея в свою комнату.

– Я хочу, чтобы вы прошли к найденному на улице человеку и послушали, что он рассказывает.

– С удовольствием.

– Я могу вам доверять?

– В том, что я его выслушаю?.. Вероятно.

– Могу ли я полагаться, что все останется в тайне?

Он ничуть не смутился – ни разу в жизни я не видела, как Сидней Атертон смущается. Что бы он ни натворил, настроение у него всегда кажется отличным. Его глаза сверкнули:

– Можете; буду нем как рыба, даже перед папа.

– Тогда вперед! Но, как вы понимаете, я собираюсь на деле убедиться в правдивости заверений, которыми вы осыпали меня все эти годы, и посмотреть, питаете ли вы ко мне настоящие чувства.

Когда мы вошли в комнату больного, Сидней направился прямо к его кровати, пристально поглядел на лежащего человека, сунул руки в карманы брюк и присвистнул, немало меня этим удивив.

– Ого! – воскликнул он. – Так это ты!

– Вы с ним знакомы? – спросила я.

– Вряд ли я с готовностью назову это знакомством, но память на лица у меня отменная, и мне доводилось сталкиваться с этим джентльменом ранее по меньшей мере однажды. Не исключаю, что и он меня помнит… Помнишь?

Незнакомцу было не по себе, как будто тон и манера Сиднея привели его в замешательство.

– Помню. Вы тот человек на улице.

– Точно. Я именно тот… тип. А ты – господин, выскочивший в окно. Со времени нашей первой встречи ты вроде неплохо так устроился. – Сидней обратился ко мне: – Если это возможно, мисс Линдон, я бы предпочел сказать этому джентльмену пару слов с глазу на глаз… Вы не возражаете?

– Возражаю… решительно возражаю. Для чего, как вы думаете, я послала за вами?

Сидней растянул губы в этой своей нелепой, вызывающей ухмылке – словно у нас не серьезное дело, а пустяк.

– Послали, чтобы показать, что я все еще не утратил вашего доверия.

– Не мелите ерунду! Этот человек поведал мне невероятнейшую историю, и я послала за вами, как вы догадываетесь… не слишком охотно, – Сидней поклонился, – чтобы он ее повторил в вашем – и в моем – присутствии.

– Вот как?.. Ладно!.. Разрешите предложить вам стул: кажется, рассказ будет не из самых коротких.

Решив немного его умилостивить, я села на предложенное место, хотя предпочла бы стоять; сам он устроился на краю кровати и направил на незнакомца пронзительный, вопрошающий и не слишком дружелюбный взгляд.

– Ну, сэр, мы к вашим услугам; будьте столь любезны и соблаговолите опутать нас второй порцией того любезного слуху повествовательного полотна, кое вы изволите прясть. Начнем, однако, с правильного конца!.. Зовут-то вас как?

– Меня зовут Роберт Холт.

– Не иначе?.. Ну, мистер Роберт Холт, выкладывайте!

Ободренный таким образом, мистер Холт повторил то, что говорил мне ранее, только более связно. По-моему, взгляд, каким Сидней смотрел на него, обладал неким гипнотическим свойством, и рассказчик не сбивался с темы – ему, с первого до последнего слова, не понадобилось ни единого наводящего вопроса.

Мистер Холт поведал, как его, усталого, мокрого, отчаявшегося и отчаянного, не пустили в ночлежный дом – хотя, казалось бы, там найдется приют для всех, кто потерял надежду. Рассказал, как подошел к открытому окну казавшегося пустым дома и, всего лишь пытаясь укрыться от ночного ненастья, забрался внутрь. Как вдруг очутился перед необычайным существом, которое показалось ему, измотанному и ослабевшему, человеком лишь наполовину. Как это жуткое создание с ненавистью осыпало дикими проклятиями Пола Лессинхэма – моего Пола! Как оно, воспользовавшись немощностью мистера Холта, полностью подчинило его своей ужасной и, по правде говоря, почти небывалой воле. Как послало этого несчастного, практически нагого, на улицу в дождь и ветер с приказом совершить кражу в особняке Пола, и как он, Холт, пошел туда, потому что не мог оказать ни малейшего сопротивления. Как Пол, внезапно вернувшись домой, наткнулся на мистера Холта в самый разгар преступного деяния и как, выслушав таинственные слова взломщика о загадочном жуке, потерял самообладание и позволил нарушителю сбежать, даже не пытаясь его остановить.

Эта история удивила меня в первый раз, а – рассказанная вторично – показалась еще поразительнее; однако, пока я наблюдала, как слушает ее Сидней, мне пришло в голову, что он все это уже знает. Так я ему и заявила, когда мистер Холт завершил свою повесть:

– Ведь вы не впервые слышите о произошедшем?

– Простите… но впервые. Вы думаете, я живу в стране волшебных сказок?

Нечто в его поведении подсказало мне, что он обманывает.

– Сидней!.. Не надо лжи!.. Пол вам все рассказал!

– Я не лгу – по меньшей мере в этом; от мистера Лессинхэма я такого не слышал. Давайте-ка обсудим эти мелочи как-нибудь попозже. Тем временем, возможно, вы позволите мне задать несколько вопросов мистеру Холту.

Я не стала вмешиваться, хотя чувствовала, что он что-то утаивает от меня и знает странную историю мистера Холта гораздо лучше, чем показывает. По какой-то причине его скрытность меня обеспокоила.

Сидней молча окинул мистера Холта взглядом.

Затем произнес в своей особой, приправленной откровенной дерзостью манере:

– Полагаю, мистер Холт, развлекая нас этой новоизобретенной сказкой, вы не надеялись, что мы с радостью проглотим вашу милую выдумку.

– Ни на что я не надеялся. Только рассказ мой правдив. И вы об этом знаете.

Кажется, Сидней такого не ожидал.

– Зря вы, вслед за мисс Линдон, считаете, что я обладаю более обширными познаниями, чем стремлюсь показать. Тем не менее, оставим вопрос до иных времен… Как я понял, вы с особым тщанием пытались поведать нам о таинственном обитателе некоего странного жилища.

Я заметила, что мистер Холт задрожал.

– Мне его не забыть, – ответил он.

– В таком случае, вы сможете описать его нам.

– Вряд ли в моих силах сделать это беспристрастно. Но я постараюсь.

Если оригинал был изумительнее рассказа о нем, то, должно быть, существо и вправду потрясало воображение. У меня сложилось впечатление, что речь шла скорее о чудовище, чем о человеке. Пока мистер Холт давал это леденящее кровь описание, я внимательно наблюдала за Сиднеем и все сильнее убеждалась, что он знает о подоплеке этого необычного дела больше, чем показывает и чем может предположить сам рассказчик. Затем он задал вопрос, совершенно не вытекающий из истории мистера Холта:

– Вы уверены, что это прекрасное создание было мужчиной?

– Нет, сэр, как раз в этом я не уверен.

По интонации Сиднея я поняла, что он получил именно тот ответ, на который рассчитывал:

– Думаете, это была женщина?

– Мне действительно это не раз приходило в голову. Однако мне вряд ли удастся объяснить, что заставило меня так думать. В чертах этой твари не было ничего женственного. – Он умолк, словно задумался о чем-то. Потом добавил: – По-моему, я это просто почувствовал.

– Понимаю… Ладно… Сдается мне, мистер Холт, у вас хорошо развита интуиция. – Сидней поднялся с кровати и потянулся, будто стряхивая усталость, – он часто так делает. – С моей стороны было бы нечестно утверждать, что я не верю ни слову из вашей очаровательной – и непритязательной – сказки. Напротив, я выкажу полное к вам доверие, заметив, что у меня нет ни малейших сомнений в том, что вы сможете, к моему особому удовлетворению, направить меня в восхитительную резиденцию, в стенах которой началась ваша история.

Мистер Холт побагровел: вряд ли Сиднею удалось бы менее откровенно выразить свое отношение к его рассказу.

– Не забывайте, сэр, ночь была темная, местность – совершенно мне незнакомая, да и сам пребывал в таком состоянии, что по сторонам особо не смотрел.

– Все это я учитываю, однако… как далеко вы ушли от работного дома в Хаммерсмите?

– Едва ли я прошел больше полумили.

– Тогда вы, вероятно, помните, куда свернули, отойдя от ночлежки: не думаю, что там много поворотов.

– Пожалуй, если увижу, вспомню.

– Значит, у вас будет возможность попытаться. Отсюда до Хаммерсмита не так далеко. Как думаете, вы сейчас способны выдержать поездку в кэбе; нас в нем будет двое, вы и я?

– Наверное, смогу. Я хотел встать уже сегодня утром. В постели я только потому, что так велел врач.